Текст книги "Призраки летнего сада"

Часть 2. У ЛЕТНЕГО САДА

Убежище

Постоянное ожидание неприятностей в корне изменило жизнь Лёсика, которая теперь отличалась отсутствием целей и перспектив. Он мерил пространство ближайшими часами, всё обязательное шло на автоматизме. Из его комнаты редко раздавались звуки, он либо спал после ночной смены, либо сидел за компьютером в наушниках. Когда Дарина уходила «поруководить», Лёсик вылезал из своей берлоги, заваривал чай, подолгу стоял под душем, включая на всю мощь электронную музыку своего детства. Либо без устали, в любую погоду ходил по городу, забираясь в глухие переулки, где время застыло в вековой давности.

Мать и сын почти не общались, и это тяготило обоих. Дарина решила поговорить с сыном. К разговору подтолкнуло одно важное обстоятельство: у неё появился Антон, скрипач и джазмен. Очень близкий, очень нужный, но абсолютно бездомный.

Разговор получился предельно конструктивным: подыскивается квартира для Лёсика, тем более что переезду он не противится. Не в новостройках – это главное условие. Была вызвана на разговор рекомендованная верными людьми риэлторша Анна Васильевна, дама в возрасте и с опытом. Выслушав все пожелания матери и сына – именно с таким приоритетом: она понимала, кто за всё платит, – она взяла небольшой тайм-аут, по истечении которого явилась уже с вариантами.

Анна Васильевна оказалась настоящим профи. Как опытный кукловод, держала в своих сухоньких, птичьих лапках все нити и, обладая уникальным чутьём и пониманием людской природы, не позволяла обстоятельствам руководить процессом. Это была её игра, и никакие преграды и сложности не могли повлиять на желаемый результат. В том числе и создаваемые самими клиентами. Умело направляя беседу, она быстро разобралась в их семейных делах. По сути, Анна Васильевна сразу поняла, что подойдёт Лёсику, но имитировала свободный выбор, подвигая его к своему варианту.

Этот вариант всплыл в первый же день, сразу после знакомства. Если говорить честно, он давно существовал в базе её коммерческих объектов, просто никому не предлагался. И не потому, что не устраивал – нет, напротив, маленькая квартирка на Чайковского была чудной… мечта, а не квартирка… но абсолютно не продаваемой. Бывают такие особые места, под стандартный перечень жилищных достоинств не подходящие, но уникальные по другим меркам.

Конечно, однушка в центре, да ещё возле Летнего сада – это уже неоспоримый плюс! Но для большинства на этом всё хорошее и заканчивалось. Кого мог заинтересовать чёрный ход, крутая лестница без лифта, узкий двор-колодец? Да и планировка квартиры выглядела странной. Не совпадающие уровни указывали на то, что она была когда-то перекроена из разных квартир. На кухню шли вверх две ступени, а сама она – треугольная, ни под какую мебель не пригодная – поражала окном в глухую стену и несоразмерно высоким потолком. Не кухня, а угловая шахта. Комната вполне себе ничего: квадратная и светлая, но потолок, напротив, низкий, давящий. Ванная большая, но опять же – с пьедесталом. Короче: ступени и уровни, того и гляди сверзнешься.

Некоторые недостатки могли бы сойти за достоинства. К примеру, лестница, на которую выходило только три двери: самой квартиры, входная и чердачная. Это в пятиэтажном доме! Остальные были замурованы либо снаружи, либо изнутри, но в любом случае никогда не открывались. Получалось, что обладатель этой квартиры получал до кучи собственный лестничный марш, свою парадную и личный чердак! Последний был интересен ещё и тем, что имел выход на крышу в виде широкого балкона с коваными решётками. В отличие от самой квартиры, окна которой смотрели в глухой двор-колодец, с чердачного балкона открывался вдохновенный вид на Неву и Петропавловку.

Но главная загвоздка была до идиотизма абсурдной. Изучая историю квартиры – а уважающий себя риэлтор обязан её знать – Анна Васильевна обнаружила основное препятствие к продаже. Квартирка была ведомственной по линии КГБ, – благо контора находилась рядом, на Литейном, – и после войны там постоянно менялись жильцы. То ли последние годы никто в ней не жил, то ли в процессе реорганизации КГБ в ФСБ она отошла от ведомства, а в муниципалитет не попала – но стандартных документов на квартиру не существовало, всё какие-то недостоверные акты и расписки.

Продать квартиру не представлялось никакой возможности, отказаться от находки не было сил, и Анна Васильевна уповала на случай, а до той поры втихаря, очень задёшево, сдавала её студентам. Но при этом беспокоилась, ожидая разоблачения и, по меньшей мере, скандала. Надо было что-то предпринять. Она не сомневалась, что легализовать квартиру удастся. Но тут нужен был доверенный человек, на которого можно было бы её оформить, а потом от его имени продать заинтересованным покупателям. Такого человека у неё не было, и с подобным предложением не сунешься к кому попало.

Встретив Лёсика, Анна Васильевна сразу подумала: ему это подойдёт. Она прямо вживую видела, как он открывает парадное своим ключом, с лёгкостью преодолевает десять крутых маршей, как босиком пробегает по всем закоулкам квартиры, летучей мышью перелетает из ванной в треугольную кухню, как выходит на крышу, вдыхает морской воздух и, сощурив глаза, вглядывается в даль залива. И ветер треплет его каштановые, с рыжей искрой, волосы.

В том, что её квартира понравится Лёсику, она не сомневалась. Оставалось решить две задачи: на кого оформить и за сколько продать. И вдруг её как током ударило: не нужно искать доверенного человека, сам Лёсик и есть такой человек, а квартира оформляется прямо на него, без всяких посредников. Это озарение посетило её, как всё гениальное, под утро. По стариковской привычке рано вставать Анна Васильевна заварила крепкого чая, включила телевизор и под его бормотание вела сама с собой диалог:

– Они, конечно, заплатят и не станут болтать.

– Но меры предосторожности всё же не помешают.

– Тут проблем не будет, главное – зацепить.

– Да, сначала это должно им понравиться.

– Не им, а ему.

Анна Васильевна была уверена: Лёсик должен один, непременно один увидеть всё сам, захотеть эту квартиру, влюбиться в неё. Мать прагматично заметит недостатки, выстроит из них аргументацию, холодной рассудочностью перечеркнёт всё волшебство и невероятность совпадения личности сына и этого забытого богом и людьми жилища, – и дело сорвётся.

Так вместо намеченного просмотра дорогущей «сталинки» на Московском проспекте, Анна Васильевна предложила Лёсику ехать прямиком на Чайковского. В крайнем случае, снизит цену, теряя уверенность в своём даре убеждения, прикидывала она и везла заинтригованного намёками Лёсика кружным путём – прямого транспорта с Васильевского не было.

Тут умозрительная картинка развернулась перед Анной Васильевной наяву: и стремительный пробег по узкой лестнице, и лёгкое преодоление разноуровневого пространства квартиры, и ветер на балконе крыши. Да я пешком дохожу с Васильевского за двадцать минут, скажет потом Лёсик. К тому времени будут позади все мытарства с оформлением документов – а они всё же были, причём вовсе не там, где ожидались! – но Анна Васильевна найдёт причину ещё раз навестить Леонида Александровича в его жилище. Зачем? Она и сама не знала. Просто для неё, потомственного маклера, все эти дома, квартиры и даже самые неказистые комнатки являлись не просто жильём или недвижимостью, а защитой от жизненных тягот и превратностей судьбы. И она не ошиблась: лучшего убежища для Лёсика невозможно было и представить!

Из дневника Лёсика

11.09.200… г.

Сегодня ночью была моя смена. Часов до трёх готовил к печати файлы. Гляжу, дверь в кабинет нашего техреда приоткрыта, и свет горит. Что за чудеса, думаю, какого беса он тут по ночам делает?! Захожу и ничего не узнаю. Вместо тесной каморки с захламлёнными полками – строгая комната, дубовые ставни на окнах, и печь с сине-белыми изразцами. Так это ж кабинет Петра! И сам он за столом, пишет, высунув язык.

Глянул через его плечо и понял, что он набрасывает чертёжик Летнего сада, прорисовывает аллеи, кружками со штриховкой обозначает фонтаны. Так это же тот самый эскиз, по которому итальянцы впоследствии сделают проект, немцам доверят строительство, а голландцам – посадку растений. И они, как всегда, припишут себе все заслуги!

Я хотел предупредить царя, но тот резко сорвался и, крикнув «мин херца», вскочил в повозку – ехать на строительство Адмиралтейской верфи. А я остался в его кабинете и, обмакнув гусиное перо в чернила, написал на обороте: «Чертёж Питербурхскаго государева Огороду Летнего. Чертил сам царское величество»… И подписался: «Яков Трофимович Батищев». Всё же мы Батищевы, в чести, с отчеством пишемся.

Тут заходит Леон и давай выговаривать. Мол, напрасная суета, этот усатый деспот по первому же навету раздавит кого хочешь одним пальцем. Немчуры вокруг много, все завистники, и первый – инженер Миних. Да и остальные под стать ему. Думаешь, они помнят твои заслуги? Смеются и дулю за спиной держат. Леон тоже засмеялся: противно, с прихлёбом. Еле от него избавился.

Потом думаю: надо бы эскиз тот прибрать. Вернулся в кабинет – вроде здесь он остался. И тут понимаю, что нет и не было никакого эскиза. Вообще ничего не было! Меня аж всего затрясло. Еле до диванчика добрался, лежал не помню сколько, весь в холодном поту. А в мозгах молоточками: вот если бы всё наоборот – серая действительность исчезла, а тот мир стал явным, живым!

Встреча

Пока в квартире шёл ремонт, пока весёлые голоса Стёпы и Андрея – белорусских мастеров – оглашали коридор и закоулки, пока стуки, вжиканья и повизгивания инструментов заполняли гулкое пространство пустой квартиры, Лёсик ощущал почти забытый прилив деятельного оптимизма. Он во всё вникал, без конца сверялся с планом, лез помогать.

– Эй, шеф, что-то у нас по-твоему не выходит, – нарочито-озабоченным голосом вступал старший, Степан.

– Да, как-то не тудысь, – по-деревенски подхватывал молоденький напарник.

И оба они, переглядываясь и пряча улыбки, наблюдали за озадаченным Лёсиком, а потом, не в силах сдерживать смех, подталкивали друг друга и уже открыто хохотали. И Лёсик смеялся вместе с ними, что не помешало ему обнаружить реальный косяк, и тогда уже он сам потешался над смущёнными парнями.

Лёсик считал, что никакая мебель в комнате не нужна – матрац на полу и всё. В кухне – другое дело. Они с матушкой придумали совместный эскиз, и теперь строители чесали над ним репу и чертыхались. Надо было подписать «Кухня для лентяя», тогда никаких вопросов не возникало бы. А так приходилось чуть не каждый день подтверждать, что это не ошибка, а так задумано. К примеру – скачущие уровни. Столешниц, полок, шкафчиков – чтобы можно было готовить сидя. И отсутствие дверок – к чему прятать то, что должно быть под рукой?

Когда последние мазки были сделаны, мусор вынесен, всё вымыто и убрано, они сели втроём за новенький стол и устроили небольшой банкет. Угощение было нехитрым и сезонным: стоял сентябрь, вокруг торговали дынями и арбузами, которые отлично заменили им и напитки, и закуску. Потом появилась Дарина с пирожками из Штолле99
  Штолле – сеть кафе-пирожковых.


[Закрыть], был заварен чай с бергамотом, и сдача объекта плавно перетекла в скромное новоселье.

Утром, едва открыв глаза, Лёсик ощутил новое качество квартиры: она была до краёв, под завязку наполнена тотальной, оглушающей тишиной, от которой у него заложило уши. Какое-то время он ещё лежал и прислушивался к этой тишине в надежде обнаружить хотя бы намёки на привычные звуки, свойственные его старой квартире: скрип выдвигаемого ящика дубового комода, урчание водопроводного стояка, потрескивание отклеивающихся обоев. Здесь же всё было новым, свежевыкрашенным, идеально пригнанным и оттого безмолвным.

Ничего, думал Лёсик, он разберёт и пристроит вещички, расставит книги, развесит по стенам картинки, найдёт место всем бесценным мелочам, которые заполнят пустоту, обживут квартиру запахами прошлого. Но всё тянул, находя причины не притрагиваться к коробкам и чемоданам. Мебели в комнате почти не было, кроме большого удобного матраса на полу. Геометрию нарушали только выступающие динамики стерео-системы, запрятанной в толщу метровой стены. Там же находился и встроенный шкаф, вместивший в себя и одежду, и обувь, и коробки с чемоданами. В громадном чреве шкафа вещи хранились, то есть были похоронены, а значит мертвы, дверцы решительно и плотно закрыты, и даже в голову не приходило взять что-то из его недр. Положить – да, пожалуйста, а вот взять назад – это уж дудки!

Кухня была гораздо живее. Его любимая посуда: китайская чашка, прозрачная на просвет, синие фаянсовые миски, квадратный чайник с красным носиком и горным китайским пейзажем – всё, к чему он привык, не позволяя никому прикасаться, заняло свои места, примирив с мебельным новоделом. Старенький компьютер, работающий на DOSе и оттого быстрый и безотказный, незаметно вписался в проём между двумя кухонными окнами, и Лёсик вдруг понял, что больше не нуждается в своих прежних вещах, что они решительно не подходят ни ему, ни его новой квартире. И мгновенно охладел ко всему, что ещё недавно составляло привычное окружение.

Так он закрыл дверь в прошлое и стал привыкать к новой жизни. Это давалось ему с трудом. Память рук, глаз, привычка мгновенно находить предметы на своих местах страшно мешали и раздражали несоответствием. Выключатели приходилось нашаривать, краны поворачивались не в ту сторону, сиденья оказывались либо слишком мягкими и низкими, либо больно ударяли по костлявым ягодицам. Он сильно пожалел, что напридумывал новшеств, заразившись матушкиными идеями. Надо было просто скопировать прежнюю обстановку и продолжать жить как раньше, запоздало сетовал Лёсик и старался больше бродить по городу, заглушая чувство тоски и собственной ненужности.

Острота этих ощущений, поначалу донимавшая его приступами, сменилась спокойным безразличием. Он почти научился находить отраду в одиночестве, по крайней мере, страдать перестал. Долгие пешие прогулки вырабатывали иммунитет против скуки и хандры. Лёсик стал потихоньку приспосабливаться к новой жизни, приудобниваться, как говорил он в детстве.

Первое время он ощущал все признаки ностальгии, и даже самые тяжёлые и позорные периоды прошлого вспоминал с грустным умилением. Страшно тянуло на старое место, «домой», но после первого же визита тяга прошла, оставив на душе мутный осадок. Его комната теперь стала кабинетом отчима, которому, похоже, нисколько не мешала прежняя обстановка. Вся мебель стояла на тех же местах, только вместо компьютера Лёсика стоял теперь компьютер Антона, в шкафу висели его рубашки и костюмы. В нижнем ящике бабушкиного комода, где Лёсик хранил разрозненные части своих старых компов, теперь лежала вторая скрипка Антона. Первая всегда путешествовала с ним. На полках были размещены книги по философии и музыке: других Антон не читал.

Та лёгкость, с которой его мебель приняла чужака, ошеломила Лёсика, он почувствовал себя преданным и поспешил обратно, на Чайковского. Напрасно матушка уверяла, что Антон придёт не скоро, соблазняла специально испечённой шарлоткой с яблоками, Лёсик ни минуты не желал оставаться в прежней квартире. Он летел по улицам, не разбирая пути, в груди ныло, и прежде раздражающая матушкина фраза про реку, в которую невозможно войти дважды, всю дорогу всплывала в памяти.

Стоял прекрасный, тёплый октябрь, листва деревьев уже приобрела багровые оттенки, но ещё висела на ветвях заключительным пафосным аккордом. Лёсик подходил к Летнему саду, пронизанному туманом. Проходя вдоль решётки, боковым зрением отметил, что кто-то наблюдает за ним из-за деревьев центральной аллеи. Он резко повернул голову и замер, поражённый.

Бледное лицо старика, глядящего с выражением ужаса и гнева, мелькнуло в просвете стволов и тут же исчезло за высоким стриженым кустарником. Лёсик остановился, приглядываясь, – ничего. Но только двинулся вдоль ограды, мертвенно-белый лик возник опять. Лёсик споткнулся, схватился за прутья решётки, поднял голову и тут догадался… Нет, он определённо одичал, приняв за призрак мраморную статую какого-то бородатого божества.

Летний сад был ещё открыт, и Лёсик зашёл, пребывая в смущении от недавнего конфуза. Свободным, уверенным шагом он двинулся к напугавшей его скульптуре и, подойдя вплотную, взглянул в лицо мифическому герою. Мраморные плечи и кисти рук покрывал грязно-серый лишайник, в завитках кудрявой бороды матово зеленела плесень. Лёсик обошёл статую в надежде найти табличку с названием, но таковая отсутствовала. Присев возле постамента, попытался нащупать рельеф букв, но тут же услышал за спиной: «Молодой человек, руками трогать нельзя».

Лёсик резко выпрямился и уже хотел как-нибудь сострить в ответ, даже дурашливым голосом протянул: «Нельзя-я-я?», – но сразу умолк, удивлённый обликом окликнувшего его мужчины. Тот выглядел весьма колоритно, начиная от завязанных косичкой длинных седых волос и заканчивая разболтанной садовой тележкой, которую придерживал рукой в драной перчатке. На вид ему было лет шестьдесят, но вполне могло оказаться и меньше: многочисленные морщины старили лицо, грязно коричневый, северный загар говорил о частом пребывании на открытом воздухе. Одет он был во что-то тёмное и бесформенное, лишь цветастый шарфик выбивался нелепым пятном.

«Бомж, что ли, со своим скарбом?», – подумал Лёсик, но сразу отказался от этой идеи: слишком интеллигентный взгляд был у незнакомца.

Убедившись, что предупреждение услышано, тот кивнул и направился со своей тележкой дальше, но, отойдя на несколько шагов, обернулся и произнёс, как бы отвечая на невысказанный вопрос: «Это статуя Рока, работа итальянского скульптора Антонио Тарсия, тысяча семьсот семнадцатый год». Помолчав, хотел ещё что-то добавить, но только вздохнул и двинулся вглубь аллеи.

– А почему он так странно смотрит? – негромко спросил Лёсик. Незнакомец как будто только этого и ждал, он мгновенно развернулся и произнёс с нескрываемым восторгом: «Потому что он слепой! Вы, должно быть, слышали – слепой рок? Вот скульптор его так буквально изваял. И книгу судеб в руки вложил, а там всё про нас написано! Только слепому её не прочесть, вот он и бьёт, куда ни попадя».

С этими словами знаток мифологии двинулся было дальше, но потом отставил тележку и, тряхнув косицей, патетически продекламировал:

 
Всего прекрасного безжалостный губитель,
Любимый сын владыки тьмы,
Всемощный, вековой – и наш мироправитель!
Он – рок; его добыча – мы!
 

И, толкая тележку, обычным голосом добавил, видимо, для того, чтобы не приписали ему авторства: «Николай Язы́ков. Впрочем, ныне всеми забытый». Лёсик хотел было процитировать переложенный на музыку и знакомый с детства стих поэта: «Нелюдимо наше море, день и ночь шумит оно…», – но решил, что это может быть расценено, как вызов. Церемонно поклонился вслед уходящему старику, подмигнул Року и быстрым шагом направился к воротам, которые как раз собирались закрывать.

На следующий день у Лёсика был выходной, и он отправился в Летний сад. Почему-то казалось, что он обязательно увидит того незнакомца и продолжит общение. Более того, он ждал этой встречи почти с нетерпением. Потому что любитель поэзии и скульптуры ему явно кого-то напоминал. И чем больше Лёсик о нём думал, заново вспоминая черты лица и манеру помогать себе в разговоре жестами, тем более укреплялся в своих догадках. Но где, когда, при каких обстоятельствах они встречались? Вспомнить хотелось страшно, тем более что каким-то образом это было связано со Светой.

Нетерпение Лёсика росло, он хаотично метался по саду, разглядывая посетителей, мало-мальски похожих на старикана. Но пройдя по несколько раз все аллеи, так его и не встретил. Зато обнаружил, что сад весьма плотно населён дивными статуями, и запоздало пожалел, что не удосужился до них добраться и вообще не заимел привычки гулять в Летнем саду. Ведь ещё Анна Васильевна, время от времени напоминающая о себе то звонком, то коротким визитом, прямо заявляла, что вместе с квартирой ему достался собственный придворный садик, и при этом цитировала Пушкина, что-то про халат и тапки1010
  – «Летний сад – мой огород. Я, вставши ото сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нём, встаю и пишу. Я в нём дома». (из письма А. С. Пушкина к жене)


[Закрыть].

Вчерашнего старого хиппи Лёсик не нашёл, зато досконально изучил скульптуры. Пожалуй, изучил – не совсем подходящее слово, он, скорее, с ними познакомился. Одни оставили его равнодушными. К примеру, дедушка Крылов со всеми своими зверями. Статуя Цереры, несмотря на одухотворённое лицо и ма́стерскую лепку складок развевающейся одежды, его совсем не впечатлила. Другие смущали откровенной чувственностью, и Лёсик опускал глаза и убыстрял шаг, проходя мимо «Аллегории Сладострастия» с голубем, прильнувшим к мраморному соску.

Но были статуи, возле которых ему хотелось стоять часами. Он и простоял почти до закрытия, любуясь тремя Сивиллами1111
  – Сивиллы, сибиллы – в античной культуре путешественницы, прорицательницы, предрекавшие будущее, зачастую бедствия.


[Закрыть], как бы ненадолго забежавшими в стрельчатые ворота Летнего сада и застывшими неподалёку от входа в ожидании ночи. Чтобы ещё до первой звезды сорваться с изъеденных временем гранитных постаментов и упорхнуть в далёкие и невнятные туманы вечности.

Выйдя за ворота, Лёсик с полчаса фланировал вдоль ограды и смотрел на древних прорицательниц, белеющих сквозь прутья прозрачной решётки. Но никаких звёзд на затянутом пеленой небе не предвиделось, зато лицо стало легонько покалывать, и вскоре обнаружилось, что пошёл снег, первый в эту осень.

С того дня он всегда находил время побывать в Летнем саду. И грозный Рок, наблюдающий за Лёсиком, где бы тот ни находился, и встречающие его при входе Сивиллы – особенно самая юная, Дельфика, стихотворные пророчества которой он впоследствии отыскал у Гомера – и даже обделённые телами бюсты, а вместе с ними баснописец, окружённый зверьём, теперь составляли круг его общения. Каждый день они разыгрывали перед ним свои пантомимы, интриговали воображение жестами, удивляли сменой настроений.

Дома он перерыл весь интернет в поисках информации о Летнем саде, но натыкался либо на стандартные проспекты туристических агентств, либо на бесчисленные перепевы одной и той же пространной, обтекаемой статьи времён жёсткой цензуры. Лёсик отправился в Библиотеку Академии Наук, именуемую между своими БАНей. Там он числился завсегдатаем, и ему выдали на дом несколько редких изданий. Он листал их ночи напролёт, по крупицам собирал нужные сведения, и вскоре отчётливая до осязаемых мелочей, развёрнутая во времени история Летнего сада предстала достоверной явью. Но это уже была его история, и Летний сад был его садом.

Между тем, осень завершала свою феерию. Деревья, растеряв багряные наряды, стояли обнажёнными, готовыми к зиме. Сад рано погружался в сумерки, за отсутствием освещения ничего уже было не разобрать, и редкие посетители не мешали Лёсику обходить свои владенья. Ему хватало отблесков фонарей Дворцовой набережной, чтобы поймать улыбку Сивиллы Либики и даже прочесть, а вернее представить почти неразборчивую надпись на её свитке: Regnabit deus in misericordia – «Господь воцарится в милосердии».

Потом, растопив рано выпавший снег, зарядили дожди и шли день и ночь, наполняя грудь волглой сыростью. Хоть снег растаял, дыхание зимы висело в воздухе. Краткие перерывы давали возможность выскочить на улицу, хотя бы пройти мимо посеревших от влаги подруг-Сивилл и прошептать им слова утешения. Бесконечные водяные потоки смыли летнюю пыль и открыли взору трещины и глубокие язвы на мраморе, ржавые металлические штыри – следы многочисленных и неумелых реставраций. Лишённые зелёных ширм, статуи обречённо ждали конца, как будто понимая, что ещё одной зимы им не пережить.

Из дневника Лёсика

19.10.200… г.

Стоит мне только прильнуть к подушке, образы и звуки окружают меня. Прошлой ночью снилась страшная гроза. Я бежал берегом Невы вслед за Петром, приноравливаясь к его размашистому шагу. Он свернул вдоль Ерика1212
  – река Фонтанка


[Закрыть], и тут подоспели людишки из мастеровых, что-то доказывали царю. Пытался разобрать обрывки слов, догадаться о намерениях царя, а он меня не замечал, и было обидно до невозможности!

Среди приближённых мелькнул затканный переливчатым шёлком кафтан Алексашки Меншикова, я слышал его торопливый шёпот и понимал, что наговаривает он на меня царю, погибель мне готовит. Но Пётр сердито отмахнулся и крикнул: «Эй, Батищев, поспешай!». Кому это, думаю? Так ведь я и есть Батищев!

И тут же проснулся. За окном ночь, а спать совсем неохота. Встал, оделся, вышел на безлюдную набережную и двинул в сторону Летнего сада. Смотрю – из Невы в Фонтанку вылетает красный ботик, заходит в Гаванец и – к причалу. Там уже с факелами стоят, встречают. А тут и Пётр – схватился за причальное кольцо и в два прыжка оказался у дверей дома. Забрал из кабинета какие-то бумаги и уже снова готовится отплыть. Я подбежал, вскочил вслед за царём в отходящий ботик, да только сбил в кучу одеяло и оказался на полу.

Что характерно, многие детали: речушка Мья1313
  – река Мойка


[Закрыть] с берегами, заросшими осокой, глинистая осклизлая тропинка, озабоченные лица служивых – видел явственно. Даже болотистый запах, что шёл от реки, до сих пор из комнаты не выветрился.

25.10. 200…г.

Мысли лезут в голову всё какие-то тоскливые: о наступившей зиме, собственной никчёмности. Хочется лечь и забыться, уснуть. Хотя снег опять растаял, дыхание зимы висит в воздухе. Но порой мне чудится в порывах морского ветра, занесённого с Балтики, многоголосый говор. Прислушиваюсь, стараясь распознать осмысленные звуки, но тщетно.

Придя домой, засыпаю одетым, и уже в забытьи отчётливо понимаю, что в этом хаосе звучал голос Светы. Это она говорит со мной, и сквозь тысячи километров, сквозь горные помехи, вибрацию водопадов и линий электропередач, сквозь какофонию звуков – её голос с лёгкой хрипотцой доносит до моего слуха лишь одно слово: живи.