Текст книги "Призраки летнего сада"

Жилинский

В одно пасмурное утро, выйдя из парадной, Лёсик направился к воротам Летнего сада, но обнаружил их запертыми. Людей не было видно, а возле пригорюнившихся Сивилл лежали кипы дерюги и мотки верёвки. За оградой рядами стояли высокие ящики, и Лёсик сразу вспомнил тот сон. И хотя понимал, что статуи просто готовят к зиме, сильнейшее беспокойство овладело им, будто не успел завершить что-то важное. Вот сейчас скульптуры заколотят в ящики, и я больше никогда их не увижу, – думал он, ни минуты не сомневаясь в том, что заколотят, и в том, что не увидит. Весной – звенело в ушах. Никогда – ныло сердце.

Лёсик ринулся было к калитке со стороны Мойки, но тут к воротам подъехал старенький жигулёнок, из которого вышел тот, кого он так безуспешно пытался найти всё это время, – знаток мифологии и поэзии. Никаких седых косичек и дурацких шарфиков – старенькое, но добротное пальто, на голове цигейковый «пирожок». Сам невысокий и худой, слегка сутулый. Очки, рыжеватая бородка и усы с табачным пятном придавали ему вид чеховского доктора.

Он открыл багажник и внимательно посмотрел на Лёсика, как бы прикидывая, стоит ли посвящать его в свои дела. Потом кивнул, и они вдвоём стали выгружать из машины довольно тяжёлые коробки с инструментом и химикатами. Весь день, до самой темноты, они работали, тщательно обмазывая мрамор в местах разрушений вонючим раствором и лишь изредка отрываясь на чай с бутербродами, сидя в машине.

Евгений Борисович Жилинский – так звали старика – все объяснения сопровождал примерами из собственной практики, и вскоре Лёсик многое о нём узнал. Что не такой уж он старый – родился в последний день войны, «посланец мира». По образованию физик, по увлечению – историк и археолог. Четверть века работает в Летнем саду: сначала занимался раскопками, учился реставрировать скульптуру. Теперь руководит «группой спасателей», реанимирует, продляет жизнь «итальянцам в России», консервируя статуи на зиму.

Впервые Лёсик так близко наблюдал их плачевное состояние, впервые к ним прикасался. Три века простояли скульптуры под открытым небом, и Питерская непогода с её ветром, дождём, снегом и сыростью; болотные испарения, проникающие сквозь бревенчатые лаги, булыжные мостовые, асфальт; варварские и глупые поступки людей, – всё это довело мраморных пришельцев до состояния почти распада, почти небытия. Их тела покрывал серовато-зелёный мох, мрамор местами переродился в известняк и осыпа́лся при малейшем касании.

Под кистью с раствором раны затягивались тончайшей плёнкой, и Лёсик старался ничего не пропустить. Следом шли рабочие, они заворачивали «богов» в холст, затягивая верёвки на шеях, будто готовили к казни. Сверху водружались ящики – те самые, из его кошмарного сна – и стук молотков, заколачивающих крышку, напоминал похороны. Настроение у Лёсика совсем испортилось, и он уже пожалел, что ввязался.

Заканчивали работу поздно вечером при свете двух прожекторов, подключённых к тарахтящему генератору. Евгений Борисович предложил заехать к нему в мастерскую, чтобы восстановить силы. И Лёсик согласился, ему было бы сейчас трудно возвращаться к себе домой, в привычную отшельническую жизнь.

Жилинский вёл машину узкими переулками, так что Лёсик совсем потерял ориентиры. Совершив несколько крутых поворотов, они въехали во двор и вышли под холодную морось. В углу двора обнаружилась ведущая вниз каменная лестница. Евгений Борисович вынул из-под перил ключик и открыл дверь подвала, откуда, как из бани, пахнуло влажным теплом. Своя котельная, – пояснил хозяин и повёл гостя по длинному, слабо освещённому коридору.

Они добрались до обшарпанной двери, за которой вполне логично бы смотрелся чуланчик со всяким хламом и шаткими табуретками, но вместо этого оказались в гардеробной, с зеркалами и уютным диваном. Поворот старинного бронзового выключателя – и на миг за вишнёвой бархатной портьерой открылась анфилада комнат с лепниной потолков и натёртыми воском инкрустированными полами. Но Евгений Борисович завернул в узкий коридорчик, и они попали в мастерскую.

Вдоль стен громоздились резные деревянные панели и множество багетных рам с местами обрушенной лепниной. Длинный стол делил помещение пополам, в левом углу, под киотом, стоял небольшой столик с разномастными венскими стульями, а рядом блестел фацетными стёклами чёрный буфет морёного дуба. К нему и направился Евгений Борисович, на ходу крестясь на образа. Лёсик креститься не стал, но иконы рассмотрел и определил к Новгородской школе XVIII века.

Пока хозяин хлопотал с чаем, Лёсик с интересом оглядывался. Что-то происходило с пространством этого помещения. По всему, оно должно бы находиться в подвале, но вид из больших окон во двор, где в свете фонаря чернели старые липы, открывался с высоты первого этажа. К тому же это был совсем не тот двор, в котором они оставили жигулёнка. Запутал он меня совсем, досадливо подумал Лёсик, припоминая все мистификации с переодеванием, хламной тележкой, чтением стихов, а теперь ещё с этими дворцовыми анфиладами в подвале, который вдруг оказался вовсе не подвалом.

Жилинский суетился, а сам с лукавой улыбкой поглядывал на гостя. Потом они пили чай, душистый и терпкий, вприкуску с засахаренными фруктами и сухим печеньем. Хозяин говорил не переставая: о компонентах чая, подобранных в соответствии с рецептом тибетских монахов, о фруктах, присланных знакомым из Ферганы. Рассказал и о себе: родных никого, жениться не привелось – работа, разъезды. Была любовь, но разница в возрасте – не посмел. Квартира в Павловске, до работы далеко, так что живёт тут же, в мастерской.

Лёсик согрелся, на душе стало спокойнее. Опасение больше никогда не увидеть мраморных Сивилл показалось надуманным, а путаница с этажами легко разъяснилась наличием пандуса, который он по ходу дела проворонил. Евгений Борисович ещё что-то говорил, но после ночной смены и целого дня работы на воздухе Лёсик чувствовал необоримую сонливость. Он даже стал задрёмывать, как вдруг Жилинский принялся сокрушаться, что скоро лишится Летний сад своих скульптур, возможно, уже этой весной.

Сонливость мгновенно улетучилась. Ведь это именно то, о чём он последнее время думал не переставая! Значит, не зря его томило предчувствие. Значит, слухи о том, что статуи уберут из Летнего сада, а весной на их место поставят копии, эти слухи оказались верными?! От кого же он об этом слышал? Ещё летом, помнится, на его новой кухне, кто-то уговаривал каждый день гулять в Летнем саду. Матушка? Нет, ей не до него, один Антон на уме с его концертами. Вспомнил! Анна Васильевна «на огонёк» забегала и выговаривала ему, что «при такой возможности грех не воспользоваться». Что «упустит он шанс погулять в Летнем саду, не испорченном новоделами».

Евгений Борисович продолжал сетовать, винил во всём себя, вспоминал, как лет семь назад уговорил директора Летнего сада написать письмо в КГИОП1414
  КГИОП – Комитет по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры


[Закрыть] с просьбой провести некоторые работы, касающиеся, в основном, старых разросшихся лип, которые заражают мраморную скульптуру «чернью» – грибной болезнью. Даже сам это письмо и составил, сам ходил с ним в Комитет по культуре, в чьём ведении тогда был Летний сад. И, конечно, не ожидал, что его скромная просьба будет так истолкована, что маховик раскрутится с такой силой.

Поначалу пытался объяснять, обивал пороги сначала Комитета, потом Музея Росси, которому передали объект, его везде вежливо слушали и заверяли, что все изложенные в письме требования будут безусловно выполнены. Но мы ничего другого не просили, возражал он: ни постройки всяких «затей», к современному состоянию Летнего сада не подходящих, ни замены скульптур на копии. На что ему терпеливо отвечали, что без ведома и одобрения… без утверждения… ничего предпринято не будет. А что касается скульптур, то ему, как никому другому, известно их плачевное состояние, и, право же, надо радоваться предстоящим изменениям, а не наводить панику…

Но он наводил и подключил прессу, чуть до губернатора не дошёл и почти добился пересмотра проекта. Однако процесс уже был запущен. Грандиозный и крайне затратный план приняли. Согласно его главной концепции, Летний сад должен стать не только садом для отдыха, но и садом-музеем регулярного стиля. А это уничтожит Летний сад…

Евгению Борисовичу оставалось только уповать на волю Всевышнего и молиться о том, чтобы не допустил Господь необратимого…

Чувствуя озноб во всём теле, Лёсик заторопился домой, уверив хозяина, что прекрасно доберётся сам. Выйдя из подвала, он был удивлён глобальными изменениями, свершившимися в природе за столь короткий срок. Повсюду лежала белая пелена снега. Он искрился в лучах фонарей так, будто стоял разгар зимы, будто снег этот лежал давно и вполне освоил всё видимое глазу пространство, укрепился в своей незыблемости над дробными и суетливыми деталями городского пейзажа, милостиво прикрывая руины и накладывая стерильные компрессы забвения.

Лёсик направился в проём арки и лишь на выходе подумал, что взял неверное направление, но возвращаться не стал, а двинулся дальше проходными дворами. Усмехнувшись про себя, подумал, что нежелание вернуться чисто детское: чтобы не идти навстречу своим шагам, фиксировать ошибку, которая легко считывалась на безупречно ровном снежном листе. Как будто его шаги составляли строки некоей рукописи, которую утром обязательно должны прочесть.

Куда-нибудь да выйду, – подумал он, заметив мелькнувшую в проёме дальней арки машину. И подойдя ближе, почувствовал, что ему знаком цвет здания на противоположной стороне улицы и пока ещё неразборчивый номер дома, освещённый лампочкой с полукруглым козырьком. Ступив под своды арки, он сначала угадал, а потом с удивлением признал мощёную плитами дорожку, ведущую в его собственный двор, заснеженное крыльцо и знакомую дверь «личной» парадной.

Как странно, он был совсем рядом, а воображал себя за тридевять земель! Планировал пересекать множество улиц, обходить дома, плутать… Наше представление о реальности может быть в корне ложным, страхи и угрозы обманчивыми, а знакомые пути вести в тупик. С этими мыслями Лёсик открыл входную дверь и оказался в узком пространстве лестничного марша, облагороженного недавней покраской и отмытыми окнами.

Перескакивая через две ступени, он вдруг почувствовал, что безлюдная декорация лестницы, напоминающей архитектурные абстракции с обратной перспективой, гениально обоснованной Павлом Флоренским1515
  Флоренский Павел Александрович (1882—1937) – религиозный философ, математик, искусствовед, православный священник.


[Закрыть], неуловимо, но определённо изменилась. И тут же заметил, что одна из доселе «мёртвых» дверей третьего этажа приоткрыта. Это длилось всего пару секунд, но ему удалось разглядеть в проёме прядь светлых волос, карий напряжённый глаз и тонкую руку с кольцами-браслетами. Пролетая мимо закрывшейся двери, Лёсик сбавил скорость, желая убедиться, что ему это не примерещилось, и пришёл в ликование, обнаружив под дверью чешуйки осыпавшейся краски.

Вместо того чтобы зайти в свою квартиру, он прямиком добежал до чердака и вышел на балкон. Новым, покровительственным взглядом он окидывал заснеженную Петропавловку, чёрную, не застывшую ленту Невы, ажурные пролёты мостов; вглядывался в глубину неба и, находя в просвете облаков мерцающую Венеру, мысленно протягивал от неё ниточку к окну мастерской Жилинского, а от него к той двери на третьем этаже. И, поймав конец этой невидимой нити, вдруг почувствовал, что он больше не одинок. Что именно от него, от его поступков зависит будущее этого старого, уставшего города, из последних сил охраняющего своё достояние.

Кто автор проекта Летнего сада?

газета «Молодое поколение», 29.11. 20… г.

Среди историков до сих пор не умолкают споры о том, кто же подлинный автор проекта Летнего сада. До нас дошли чертежи и рисунки Трезини, Леблона, Розена, Микетти, Пино и других мастеров петровского времени. Их изучали опытные эксперты, скрупулёзно фиксировали, сравнивали, искали подтверждение. Результат их усилий просто обескураживает.

Явно фиксационный план садовника Розена без каких-либо доказательств был объявлен проектом, а анонимный проектный план столь же безосновательно назван фиксационным. И только потому, что масштаб указан в саженях, его приписали Земцову. Иноземцы так никогда не поступали.

Таким образом, появился ряд публикаций, в которых рядовой голландский садовник Ян Розен объявляется великим создателем Летнего сада, а скромный архитектурный ученик М. Г Земцов, находясь за сотни вёрст от Петербурга, якобы руководит работами.

А что же Пётр Алексеевич? Такого не бывало, чтобы государь не принял в таком важном деле самого деятельного участия. Собственноручный чертёж Петра, исполненный в городе Спа, далеко не так точен, как план, приписываемый Розену. Царь чертил его по памяти и допустил ряд неточностей. Тем не менее, на этом плане уже отражены позднейшие, фундаментальные преобразования.

Отправив весной 1717 г. свой чертёж в Петербург, царь приказал Меншикову «по оному поступать». Никаких данных о том, что государь отменил своё распоряжение, нет. Как и нет сомнения в том, что именно Пётр I является автором проекта Летнего сада, а нанятые им архитекторы и садовники лишь развивали идею русского царя, претворяя её в жизнь.

Планы спасения

На следующий день Лёсик проснулся свежий и бодрый, с твёрдым намерением поговорить с Евгением Борисовичем. Из обрывочных фраз он понял, что тот с планом реконструкции знаком и, возможно, имеет экземпляр документа. Ведь он почти добился пересмотра проекта, в курсе всех подробностей. И уж точно знает, какая участь уготована парковой скульптуре. Но Жилинский там слишком примелькался, и его не воспринимают всерьёз, потому как «нет пророка в своём отечестве». Вот если бы подключить Свету, которая теперь «иностранный специалист», к тому же итальянский, дело могло бы получить международный резонанс, и тогда…

Но Света больше не звонила, у неё теперь новая, интересная жизнь, и ему там места нет. Так и не получив загранпаспорта, Лёсик потерял надежду на поездку в Италию, где море, солнце, экзотический пейзаж, а, главное, оторванность от тоски и прозябания, могли бы дать силы на решительное объяснение со Светой. Редкие чаты с Ваничем, который курсировал между Лос-Анжелесом и Флоренцией– между Джорджем и матерью – это всё, что осталось от прежнего, очень дорогого ему знакомства.

Ничего, ради такого дела он сам, первым позвонит… – уговаривал себя Лёсик, затрудняясь дать этому делу чёткое определение. То ли ради прорицательниц-Сивилл, без которых Летний сад потеряет для него всю притягательность, то ли ради прошлой, но не прошедшей любви?..

Жилинский явно поджидал Лёсика. Как будто они договаривались о встрече накануне. Но все попытки поговорить о грядущей реконструкции мягко пресекал и, чтобы переключить внимание гостя, повёл его в анфиладу залов, которую Лёсик видел лишь мельком.

Оказывается, Евгений Борисович многие годы притаскивал из выселенных, идущих на капремонт домов, старую мебель, которая под его руками превращалась в антикварные раритеты. После очистки и реставрации её набралось на три больших зала. Эти залы Жилинский обнаружил совершенно случайно: во время ремонта мастерской отдирал толстенный слой обоев и наткнулся на обитую жестью дверь. Поначалу решил оставить, как есть, – дверь не мешает. Потом одолели сомнения: а что если… и с десяток возможных открытий. Мысль о взломе не давала покоя, но страшила возможными последствиями. Вдруг как за дверью окажется чужая кухня или, чего доброго, спальня!

И тут в голову пришла совершенно утопическая идея – попытаться открыть замок ключом из своей коллекции. Собрание ключей – предмет особой гордости Жилинского. Там даже есть ключ от «Секретного дома» – тюрьмы Петропавловской крепости – которым и сейчас можно отпереть камеру Фёдора Михайловича Достоевского.

Провозился он тогда полдня и чуть ли не последний ключ подошёл. Вернее, не подошёл, а был родным – эта гипотеза тоже приходила ему в голову, ведь ключ был найден здесь же, в мастерской. За дверью обнаружились три комнаты с замурованными кирпичом окнами и целыми шлейфами проводов. Повсюду толстый слой пыли и шкафы с документами. Об их характере реставратор предпочёл не распространяться, но Лёсик сразу догадался, что это архивы КГБ.

Обнаружив всеми забытые помещения, Евгений Борисович решил основать собственный музей. На ремонт и преображение комнат ушло почти три года, и это были его лучшие годы. Без всякой поддержки, но зато и без контроля и опеки, он из выброшенного хлама воссоздавал прошлое. Лёсику это было так понятно и знакомо! Он ходил по залам и слушал рассказ старого мастера как небесную музыку.

На потолке первой комнаты, окружённая отмытой и восстановленной лепниной, сияла люстра с райскими птицами из стекла Ливенгофской мануфактуры. В следующей зале – как назвал её Евгений Борисович, женской, – замечательное трюмо и шкаф, за стёклами многочисленных дверок которого белела посуда и благородно мерцала бронзой и мельхиором хозяйственная утварь, к сожалению, разномастная.

Последняя комната была практически пустой. Единственный предмет мебели, оставшийся от прежних хозяев, – бюро из светлого ореха «с секретом», которому, как минимум, лет двести. В чём секрет, разгадать не удалось, только, по словам реставратора, бюро на этом месте со дня постройки дома.

Выяснив, что экземпляр проекта реконструкции хранится тут же, в ящике бюро, Лёсик упросил выдать ему бумаги на пару дней. Со словами «под личную ответственность» Евгений Борисович нехотя передал пачку листков, скреплённых скоросшивателем, хотел ещё что-то добавить, но только махнул рукой. Прощаясь, разрешил заходить в любое время, брать ключ в тайнике под перилами.

Лёсик был польщён таким доверием, но в данный момент его больше интересовали документы. Дома он принялся их изучать и пришёл к выводу, что план неоднократно дорабатывался, что над ним работали разные люди, не успевшие или не пожелавшие предварительно договориться между собой. К примеру, в одном месте прочёл: «Речь не идёт о возвращении Летнему саду облика на какой-то условный период расцвета», а в другом: «…намечено внедрение утраченных элементов регулярной композиции – шпалер, фонтанов, геометрических цветников, присущих стилистике формальных садов ХVIII века»…

Речь, значит, не идёт, но делать будем. Логично… А как быть с двумя последующими веками? Регулярные сады вышли из моды ещё при жизни Екатерины второй, на смену им пришёл пейзажный стиль. Лёсик совсем недавно узнал об этом, изучая историю Летнего сада. Кстати, в 1771 году Екатерина издала указ о «сломке и впредь не делании в Летнем саду трельяжных беседок и крытых аллей». Почему бы не последовать этому указу?

Лёсик налил себе чаю, достал из буфета сушки и грыз их, не переставая размышлять.

Осуществление проекта приведёт к безвозвратной утрате подлинного Летнего сада, который естественным образом менялся вместе с городом. Его теперешний вид сохранился со времён Пушкина – удобный для прогулок кусочек природы, пронизанный воздухом и светом.

Чёрт с ними, с фонтанами и коридорами! Но статуи надо спасать. Лёсик достал подшивку итальянского журнала «Restaurazione»1616
  Restaurazione – Реставрация (итал.)


[Закрыть], который выписывала матушка, и стал искать статью о бесконтактном способе изготовления скульптурных копий. И, когда нашёл, усмехнулся. Журнал десятилетней давности, но уже тогда этот метод применяли в крупнейших музеях мира. В основе то самое 3D-сканирование, которым он пользовался в Светиной мастерской, но с последующей закладкой данных в станок с программным управлением, который вытачивал из куска мрамора точнейшую копию. Доводка поверхности вручную – как бы её делал сам скульптор – создавала эффект рукотворности.

А что если написать письмо Фёдору Чайкину, директору музея Росси? По поводу опасности старого способа копирования для обветшалых скульптур? На статью сослаться… Надо обсудить это с Евгением Борисовичем, думал Лёсик, засыпая, но даже в полусне продолжая спорить с невидимыми оппонентами.

Весь следующий день Лёсик пытался разыскать Жилинского, несколько раз подходил к мастерской, но ещё издали заметив замок на двери, возвращался, пробегал по аллеям Летнего сада и шёл домой. Он уже начал составлять письмо директору музея Росси, но слишком запутывался в деталях, отчего получалось длинно и неубедительно.

Отправляясь в типографию, Лёсик продолжал думать над письмом, даже в перерыве хотел над ним поработать. Но подвалило много вёрстки, так что всю ночь был занят. Домой вернулся под утро, глянул в почту и вдруг обнаружил, что каким-то образом недописанное письмо отправилось вчера в музей Росси. Лёсик открыл файл, чтобы ещё раз прочесть, и не поверил своим глазам. Начало вроде его, но откуда взялись такие дерзкие фразы?

«…Вам ли объяснять, что Летний сад – памятник культуры и входит в перечень объектов всемирного наследия? Венецианскую хартию, между прочим, никто не отменял! А она прямо говорит – сохранять лучшее, реставрировать, но не реконструировать. Не строить того, что якобы существовало раньше…

…Какие плюсы у старого метода копирования скульптуры? Да практически никаких! «Возможность точного воспроизведения микрорельефа поверхности, включая следы эрозии» – не достаточно веский аргумент… Особенно учитывая идею возврата к временам Петра I и Екатерины, когда Летний сад, не будучи публичным, служил развлечению царской семьи. Кому интересны будут какие-то микрорельефы на мраморных статуях в воссозданной рекреации – с фонтанами, зверинцем, затейливыми клумбами и крытыми аллеями?! К тому же не мраморных, а по сути пластмассовых, и это уже будет заметно каждому…

…Ведь если главная задача копий – продлить жизнь оригиналов для последующих поколений, то именно о самих памятниках в первую очередь и нужно заботиться! Формная технология хороша лишь тем, что имеется команда опытных мастеров. Зато новую, принятую во всём мире за эталон, отвергают без всяких объяснений!

…Мастерам отлично известно, что старый метод копирования может разрушить и без того хрупкие детали. Ведь если к поверхности мрамора прилипнет силикон формы – а он обязательно прилипнет, причём в самых труднодоступных местах! – и его придётся счищать шпателем или удалять щёлочью, утраты неизбежны!..».

Он не писал такого! Думал, да… но не писал! Господи, как вообще такое могло случиться? А вдруг ночью, пока он отвлёкся на дела, кто-то дописал и отправил? Неужели… Неужели опять Леон?!.. Эх, всё дело насмарку!

Лёсику вдруг стало всё глубоко безразлично. Он больше не увидит Сивилл, их по любому спрячут, а что поставят на их место… Да какая разница, если древних прорицательниц бросят в темницу! Ну, даже если не в темницу, то запрут в запасниках музея. Они никогда уже не смогут подняться над купами деревьев и улететь в далёкие туманы вечности.

И Летний сад навсегда останется без их покровительства…

Из дневника Лёсика

04.11.200… г.

Вот что я сегодня узнал. Многих статуй, в том числе моих любимых Сивилл, могло бы уже не быть. Они сохранились по счастливой случайности.

В БАНе нашёл опись скульптуры Летнего сада от 22 августа 1887 года. Полный список насчитывает 101 скульптуру. Как «негодные к реставрированию», отмечены 32 скульптуры. Но самое примечательное: «27 статуй, пришедших в совершенную негодность, следовало бы из сада убрать». Среди них – все три Сивиллы: Дельфийская, Ливийская и Европейская. Спасибо министру Императорского Двора графу Воронцову-Дашкову за резолюцию: «Оставить в том же виде…».

20.11.200… г.

Это счастье, что можно уйти в спасительный сон! Я снова в Борках и знаю, что Света вот-вот должна появиться. Слышны в саду её шаги… И вот уже она рядом, и я чувствую тепло её щеки и холод мокрых от росы ног… Никогда раньше такого не было! Полная явь, ни секунды сомнений, что всё реально. Свете хорошо со мной, она не помнит обид. Более того, она ничего о них не знает…

Какой же я чудак! Ведь понятно, что моя Света, в отличие от американской, никаких обид и помнить не может. Между нами только свет и любовь. Это потрясающе, это самое лучшее, что может случиться в жизни!

Паршиво лишь то, что вместе со счастьем вернулся и прежний кошмар: Леон сидел в прихожей и преспокойно обувал мои башмаки. Погрозил ему кулаком, но этот змей прыснул, забрызгав гадкими слюнями подаренную Светой куртку, и сделал неприличный жест.