Текст книги "Призраки летнего сада"

Часть 5. ОТКРЫТИЕ

Эксперты с Литейного

Новая должность открыла Курняку доступ к лаборатории ФСБ в подвале на Литейном. Там работали лучшие спецы города: Люсьен Корзухин и Ким Ти-Гай. Люсьену было за шестьдесят, своей тотально лысой головой без бровей и ресниц он напоминал Фантомаса, пришельца из других миров. Да так оно где-то и было. Ничего, ровным счётом ничего не привязывало Корзухина к матушке Земле, он парил высоко над облаками и оттуда видел города и страны, дома и электростанции. Мог даже разглядеть детские игрушки в квартире Весёлого посёлка и булавку, прищемившую галстук диктора «Вечерних новостей». На всё это Люсьен смотрел через спутник со сложным буквенно-цифровым обозначением и доверял только ему, хотя сам в это время находился в небольшой надстройке на крыше, которую называл «будкой». Жил в цокольном этаже там же, на Литейном, и поднимаясь в свою «будку» на лифте, а ближе к ночи спускаясь вниз, совершал две ежедневные поездки на «общественном транспорте», имея в виду возможных попутчиков в лифте. На улицу почти не выходил.

Именно Корзухина Курняк попросил обследовать подземную начинку Марсова поля. Для такого дела Люсьену надо было получать специальное разрешение, поскольку объект представлял из себя, с одной стороны, некрополь жертв революций, с другой, – площадь для митингов. Но никакого разрешения Корзухин ни у кого не спрашивал, особенно по «сторонним заказам».

Конвертом занимался Ким Ти-Гай. Ростом чуть более полутора метров, до неприличия юный на вид – на самом деле ему перевалило за сорок – со щёткой металлических чёрных волос, в очках-линзах по причине чудовищной близорукости, он больше всего напоминал пионера времён китайской культурной революции. Синий костюм с красным галстуком довершали образ. В его маленькой, круглой голове умещалась пропасть знаний, разносторонних и в обыденной жизни, как правило, бесполезных.

Ким никогда не пользовался доступной информацией из интернета, хотя являлся автором многих страниц электронных энциклопедий. Полагая, что подлинные факты надо искать в первоисточниках, Ти-Гай был зарегистрирован в сотне крупнейших он-лайн библиотек мира и получал доступы к любым архивам. К тому же, будучи химиком по одному из образований, он навострился работать с предметами, причисленными к разряду улик, и выжимал из них всё возможное.

Вот к нему в первую очередь и направился Курняк, решив, что это не займёт много времени. Но всё оказалось не так просто. Посверкивая очками, Ким вывел на большой экран проектора снимок лицевой части конверта и, тыча указкой в обведённые кружками участки, пространно комментировал каждую царапину, каждое пятнышко. Специфика терминологии запутывала Курняка, он велел опустить подробности, говорить проще и по существу.

Ким заметно сник и монотонно стал перечислять размеры конверта и отдельных его частей, отклонение углов, толщину бумаги. Потом перешёл к чернилам, затем к сургучной печати. Заметив, что следователь нетерпеливо моргает, эксперт оборвал себя на полуслове и, вздохнув, отложил указку и выключил проектор. Потом взял в руки конверт и, как фокусник, покрутил его перед носом следователя.

– Хорошо, расскажу, что удивило. Прежде всего, возраст. Он разный. Бумаге около трёхсот лет, может, чуть меньше. Чернилам – от силы сотня. Сургучу лет сто пятьдесят, но печать поставлена не так давно. То же самое с надписью на конверте. Чернила старые, а надпись свежая, причём сделана стальным пером предположительно конца 19-го века. Что касается самого письма…

– А вы что же, и до письма добрались?

– Ну, не в прямом смысле. Письмо не тронуто, как не вскрыт и сам конверт. Но рентген позволяет прочесть написанное, не открывая его. С помощью томографа возможен физико-механический анализ бумаги…

– Пока без томографа. Что внутри?

– В конверте находятся два письма. Вот, я обработал снимки, и теперь мы видим одну и другую страницу каждого, – Ким старался сохранять доброжелательный тон, но было видно, как он разочарован отсутствием у Курняка интереса к самому главному – процессу изучения предметов и обоснование выводов.

– Это старославянский. Я сделал два перевода: подстрочный и адаптированный. Если интересует, у меня отдельным документом представлены комментарии…

– Обязательно пригодятся, – Курняк поблагодарил, забрал конверт, довольно толстую «пояснительную записку предметной экспертизы», снимки и распечатки. Всё это он сложил в дипломат и направился в «будку» к Люсьену.

Против ожидания, там он не задержался. Корзухин находился в процессе прямой слежки из космоса за «объектом» и со словами: сам разберёшься, там всё понятно – сунул Курняку схему необычного вида – подземный город Марсова поля. Следователь уложил её в портфель, решив рассмотреть повнимательнее у себя в кабинете, и поспешил на строительную площадку, время подходило к семи.

У входа в арку его должен был ждать Артур Бикмаев, один из мерчандайзеров3333
  Мерчандайзер – работник супермаркета, отвечающий за выгодную для продаж расстановку товара на полках.


[Закрыть] гипермаркета, под крышей которого Курняк так уютно обосновался. Артур был выходцем из Ташкента и интересовал следователя в первую очередь как переводчик с узбекского. Следователь не доверял Бахтияру, подозревая, что он сам правды не скажет и показания Алима переиначит.

Когда в начале восьмого Курняк добрался до знакомой арки, Бикмаев уже ждал на месте, под номером дома, и, как обычно, говорил по телефону. Они направились во двор, где обнаружили Алима с тачкой, нагруженной землёй и битым кирпичом. Под светом прожекторов он неспешно двигался от огороженного полосатой лентой входа в подземелье к небольшим кучкам уже вытащенного грунта. Бахтияра поблизости не было.

Артур со своим знанием языка оказался к тому же неплохим дипломатом. Ещё издали он с улыбкой помахал Алиму и крикнул что-то, видимо, смешное, потому как узбек остановился и, хмыкнув, кинул словцо в ответ. Но тут же, разглядев Курняка, придал своему лицу туповатое выражение и покатил тачку дальше.

Бикмаев подмигнул следователю, и они направились к огороженному лазу. Над ним уже поработали, в глубине виднелись ряды металлических подпор, обнажилась непорушенная кирпичная кладка стен и потолка, каменные плиты пола были расчищены, а по своду уходил внутрь кабель с лампами в защитных колпаках.

– Что мы ищем, Олег Тарасович? – поинтересовался Артур.

– Если верить показаниям потерпевшего, незадолго до обвала он обронил папку с металлическими застёжками, обтянутую голубым холстом. Внутри неё – документы из архива Дома Романовых.

Артур присвистнул, на мгновение задумался и спокойно, уверенно произнёс: «Тогда вы начните, а дальше я сам с ним поговорю. Изображайте недовольство, хватайтесь за трубку, кидайте свирепые взгляды».

Когда Алим подкатил к лазу пустую тележку, Курняк принялся выспрашивать его о папке, описывая её так, будто видел лично. Артур переводил, добавляя что-то от себя, и по тому, как узбек краснел и потел, следователь понял, что наезд «переводчик» устроил нешуточный. Алим даже слезу пустил, но стоял на своём: парня вытащил, но больше ничего не видел. В конце концов Курняку это надоело, и со словами: «Хватит, надо вызывать полицию!», – достал мобильник.

– Тохта!3434
  Тохта – стой (узб.)


[Закрыть] – крикнул Алим и разразился длинной тирадой, указывая на вагончик. Артур насел с вопросами, похлопывал Алима по плечу, потом жал ему руку со словами: «Азамат3535
  Азамат – молодец (узб.)


[Закрыть], жасур3636
  Жасур – смелый (узб.)


[Закрыть]». Курняк интуитивно подыгрывал: «Молодец, получишь премию». Размазывая недавние слёзы, Алим кланялся, повторял: «Алим номусли3737
  Номусли – честный (узб.)


[Закрыть]», – и выложил всё, что знал.

Папку он видел: будто крышка подвала, серая, с выпуклым узором, по верху застёжки, как на ремне. Её забрал Бахтияр, и ещё сегодня днём она была в вагончике, но после обеда Бахти отпросился у начальства, сам ушёл и забрал «крышку» с собой. Алиму сказал – нашёл покупателя, скоро деньги будут, гостинцев посулил.

– Придётся всё же побеспокоить руководителей стройки, причём немедленно, пока исторические документы не ушли в распыл, – хмуро резюмировал Курняк.

Он шёл в сторону Невского, к своему дому, и всю дорогу размышлял над прихотливостью случая. Если бы не замеченная узбеками папка, так бы и остался Лёсик под завалом – не хотел Усманов его откапывать и звонить начальству не хотел.

Ещё со строительной площадки Курняк сделал несколько звонков, и теперь ждал ответной реакции на расставленную западню. Отправив своих орлов во все ближайшие к Марсову полю антикварные лавки – их оказалось три – поручил изъять по ордеру папку, соответствующую описанию, а Усманова при возможности задержать. В беседе с антикварами особенно напирать на факт кражи с покушением на убийство, поскольку неоказание помощи умирающему человеку непременно будет квалифицировано судом, как покушение на жизнь с корыстными мотивами, к тому же с использованием служебного положения.

Примерно такой текст Курняк выдал в разговоре с бригадиром Муратом Каримовым, который тут же известил о происшедшем своё начальство и до его прибытия запер в вагончике Алима. Появление первых лиц совпало с информацией, полученной от людей Курняка: Бахтияр Усманов задержан на съёмной квартире, папки при нём нет, и он отрицает, что собирался её продавать. Уверяет: как отнёс в вагончик, больше не видел.

Только на третий день у одного из подпольных барыг удалось обнаружить голубую папку, увы, наполовину опустошённую – расчётливый делец продавал содержимое по частям. Но и оставшегося было достаточно, чтобы понять, что все документы касаются Летнего сада.

И тут дело закрутилось, как мельничное колесо под водопадом. Представители строительного подрядчика выдвинули свои претензии на «клад, обнаруженный в процессе проведения исследовательских раскопок». Музей Росси выступил с требованием о немедленной передаче «исторической реликвии, незаконно вынесенной из помещения музея, что привело к невосполнимым утратам части архива дома Романовых». Рядом, ноздря в ноздрю, стояли на низком старте несколько государственных правоохранительных контор и международная лига «Наследники дома Романовых». Сыскное агентство Курняка, с мощной поддержкой Союза гипермаркетов, отказывалось передавать кому бы то ни было «ценную улику», ссылаясь на проводимое расследование.

В конце концов, договорились до окончания расследования передать находку в Музей Росси на хранение, но Курняк прекрасно понимал, что это навсегда. По сути, следствие зашло в тупик. Бахтияр с Алимом, единственные подозреваемые, исчезли, ни в одной ведомости не числились, будто их никогда и не было на территории строительства отеля.

Курняк, возможно, ещё бы пободался, если бы не Лёсик, которого совершенно бессмысленно было трогать и, тем более, рассчитывать на его показания. Тогда непременно всплыли бы, так сказать, сопутствующие обстоятельства: донос на Мазепу, который должен спасти жизнь Василия Кочубея, Меншиков, ожидающий Лёсика с депешей, застенки в Батурине, шляхтич Богуславский… Ну не годился Лёсик свидетельствовать что бы то ни было!

Курняк хоть и испытывал досаду, но отчасти и радовался, что отнёс бесценную папку. Так будет надёжнее, успокаивал он себя, возвращаясь домой на Садовую. Тем более что историческое письмо и план подземных ходов под Марсовым полем у него в руках, хлеба не просят, а ждут своего часа. Но душу грызла несвойственная Курняку тоска, он никак не мог заснуть, задрёмывал и тут же просыпался, как бы настигнутый спасительной идеей, но в чём была суть этой идеи и кого предстояло спасать, оставалось неясным. Следователя полночи мотало из забытья в пробуждение, пока сон окончательно не сморил его.

И тогда из освещённого луной прямоугольника окна, чуть согнувшись, в неизменном чёрном пальто, появился Лёсик и, откинув за плечо седую прядь, принялся излагать нечто чрезвычайно интересное. Говорил он убедительно, обращаясь к полному залу, расположенному непосредственно за диваном с внезапно выросшей спинкой, так что лежачее положение Олега Тарасовича и даже эпизодическое похрапывание никак не мешали восприятию плавного течения речи.

Когда следователь проснулся, оконный проём излучал особый, мертвенный свет, и по этой холодности, по отсутствию на потолке теней и пятен, Курняк понял, что ночью выпал первый снег, и ночное появление Лёсика, его размеренные голосовые модуляции были ничем иным, как этим ранним снегом, милосердно укрывающим землю стерильно-белым, лечебным покрывалом.

Архив Романовых пополнил коллекцию музея

Новостной блог «Postscriptum.ru», 24.11.200…г.

Музей «Царскосельская старина» стал обладателем документов из архива Дома Романовых. За почти сто лет существования музея это самая большая коллекция, связанная с венценосной династией, пополнившая музейные фонды.

В официальной церемонии передачи бесценного дара приняли участие: председатель Российского военно-исторического общества Каверзин Н. И., замминистра культуры Российской Федерации Полянская И. Н., директор музея «Царскосельская старина» Федюшев И. А., а также Стив Городецкий, председатель банка «Калининский-2», благодаря финансовой помощи которого удалось выкупить материалы архива из частных коллекций.

Институт Борхетова

Выпавший за ночь снег продержался два дня. Зимнее дыхание вдруг резко сменилось тёплым юго-западным ветром, сильным умывающим дождём, и даже что-то погромыхивало в отдалении, посверкивало, имитируя весну. «Октябрьская аномалия» – не сходило с уст оперных баритонов гидрометцентра. Кто-то по-детски радовался возвращению тепла, другие предрекали неурожай, экономический кризис и всемирный потоп. Но большинство с боязливой надеждой ждало мягкой, европейской зимы без снежных заносов, обледенелых дорог, лопнувших труб отопления.

Причуды климата давили на психику, участились суициды, аварии на дорогах и обычные бытовые драки. Поборники глобального похолодания мрачно каркали своё, призывая не попадаться на удочку сиюминутного. Но все попадались: угрожающе набухли почки сирени, количество оставшихся зимовать уток на прудах и каналах Северной столицы радовало невесть откуда вылезших бродячих собак, в окрестных лесах появились грибы.

В душе Лёсика также царило смятение, и готовность дворовой сирени к извержению зелени с непременной гибелью в грядущие морозы шла в унисон с его готовностью изменить ход истории: спасти от плахи Кочубея, повлиять на план реконструкции Летнего сада. Но время шло и вязло, спутанное обстоятельствами непреодолимой силы, самым главным из которых было полное равнодушие общества к его открытиям. Нет, конечно, царский архив без внимания не остался, но Лёсик был вроде как не при чём.

Папка с документами была выпотрошена алчными руками, а её остатки попали к тем, кому было выгоднее скрывать содержимое. Лёсика даже не пригласили на освидетельствование. Его, единственного, кто мог бы точно указать, чего в этой папке не хватает, что нужно срочно объявлять в розыск! Курняк пытался повлиять, они с Валерой Александровым договорились о встрече в Музее Росси, составив со слов Лёсика перечень документов, где первым номером числился собственноручно сделанный Петром Алексеевичем набросок плана «Огороду летнего».

Из этого раннего, достаточно внятного рисунка было ясно, что только небольшой садик возле дворца: с игрушечными затеями, фонтанами и стрижеными деревьями, – планировался в парадной симметрии. Всей остальной территории бывшего имения майора Эриха Берндта фон Конау надлежало оставаться в природном обличии, по последней ещё даже не моде, а тенденции английского свободомыслия, которую наисветлейший мигом учуял в поездках по Англии…

Чем закончилась встреча, Лёсику не докладывали, лишь по некоторым обрывочным репликам Курняка он понял, что его словам в музее Росси просто не доверяют. А они хотя бы сличили его список с оставшимся содержимым папки? Ведь если есть совпадение по тому, что в наличии, тогда почему бы не принять за данность сведения о похищенном? Лёсик рвался лично убедить, но по глазам дяди Валеры, по горькой морщине, как бы разделяющей высокий лоб на правое и левое полушарие, запрещая смешивать полномочия ума и чувств, догадывался, что об этом говорить не стоит.

Его никто не станет слушать, более того, лучше совсем не высовываться, чтобы не обвинили в краже государственного имущества. Да, да, именно так обстоят дела. Ведь он, Леонид Батищев, самовольно забрался в помещение, принадлежащее Музею Росси, и вынес часть архива Дома Романовых. Такова версия Максима Пичугина, обозлённого вмешательством в переданную ему вотчину.

Курняк же полагал, что недоверие больше вызвано разговорами Лёсика о Меншикове, Кочубее и особенно о пребывании в застенках Батурина. Но ведь письмо Кочубея на самом деле существует, вяло парировал Лёсик и почти не слушал доводов Олега Тарасовича, потому что уже неоднократно думал об этом: что сам и написал, а чернила, перо, конверт и бумагу нашёл в том же подвале, среди архивных документов. И сургучную печать с гербом Кочубея сам поставил, а печатку потерял по дороге. Всё так… всё так… Но подземный ход – он же не придумал его! Если пойдут тем же путём, обязательно наткнутся на тайный приказ, где он разговаривал со Стасом и писал донос на Мазепу… Хотя чушь полная: где тот Мазепа и где Стас!…

Но следователь в который раз разворачивал перед ним план подземного Марсова поля, переданный Люсьеном Корзухиным, на котором не существовало сквозного прохода. Этот план, полученный со спутника при помощи радарной съёмки, опровергал возможность прохода от мастерской Жилинского к бывшим казармам лейб-гвардии Павловского полка, где Лёсика обнаружили строители. Видимо, подземный ход когда-то существовал, отдельные участки просматривались, но бо́льшая часть подверглась разрушению, причём давнишнему. Так что версия подземных застенков – пусть даже не в Батурине – и тут не срабатывала. Никакого выхода из подвала бывшей мастерской Жилинского не обнаружили, скорее всего, Лёсик выбрался наверх так же, как и зашёл – через механизм люка.

Лёсик замкнулся, ещё недавно близкие люди казались предателями. Волна активной причастности к историческим событиям и находкам оставила после себя лишь горькое недоумение. И если бы не Леон, который обрёл полную самостоятельность и пядь за пядью отнимал у него жизненное пространство, Лёсик, пожалуй, залёг бы в спячку. Это началось ещё в больнице, когда Лёсик с угрюмым любопытством прислушивался, как Леон любезничал с медсёстрами, о чём-то шептался с соседями по палате, звонил с мобильника матушке – просил принести уличную одежду – и на выходные уходил, никому ничего не сказав. Впрочем, сам Лёсик оставался, так что проблем с режимом не возникало.

С этим выскочкой приходилось бороться, отстаивая свои привычки и образ жизни, но каждый раз борьба требовала таких усилий, что проще было уступить. Вот и теперь они жили каждый своей жизнью, и Лёсику всё труднее становилось выполнять семейный устав: делай всё, что хочешь, лишь бы это не мешало другому, – ведь Леон этого правила не придерживался. Особенно в период таких вот сезонных колебаний, как будто борьба стихий тепла и холода, солнечного света и свинцовых туч порождали в его двойнике вспышки недовольства и агрессии.

Но сезонное противоборство закончилось, и зима, прекратив опасное попустительство, взялась, наконец, за дело: засыпала город снежной крупой, уничтожив все дерзкие попытки живого прорастать и цвести. И тут, прямо из этого обморочного, до рези в глазах выбеленного пространства двора возникла фигура на тонких ногах, в длинном пальто с лисьим воротником, в мягком, «гольбейновском» берете. Фигура стояла посреди двора и делала Лёсику какие-то знаки. Это же матушка, сообразил он, но почему во дворе, почему не позвонит? Ах да, он ведь сам отключил телефон и перерезал провод звонка, чтобы друзья Леона перестали шляться среди ночи.

Оказалось, Дарина пришла с хорошей новостью. Но объясняла так взволнованно и путано, что Лёсик не сразу понял, в чём положительный смысл. Ну, какая-то тётка… – не тётка, а врач-психиатр института Борхетова, кандидат наук Елена Викентьевна Гольц! – …хочет над ним ставить опыты… – скорее, изучать его необычный феномен… – потому что этого, видите ли, требует тема её докторской диссертации!… – Потому что её тема «сумеречное сознание и генная память» получила международный грант, и Лёсик по всем параметрам ей очень подходит, – терпеливо втолковывала Дарина.

Леон стоял тут же, поблизости, и вроде бы что-то бормотал себе под нос, но Лёсик услышал и «подопытную крысу», и «влезут в башку и не вылезут». Накопившееся раздражение прорвалось неожиданно. Скорее назло Леону он вдруг согласился встретиться с «тёткой», чего Дарина явно не ожидала, радостно позвонила этой Елене Викентьевне и договорилась на завтра, на девять утра. После ухода матери Лёсик ожидал от Леона оскорблений, но тот, уткнувшись в свой мобильник, только пожал плечами, выразительно при этом вытянув губы.

Доктор Гольц, как все называли Елену Викентьевну, Лёсику скорее понравилась. Она, единственная из всех, не выражала недоверия его рассказам. Попросив разрешения, записала кое-что на диктофон, сразу оговорившись, что это предварительное, никуда не пойдёт, чисто для размышлений. Такая предупредительность тоже импонировала, но главным аргументом в пользу «сотрудничества» была возможность – скорее даже обязательство института – опубликовать всё то, что они совместными усилиями докажут миру.

А доказать доктор Гольц собиралась не более и не менее, как наличие генной памяти и возможность доступа к ней в периоды сумеречного сознания. То есть, доказать, что все выдумки Лёсика – вовсе не выдумки, а воспоминания. И дальше развивала, уже как решённое: жить Леонид Александрович будет прямо здесь, в институте, это сэкономит время и даст возможность на период совместной работы оформить его лаборантом с небольшим окладом и на полном пансионе.

Последнее было очень кстати. После выписки из больницы Лёсик не знал, куда себя деть. Пробовал возобновить работу в типографии, но быстро убедился, что знания и навыки, заученные до автоматизма, куда-то улетучились. Понаделав ошибок в простенькой вёрстке, вдруг осознал, как глубоко ему чуждо это занятие, а главное – как много времени потеряно напрасно. Он стал готовиться к переезду в институт: в старенький школьный рюкзак положил пару белья, одну из бессменных клетчатых рубах, умывальные принадлежности, второй том брикнеровской «Истории Петра Великого3838
  «Иллюстрированная исторiя Петра Великаго», автор Брикнер Александр Густавович, 1902—1903 гг.


[Закрыть]», а также пакетик сухих борковских грибов, которые он во время чтения грыз, как белка.

С этого дня – целых два месяца! – Лёсик жил такой насыщенной жизнью, что, когда эксперимент закончился, и доктор Гольц лишь изредка приглашала его для бесед: что-то уточнить, о чём-то посоветоваться, – он вновь оказался в пустоте. Но это произошло потом, потом, а тогда… Тогда вокруг него толпились люди, у каждого из которых, как понял Лёсик, была своя миссия в этом проекте.

Аркадий Фёдорович Пустоваров, медиум, как его уважительно называли коллеги, находился при нём почти безотрывно. Его лоб с ровными горизонтальными морщинами напоминал нотный стан, и даже бородавка на нём выглядела как нота «ля» первой октавы. Примечательно, что как раз с этой ноты начинались все активные посылы Аркадия Фёдоровича. Каждый раз, укладывая Лёсика на свою «волшебную» кушетку, он произносил: «Настройтесь на меня», – и вытягивал руку, как бы изображая камертон.

Кушетка и впрямь была не обычная, походила на кресло космонавта, начиная от плавных, легко изменяемых очертаний и заканчивая множеством датчиков, встроенных в её члены. Лёсик лежал на «волшебной кушетке» часами, не чувствуя тела, которое, как любил повторять медиум, «временно нам без надобности».

Когда Аркадий Фёдорович, вытянув указательный палец, говорил стандартное «настройтесь на меня», Лёсик моментально цепенел, терял пространственные ориентиры и с замирающим сердцем летел по закрученному спиралью коридору. Потом наступало ничто, провал сознания, и когда его выбрасывало воздушной волной обратно, в безликую геометрию пустоваровского кабинета, он заново обретал своё тело, которое, как ни в чём не бывало, продолжало служить Лёсику, как собака служит хозяину, любя его беззаветно.

О том, что происходило с ним в период беспамятства, Лёсик узнавал из диктофонных записей, на которых его неожиданно басовитые интонации принадлежали другому миру. Голос «медиума», напоминающий синтетическую озвучку робота, поминутно спрашивал, уточнял, и Лёсик, поначалу просто отвечающий на вопросы, постепенно включался, как бы вёл репортаж, воссоздавая события прошлого. Картинки получались обрывочными, будто кадры фильма перед монтажом. Так это потом и закрепилось в отчёте доктора Гольц: часть 1, часть 2… Прослушивая записи, Лёсик удивлялся достоверным подробностям, так как по-прежнему ничего из того, что привиделось в сумеречном сознании, не помнил.

Несомненно, он всё это чувствовал: учащённое дыхание и болезненный вскрик… когда оступился и потянул лодыжку, спускаясь с галеры. Его подхватила сильная рука и, не оборачиваясь, он знал, кто ему помогает: его командир, шаутбенахт Пётр Михайлов. На судне все понимали, кто он на самом деле, а его, Лёсика, величали сержантом Яковом Батищевым и доверяли всю оснастку судна: одну 36-фунтовую, две 18-фунтовые пушки и четыре малых мортиры. Судя по уверенным репликам, он во всём этом разбирался. Это он-то, противник всякого насилия и оружия!

Как-то в институт зашёл Курняк, которому Лёсик обрадовался, как родному, и рассказал о делах трёхвековой давности, как о вчерашних событиях. Будто накануне они с Петром Алексеевичем обсуждали разбивку сада возле Летнего дворца, который урывками строился и по ходу дела тут же перестраивался – шла война со шведами, и царь то и дело привозил из походов новые идеи. На сей раз, государь задумал наделать в Малом саду фонтанов, а для назидания установить на них скульптуры с героями басен Эзопа. Лёсик – вернее, Яшка Батищев – тут же набросал чертёжик подземных водяных коллекторов, которые подведут воду к тем самым эзоповым фонтанам.

– И знаете, что сказал мне наисветлейший? – зелёные глаза Лёсика хоть и смотрели на Курняка, но взгляд искрился, не фокусируясь ни на чём, как вода тех самых фонтанов, – «Мыслишь, уровень поднять надобно, дабы полая вода вреды не учинила? Мы твои канавы в шесть фут выложим, кирпичом и камнем укрепы им сотворя, воде ход отворим, а коли надобно, и человек пройдёт».

И добавил с улыбкой, относящейся, скорее, к недавним событиям: «А если сопоставить вход в подземелье, обнаруженный после наводнения двадцать четвёртого года, и галерею, ведущую к Марсову полю… Выходит, они всё же построили этот подземный коллектор!»…

Похоже, он застрял в своём восемнадцатом веке, да и не Лёсик он теперь, а Яков Батищев, механик и изобретатель. И находится в милости у государя, останки которого давно сгнили! К тому же объект исследования психиатров – гуляет по прошлому, как по бульвару. Они и рады – докторскую защитят! Подвергают парня гипнозу, воздействуют препаратами. Им безразлична его дальнейшая судьба, важен результат. А тот лишь улыбается и с готовностью на всё соглашается. Правда, больше уже не горит желанием что-то доказать, изменить, будто в видениях прошлого обнаружил для себя нечто утешительное.

Из дневника Лёсика

28.11. 200…г.

Вот, кое-что выписал из книги Рональда Ванхувера «Загадки памяти», издательство «Science and life», 20…г.

«Под генетической памятью понимают способность «помнить» то, чего помнить никак нельзя, то, чего не было в непосредственном жизненном опыте, в житейской практике индивида. Ещё её называют «памятью предков», «памятью Рода»…

…Генетическая память находится где-то на задворках памяти в сфере ощущений. Она иногда выплывает из подсознания и вызывает неясные образы, впечатления и воспоминания…

…Карл Юнг считал, что опыт отдельной личности не утрачивается, а наследуется из поколения в поколение, сохраняясь в дальних закоулках мозга, что образы и впечатления от предков передаются к человеку через подсознание. Более того, согласно Юнгу, существует определённая наследуемая структура психического, развивавшаяся сотни тысяч лет, которая заставляет нас переживать и реализовывать наш жизненный опыт определённым образом…

…Наше сознание активно противодействует проявлению генетической памяти, поскольку «видения» прошлого могут вызвать раздвоение личности. Но эта память может проявиться во время сна или состояния изменённого сознания (гипноз, транс, медитация), когда контроль сознания ослабляется. Т.е. в определённых условиях мозг способен «вытащить» эту информацию…

…Американские учёные на практике доказали существование явления «памяти предков», или генетической памяти. До сих пор о нем говорили только как о псевдонаучном факте»…

Теперь и наши учёные смогут это доказать на практике. Странно, но меня нисколько не волнует тот факт, что я к этому имею непосредственное отношение. Зато мне стало доподлинно ясно, откуда появился Леон. И ещё: мне никуда от него уже не деться.