Текст книги "Призраки летнего сада"

Яков Батищев

Доктор Гольц своё обещание сдержала. В престижном научном журнале «BNC Medicine» Дарина прочла статью «Воздействие препарата „Remember PRO“ на блокаторы памяти», в которой Елена Викентьевна, отвечая на вопросы журналиста, описала причины амнезии, в том числе, естественные, происходящие на протяжении жизни. И лишь под конец, кратко изложив суть экспериментов, проведённых в институте Борхетова, гораздо подробнее остановилась на препарате, с помощью которого российские медики в будущем смогут излечивать пациентов, потерявших память вследствие различных причин. Про Лёсика – ни слова. Дарина решила, что статья рекламирует новое лекарство, и всё к делу не относящееся просто вымарано редактором.

Она искала текст докторской «Сумеречное сознание и генная память», но не находила. И вообще Гольц Е. В. среди соискателей учёной степени не числилась, зато обнаружился Аркадий Фёдорович Пустоваров, тот самый медиум. Вот он, действительно, защитился с темой, по заголовку мало отличимой от статьи в журнале.

Пустоваров или Гольц – какая разница? – убеждала себя Дарина, пропуская всё, что не касалось непосредственно самого эксперимента. Наконец, она нашла более-менее подробное изложение «воздействия препарата „Remember PRO“ на испытуемого №1», но это был не Лёсик, а кто-то другой. Затем появился «испытуемый №2», военный в отставке с типичным альцгеймером.

Лёсик оказался номером шестым. И числился как «пострадавший после травмы головы и длительного пребывания в коматозном состоянии». Ну да, его действительно завалило при обвале подземного хода, и головой ушибся, но ведь дело-то не в этом… Глаза Дарины бегали по строкам, не улавливая смысла прочитанного. А когда, наконец, дошла до конца, ясно поняла: Лёсику это показывать нельзя ни под каким видом. Потому как препарат, по словам автора, вытаскивал из сознания «пациента» вовсе не генную память, а «болезненные видения, возникшие в результате полученной травмы и диссоциативного расстройства идентичности3939
  диссоциативное расстройство идентичности, ДРИ – психическое расстройство, часто обусловленное травмирующими событиями детства, при котором в человеке живут две личности.


[Закрыть]». О сумеречном сознании – ни слова.

На счастье, Лёсик уже не вспоминал о «сотрудничестве» с доктором Гольц. О том, как совместными усилиями они собирались доказать миру, что все его видения – вовсе не выдумки, а воспоминания. Первое время он скучал по прерванной работе, всё хотел что-то добавить, пояснить, звонил Елене Викентьевне, да и она сама его приглашала, как теперь поняла Дарина, чтобы уточнить проявления того самого расстройства идентичности. Гольц больше интересовало альтер-эго испытуемого, но, как назло, Леон в процессе эксперимента ни разу не проявился.

Одиночество, временно отодвинутое ходом эксперимента, навалилось с прежней силой, и Лёсик переехал жить в сети. В поисках информации о своём предке и строительстве Охтинских пороховых заводов Лёсик наткнулся на группу «Сподвижники Петра I», где обнаружил столько домыслов и преднамеренной лжи, что захотелось ответить. Но комментарии могли оставлять только зарегистрированные пользователи, пришлось завести страничку – само собой, на Якова Батищева. И тут ему пришло в голову поделиться своими видениями в соцсетях, к которым до сих пор он относился снисходительно-нейтрально.

Удивительное дело – его приняли на ура! Истории про подвал, найденный им архив Дома Романовых, подземный ход под Марсовым полем разлетались в сети, сопровождаемые многочисленными комментариями. Через короткое время Яков Батищев стал популярен, его приглашали в исторические группы, туристические агентства предлагали подготовить авторский маршрут «Петровский Петербург глазами очевидца». И хотя Лёсик понимал, что его откровения воспринимаются как полёт фантазии, всё же одобрительный и дружный отклик был приятен. Тем более что в любой момент он мог захлопнуть крышку ноутбука и оказаться в привычном одиночестве.

Но покинуть сеть как-то не получалось. Появились друзья, завязалась переписка, возникли обязательства. К концу зимы Лёсик не расставался с ноутбуком и был способен лишь ненадолго отвлечься на потребности тела либо резко обвалиться в сон. Он не замечал, что почти ежедневно приходит Валечка, снуёт неслышно по ступеням и уровням квартиры, готовит и кормит, угрожая вырубить электричество. Ну, это не страшно, есть аккумуляторы, молча возражал Лёсик, но всё же плёлся на кухню и с безразличием жевал, обдумывая ответы в спорах, которые вёл с оппонентами.

Там он подружился с Лео Батини, блогером движения «ХОО!» – «Hunting on officials4040
  – Охота на чиновников (англ.)


[Закрыть]», выступающего за сокращение числа чиновников и лишения их привилегий. А, между делом, знатоком и собирателем исторических редкостей. И хотя Лёсик политикой не интересовался, никакими редкостями не обладал, Лео прочно зацепил его несомненной эрудированностью в вопросах истории и неподдельным интересом к его «рассказам очевидца». У них даже наметились общие знакомые, но какие-то слишком шапочные, пока Лео не упомянул Жилинского: мальчишкой помогал Евгению Борисовичу при раскопках в Летнем саду, землю таскал.

И тут Лёсик вспомнил про Леона, который давненько не проявлялся. Куда-то сгинул ещё до опытов в Борхетовке, просто вышел из квартиры со словами: «Ну, дальше без меня!», – и не вернулся. Это случалось и раньше, порой казалось, что всё, наваждение кончилось, и Леон, которого окружающие принимают за Лёсика, этот надоедливый и вредный призрак, наконец отступился. Но куда там! Он всегда возникал снова и всегда в самый неудобный момент. А вдруг этот Лео и есть Леон, переселившийся в сети всемирной паутины? Имя похоже, да и вообще много общего. Историю, опять же, знает и с Жилинским знаком…

Лёсику вдруг страшно захотелось увидеться с Евгением Борисовичем, как будто виртуальный Лео вытащил учителя из беспамятного небытия. С тех пор, как Лёсик провалился в подвал, а Жилинский вместе со своей коллекцией переехал в Павловск, они больше не встречались. Но потребность в общении с учителем, запущенная строчкой сетевого сообщения, накатила волной и тут же отступила, оставив на берегу сознания нечёткий образ.

Другие задачи стояли перед Лёсиком, одной из которых было – узнать как можно больше о своём предке Якове Батищеве, эпизоды жизни которого приоткрылись ему в институте Борхетова. Теперь он ясно понимал, что именно Яков находился тогда в застенках Батурина, писал донос от имени Василия Кочубея и пробирался подземным ходом, спроектированным лично им по приказу Петра. Но обвал помешал ему передать важное послание. И это давило чувством вины.

Не успел он тогда добраться до обоза, не смог передать князю Меншикову депешу. Обрушение подземного хода выбросило его из восемнадцатого века, и другого случая не будет. Пустоваров свои опыты закончил, да в любом случае он был не в силах переправить Лёсика в нужное время и нужное место.

Понимая, что вряд ли можно изменить ход истории, Лёсик продолжал сокрушаться, потом спохватывался, смеялся над своими иллюзиями и вновь, по пятому разу брался за снимки и пояснительную записку Кима Ти-Гая, которые добыл Курняк.

Он ведь так и не решился вскрыть конверт, будто на что-то ещё надеясь. Всё же оставался небольшой шанс выполнить миссию, возложенную на него шляхтичем Богуславским – не Стасом, конечно, теперь Лёсик это ясно сознавал – и передать князю Меншикову письмо, которое светлейший так ждал. Потому что ненавидел Мазепу, прекрасно понимая, что предательство у гетмана в его холопьей крови. Уж кто-кто, а Александр Данилыч эту кровь носом чуял, сам из таковских.

Конечно, с письмом ещё было много неясного, и пояснительная записка эксперта с Литейного только усугубила проблему. Возраст бумаги, чернил, стального пера и сургуча отличается на 100—200 лет, а письмо и вовсе запечатано совсем недавно. Это полностью соответствовало предположению Курняка, и Лёсик признавал, в общем, логичность доводов. Что разный возраст бумаги, пера, чернил и сургуча, добытых в подвале вместе с остальными предметами архива, объясним длительным периодом правления династии Романовых. Остальное сделал сам Лёсик: написал, вложил в конверт, запечатал.

Вот только, в таком случае, где он взял подлинную печатку Кочубея с прижизненным гербом: полумесяц, звезда и два креста? Она была на пальце шляхтича Богуславского, в которого никто не верит. Герб Кочубея, что дошёл до наших дней, имеет дополнительно сердце и надпись «Elevor ubi consumer!» – «Возвышаюсь когда погиб», добавленные Петром уже после казни Василия Кочубея и осознания страшной ошибки.

– Скорее всего, печатка находилась в архиве, ты прихватил её с собой и, оглушённый обвалом, потерял по дороге. Ты сам видишь, эту тему лучше не поднимать, – наставлял Курняк, – а то не миновать судебного разбирательства.

А как насчёт письма Мазепы шведскому королю Карлу, приложенного Лёсиком, вернее, Яковом Батищевым, в качестве доказательства измены гетмана? Если всё: бумага, чернила, печатка, сургуч, – взято из архива Романовых, то как туда попало письмо гетмана? Вот что о нём пишет Ти-Гай: «Этот текст нигде ранее не встречается, до казни Кочубея переписка Мазепы шла через польского короля Станислава Лещинского, ставленника Карла ХII. Примечательно и то, что письмо явно является ответным (см. послание Карла ХII от 17 сентября 1707 года, переданное через Краковского воеводу князя Вишневецкого). Больше можно будет сказать после вскрытия конверта и экспертизы писем».

Но вот как раз вскрывать письмо Лёсику никак не хотелось. Не покидало предчувствие вовсе невероятной возможности, связанной с открытием обновлённого Летнего сада. Если то, о чём он постоянно думает, о чём мечтает, если это всё же произойдёт, ему нечем будет оправдать вскрытое письмо. И тогда последняя надежда на то, что его примут всерьёз, не обвинят в фальсификации исторических документов, а воспользуются ими, чтобы восстановить справедливость, – эта надежда рухнет, и тот близкий ему мир закроется навсегда.

Из дневника Лёсика

17.03. 201…г.

Добыл расшифровки фонограмм. Жаль, что записи получить не удалось. Сказали – врачебная тайна. Тексты передала доктор Гольц, взяв с меня слово, что Пустоваров не узнает. Что-то там они, похоже, не поделили. Славу, деньги? Возможно, у Елены Викентьевны, действительно, была цель доказать наличие у меня генной памяти. Что все мои выдумки – вовсе не выдумки, а воспоминания. А потом тему зарубили… или изначально она была другой, а меня использовали, как подопытного кролика.

В расшифровках обнаружил много интересного, в том числе то, о чём до этого не знал. Оказывается, Яков Батищев был женат, у него была Таня. Я с ней разговаривал, и её реплики отмечены, как «изменённый голос». Судя по диалогу, она очень любила меня. Не меня, конечно, а Якова… Против воли родителей вышла за него, по тем меркам, старика, не знатного, одержимого делом, а значит, самого пустого человека. И деток у них было двое.

А ведь я их помню: мальчишка лет семи, волосы тёмные, а глаза светло-серые, материны. Девчушка помладше, вроде Машенькой звали, с моими зелёными глазами и материнской светлой косицей. Оба тихие, послушные, задумчивые.

Танечку лучше помнят руки… упругость тела, гладкие волосы. А вот глазищи, цвета северного неба, как сейчас вижу…

У Якова была семья, его опора, пристанище. Самые близкие люди. Только они его любили и ценили, только среди них он находил утешение от нападок завистливых и злобных людей, в руках которых была его судьба. Да и те, что к нему по-доброму относились, всерьёз не принимали. Превзошёл он своё время, не вписался. В этом мы с ним похожи.

Далёкие туманы вечности

Так промелькнула весна, но Лёсику это было неведомо, он прочно переселился в зазеркалье, оброс друзьями, такими же одержимыми историческим прошлым и воспринимающими события трёхсотлетней давности едва ли не реальнее хлопочущего, малоинтересного мира.

Привычное одиночество мало-помалу стало обрастать тревожными предчувствиями. Будто что-то за его спиной готовилось, что-то безнадёжно-окончательное, чего уже никогда не удастся исправить. А, главное, касаемое его лично. Деньги, полученные за «сотрудничество» с институтом Борхетова, подходили к концу, и, если бы не мелкие, но довольно регулярные гонорары за публикацию книги «Дворы Петербурга. Запретная зона», пришлось бы, пожалуй, идти в дворники.

Лёсик уже пережил две попытки уйти от сетевой зависимости, сопровождаемые дарением ноутбука кому попало с последующим апатичным лежанием лицом к стене, реальными ломками и, в конце концов, судорожной, невыгодной покупкой нового устройства. Здраво оценив силу тяги, он понял, что она связана, в первую очередь, с нежеланием прервать общение на интересующие его темы, причём, многоканальное и разноплановое общение, которого невозможно достичь кроме как в виртуальной сети. Лёсик смирился, взяв за правило хотя бы через день выбираться наружу с часовой прогулкой, отработанный маршрут которой был неизменен.

В конце мая неожиданно позвонил Евгений Борисович, и Лёсик страшно обрадовался его звонку, справедливо причисляя Жилинского к категории людей, с которыми возможно – без всякой сети – общение на волнующие темы. К тому же, безусловного эксперта по тому самому прошлому, в которое Лёсик теперь попадал, минуя «волшебные Пустоваровские кушетки».

Евгений Борисович сообщил о скором открытии Летнего сада и убеждал ни в коем случае не ходить: смех и слёзы, причём последних больше. Сам-то вынужден пойти – должность обязывает, но ему категорически не рекомендует. Лёсик уже не помнил, что отвечал, вроде как «и не собирается». А сам уже твёрдо знал, что пойдёт. Просто не может пропустить такое событие. Тем более, получив личное приглашение от светлейшего князя, Александра Даниловича Меншикова.

Под этим именем прятался известный в Питере чудаковатый историк, с которым Лёсик подружился как раз на почве взаимного приятия «вневременной действительности». Они затеяли необычную переписку, выступая каждый в амплуа своего никнейма и захватывая в обсуждения людей, живших в ту Петровскую эпоху, пожалуй, самую странную и насыщенную за всё существование Руси.

Но даже с ним Лёсик ни словом не обмолвился о письме, хотя вокруг событий Северной войны, разгрома Карла ХII, предательства Мазепы истоптали все хоженые и нехоженые тропы. Он надеялся встретиться с «Меншиковым» на открытии Летнего сада. Что будет дальше, рисовалось весьма смутно. Это зависело от того, кто придёт на открытие. Если явится чудак-историк, можно где-нибудь в укромном и спокойном месте вскрыть конверт, совместно прочесть письма и решить, что делать с этим дальше. Если же придёт сам князь…

Тут воображение буксовало. И не потому, что Лёсик не считал возможным такой поворот событий, – как раз именно на это он и надеялся – просто не мог представить, как светлейший среагирует. Всё же разгар праздника, открытие любимого Петровского детища, и вдруг – донос на гетмана, друга и соратника. И хотя, по словам Стаса, то есть шляхтича Богуславского, Меншиков ждал этого письма, но ведь Яков Батищев опоздал. Донос Кочубея – тот прежний, неубедительный – уже привёл отправителя к плахе, и Александру Данилычу настоящее письмо будет, пожалуй, теперь без надобности. Тогда, возможно, и ему самому достанется, как во все времена доставалось гонцам, приносящим плохие вести…

Неделя прошла в каком-то мареве, Лёсик совершенно выбился из понятий день-ночь, забыл о прогулках, выстраивая совсем другие маршруты, которые проделывал его предок, Яков Батищев, три века назад. А когда вновь наткнулся на приглашение, был потрясён: открытие Летнего сада вот-вот начнётся! Как он мог прозевать?!

Лихорадочно хватая и тут же отбрасывая вещи, которые собирался взять с собой: отцовский старенький «Зенит», заряженный цветной плёнкой, флягу с водой, записную книжку, – Лёсик всё крепче проникался убеждением, что никогда уже не сможет разобраться с провалами и прыжками времени. Да это и не волновало его больше. Главное – передать письмо Меншикову.

Лёсик схватил серый конверт, содержимое которого должно было спасти жизнь Василия Кочубея, и, пробегая мимо зеркального трюмо в прихожей, в одной из створок отчётливо увидел Леона. Тот с улыбкой наблюдал за суетой Лёсика, скрестив на груди руки и подпирая покрытую лишайником колонну склепа Добужинских. Ах вот куда этот мазурик подевался, укатил в Борки! – выскакивая на лестничную площадку, мимоходом подумал Лёсик, и подозрение, что это он сам стоит возле склепа, лишь на секунду кольнуло сознание.

Пробежка по лестничному маршу, по двору с кипенью сирени, влажным плитам тротуара, через горбатый мостик на набережную – вконец сбила дыхание. Перед воротами Летнего сада он резко остановился, припомнив свою нелепую и пламенную речь с борта грузовика, вывозящего скульптуры на реставрацию.

Теперь-то ему ясно, что это были видения из будущего. Из того кошмарного века, когда всё, что сейчас с таким блеском предстанет перед восхищёнными взглядами подданных Петра Алексеевича, будет разрушено временем и людьми. И он, Яков Батищев, почему-то об этом уже знает…

Оказавшись на Невской аллее, он тотчас увидел великолепную пару в праздничных нарядах и полумасках, как это принято на ассамблеях. Князя Меншикова узнал сразу. Рядом с ним, обмахиваясь веером и подхватывая складки узорчатого шёлкового платья, так что были видны парчовые башмачки, вышагивала императрица. Что-то в её походке и движении головы показалось знакомым, и сердце застучало торопливой дробью. Но они уже подходили, и, совершая церемонный поклон, он почувствовал на себе насмешливый и любопытный взгляд Екатерины.

Меншиков глядел с чинным равнодушием, но взор светлейшего прояснился, когда, протянув серый конверт, он произнёс пароль: mein Herzen-kind… Александр Данилыч резко сломал сургучную печать, и глаза его заскользили по строкам.

– Гетмана следует окоротить, нет никакой надобности ему так лютовать… – чуть нахмурясь, произнёс светлейший и, засунув конверт за пазуху, пообещал: «Приедет государь, доложу – пусть ещё сам выговорит ему…».

Значит, письмо не опоздало… Ну, что ж, он сделал всё, чтобы изменить ход событий, судьба Кочубея теперь в надёжных руках, а изменника приструнят, он не глуп, остепенится. Раскланиваясь, он ещё раз внимательно оглядел государыню и понял, что его так удивило: императрица выглядела хрупкой, и пышность кринолина не скрывала тонкую талию, а открытый лиф – небольшую грудь. Рука её, протянутая для поцелуя, была узкой и прохладной, и когда он приник к ней сухими губами, слегка задрожала. Вот тогда он прямо взглянул в её лицо и в прорезях маски узнал смеющиеся глаза Светы.

Тут в голове всё мгновенно прояснилось: никакого будущего он не знает, а в настоящем нет ни Петра Алексеевича, ни Екатерины с покровительствующим ей князем Меншиковым. Оружейника Якова Батищева тоже нет, и Летний сад уже разрушен временем и людьми. А Лёсик попал на открытие некоего исторического диснейленда, в котором сверкающие статуи, фонтаны, вай-фай зона составляют стандартный набор парковых затей. Где за шпалерами и живыми изгородями уже не увидеть восхитительной перспективы с игрой света и тени, трепетанием воздуха. Где протяжённость времени грубо разбита, а из памяти грядущих поколений вычеркнуты два века.

Где нет больше его Летнего сада…

Зато есть Света! Лёсик бросил взгляд на Меншикова и чуть не расхохотался – это же переодетый Евгений Борисович! Но как ловко он подыграл с этим письмом: «Приедет государь, доложу…»! Лёсик открыл было рот, чтобы остроумно ответить, но лже-Меншикова уже потянули куда-то в сторону, и Лёсик остался наедине со Светой.

Нет, конечно, не наедине – вокруг ширилась и гудела толпа, стремящаяся к Кофейному домику. Лёсик хотел что-то сказать, но кроме робкого: «Прости… я не хотел…», – ничего вымолвить не мог. Толпа подхватила Свету и увлекла за собой, только белые кружевные рукава мелькнули снежной позёмкой.

Он бросился следом, но дорогу преградила длинная платформа с пушкой в сопровождении солдат, наряженных в петровские мундиры. Свернул на Шкиперскую аллею, но и там Светы не было. Лёсик подошёл к распахнутым дверям Кофейного домика и остановился, прислушиваясь. Никаких звуков, кроме птичьего пения – да, пожалуй, соловьиного, в мае как раз поют соловьи – не доносилось.

Так это же разрушенный почти два века назад Грот, на месте которого построили кофейный домик! Ну, конечно, там раньше был «орган, машина водная, которая издаёт гласы соловья»! Только ничего подобного в планах реконструкции не намечалось. Неужели они всё-таки решили восстановить Грот?!..

Лёсик переступил порог и оказался в хорошо освещённом, совершенно безлюдном зале с фонтаном посередине, струи которого искрились, отражаясь в бесчисленных зеркалах. В нишах стен застыли скульптуры: вот Нимфа воздуха, Правосудие, Благородство. И ни души.

Прикрывая глаза от бьющего осколками света, он двинулся в левый зал, где заметил некое движение. Соловей защёлкал громче, ему откликнулось эхо сводов, и Лёсику сразу вспомнилась та поездка в Борки, когда под утро их старенькая Тойота остановилась у края дороги. Просто они уже не могли спокойно и буднично проезжать эту грохочущую соловьиной трелью ночь. Матушка со Светой сидели впереди, Ванич спал рядом с ним на заднем сидении, и Лёсику страшно хотелось обнять Свету, уткнуться носом в плечо и слушать, слушать эти неистовые и волшебные звуки…

Он выбежал из Грота и удивился произошедшей вокруг перемене. Летний сад, ещё недавно наполненный запахом свежескошенной травы, смехом и праздничной суетой, предстал картонно– безжизненным, с химической зеленью и полным отсутствием теней. Как будто его нарисовали или даже смоделировали в компьютере.

Это какая-то игра, правил которой он не знает… Отсюда надо срочно выбраться! Лёсик свернул на Невскую аллею и тут увидел толпу. Люди стояли молча и, задрав головы, смотрели в одну сторону. Он тоже взглянул туда.

Со стороны залива длинным чугунным языком стремительно наползала туча. Она шла так низко, что можно было разглядеть короткие сверкающие молнии, пронзающие её фиолетовое брюхо. Следом, касаясь шпилей и высотных домов, тащился иссиня-чёрный, дымный шлейф, закрывший уже полнеба.

В ушах вдруг тоненько зазвенело, быстрыми молоточками застучало в голове, а перспектива аллеи стала заваливаться вбок. Пространство сдвинулось, и всё, что основательно попирало землю, как бы споткнулось и, влекомое силой инерции, снялось с привычных мест. Деревья резко полегли, выгнулась и рассыпалась стрельчатая чугунная ограда Летнего сада. Люди, как подкошенные, валились на прямых ногах и разом пропадали из виду.

Ослепительная вспышка полыхнула на весь небосвод, и почти сразу небеса оглушительно треснули. Близкий, будто нарисованный зигзаг молнии распорол тьму. И в тот же миг шпиль Петропавловки зашатался, стал медленно крениться вправо и тяжело рухнул, сотрясая Заячий остров. Нева мгновенно вспучилась, вода хлестала через парапеты, заливая набережную.

Неожиданно перед ним возникло лицо Светы, в прорезях золотой маски тревожно переливались её глаза, губы с мушкой в правом углу рта беззвучно двигались, и откуда-то сверху шелестело бессвязное: чтосвами… чтосвами… Но потом и это исчезло, и Лёсик понял, что он один.

Где-то вдали раздували меха горна, а, может, это было его собственное дыхание? Он повернул голову и понял, что лежит на газоне. Вокруг быстро темнело, из тишины прорезалась воющая нота и, набирая силу, росла, словно приближалась эскадра бомбардировщиков. Налетел шквальный ветер, обвальный ливень накрыл Летний сад.

С трудом поднявшись и вытянув, как слепой, руки, Лёсик двигался наугад, стараясь не сойти с дорожки. Неясными пятнами выступали статуи, он дотрагивался до их отполированных тел, и руки обжигало холодом. Росчерки молний выхватывали то мертвенно-белую руку, то столб с веером стрел-указателей, то скамейки, заваленные сорванной ветром листвой. Неожиданно всё стихло, как под водой, на большой глубине, когда закладывает уши, и резко наступила темнота.

Откуда-то сверху, как со свода тоннеля, срывались капли, руки постоянно натыкались на твёрдые выступы, решётки. Берсо главной аллеи, догадался Лёсик и прибавил хода. Но арочный коридор не кончался, под ногами хлюпала вода, местами достигая щиколоток. Мокрый и дрожащий с ног до головы, он выбрался, наконец, наружу. По-прежнему стояла густая тьма, пересекаемая на горизонте светляками огней, путь преграждали заносы спёкшейся листвы и веток.

Небо вдруг высветилось полной луной, и Лёсик не узнал знакомого сада. В туманном мареве мёртвыми остовами высились деревья. Аллеи превратились в каналы, по которым плыли воздушные шары, дамские шляпки, букеты, мусор… Белели скульптуры, рухнувшие рядом с постаментами. На одном из них Лёсик прочёл: Сивилла Дельфийская, но статуи рядом не было. Боковым зрением он заметил движение и тут же услышал знакомый смех. Так смеялась только она, Дельфика, самая младшая из Сивилл. Ну, конечно, он не мог перепутать! Вот она, бежит к своим подругам, мудрым и озорным вещуньям и, обернув к нему бледное, лукавое личико, машет призывно.

Три Сивиллы, три странствующие прорицательницы: Либика, Европия и малышка Дельфика – уже подымаются над аллеей. Мрамор их тел первозданно чист: ни потёртостей, ни трещин, ни зеленоватого мха. Лёсик делает глубокий вдох и, как в детском сне, быстро-быстро перебирая ногами, устремляется вслед за ними.

Летний сад, пронизанный светом луны, воздушный, звенящий – как это было триста лет назад, как это было совсем недавно – расстилается внизу живым, пульсирующим ковром. Подружки-Сивиллы поднимаются всё выше по серебристой лунной дорожке, то и дело бросая на Лёсика взгляды: успевает ли, не отстаёт? И покружив стайкой эльфов над купами деревьев, протягивают ему руки, чтобы навсегда увести в далёкие и прекрасные туманы вечности…

Открытие Летнего сада – мнения разделились

Газета Балт-информпресс, 18.06.201…г.

Летний сад распахнул ворота для посетителей после длительной реставрации. Кроны деревьев больше не нависают над аллеями, вдоль которых установили зелёные решётчатые заборы, а мраморные скульптуры заменили копиями из полимербетона. Источник вдохновения Пушкина и Ахматовой изменился до неузнаваемости.

Мнения посетителей резко разделились. Многие горожане просто рады тому, что в саду после трёхлетнего перерыва снова можно гулять. Приезжие туристы в восторге и выражают недовольство разве что пыльными дорожками и закрытыми для посещения зонами. Но есть среди посетителей и такие, кто откровенно возмущается, и градации высказываний колеблются от «почему статуи за решётками?!» до «это преступление, у нас отняли Летний сад!».

«Разброс мнений всегда присутствует при реставрации объектов такого масштаба, – прокомментировал Максим Пичугин, пресс-секретарь генерального подрядчика. – Решётки рано или поздно уберут, петербургские дожди и сырость помогут статуям выглядеть более естественно, и горожане полюбят новый Летний сад. Ведь благодаря реставрации они получили возможность увидеть то, чего до них не видели многие поколения».

Специалисты высказывались по существу. И хотя клановость сдерживала эмоции, мнения, в основном, были весьма негативными. Упрёк в нарушении Венецианской хартии, которая запрещает реконструировать памятники старины, то есть строить то, что якобы существовало раньше, звучал неоднократно.

«Меня, как и прежде, удивляет отсутствие серьёзной причины возврата к временам Петра I, – высказал своё мнение архитектор Василий Нестеров, – Это желание заведомо нереализуемо – ведь нынешним проектом не планировалось же уничтожение оград или Кофейного домика, относящихся к гораздо более позднему времени? И старые, разросшиеся деревья в основном сохранены, а не заменены штамбовыми формами, как это было при закладке сада.

В результате авторам проекта не удалось ни воссоздать петровский «Огород летний», ни сохранить дух и настроение того Летнего сада, которым на протяжении более чем двух веков восхищался весь мир. Существовавшая до сих пор структура сада практически ликвидирована, по крайней мере, на половине его территории. Остальное, видимо, добьют позднее.

Когда я увидел большой золочёный фонтан, я сразу вспомнил ВДНХ4141
  ВДНХ – Выставка Достижений Народного Хозяйства, организована в 1934 году к 20-летию советской власти с целью отразить успехи проведённой в сельском хозяйстве коллективизации.


[Закрыть] – фонтан «Колос», образец советской безвкусицы. Здесь это кажется повторенным почти буквально. И вот словом «безвкусица» мне всё увиденное и хочется назвать».