Текст книги "Семь мужей Синеглазки. Сказка-быль"

Живете

Синеглазка ждала два дня. Она сидела в мансарде, прислушиваясь к звукам на лестнице. Потом выбегала во двор, стояла у арочных ворот. Мимо неё проходили на репетицию артисты и прочий музыкальный люд. Вечером поток зрителей перегораживал обзор, и она то и дело взлетала на последний этаж: всё казалось, что пропустила его.

На работу не ходила, сказалась больной, но все поняли, чем она больна. Пока выжидали. У любой тяжёлой болезни наступает кризис. Все ждали кризиса.

На третий день Скиталец объявился.

Надо же, она проспала его возвращение! Средь бела дня вдруг отключилась, даже звук открываемого замка её не разбудил.

Он вошёл в комнату, бледно-зелёный, и, не глядя в её сторону, направился к стеллажу с пластинками. Коллекция винила – единственное его имущество.

Синеглазка тихонько плачет. Будто отворились шлюзы, и слёзы полились из глаз бесконечным потоком.

Сидя на корточках, он перебирает пластинки, часть откладывает в сторону. Мурлыкает что-то под нос. Отложенное кладёт в рюкзак, потом снимает со стены гитару, вешает на плечо. И, не оборачиваясь, произносит чужим, безразличным голосом: «Прекращай рыдать. Ничего не случилось. Мне нужно ненадолго уехать».

И вот тут она заревела. В голос, навзрыд.

Рыдала и выкрикивала в уходящую спину: «Катись к чёрту! Сволочь! Подлец! Не появляйся больше!».

Но Скиталец ничего этого не слышит. Длинными ногами он отмеривает путь – первый после долгого перерыва. И весенние облака плывут в его серых, как галечник, глазах.

***

Прошёл месяц. Газоны покрылись свежей витаминной травой. В кронах стриженых деревьев повисла зелёная дымка. Часы перевели на летнее время.

Скиталец всё не возвращался.

Синеглазка ходит в Модный Дом, делает выкройки, ругается с мастерами из-за неровных швов. Иногда улыбается. Но когда её спрашивают: как дела? – она не знает, что ответить.

Какие у неё могут быть дела? Она превратилась в ожидание. В долгую ноту ля-бемоль. В ручеёк текущего бачка.

С работы быстрым шагом – домой. Только мельком взглянуть и назад. Вернее, вперёд. Куда глаза глядят.

Одно плохо – он повсюду. То пшеничная голова мелькнёт, то рюкзак с булавкой вместо молнии. Или в подземном переходе услышит: «Мы похоронены где-то под Нарвой…». Бежит, прорываясь сквозь встречный поток, хотя ни голос, ни манера игры…

Поэтому старается уйти подальше от мест, где они бывали вместе.

Ходит по каким-то гостям, знакомится в трамвае.

***

Иногда заходит в Альма Матер. Вот окно дипломной мастерской Брюса. Свет горит, значит тут. Кидает камушек. Выглядывает длинноволосая голова. В открытую форточку кричит: «Иди сюда, Бяка!».

– А Эрудит есть?

Она поднимается на второй этаж и подходит к двери мастерской. Из неё выбегает девушка, губы дрожат.

– Что ж ты, Бяка, не сказал…

– А, пусть проветрится, остынет. Ну, давай, твой ход, я уже сложил слово.

Они сидят час, другой. Играют и разговаривают. Про его бабушку, которой исполнилось девяносто, про свадьбу младшего брата Кунь-Жуна: ему повезло, не пришлось ждать, их свадебные деньги достались.

Хоть кому-то польза от их развода.

Вдруг – камешек в стекло. Подходят к окну – там она, с дрожащими губами. Увидела Синеглазку – убежала.

– Нехорошо, девушку обидели…

– Да ну её! Пристала… Ничего, вернётся. Куда денется… Может, домой пойдём, Бяка? Лили скучает.

– Нет, – вздыхает Синеглазка, – мне надо к себе.

Посмотреть, вдруг Скиталец уже дома.

***

В темноте коридора взгляд выхватывает полоску света под дверью. Сердце делает перебой. Нет, это у Певицы.

На следующий день, возвращаясь с работы, слышит смех. Поворачивает голову – бог мой, это Лили! На велосипеде с дутыми шинами мчится навстречу. А сзади Скиталец, бежит, придерживая седло.

Так втроём и с велосипедом поднялись наверх. Дочка в центре внимания. Разговаривают с ней, смотрят на неё. Друг на друга – только вскользь.

Лили спит, Скиталец отмокает в ванной. Вот его рюкзак. Надо посмотреть, что там.

Нет, невозможно, будто этот ветхий рюкзачок окружён отталкивающим полем. Даже голова резко заболела.

Она не должна. Если хочет быть с ним… Если хочет, чтобы он…

Расстилает постель, достаёт бутылку вина, припасённого на этот случай, нарезает сыр, докторскую колбаску, зажигает свечи.

А тут и он из ванной с полотенцем вокруг бёдер.

Оно так легко снимается…

***

Где же он был целый месяц? Где скитался?

Нет, эти вопросы задавать нельзя, если она хочет…

– Где же ты пропадал целый месяц?

Молчит и улыбается, будто не слышит.

– Знаешь, с велосипеда надо снять боковые колёсики. Лили пора кататься на двухколёсном. Завтра сниму.

Потом, будто не заметив её молчания, продолжает: «И вообще, пусть она живёт с нами. Устроим в садик, а пока будет со мной».

Да, с тобой… Сегодня ты есть, а завтра упылишь».

Но вслух говорит другое. Что скоро на дачу с садиком, что там хорошо, Лили нравится воспитательница.

Пожимает плечами – как хочешь.

***

Синеглазка приходит с работы – в комнате девушка. Волосы светлые, длинные, сама – худоба. Глянула испуганно и поближе к Скитальцу.

– Это Мышка. Ей негде жить. Пусть пока переночует у нас?

– И где она будет спать?

У них одна кровать, а Лили, когда гостит, ночует на детском матрасике.

– Я могу на полу, – с жаром предлагает Скиталец.

А мне, что ли, с Мышкой в одной кровати?

Та срывается с места, хватает сумочку и к двери: «Я пойду к Эмиру!».

– Нет, ты к нему не пойдёшь. Хватит уже, находилась!

Ого, это вроде сцена ревности? При ней?

Да, дождалась…

Они ещё препираются в коридоре. Возвращается один. Лицо злое, глаза прищурены.

– Ну, вот, теперь она снова сядет на иглу! Потащилась к этому засранцу за дозой. Что тебе, жалко было её пустить на пару дней?

– Откуда я знала… Может, догонишь, вернёшь?

Зачем она это говорит? Ей же не хочется, чтобы Мышка вернулась.

Но дверь уже хлопнула, побежал догонять. Сейчас приведёт, и ей придётся делить постель с наркоманкой, ещё кормить её. А завтра уйти на работу и оставить их вместе.

На шнуре торшера – куколка из ниток мулине. Сегодня утром её здесь не было. Видно, мышастая тварь привязала!

Отрезала и в мусорное ведро.

Скиталец вернулся поздно ночью. Нет, не догнал. Даже у Эмира был и скандал устроил, грозил сдать. Она туда не приходила. Куда попёрлась, дурочка?

Уже лёжа в кровати и обнимая Синеглазку, тянет руку выключить торшер. И замирает.

– Где куколка?

– В ведре.

Молча достаёт и прилаживает на место.

– Это мой талисман. Не трогай.

Спокоен, но больше не обнимает.

Зело

На улицы Города свалилось лето. С крыш домов, с позолоты шпилей.

Горячей жестью, пыльной трухой тополиного пуха.

Раскалённый асфальт жжёт пятки через подошвы сандалий.

Хорошо, что Лили на даче в Солнечной Долине. Там сосны, море, простор.

Они тоже выбираются туда в выходные. Катаются на взятой в прокате лодке, собирают шишки для костра. Скиталец учит Лили плавать, но она не морская девочка, трусит воды.

Возвращаются вечером в мансарду, под железную крышу. Полыхает сгоревшая спина. Скиталец тянется жаркими руками.

– Давай не сегодня.

Едкий пот заливает глаза, сердце бухает, подкатывает к горлу.

Синеглазку рвёт прямо на пол.

– Что с тобой? Ты заболела?

– Нет. Наверно, нет… Я залетела.

Скиталец стоит у окна, курит в форточку. Потом поворачивается, и Синеглазка смотрит в его прозрачные глаза. Они лучатся, улыбаются.

– Здорово, что у нас будет ребёнок.

Ещё ничего не решено. Куда им ребёнка? Жилья нет, её зарплаты едва хватает…

Ах, не то, не то! Зачем ребёнок Скитальцу?! Сегодня он есть, а завтра – ищи ветра в поле. Куда ей – с двумя детьми?

Он всё понял. Взгляд тускнеет. Отодвигается, повернувшись спиной.

***

Синеглазка едет к Лили одна. Скиталец не может, надо кое-что сделать.

Ей тоже придётся кое-что сделать.

Вечером возвращается домой. Его нет. В дверь просовывается голова Угрюмого Мужчины: «Тут твоего спрашивают». За спиной маячит фигура в спортивном костюме. Чёрная шапочка на голове, несмотря на жару.

Садится без приглашения в кресло, сверлит Синеглазку неподвижным взглядом.

Она не в курсе.

Да, он понимает, просто другого выхода нет. Кто-то должен заплатить долг.

– Сколько?

Сумма невелика, но проценты набежали.

– Так сколько?

Ого, её полугодовая зарплата!

– У нас нет таких денег, его уволили с работы.

Это понятно, кто станет держать перекати-поле. Но долг есть долг. Платить всё равно придётся. Обсудите по-семейному.

Последние слова с издёвкой.

Скиталец так и не появился. Пришёл на другой день, к вечеру: рубашка в грязи, ботинки в грязи. Где валялся?

У дорожников траншеи копал. Пытался денег заработать, кредиторы замучили.

Ага, один уже приходил.

– Ты что, играешь на деньги?

– Это было раньше. Я давно завязал. Думал – оторвался. Достали, суки!

– А говоришь, ребёнок…

Хмурится, молчит. Потом даёт инструкции: в дверь комнаты врежет замок, на работу будет провожать, встречать. К Лили на дачу лучше не ездить, чтобы не выследили.

Вот ты попала, девушка!

***

В палате двенадцать женщин. Сидят молча на кроватях, ждут вызова.

Врачиха подсказала, и Синеглазка идёт по медицинским показаниям – положен укол. Посмотрела на справку: «Вы что, с этим рожали? Смелая женщина».

Не смелая. Глупая.

Ну и хорошо. Зато есть Лили.

С уколом не так больно. Другим, в соседних палатах – ничего. На живую будут кромсать. Там громко разговаривают, шум стоит.

Психоз страха.

Вызывают по фамилиям. У неё – от Брюса осталась – Ли.

Прости, Брюс.

Медсестра её возраста: в свежем, белом халатике на голое тело, волосы под шапочку убраны, туфли на каблучках.

– Снимайте халат в коридоре, надевайте бахилы и на стол.

Зал огромный, гулкий. Вдоль окон вереница железных кресел. На них пациентки – как подопытные лягушки с привязанными лапками. Одни кричат, другие плачут. Эхо множит стоны и проклятия.

Все врачи – мужчины. Халаты, перчатки – в крови.

Под креслами – тазики. Туда летят ошмётки, стекает кровь. Кровь на полу – брызгами.

Синеглазка путается в завязках, руки ходят ходуном. Холодная клеёнка скользит под спиной. Её о чём-то спрашивают, но ни одного понятного слова. Эхо множит абракадабру.

– Спокойно, вдохните.

Резкая боль. Это укол, потом второй. И сразу – железом об железо. Горячее течёт из неё ручьём, льётся в тазик.

Почему так больно? Сказали – наркоз.

Он ещё не подействовал. Терпите.

В груди жар. А на животе – лёд. Чтобы остановить горячую кровь. Всю-всю остановить.

И не дышать. К чему дышать, если кровь свернулась, заледенела?

Всё кончено. Его больше нет. Или её.

Кто это был? Не сказали. Но знают.

***

Говорили – продержат до утра. А теперь отпускают домой.

Ведь кровь больше не идёт?

Почти. Застыла ледяным водопадом.

Вставай, Синеглазка, двигай к дому, пока трамваи ходят…

Какая высокая у них лестница! До квартиры ещё два пролёта, а дыхания нет. И кровь течёт сильнее. Видно, оттаивает.

Дверь в комнату закрыта. Неужели Скиталец куда-то ушёл? Но ведь у них нет замка, только крючок изнутри.

Зачем он закрылся? Зачем, зачем, зачем?!

Возня, шлёпанье босых ног, звяканье крючка. И тишина. Почему не открывается дверь?

Открыть самой? А если там… А если он…

Она сидит на кровати, острые плечи торчат из прикрывающего наготу одеяла. Глаза испуганные. Мышка.

Поднялся навстречу, закрыл её собой.

В полосатых трусах, подаренных на День Защитника. Импортные. Стояла в очереди.

Рот в прорехе усов беззвучно складывает какие-то слова, провалы от вырванных зубов. Всю зиму маялся, пришлось удалять. Под наркозом. Боялся, и она ходила с ним. Мужчины боятся зубных врачей.

Куда ей деться?

Провалиться. Уйти на глубину.

Ну, как тогда, с обрыва, помнишь? В зеркало воды – и на дно. Только не всплывать, не всплывать!

Кровь бежит по ногам. Хоть бы вытекла поскорее! Чтобы не вспоминать, как эта, с голыми плечами, под её весёленьким – с ромашками – пододеяльником…

Вниз, вниз, бежать и кричать: «Помогите, я умираю!»

Хватает за руки.

– Пойдём домой сейчас же! Ты всё не так поняла… Ей просто некуда идти…

– А ты зачем к ней в постель?

– Чтобы не убежала. Я сторожил.

– Нет, ты врёшь, всё врёшь!

– Да прекрати реветь, дура! – и по лицу наотмашь.

Какие вонючие ступени! Песок скрипит на зубах. Рот, полный крови. Солёная…

Она вся в крови, лицо, руки… Она истекает кровью.

Ой, как умирать не хочется!

А, может, и правда, просто сторожил?

***

Он собирает свой рюкзак. Умело подгоняет вещи друг к другу. Привычное, любимое дело.

Синеглазка сменила молнию, нашила два больших кармана с застёжками. Теперь всё поместится.

Ему пригодятся тёплые вещи, ведь в Тундре лето короткое.

Ну, вот, похоже, всё. Оглядывает комнату в последний раз, набрасывает рюкзак на плечо, берёт приготовленную гитару.

– Ну, давай присядем на дорожку.

Комнату уже ждут. Семья с двумя детьми. Будут работать в Капелле. Он – дворником на место Скитальца, она уборщицей.

Певица опять пролетела. Ушла на репетицию, не попрощавшись. Скрипач выдавил дежурное: «Удачи, всего доброго». Только Угрюмый Мужчина притащился вечером с бутылкой кагора, всё повторял: «Церковное вино никому не повредит». Для Синеглазки, чтобы не сердилась.

А она и не сердится. Потому что всё для себя решила. Но это никого не касается. Он уезжает, она провожает. Вряд ли ещё встретятся.

Что-то нарушилось. Становая жила лопнула. Или что там лопается от сильной нагрузки?

Сейчас выйдут из парадной, пройдут дворами до метро. Там он спустится по гранитной лестнице и скроется из виду. Ещё некоторое время его гитара будет отражаться в стеклянных дверях. И всё.

Она пойдёт на остановку трамвая, дождётся двадцать первого и уже через полчаса окажется возле дома Белки. Та уехала на всё лето и оставила ключи от квартиры.

А потом… Ну, об этом ещё рано.

Ведь они пока стоят в комнате.

– Я хотел тебе сказать… Я вернусь, и всё пойдёт по-другому.

– Я знаю.

Она, действительно, это знает. Только с одной поправкой: не когда вернётся, а скоро, прямо сейчас.

– В октябре сезон кончается, там уже снег. Я приеду с деньгами, всё начнём с чистого листа.

– Хорошо.

Она, действительно, собирается всё начать с чистого листа. И октября незачем ждать.

– Лили от меня привет огромный. Жаль, так и не вырвался в Солнечную Долину.

– Передам.

Лили его разлюбила. Увидела следы на лице матери, ничего не спросила. Но про Скитальца с тех пор – ни слова. Разлюбила.

– Ну, всё, всё. Целуй меня.

Холодным носом в пшеничную бороду – тюк.

Прощай!

ТАЛАНТ БЕСКРАЙНИЙ

Земля

Лето длинное, длинное. Конца-края ему нет. Жара и редкие ливни.

В Модном Доме к Синеглазке особенно внимательны. Кризис прошёл, теперь нужно набираться сил. Кровь восстанавливать.

Ей дают самые интересные задания. Перспективные модели для массового производства, двадцать первый век. Технологичная конструкция, унифицированная технология, рисунок, комплект лекал – это на ней.

Интересная у неё жизнь.

В воскресенье – к Лили, в Солнечную Долину. Целый день на пляже: то в море плещутся, то загорают или играют в бадминтон.

Возвращается в переполненной электричке, и почти всегда – кто-то новый окажется рядом.

– Вот мой телефон, позвоните, проведём следующие выходные вместе.

Она улыбается, кокетничает, в глазах обещание.

Записка летит в урну уже на платформе.

Есть друг, Маргоша. Ещё с Рисовальных Классов. Когда подрабатывал натурщиком. Безупречно сложен, с библейской внешностью.

Он всё знает про её жизнь.

Видятся не часто. Только когда Синеглазке особенно плохо.

– Я бы женился на тебе, но у меня ведь Босоножка, ты знаешь.

Да, Босоножка-хромоножка. Но они собираются создавать семью. Как только закончится его учёба.

А пока он свободен. Для неё – в любое время.

– Ты понимаешь, Скиталец уехал, я думала, что забуду его, но никак, понимаешь, никак не забывается. Что бы такое сделать, чтобы забыть?

– А ты не пробовала…

– Да пробовала, конечно, но мне никто не нравится. Если не нравится, я не могу. Вот ты мне нравишься.

– Ты мне тоже, но Босоножка…

– Да, да, я знаю. Поэтому мы лишь друзья. Мы ведь друзья?

– Конечно! Я даже больше тебе скажу…

Но больше не надо. Всё ясно.

– Что ты будешь одна дома сидеть? Пойдём ко мне в Творческую. Там сегодня сабантуй, день рождения. Погудим.

Маргоша устроился подмастерьем в Творческой Группе Монументалистов: холсты натягивает и грунтует, палитры чистит, рамы делает. Ну, и посыльным, конечно.

Вот и сейчас они сначала идут в Угловой магазин. Там Маргоша набирает целый портфель бутылок, улыбаясь Синеглазке своими редкими зубами. Он понимает, чем нравится ей. Обликом схож: растительность на голове хоть и не пшеничная – золото с медью – но фигура, борода, и усы – как у Скитальца.

***

Творческая Группа тут же, в Альма Матер, на последнем этаже с косыми стеклянными потолками. Кругом колонны, мраморные лестницы – дворец.

Там уже гудят.

Пока поднимаются по ступеням, гул усиливается. Уже различимы гитарные переборы – чтоб им пусто было! – звон стекла, басы и тенора.

Синеглазка знает, что сейчас произведёт фурор. Особенно в этом костюме: чёрная с красным юбка-спираль – длинная, до пола. В цвет блуза: рукав-колокол, глубокий вырез. В этом «испанском» костюме, с лёгкой косметикой и французскими духами «Шанель №5» – она неотразима. Мужики так и падают, так и падают.

И тогда сердце немного отпускает.

Зал уставлен громадными холстами, пылающими киноварью и золотом. В углу, за круглым столом, тёплая компания.

Их встречают дружным рёвом. Руки тянутся к портфелю. Глаза к ней.

Она уже привыкла к этому. Масляные взгляды, полуоткрытые рты.

– Познакомьтесь – Синеглазка, – спохватывается Маргоша, пристраивая её в тесноту мужских плеч.

– Мог бы и не говорить, – отвечает тот, что с гитарой. Он, единственный, трезв. Глаза не пучит, а так ласково ими проводит по её лицу, рукам, и опускает на гитарный гриф.

Это у него сегодня день рождения.

– Ну, давайте за знакомство! – кричит тот, что рядом.

Смуглый, чернявый, борода и усы топорщатся вокруг полных губ, глаза сверкают. В углу рта вишнёвая трубка. И рука уже на её плече.

Его почему-то называют «наш талант» и даже «талантище». И даже «талантище бескрайний». Видно, он, действительно, самый крутой.

Но ей интересен тот, с гитарой. Учитель. Похож на знаменитого барда… В опущенных глазах сквозит улыбка.

Ну?!

– По этому случаю – дебют. Неверная жена.

Все затихают, и Учитель трогает струны. Вступает голосом, слегка картавя:

 
И в полночь на край долины
Увёл я жену чужую,
А думал – она невинна…
 

Этот голос, эта лёгкая картавость! Что это? За что это?

Маргоша смущён, Синеглазка не сводит глаз с Учителя.

 
То было ночью в Сантьяго,
И, словно сговору рады,
В округе огни погасли
И замерцали цикады…
 

Он поднимает глаза, и Синеглазка понимает: он смотрит на неё и поёт для неё.

 
Я сонных грудей коснулся,
Последний проулок минув,
И жарко они раскрылись
Кистями ночных жасминов44
  «Неверная жена» Фридерико Гарсия Лорка.


[Закрыть].
 

Ребята притихли, они смущены и злы от своего смущения. Подливают и пьют, подливают и пьют…

Только чернявый хорохорится, всё крепче сжимает плечо и шепчет, притворно посмеиваясь: «Ему Ласка все глаза выцарапает!».

И тут же, больно прижав, выдыхает в лицо: «Я – талант бескрайний. Я самый лучший!».

Какой зазнайка, к тому же пьян. А Учитель, значит, женат…

Так они все женаты, объясняет Маргоша, провожая её до трамвая. Все, кроме него. Они с Босоножкой только помолвлены.

И этот бешеный, так называемый талант бескрайний?

Он тоже. Но почему «так называемый»? Его так зовут – Талант Бескрайний. Он сын Бескрайних, известных графиков. Не знаешь их, что ли?

Как же не знать! Во всех учебниках истории, в любом учреждении: Ленин с Горьким, Ленин в Горках. Так этот сумасшедший – их сын?

***

– Привет! Я уж думал, что прозевал тебя.

И тянется с поцелуем. В тот раз ему это удалось. Было легче уступить, чем уворачиваться. Но сейчас она легко отстраняется и идёт к остановке.

Значит, караулил её возле Модного Дома, так-так.

– Нет, не туда. У меня машина за углом, здесь нельзя парковаться.

Взял за руку и повёл.

– Куда мы?

– Сначала съедим чего-нибудь. Я весь день проторчал в мастерской.

– А потом?

– Как захочешь. Можно пойти ко мне, можно погулять на Островах. Или в Творческую, я тебе свои работы покажу.

– А если я занята?

– А ты занята?

– Нет, но если бы…

Останавливается у белого Жигулёнка, достаёт ключ. Трубка в зубах, пыхает чем-то вкусным. Изучающе смотрит в глаза: «Я тебе не нравлюсь?».

Ну, вот, так сразу…

Сейчас вроде нравится. Лицо умное, глаза зелёные, выразительные, с такими длиннющими ресницами. Бородка и усы подстрижены, и вообще весь ладный, со вкусом одет. И курит так красиво. Да ещё на машине, да ещё сын тех самых Бескрайних!

Соглашайся, глупышка.

Но ведь он женат.

А какая тебе разница? Сама мечтала: что бы такое сделать, чтобы забыть… Вот, это как раз подойдёт.

– Ты мне… нравишься. Но не так быстро.

– Быстро и не получится, в это время пробки.

И подмигивает: понял, мол.

Поехали сразу к нему домой, прихватив в обкомовском гастрономе разных деликатесов и бутылочку «Порто».

***

Бескрайние, понятное дело, живут в Доме Художников: с консьержем, мастерскими при квартирах. Просторные окна выходят на Острова и Правительственную дачу.

В квартире никого нет, стоит плотный художественный дух с оттенком запущенности. Стены увешаны картинами вперемешку со всяким старьём: барометр с буквой ять, тусклые зеркала, записки на булавках, пожелтевшие от времени букеты головой вниз.

На кухне смесь импортной бытовой техники и допотопных кофемолок, перцеделок, среднеазиатских, облитых глазурью пиалушек.

Талант выкладывает из пакета ананас в янтарной чешуе, контейнеры с едой, аппетитные нарезки.

Пьют из хрустальных богемских бокалов. «Порто» крепкий, горьковатый. Он расслабляет, приливает к глазам. И привычная, беспокойная мысль сворачивается клубочком: сплю я, сплю.

Сидят на тахте, за круглым столиком красного дерева. Всё такое вкусное, всё из другой жизни…

Он тянет Синеглазку на подушки за спиной, и она покорно ложится.

– Ты хочешь?

– Да…

Слегка удивлён её вялой уступчивостью:

– Прямо сейчас?

Она кивает, одновременно пожимая плечами. Можно и сейчас. Какая разница! Всё равно в животе лёд, ничего не почувствует. После наркоза – хоть ножом режь.

***

Утром просыпается – в квартире никого. К стене пришпилена записка: «Я на выставкоме, буду к обеду. Дождись меня».

Почему не разбудил? Зачем у себя оставил? Неужели понравилась – такая вялая, ледяная? Быть того не может!

Синеглазка долго ходит по квартире. Вчера, кроме ванной, ничего не видела. Всё же интересно, как живут художники Бескрайние.

Да нормально живут: большая кухня, три комнаты, мастерская, в которую надо спускаться по лестнице. Только за квартирой следить явно некому. Обои отстали, всюду пыль, а ночью кусали клопы.

Жаль, времени мало… Сначала – кухня. Потом – полы. Где-то пылесос попадался…

Почти закончила, когда в замке заворочался ключ.

Талант стоит в дверях с розой в руке.

Зелёная роза! Вот это да!

А он, похоже, удивлён отмытым и натёртым паркетом, чистотой на кухне. Молча ходит по квартире, только глазом зыркает.

На неё – на яркие, будто новые, ковры.

На неё – на сияющие зеркала.

– Значит, хозяйничала? – ощерился улыбкой. Вопрос с подтекстом. То ли молодец, то ли расхозяйничалась тут!

– У вас на антресолях моль. Посмотри, какой свитер сожрали!

Да, и до антресолей добралась! Прогонит – не запла́чет. В своём доме дел навалом!

Только живёшь ты в чужом, у подруги. А в твоём – Брюс, бывший муж. Того гляди, новую жену приведёт. Уже намекал. Вернее, знакомил и спрашивал: хороша ли?

– Не-а, простовата для тебя.

– Вот и я думаю, не годится. Простовата и мелковата.

Это он про душу или как?

Вокруг него девчонки так и крутятся, всё-таки аспирант.

Найдёт другую…

Да какая разница?! Ей всё равно там не жить. Она виновата, бросила такого хорошего. Пусть вьёт новое гнездо…

***

Талант скалится, открывая нижний ряд зубов.

– Ты командуй! Пока родители в отъезде, моль выведем.

– Хочешь успеть к возвращению жены с ребёнком?

Глянул бешено, но тут же сощурился: небось, Маргоша сдал?

Ну! А тебе – адрес Модного Дома.

– Кстати, я на днях уеду, надо Тутти навестить, третий месяц без отца.

– А сколько ему?

– Скоро год. Вымахал мальчишка…

Ну, вот и повод расстаться. Она не домработница, не любовница, не…

А кто она?

Соломенная вдова. Вроде так это называют?

Если сердце прикипело, значит не свободно? Скиталец говорил: приеду – всё пойдёт по-другому. Скоро уж.

Ах, не пойдёт, не пойдёт по-другому! Себе хоть не ври…

***

Талант уехал на неделю. Перед этим они всё же потравили всю нечисть в квартире. Пусть вспоминает её добрым словом!

Вернулся и с поезда – сразу к ней на работу. Отпросись, говорит. Соскучился!

С чего бы это? Вроде, жену навещал…

Два дня провели вместе, запаслись «Порто», закусками, никуда не выходили.

На третье утро, проснувшись чуть свет, Синеглазка поняла, что наркоз отошёл, лёд растаял. Её тело пульсировало вместе с ударами сердца.

Талант ещё спал. Она легла на живот и потёрлась щекой о коврик волос на его груди. Потом скатилась ниже и лизнула ракушку пупка.

Никаких привычных мыслей!

Никакой соломенной вдовы!