Текст книги "20 прошлых жизней. Регрессивный путь самопознания"

Крестоносец

Крайней жизнью испытаний, описанной в этой книге, будет представлена жизнь крестоносца. Она показывает, какой может быть жизнь человека, который подвергался с ранней юности жестоким испытаниям судьбы. Он был через ряд нечеловеческих подготовок запрограммирован к беспрекословному послушанию и исполнению воли хозяина. В средневековые тяжёлые времена такому обученному солдату приходилось воевать, убивать, предавать, исполняя чужую волю. При этом не было ни малейших сомнений в своей правоте и даже не возникали мысли о том, что что-то тут неладно, и жизнь может быть другой. Итак, это жизнь зомби-убийцы, который словно безвольная кукла вершит грязные дела для своих манипуляторов. Эта история о человеке, который потерял свою Душу и стал бесчеловечным биороботом. И такой опыт в памяти моей Души тоже есть. А для чего он нужен? Для различения. Именно через сравнение с такой крайностью, я, в жизни сегодняшней, могу быть более сочувствующей, тёплой, безусловно принимающей и помогающей.

Про эту жизнь мы разговаривали на прямом эфире «Жёсткие прошлые жизни» с моей подругой, коллегой и ученицей Анной Кирилловской, проводившей для меня эту сессию. Вы можете посмотреть этот эфир, отсканировав QR-код.

М: Я чувствую тело. Чувствую металлический шлем, закрывающий нос. В руке – меч. Кольчугу чувствую, она тяжёлая, давит на плечи, тянет вниз. Это привычные ощущения. Есть латы сверху на кольчуге, на плечах. Белое одеяние с красным крестом, поверх кольчуги – пояс.

Р: А на руках что?

М: Перчатки кожаные, а сверху на перчатки что-то вроде лат закрывающих надето. Но их сейчас нет.

Р: Это твоё полное обмундирование или повседневное?

М: На ногах ещё что-то есть.

Р: Что?

М: Штаны, а сверху – тоже какие-то кольчужные чулки, без носков. На тканевые штаны натягиваются кольчужные штанишки, они подвязываются на пояс под основной большой кольчугой.

Р: Хорошо. Что ещё у тебя есть – сумка, оружие?

М: Ещё есть латы на ноги, то есть на эти кольчужные чулки. В ботинках ещё кожаных, а сверху латы – пластина на голень и поменьше пластинка на ступню. Они привязываются кожаными ремешками, затягиваются.

Р: Что-то есть в руках или на спине? Может быть, ты что-то несёшь с собой?

М: На спине – нет. Пояс есть. Есть какой-то ремень через плечо к поясу. Не пойму пока, что это. К этому ремню как будто ещё плащ цепляется, если надо.

Р: Какой плащ?

М: Да, можно прицепить плащ (показываю руками). Тканевый, тёмно-бордово-коричневый, с капюшоном.

Р: Какой он длины?

М: Чуть ниже колена. В него можно закутаться. Он из плотной ткани. Когда дождь – он не промокает. А можно его отцепить, сейчас он отцеплен. Ещё есть кольчужная шапочка, как балаклава, она закрывает голову, шею, а потом сверху – шлем. Он весь в кольчуге, закрыто всё.

Р: Что-то ещё?

М: Меч есть. Тяжёлый меч, двуручный. Кажется, что он немного неповоротливый во всей этой амуниции, достаточно весомой, а ещё тяжёлый двуручный меч. Держит меч двумя руками.

…Мне кажется, это корабль какой-то… Сейчас полегче одежда, нет этой полной амуниции. Одежда легче – только нижняя одежда, сверху кольчуга, а на ногах, на руках и на голове ничего нет. Волосы у него тёмно-русые, борода. Волосы распущены сейчас… Морской ветер, солёный, прохладный, приятный… Волосы вьются на ветру. Время – закат, красивый. Корабль с мачтами парусными. Здесь можно и грести вёслами, а можно под парусом плыть. Корабль с белыми парусами и красными крестами. Крест – не просто ровный, а в середине – более узкий, а концы расходятся (показываю руками).

Р: Осознай, пожалуйста, сколько вас на корабле плывёт?

М: Тут есть команда моряков, а мы не моряки. Есть моряки, а есть отряд. Мы плывём на корабле, но не занимаемся его обслуживанием. Сколько нас?.. Не знаю, мне идёт ощущение, что сотня. Моряков – команда человек двадцать, наверное.

Р: Как давно вы уже плывёте (по ощущениям)?

М: Неделю. Лошади ещё есть на корабле.

Р: Сколько лошадей?

М: Около 50. Ещё лошадей везём.

Р: А сколько ещё кораблей таких плывёт сейчас?

М: Я вижу ещё несколько по бокам. Не один корабль плывёт. Три-четыре точно.

Р: Из какой страны вы выплыли, помнишь?

М: Что-то холодное. По ощущениям – слякоть, мокро, срывающиеся снег и дождь.

Р: Какое было время года, когда вы выплыли? Осень?

М: Да, наверное, поздняя осень.

Р: Ощущаешь, какой сейчас год?

М: Нет.

Р: А век?

М: Средневековье явно – по ощущениям, по амуниции.

Р: А ты знаешь, куда вы плывёте? Что вам сказали?

М: Сейчас знаешь, что происходит? Сейчас происходит служба. С нами ещё есть кто-то вроде священника. На верхней палубе все воины стоят на коленях в ряды, на одном колене, облокотившись на мечи, а священник что-то рассказывает.

Р: Давай послушаем.

М: Священник рассказывает нашу задачу. Смысл в том, что мы призваны для того, чтобы исполнить свою миссию. Он нас называет «воины креста».

Р: В чём ваша миссия?

М: Пока я не знаю.

Р: О чём он ещё говорит, давай послушаем?..

М: Какой-то обряд проводит, вроде благословления. После этого мы покидаем корабль и в лодках поменьше причаливаем к берегу. Здесь явно теплее, чем там, откуда мы приплыли. Здесь хорошая погода, комфортная, не жарко, градусов 15–20. Мы в полном облачении сходим на песчаный берег. Лошадей переправляют на чём-то вроде большого плота. Тут, на берегу, собираются все. Складывают, приносят, подготавливают припасы, амуницию, лошадей одевают. Именно одевают лошадей. Сначала на них надевают длинную тканевую попону, а потом сверху ещё броню.

Р: Все четыре корабля в одном месте высаживаются?

М: Да.

Р: Какой-то лагерь разбиваете или сразу двигаетесь куда-то?

М: Да, лагерь. Идёт подготовка, снаряжение, тут ночуем на побережье. Есть какие-то руководители, они смотрят карты, сверяются с картами как-то, определяют наше местоположение.

Р: Сколько у вас руководителей?

М: Я вижу группу… Тяжело сказать.

Р: Есть кто-то главный?

М: Да, есть кто-то главный, и есть группа помощников. Эти помощники более мелкими группами руководят.

Р: А этот главный – военный или священник?

М: Военный. Священник тоже участвует в составлении этих планов. Священник – епископ, он тоже играет важную роль, планы без его согласования нельзя реализовывать… Мы сидим у костра, едим.

Р: Как зовут ваших начальников – епископа и главного военного?

М: Не знаю, не могу сказать, не чувствую.

Р: А как тебя зовут?

М: Тоже не могу пока сказать.

Р: Как самочувствие вообще? Как себя чувствует человек, который высадился на берег и сидит у костра? Как ты себя чувствуешь?

М: Немного уставший от плавания, равномерно спокойный.

Р: Насколько ты опытный воин?

М: У меня к войне очень спокойное и ровное отношение, я её абсолютно не боюсь. Не могу сказать, что я очень опытный воин, но, видимо, уже участвовал в каких-то сражениях. По ощущениям, мне лет 30. Такое странное ощущение, что практически нет мыслей у него, он особо и не думает. Он очень исполнительный человек, то есть говорят – он делает. Сейчас он просто отдыхает, не задумываясь о чём-то масштабном, глобальном, о миссии всего этого похода. То есть почти безмыслие – ровно, спокойно, с большой долей принятия: что происходит, то и происходит. Сказали «идём» – идёт, сказали «воюем» – воюет.

Р: Что ещё важного есть в этом моменте? Посмотри по сторонам. На что обращается твоё внимание?

М: Я не чувствую, чтобы у меня был какой-то близкий или значимый для меня человек. Есть команда, отряд – и хорошо. Не могу сказать, что у меня к ним сильная привязанность, но хорошо, что эти люди есть рядом. Варят что-то вроде ухи с рыбой. Оружие чистят, точат. Подготавливают доспехи – чистят, полируют. Такая вот подготовительная работа. Доспехи (латы) полируют песком. Берёшь лату, кладёшь на колено, песком посыпаешь и жёсткой тряпкой вжик-вжик – так они полируются. Короче, полируют латы, точат мечи, едят, отдыхают. Молитва у них есть, утренняя и вечерняя. Они все становятся на колено и читают. Есть распорядок дня. Всё, снарядились. Я иду пешком. Часть едет на лошадях. Кто постарше чином, имеет какую-то значимость… рыцари – наверное, происхождение играет роль… тот едет на лошади, а я иду пешком.

Р: Ты не рыцарь?

М: Нет, я не рыцарь.

Р: И куда вы двигаетесь?

М: Понятия не имею. Мне говорят «идём» – мы идём.

Р: Что видишь?

М: Круп коня – с правой стороны. Слева – ещё два человека, как я, идут. Каменистая поверхность – очень плотная, утоптанная земля красновато-коричневого оттенка. Жарковато. Не то чтобы пекло, но немножко потеешь в доспехах. Когда попрохладнее – приятнее, когда градусов 10–15, потому что в такой амуниции ходить жарковато. Интересно то, что они не несут вещей. У них амуниция такая тяжёлая, что для них главное – нести себя в этой всей броне, а все вещи, всё, что нужно, тащат лошади на телегах. А им лишь бы свою броню нести – этого достаточно.

Р: Давай переместимся в какой-то следующий важный момент.

М: Давай. Сражение какое-то вижу.

Р: С кем воюете?

М: Не знаю. С чужестранцами.

Р: Как они выглядят?

М: Тёмные, смуглые. Не чёрная кожа, а смуглая. Темнее, чем мы. Тёмноволосые, смуглые. Мне кажется, у них сабли изогнутые. Неприятные…

Р: Что от них ощущается?

М: Не знаю, они мне не нравятся.

Р: А что не нравится – лица или, может быть, пахнут неприятно?

М: И лица, и пахнут – мне не нравится. Демоны какие-то. Мы их так и называем – «демоны». Вроде люди, но как будто черти какие-то – так ощущается.

Р: Почему так ощущается?

М: Не знаю. Они злые очень… Интересный подход к войне. То, что он сейчас в битве – двигается активно, видит, различает, что происходит, но внутри нет ненависти или злости. Скорее, брезгливость. Да, у него презрение и брезгливость к тому, кого он убивает.

Р: А многих он убивает?

М: Не знаю, идёт битва, сколько-то убивает.

Р: Он легко их убивает или это солидные соперники?

М: Достаточно легко. Хотя достаточно тяжело воевать в этой амуниции, с таким мечом, но за несколько взмахов меча он достаёт их. Видимо, из-за длины меча они не могут подойти близко, он их издалека достаёт, а они саблей не могут достать тело на таком расстоянии.

Р: Это первая битва в том месте, в которое вы прибыли?

М: Не знаю, просто сражение. Мечом делает размашистые движения (показываю руками), раз – воткнул в кого-то. Но чтобы меч вытащить, надо ногой упереться в тело, он тяжёлый. Тяжело воевать в такой броне, физически очень сильно устаёшь, как будто ты танк на себе несёшь. Вроде бы мы наступаем. Он несколько устал. Стоит, отдыхает, даже на колено встал, опершись на меч. Отдышка. Подходит кто-то из наших, кладёт руку на плечо со словами «надо продолжать». Встаёшь, идёшь дальше… Сейчас мы как-то позади, немного отстали. Добивают раненых, не оставляют живых.

Р: Тёмненьких?

М: Да. Я вижу, что мы позади основной битвы. Мы идём, как бы догоняем. По пути, если видим раненых живых, то мы их убиваем. Мы делаем это так хладнокровно. Как будто это вообще не люди. Вообще нет никаких переживаний или угрызений совести, ничего такого. Как мух хлопают – такие ощущения. Никакой жалости вообще нет. То есть у них такая психологическая подготовка, что у них такое отношение к жизни, к бою. И нет ни малейшего сомнения в правильности или неправильности своих действий. Как будто то, что нам сказали напасть – это истина в последней инстанции, в которой нет ни малейших сомнений. Ты идёшь и убиваешь, это как механическое действие… Всё, мне кажется, закончился бой.

Р: Я так понимаю, вы всех порезали?

М: Ну, да, кто тут был. Тут не очень большой отряд был.

Р: С вашей стороны есть потери?

М: Есть небольшие ранения. В основном эти сабли касаются доспехов, плечевой пластины касаются, царапают пластину, но не достают до тела.

Р: Хорошо.

М: Да, у нас очень хорошая защита. Потому что сабли – не колющие, а режущие, то есть они режут по касательной. Нашему доспеху это практически не наносит никакого вреда. Мы все закутаны в кольчуги, и даже связку не подрежешь. Колени, все связки – всё закрыто кольчугами. Только тяжело, мы такие неповоротливые из-за этой брони. Нам их оружие практически не страшно. Но есть лучники, они могут прострелить кольчугу. Несколько наших вижу со стрелами – мёртвые. В общем, мы разоружаемся, сжигаем трупы врагов. Своих хороним в земле.

Р: У вас тоже есть потери?

М: Да, несколько человек – четыре. Стрелами пробиты кольчуги.

Р: Есть ли ещё что-то важное в этом событии здесь?

М: Отдыхаем. Синяки на теле есть, где удары приходились – остались синяки. Мне вправляют правое плечо, оно опухло, некомфортно. Вправили, перевязали. Его сильным ударом выбило.

Р: Кто это делал? Врач?

М: Нет, не врач. Кто-то из наших, кто умеет… Отдых. Смотрю на закат. Вижу полоску моря. Солнце за горизонт клонится. Сейчас без кольчуги, просто в рубахе. Плечо перебинтовано.

Р: Хорошо. Давай посмотрим следующее какое-то важное событие в этой жизни. Перемещаемся.

М: Мы приходим в какую-то деревню. Глиняные мазаные квадратные домики. Мы точно так же, без сожалений, чувств, совести, убиваем всех жителей деревни – и женщин, и детей.

Р: А их за что?

М: Просто потому, что нам так сказали. Тут такие картины – жестокие очень. Но он ничего не чувствует. Женщину волочёт за волосы по земле из помещения. На улицу вытащил, перерезает ей горло. Мне как Марине очень неприятно это наблюдать, но если нырнуть в него – он не чувствует ничего, делает это механически, как на скотобойне.

Р: Хочешь отсоединиться или выйти отсюда?

М: Здесь что-то важное, наверное, раз мы сюда попали.

Р: Хорошо, пойдём в важное. Найди, пожалуйста, важное в этом месте.

М: Они сжигают всё. Всех убивают, поджигают помещения. Не оставляют после себя ничего. Всех, кого убили – в одну кучу и подожгли. Животных только оставили на съедение себе – коровы, козы, куры.

Р: Сколько человек вы убили?

М: Никто не считает.

Р: А мужчины были здесь защитниками или только женщины и дети?

М: Мужчин практически не было, были старики. Я думаю, что часть мужчин была убита в предыдущей битве.

Р: А дети и женщины тоже тёмненькие?

М: Да, все тёмненькие, смуглые такие, коричневая кожа, волосы тёмные курчавые. И нет ни малейшего сомнения в своих действиях, ни малейшего сожаления, никакой жалости. Их явно психологически обрабатывают при подготовке. Как робот-убийца. Они думают, что они делают это правильно, так и надо, и думают, что это – на благо, что они очищают землю.

Р: От чего очищают?

М: От скверны. Да, они думают, что делают благое дело.

Р: А как им объяснили, что эти люди – скверна? Что им сказали?

М: Опять что-то вроде молитвенной сессии, все стоят на колене, облокотившись на меч, и проповедник что-то говорит о том, что землю наводнили какие-то тёмные силы, что это расплодилось, распространяется по нашим землям, и, возможно, скоро придёт в наши города эта скверна. И надо сейчас её зарубить на корню. Смесь страха с ненавистью какой-то. И они эти слова не подвергают сомнению. Как сказали – так и есть, ни малейшего сомнения. Они считают, что они делают правое дело.

Р: Ваши руководители довольны итогами этой зачистки?

М: Здесь – да, но это не конец.

Р: Пойдём дальше.

М: Интересно то, что этим воинам ничего не надо, они не берут трофеи, они не собирают золото. Хотя, возможно, собирают, но не себе, а отдают епископу. Всё золото – церкви, себе не берут ничего, им ничего не надо. Какие-то зомби – машины для убийства, без чувств человеческих. Бесчувственные абсолютно. Ни сомнений, ни каких-то метаний сердечных. Такое равномерное, спокойное ощущение постоянно, вне зависимости от того, что происходит вокруг. Ну, выбили плечо – всё равно, ну, вставили его. Даже почти не обращают внимания на болезненные ощущения. В бою ничего не чувствуют. Убивают детей – ничего не чувствуют. Странное состояние.

Р: Опиши, пожалуйста, чем оно странное?

М: Тем, что вообще нет эмоций. Вообще. Есть только твёрдая уверенность в том, что они делают то, что должны, то, что надо, и то, что правильно, что они действуют во благо добра и света. И они абсолютно уверены, что они реально воины света, сражаются за добро и сжигают скверну на земле.

Р: Но радости от этого тоже нет?

М: Нет. Чувств вообще никаких. Ну, и мыслей тоже никаких. Когда они не воюют, то они так, живут чисто механически. Привязанностей тоже никаких друг к другу. Такое: принеси котелок, разожги костёр, поели, легли спать, проснулись – утро.

Р: Может быть, посмотрим процесс их обработки, программирования, зомбирования?

М: Давай.

Р: Отправляемся туда, где их учили такими быть. Время и пространство сжимается.

М: Вижу мальчика-подростка лет двенадцати. Мне кажется – он сирота. Да, их таких мальчишек много, собирают по улицам всех беспризорников. Такое помещение… как готический холодный замок. Мальчишки в рванье, их согнали в это помещение. Они стоят – кто-то балуется, кому-то страшно, кто-то в носу ковыряется. И какой-то человек в чёрной рясе с очень холодным взглядом смотрит на этих мальчиков, видимо, как-то оценивает их поведение, состояние. Кого-то сразу уводят, на кого он показывает пальцем. Видимо, слабеньких уводят, кто худой, щуплый, больной – их сразу убирают отсюда. Он говорит речь: «Вы – рваньё, никому не нужное отрепье, и сейчас у вас есть шанс стать великими воинами света, послужить на благо для своей страны и Господа. Это самое лучшее, что могло произойти с вами в вашей жизни». Некоторые боятся, некоторые, наоборот, зажигаются, думая, что могут кем-то стать.

…Кормят. Я вижу, что тех, кого оставили, посадили за длинный деревянный стол, деревянные лавки. Кормят кашей. Дети голодные, дети быстро и с удовольствием много едят. Всё, покормили. Дальше – большая комната, там кровати стоят. Поселили их. Сегодня больше ничего с ними не делают. Ещё купают перед сном. Комната каменная, поливают из вёдер, трут мочалками. Выкупали и дали одежду и обувь. Всё, спать. Потом начинается учёба. Я фрагментами вижу. Какое-то изучение священного писания. Они сидят за партами. Изучают грамматику. Да, они умеют читать и писать, они обученные, грамотные. Всё время им вбиваются в голову какие-то религиозные догматы. Физически тренируются. Они в одних штанах бегают на улице, какие-то упражнения делают, изучают фехтование деревянными мечами. Им показывают работу кузнеца, создание оружия, создание доспехов, чтобы они знали ценность оружия и ценность доспеха. И для них это самая большая ценность в жизни – оружие и доспехи, самое дорогое и важное, что есть. Оружие и доспехи для каждого индивидуально делаются по размеру. Да, это самое важное, что у него есть в жизни – оружие и доспех.

…Уже вижу постарше юношей – лет семнадцати. У них ещё тренировки – что-то вроде рукопашного боя. Вижу, что руки перевязаны бинтами, и они дерутся друг с другом. Есть такие тренировки, которые убивают в них чувства. Они убивают животных, домашних животных – кошек, когда ещё маленькие, лет в тринадцать. Да, они сначала завели домашних животных, им позволили завести себе питомца, а потом они их убивают, когда уже привязались через какое-то время. Причём жестоко надо убить – надо отрезать голову, потом снять шкуру, и им говорят: «Посмотрите, здесь нет ничего – только мясо». Они потом ещё и съедают своих кошек… За непослушание очень жестоко наказывают плетьми, иногда даже до смертной казни. Если кто-то сильно ослушался, что-то значимое против дисциплины сделал, то его могут казнить, причём казнить его будет его друг. Поэтому у них и нет привязанностей, нет близких чувств. Я вижу, как он убивает кого-то из его друзей – уколом в сердце.

Р: А что друг сделал?

М: Сделал какой-то поджог библиотеки и хотел сбежать.

Р: Сбежать из этого центра?

М: Да.

Р: Нельзя оттуда уйти?

М: Нельзя. Если ты здесь, то ты уже никуда не можешь деться. Или умереть, или вырасти здесь. Два выхода есть – или трупом, или крестоносцем.

Р: Хорошо. Давай посмотрим ещё что-то важное в этом обучении.

М: У них есть ещё такие испытания, как, например, не спать какое-то количество времени – трое суток или пятеро даже. Им не разрешают спать. Есть испытание водой.

Р: Это что?

М: Их привязывают, и капает вода на голову какое-то количество времени.

Р: Ещё?

М: Испытание одиночеством, молчанием. Одиночеством – когда закрывают в одиночной комнате надолго. Молчанием – они берут обет молчания и не говорят по полгода. Кто заговорил, тому могут даже кончик языка отрезать.

Р: Ещё?

М: Стоять в планке долго-долго – это само собой разумеется, это самое лёгкое. И так далее. Например, нести в коромысле воду через полосу препятствий. Если разлил – идёшь заново. В итоге они становятся очень сильными, абсолютно бесчувственными, но при этом грамотными. Они умеют писать, читать, считать, они знают тактику. Мне даже кажется, они знают какие-то языки.

…Выпуск. Они в облачении и в латах стоят на колене, читают какую-то проповедь или молитву – что-то религиозное. Затем они отправляются в казарму. Если есть желание, можно уйти из казармы и жить отдельно. У них ещё обет безбрачия есть, они не могут завести семью. Ты можешь поселиться в городе и жить там, но когда ты понадобишься, ты должен явиться.

Р: А ты где живёшь?

М: Я живу в городе. Маленькая бедная комната. Тут кровать, стол, стул и камин.

Р: У вас есть какая-то зарплата в этом месте?

М: Нам дают какое-то довольствие, на которое я могу арендовать это жильё и себя кормить.

Р: Сколько сейчас тебе лет?

М: 25. частенько нас отправляют в какие-то походы. Туда, сюда. Какие-то дела сделать.

Р: А дела связаны только с убийствами или ещё какие-то бывают?

М: С убийствами, с защитой, например, кого-то важного защищать в каком-то деле, в передвижении, как охранники; доставление сообщений, сопровождение, военные походы. Иногда это двойные, тройные игры: когда тебе говорят, что ты должен кого-то сопроводить или защищать, а потом когда он что-нибудь получит, ты должен его убить, это забрать и доставить куда-то. И человек думает, что ты его защищаешь, а потом ты его убиваешь. Очень безэмоциональные, чёрствые товарищи…

Р: И всё – ради какой идеи? Очищения мира от скверны?

М: Защита мира. Но мне со стороны кажется, что тут больше защита тех, кто этих воинов себе делает, защита церкви, какой-то группы людей, защита и реализация их интересов. А если в него «нырнуть», то для него это просто служба, служение. Он другого не знает. Что сказали, то он безоговорочно делает, безропотно, без вопросов. Абсолютная вера в свою правоту и правильность.

Р: Здесь есть ещё что-то важное?

М: Хм… Они в трактире. То есть они могут немножко разгуляться. Выпивают. Женщины-проститутки. Они могут получать физические, земные удовольствия. Просто напиваются и занимаются сексом с проститутками. В общем-то и всё. Это вся жизнь в городе: либо служба, либо дома, либо кабак.

Р: Давай переместимся в какой-то ещё важный момент этой жизни – что-то, о чём пора вспомнить сейчас.

М: Сейчас он стоит и смотрит на закат. Бесчувственно, просто красиво, ему нравится. Он постарше, седина есть.

Р: Сколько ему сейчас?

М: Сорок с лишним. Такая потрёпанная у него мантия, доспехи поцарапанные.

Р: Как ты чувствуешь, ты сейчас дома или на задании каком-то?

М: Это не дом.

Р: Для чего ты здесь сейчас?

М: Обернулся назад и вижу лагерь, какой-то поход… Чувствуется усталость, тяжело… Тяжело носить доспехи и усталость. Ему 40 лет, но он чувствует себя уже стариком. Прям такая тяжесть… Да, просто состояние усталости. Наверное, это его последний поход.

Р: Почему так чувствуется?

М: Потому что ему тяжело. Эти доспехи… Тяжело поднимать меч.

Р: Опиши, пожалуйста, почему чувствуется, что это последний поход?

М: Потому что он чувствует себя старым и уставшим.

Р: У него есть вариант выйти на пенсию?

М: Нет, здесь пенсии не бывает. До смерти служба. Спускается с горы. Это его последний закат.

Р: И что он почувствовал в момент ухода?

М: Он ушёл в бою на следующий день. Его сбила лошадь. Сначала он получил стрелу, она пробила кольчугу, затем его сбили на лошади. Лошадь проскакала по нему. Ну, и всё. Он лежит и умирает. Мне кажется, сломана грудная клетка и, наверное, рёбра пробили лёгкие. Кровь через рот идёт.

Р: В какой-то момент Душа отсоединяется от тела. Можно посмотреть, как его похоронили, если это важно.

М: Закопали.

Р: Поднимайся, пожалуйста, вверх – в пространство жизни между жизнями. Делай выдох, отсоединяйся от этой жизни. Душа, подскажите пожалуйста, какой опыт вы получили в этой жизни крестоносца?

М: Как ни удивительно – опыт смирения.

Р: А для чего было нужно получить этот опыт?

М: Такое ощущение, что это закаляет Душу.

Р: Можете чуть-чуть поподробнее рассказать?

М: У этих крестоносцев однозначно была очень большая сила, несмотря на жестокость, они очень дисциплинированы духом. То есть нет никаких сомнений, метаний, терзаний. Очень высокая чёткость, принятие происходящего, слаженные действия. Но с другой стороны, этот опыт ожесточает. Чёрствость и жестокость проявляется, причём жестокость не такая, как агрессия, а бесчувственная жестокость. Нет ценности своей жизни, жизни других людей.

Р: Расскажите, пожалуйста, зачем нужен этот опыт, когда мы его нарабатываем в жизнях? Как опыт чёрствости и жестокости потом в дальнейшем служит Душе?

М: Это такой один из концов маятника, чтобы потом лучше познать опыт любви. Как бы такое значительное отклонение, чтобы потом лучше чувствовать и различать любовь.

Р: То есть после такой жизни следующие будут, наоборот, более чувствительные, чувственные, нежные?

М: Можно сказать и так. Болезненные.

Р: Болезненные?

М: Да.

Р: То есть после опыта чёрствости идёт опыт болезненности, когда, наоборот, всё задевает?

М: Когда Душе очень эмоционально душевно больно, и, скорее всего, опыт подтверждения такому насильственному чёрствому обращению.

Р: Когда встречаются две Души, когда одна проходит один опыт, другая – другой, когда они в телах встречаются, они могут друг друга как-то обогатить – один чёрствый, другой – суперчувствительный?

М: Могут уравнять друг друга.

Р: А как это происходит?

М: Через взаимодействие. Если между ними есть любовь, если есть стремление к взаимодействию, если есть принятие, то они могут уравнивать друг друга. Тогда чёрствый становится более мягким, более открытым, тёплым, а чувствительный становится более уравновешенным.

Р: А для души Марины для чего нужна была нужна эта жизнь?

М: Опыт смирения.

Р: Как она может использовать его себе на благо дальше?

М: Здесь важен этот опыт – отношение к происходящему, принятие происходящего. Что бы ни происходило. В этой жизни было принятие, не было лишних переживаний. Опыт смирения важен для того, чтобы принимать жизненные ситуации, любые жизненные трудности такими, какие они есть и несильно переживать по этому поводу.

Р: Был ли ещё накоплен какой-то опыт в этой жизни помимо чёрствости и смирения?

М: Нет.

Р: Есть ли какие-то искажения после этой жизни, которые нужно подкорректировать, сгармонизировать?

М: Они уже сняты.

Р: Есть ещё что-то важное об этой жизни, что мы не посмотрели, но что стоит написать в книге?

М: Нет, в целом всё показали.

Р: Есть ли какие-то ещё рекомендации, советы по жизни Марины относительно этой жизни?

М: Эта жизнь была очень давно.

Р: Что это значит?

М: Это значит, что она больше не имеет большого влияния, она отработана.

Р: Мы благодарим Вас.

М: Единственная прелесть такой жизни в том, что не надо ни о чём задумываться, ни о чём переживать. Всё как по предписанию. Точно! Вот на что это похоже – это жизнь без воли, воли не было у него самого. Воли там нет. Это безвольная жизнь. Он не был себе подвластен и не был хозяином своей жизни. Это была жизнь марионетки, которой управляла чужая воля.

Р: Как ты сейчас видишь сверху – этой марионетке хотелось перестать быть марионеткой?

М: Нет, он даже не догадывался об этом, что можно захотеть перестать быть марионеткой, даже мыслей таких не было. Он был настолько запрограммирован, его сознание не могло подумать о чём-то подобном, даже понять, что им управляют, что что-то не так. И он был абсолютно безвольным.

Р: А Душа страдала в этот момент или ей было хорошо?

М: Не могу сказать, что Душа страдала. Она выбрала такой опыт, и она его получила.