Текст книги "Обратный счет"

принялась импровизировать.

Она всегда считала, что провокация – лучший из способов пробить

информационную пробку. Этот Феликс фрукт еще тот, неразговорчивый и

подозрительный. Но если ему рассказать что-нибудь этакое… Что-нибудь

шокирующее… И она рассказала:

– Видите ли, Феликс. Мне очень важно как можно скорее увидеться с

Игорем. В свое время он совершил одну глупость, и я хочу ее непременно

исправить.

Брови Зубова слегка приподнялись вверх, изображая удивление и

внимание одновременно.

– Да-да, я вас слушаю, – поощрил он ее откровенность.

– Дело в том, что примерно полгода назад Игорь оставил завещание, в

котором указал, что хочет, чтобы его имущество было полностью распродано, а

на освободившиеся средства был учрежден приют для бродячих животных.

– Что за бред? – не выдержал и сорвался Феликс Зубов. – Что за ерунду

вы несете? И откуда, кстати, вам все это известно?

– Это не бред! – строго произнесла Киреева. – А знаю я все это, потому

что он меня назначил своим душеприказчиком. Я сама собственными глазами

видела это завещание. Я подумала, что он так решил пошутить, но он не шутил.

Я видела подписи и печати, поверьте, я хорошо разбираюсь в таких бумагах.

Все было подлинное. Тогда мы вместе с мужем принялись Игоря убеждать,

чтобы он поменял завещание или хотя бы назначил исполнителем воли кого-то

другого. Видите ли, у меня аллергия на шерсть животных. Он сказал, что ничего

не знал про аллергию, и завещание непременно перепишет. Но он был

постоянно занят со своим бизнесом, и документ до сих пор остается в том

самом виде. А теперь он в больнице в состоянии, как вы говорите, тяжелом.

Если вдруг с ним случиться что-то непоправимое, мне придется заниматься

этой его безумной идеей, к которой у меня совершенно не лежит душа! Поэтому

мне нужно попасть к нему в палату, пригласить туда нотариуса, и все это

переписать прямо сейчас. Но если я заявлюсь к нему с нотариусом, он решит,

что мы считаем, что его дни сочтены, и из-за этого ему опять может стать хуже!

И что мне делать? Что мне теперь делать, уважаемый господин Зубов?

– То есть вы не пошутили насчет завещания? – неожиданно весело

спросил ее Феликс.

– Ну конечно, я же вам сразу сказала, что у меня серьезное недоумение,

и вы, как близкий друг Игоря с детства, можете дать мне совет. В конце концов,

вы его в больнице навещаете, с врачами беседуете, можете мне подсказать, как

быть лучше. Ведь беседуете?

– Вы не представляете, Надежда Михайловна, какой груз вы с меня

сняли! – проговорил Феликс, пропустив ее вопрос мимо ушей, и Надежда с

удивлением отметила, что он и вправду непонятно чему рад. – Давайте заедем

перекусим куда-нибудь? У вас же сейчас обеденный перерыв? Тут неплохой

ресторанчик есть, на Полянке. Не возражаете?

Надежда автоматически кивнула. Феликс завел мотор и тронул машину с

места.

– Дело в том, что я не совсем ему друг детства, хотя мы, конечно,

дружили. На самом деле дружили между собой наши бабушки, а мы как бы

вынужденно общались, когда те обсуждали новый узор для кофточки. А

бабушки наши были двоюродными сестрами. Теперь представляете мою

проблему?

Надя не представляла.

– Ну как же! – с тем же весельем в голосе укорил ее за

несообразительность Феликс. – Посмотрите, как все нехорошо со стороны

выглядит: некий дальний родственник, который, кстати сказать, давно уже

забыл дорогу к своему четвероюродному брату, приезжает к нему погостить,

после чего при загадочных обстоятельствах погибает сестра этого

четвероюродного, и сам он оказывается на краю могилы. Если он тоже умрет, то

по праву наследования все имущество переходит к его дальнему родственнику,

то есть ко мне. Вы спасли мое честное имя и мой душевный покой, уважаемая

Надежда Михайловна. Мне хочется вас расцеловать.

– Что вы имеете в виду? – недоуменно спросила его Надежда. – Почему

вы думаете, что эти трагические события могут отнести за ваш счет, что за

чепуха? И почему вы сказали, что смерть Даши произошла при загадочных

обстоятельствах? Да и Игорь пока жив, и, я надеюсь, скоро станет на ноги.

Феликс бросил в ее сторону мимолетный взгляд и снова уставился на

дорогу. В этой Москве он всегда нервничал, когда вел машину. Тут

ненормальные водители, борзые пешеходы, и слишком перегруженные

предписывающими и запрещающими дорожными знаками магистрали.

Он проговорил:

– Я реалист, Надежда Михайловна. Игорь плох, и помочь ему может

только чудо. А что касается Дашиной смерти, то вы сами подумайте: если ей

вдруг приспичило наложить на себя руки, то почему бы ей в таком случае не

воспользоваться острой бритвой и теплой ванной? Кстати, у нее на лице еще и

кровоподтек был свежий, на левой скуле. Так о край стола не ушибаются.

– Вы откуда про кровоподтек знаете, Феликс? – вскинулась Надежда.

– Ну, это же я ее нашел мертвую. Подошел к двери, из-за нее звуки

тяжелого рока доносятся. Позвонил, она не отпирает. Решил, что не слышит из-

за грохота. А у меня ключи с собой были от их квартиры, я же Игоря накануне в

больницу сопровождал и дверь запирал. Поэтому позвонил, позвонил, да и

вошел. Пошел ее искать по апартаментам. Она в кабинете у Игоря сидела в

кресле. С простреленным виском. Вызвал врача и полицию.

Неожиданно запиликал Надеждин телефон. Она вздрогнула, бросила

нервный взгляд на Зубова, посмотрела на определитель. Звонили из кадров.

– Киреева, – коротко и сухо бросила она в трубку.

– Это Майорова говорит, – сказала трубка, – ваше заявление подписано,

заходите за трудовой.

Надежде сделалось тошно. Так тошно, что даже захотелось заплакать. И

обидно. Она же столько лет здесь отпахала, а ее даже не пытались

отговорить… Хотя в кадрах, наверно, даже обрадовались. Не нужно

напрягаться и подыскивать ей вариант внутреннего трудоустройства. И двойной

оклад теперь ей платить не надо, как пришлось бы делать в случае сокращения

штатов. А что же Лапин с его нежеланием терять ценные кадры?

Потом она себя оборвала. Разве ты писала заявление для того, чтобы

тебя уговаривали остаться? Или подсознательно все же для этого? Тогда твое

подсознание, Надя, проделало с тобой плохую шутку. Но если ты хотела

разрубить узлы, то ты должна только радоваться, потому что ты их разрубила.

Зубов Феликс все это время внимательно посматривал на собеседницу, а

потом произнес:

– Вы знаете, госпожа Киреева, а ваша фамилия мне знакома. Видимо,

все-таки слышал от Игоря.

Но Надя пропустила его замечание мимо ушей, сейчас ей было

наплевать на благоприятные совпадения.

Она сидела как-то сразу осунувшись и обмякнув, пропуская мимо

сознания сменяющие друг друга картинки городского пейзажа, и ни о чем

больше не думала. Потом встряхнулась и попросила остановиться.

– Простите, Феликс, но у меня поменялись обстоятельства. Мне, видимо,

придется вернуться на работу не пообедав. В конце концов, то, ради чего я

просила вас о встрече, я сделала.

Зубов принялся озирать окрестности. Пробормотал:

– В этой вашей Москве нигде не приткнешься.

Ему пришлось свернуть в переулок, прежде чем он нашел свободное

пространство у тротуара. Остановив автомобиль, он начал рыться по карманам,

а потом растерянно произнес:

– Вот дьявол. Мне сейчас срочно звонок один нужно сделать, а смартфон

я опять куда-то засунул. Вас не затруднит еще минуточку посидеть в машине?

Можно, я вашим мобильником воспользуюсь? Очень важный звонок, извините

великодушно!

Надежда безучастно пожала плечами и протянула ему мобильник.

Зубов широко улыбнулся, мобильник принял и выкарабкался на улицу.

Он принялся часто нажимать на клавиши телефона, искоса посматривая то по

сторонам, то через распахнутую дверь на Надежду.

Приложил трубку к уху, замер. И так с трубкой возле уха наклонился к

Наде в салон и просительно сказал:

– Надежда Михайловна, вы уж извините, задергал вас совсем. Там у

меня в бауле должна быть бутыль с жидкостью, это незамерзайка, ну,

стеклоомыватель. Вы мне ее не достанете? Я бы залил, а то совсем не чистят

дворники. Можете?

Надя вновь пожала плечами и принялась рыться на заднем сидении.

Стеклянная бутыль, действительно, нашлась, но когда она протянула ее в

дверной проем Зубову, тот, скорчив виноватую физиономию, попросил

открутить крышку, делая свободной от мобильника рукой пассы, означающие,

что в одиночку ему не справиться.

Надежда все-таки разозлилась. Она резко вывинтила крышку, которая тут

же упала куда-то ей под ноги, и собралась, поменяв бутылку на телефон, пойти

погулять по февральской Москве, чтобы привести мысли и чувства в порядок, а

уж потом явиться по вызову Натальи Майоровой за трудовой. Но Феликс так

неловко перехватил пузырь, что гладкое тельце бутылки выскользнуло из

Надиных пальцев, не задержавшись в зубовской ладони. Жидкость оросила ее

замечательную шубку и обильно полилась на ковролин под ногами. Бутыль

закатилась под сидение. Запахло ванилью и еще чем-то кисло-сладким.

Она возмущенно взглянула на Зубова, но негодующие слова так и не

сорвались с ее языка. Зубов смотрел на нее колючими глазами и улыбался.

Продолжая улыбаться, он проговорил:

– Минут через пять, максимум – через семь вы, мэм, умрете. Это не

очиститель для стекла, это синильная кислота. Ничего страшного, вас ждет

обычное удушье. Вы должны знать, как это происходит, у вас же аллергия.

Жидкость испарится и выветрится быстро, поэтому я скоро снова смогу сесть за

руль. А затем мы с вами прокатимся на одно замечательное озерцо. Москву я

знаю неважно, зато в Подмосковье ориентируюсь хорошо. Но озерца этого вы

не увидите, жаль. Говорят, что душа какое-то время следует за покинутым

телом, и вам, мэм, это предстоит скоро выяснить самой. Так сказать, из первых

рук. Мобильник я вам потом в сумочку положу, не беспокойтесь. Должен ведь я

был удалить свой номер из ваших контактов?

– Зачем же тогда мобильник мне возвращать, если вы все равно

собираетесь утопить мое несчастное задохнувшееся тело? – не поверив ни

единому слову, и все-таки начав немного беспокоиться, с нервной иронией

спросила его Надежда.

Все это сильно походило на жесткий стеб, как иногда выражается

Андрюха. Дашка ведь говорила, что Игорев заезжий друг большой мастер

издевки и любитель говорить гадости, глядя в лицо со змеиной улыбкой на

морде. Совсем как сейчас. Хотя сейчас это не издевка, а розыгрыш какой-то

идиотский. Надо же, шубу из-за этого мерзавца испортила.

– Ну как же, зачем возвращать? А если дорожная полиция остановит, а у

меня тут вы дохленькая на пассажирском сидении сидите? Мне придется им

объяснять, что вы сами по неосторожности вылили реактив на себя, пока я

бегал за сигаретами. Глупое женское любопытство, за которое и поплатились.

Это любой патрульный поймет. Еще я им скажу, что тороплюсь в ближайшую

больницу, поскольку надеюсь, что вас еще можно спасти. Ближайшую от того

места, где нас с вами остановят для проверки документов. Я еще и дорогу

попрошу их указать для большего правдоподобия. Как вы считаете, такая

история прокатит? Еще как прокатит!

И глядя в наполняющиеся ужасом глаза Надежды Михайловны, он

снисходительно пояснил:

– Простите, мэм, я не воспринял ваш милый треп про завещание всерьез.

Но мне не нравится, что вы Киреева. Если бы не это, мы даже могли бы

подружиться. Теперь извините, жидкость выветривается понапрасну. Я покурю

тут пока.

И с этими словами он захлопнул водительскую дверь и нажал на кнопку

брелка, заблокировав все окна и двери сразу.

Замки клацнули, Надежда осталась задыхаться внутри. Она поняла, что

не ванилью, не ванилью пахнет, а миндалем! Цианидом, смертью, смертью

скорой, но тем не менее, мучительной. Когда она будет умирать от паралича

дыхательных путей, эти семь минут покажутся ей вечностью. Или что он там

парализует, яд этот? Или не парализует, а что-то разрушает?

Она торопливо натянула до самых бровей воротник водолазки, но

рецепторы носа все равно ощущали проникающий сквозь тонкий трикотаж

едкий запах, и ее охватил отчаянный ужас.

Она принялась дубасить по стеклу, дергать дверные рукоятки, лупить по

каким-то клавишам и рычагам… Бесполезно и безнадежно. Сквозь

тонированные стекла никто не увидит, как она будет биться в предсмертных

конвульсиях, которые наступят сразу же за ее беспорядочными метаниями

внутри салона авто, который превратился в газовую камеру.

Смешавшись со смертным страхом, волна обиды и острой жалости к себе

подкатила к горлу, хлынули слезы. Она поняла, что умрет. Что умрет, так и не

успев пожить. Что все время ждала и надеялась на будущее счастье. Оно

впереди непременно будет, непременно к ней придет. А его все не было и не

было.

Она не унывала и старалась весельем заполнить то, что должно было

быть заполнено счастьем. Она очень хотела любить и любила. Но мужу ее

любовь показалось никчемным пустяком, и он кинулся заполнять скуку будней,

ища на стороне иных впечатлений и утех. И сына Надя любила, но он быстро

вырос и материнскую заботу начал воспринимать как попрание свобод и прав.

Надежда с трудом к этому привыкала. Привыкла, когда поняла, что теперь она

не часть его жизни, увы.

А Иван? Ведь, правда же, ты увидела лучик надежды? Глупо, конечно.

Надежда часто бывает глупой, такой вот каламбур. Иван ее презирает и

ненавидит, она это заслужила. И теперь она даже не сможет попросить у него

прощения и объяснить. Объяснить, что…

Объяснить, что ей очень жаль, что все так получилось. Что она не хотела

причинить ему боль. Что теперь его боль болит у нее в груди.

Не лги себе хотя бы сейчас, Надежда. При чем тут твое раскаяние и

чувство вины? Ты полюбила. Как девчонка, острой пронзительной любовью.

Как, наверно, даже в Кирилла никогда не была влюблена. Совсем недавно тебе

казалось, что молодость прошла, и в этой жизни с тобой уже ничего случиться

не может – ни сумбурных желаний, ни заполошного сердцебиения, ни злой

неистовой ревности, ни бессонных ночей. Но ты полюбила. Что это – жданное

счастье? Или наказание? И теперь твоя совесть велит тебе просить прощения?

Не лги себе. Если бы ты не попала стремительно в неволю к этому

тотальному чувству, от которого, кажется, душа расстается с телом, разве ж ты

терзалась бы тем, что причинила боль какому-то монстру Лапину? Да ни за что!

Еще и гордилась бы, и ликовала, и приговаривала бы, что так тебе, монстр, и

надо.

Ты полюбила. А он возненавидел. Сделанного не исправишь, но ей

захотелось ему хоть что-то объяснить! Например, рассказать о своем

абсолютном и абсурдном одиночестве даже в разгар бешеного веселья в кругу

хохочущих подруг и их приятелей. О том, что и подруг-то настоящих у нее нет,

давно нет, еще с института. О том, что никогда у нее не было надежного

мужского плеча рядом, надежного и верного, хотя она и была замужем много

лет за одним и тем же человеком. О том, что всю жизнь мечтала обрести такое

надежное плечо, но видела вокруг себя только похотливых павианов, желающих

без хлопот получить свое павианье удовольствие. О том, что за все годы

супружества привыкла полагаться лишь на себя и выкручиваться

самостоятельно из любых житейских передряг, только бы у сына, у Андрея, все

было. О том, что ей стыдно об этом рассказывать и стыдно жаловаться. И она

никогда об этом никому не говорила и не жаловалась. И что иногда ей хочется

отомстить. Отомстить мужикам как классу. Как явлению. Как породе. И она

мстила.

А как же девчонки – Катюха, Алинка, Лера? Подруги они тебе или кто?

Или ты от них тоже открещиваешься, как только что открестилась от всего

обидевшего тебя мира?

Вот они-то как раз и подруги. Но Надя мудрая. И опытная. И поэтому

никогда не испытывала этих трех на порядочность и надежность. Не хотела их

соблазнять и не желала в них разочаровываться. Поэтому почти ничего о себе

им не говорила. Только по верхам, только до прихожей. Кто сказал, что для

хорошей дружбы нужно знать какого цвета у подруги фекалии? Дружбе вообще

ничего не надо, кроме уважения друг к другу. Уважения и теплых чувств. А

общие интересы – это по возможности, это как повезет. Главное – уважение. И

теплые чувства.

Сквозь пелену слез Надежда благодарно взглянула на свою правую кисть

и тихонько улыбнулась. На среднем пальце сиял перстень с желтым камнем. Их

подарок и ее последнее и единственное украшение. Значит, они тоже к ней

хорошо относятся, если не пожалели денег на такой дорогой подарок. На очень

дорогой подарок. Настоящий природный алмаз. Правда, огранка дурацкая.

Идиотка! Алмаз! У нее же есть алмаз!

И стремительно развернувшись к боковому окну, она со всей силой

отчаянной жажды жизни ударила по темному стеклу сжатым кулаком, впечатав

камень в гладкую тонированную поверхность, стараясь вдавить его как можно

сильнее, а потом медленно и со скрипом провела кривую неровную борозду. А

потом еще одну. И еще.

Надо, чтобы они стали как можно глубже, эти борозды. Надо, чтобы

проникли вглубь толстого многослойного автомобильного стекла. Оно почти не

поддавалось. Оно в большей степени напоминало вязкую тугую смолу, а не

хрупкий и звонкий хрусталь. Но разве у Нади есть выбор?

Не дышать становилось все труднее. В глазах появилась сильная резь,

их заволокло серой пеленой. В заложенных ушах грохотал пульс. И ей хотелось

разодрать свое горло. Но она давила и давила на скользкую поверхность

стекла, не обращая внимания на боль от содранной кожи искореженных

пальцев, а потом, когда перед глазами заплясали колючие искры, она сдалась и

решила, что хватит. Она все равно не успеет. Процарапанный бриллиантом

кривенький и неказистый прямоугольный контур уже расплывался перед ее

глазами и начал скользить и перемещаться, плавая то влево, то вправо.

Стиснув зубы, Надежда откинулась на водительское сиденье, прицелилась и из

последних сил ударила в ускользающий прямоугольник каблуками сапог.

Ничего не произошло. Стекло не поддалось. Прямоугольник лишь

заполнился паутинкой неопасных трещин и выгнулся слегка наружу, но стекло

не треснуло, не лопнуло, не разлетелось на куски. Надежда всхлипнула в

отчаянии, ударила еще раз, и неровный кусок стекла вялой тряпочкой, как бы

нехотя, как бы раздумывая, стоит ли ему это делать, соскользнул по дверце на

мерзлый асфальт. И Надя услышала уличный шум.

В образовавшуюся брешь медленно заполз городской смог. Она

приблизила лицо к стеклянной дыре, не заботясь, что может поранить щеки и

подбородок, и потянула на себя рукоятку двери, хотя знала, что та заперта.

Однако дверь клацнула замком и приоткрылась. И Надя услышала, что

дверь со стороны водителя клацнула тоже, а затем с резким скрипом

распахнулась. Зубов с перекошенным от ярости лицом, не успев сесть в

водительское кресло, рванулся через салон к Надежде, чтобы не дать ей уйти.

Он должен увезти ее отсюда, а потом в другом месте закончить дело. Пусть не

так изящно, но непременно закончить. И быстро.

Все это время он неспешно прохаживался вдоль левого борта своего

автомобиля, делая вид, что озабочен уровнем давления в шинах и состоянием

рессор. Он не успел докурить сигарету, как ему почудились с противоположного

борта нетипичные звуки. Шум проезжающих машин помешал ему вовремя

отреагировать. И он не отреагировал. И не насторожился. Он не мог даже

вообразить, что в ситуации, в какой оставил жертву, можно дергаться и что-то

предпринимать. У этой мадам не было ни одного шанса.

Чисто на всякий случай он решил посмотреть, что же там происходит, и

неторопливо обошел автомобиль спереди. Когда он полностью обогнул правое

крыло, то оторопел от неожиданности. Он видел, как кусок стекла на передней

дверце медленно отрывается, поддаваясь ударам изнутри. И, соскользнув по

полировке двери, падает на асфальт.

Зубов с бранью кинулся обратно к водительской двери. Нельзя позволить

этой живучей стерве поднять шум и позвать на помощь. Нужно быстро, очень

быстро уезжать с этого места. Он попытается справиться с ней на ходу,

долбанув хорошенько чем-нибудь тяжелым. Теперь главное, чтобы она молчала

и хотя бы временно не шевелилась.

Он нажал на кнопку брелка и разблокировал двери. Сходу прыгнув в

водительское кресло, он правой рукой ухватил стерву за мокрый и скользкий

мех шубы, стараясь левой попасть ключом в замок зажигания. Шуба

выскользнула и дернулась, освобождаясь от захвата. Он рванулся через

сидение следом, но события приняли новый оборот.

Надя взвизгнула, с силой толкнула дверь наружу, и неуклюжим меховым

тюфячком вывалилась на кромку тротуара, прямо на неопрятный пузырчатый

наст недочищенного сугроба. Нужно встать и бежать, звать на помощь, но

ничего, совсем ничего она сделать не могла. Часто и хрипло дыша через рот,

она попыталась встать на ноги, упираясь перепачканными ладонями в ледяной

горб, но ноги так ослабели, что подогнулись под ней, и Надя опять плюхнулась

наземь. Тогда она принялась сдирать с себя пропитанную смертоносной

эссенцией шубу, и у нее тоже это не получалось.

«Сейчас он выйдет из машины и потащит меня снова за собой, чтобы

убить окончательно», – пульсировала в висках паническая мысль, и Надя

предприняла еще одну попытку подняться, решив на этот раз повернуться

кверху попой и утвердиться сначала на четвереньках.

Но тут кто-то подхватил ее за подмышки, приподнял, заставив стоять

ровно, развернул к себе лицом. Она приготовилась орать, что ее убивают, но не

заорала. Потому что это Иван Лапин, как по волшебству, пришел ее спасать.

Молча он проволок ее над снежным отвалом и поставил на тротуаре.

– Что вы тут на земле развалились? – рявкнул Иван Лапин и зачем-то

сильно ее тряхнул, как большую тряпичную куклу. – И чем от вас так мерзко

воняет? «Амаретто» с вашим ухажером наклюкались?

– Это не ликер! – шепотом выкрикнула ему в лицо Надежда, и Лапин

увидел ее расширенные зрачки, из которых тугой струей в него ударил ужас,

смешавшийся с адреналином. – Это не ликер, а синильная кислота. Мне он сам

сказал. Он меня хотел убить, понимаете?! И я знаю, почему.

Лапин как-то сразу понял, что это не истерический бабий вздор и не

залихватская ложь вконец завравшейся особы, что с Надей в самом деле чуть

не стряслась страшная беда. Он еще не знал, насколько эта беда могла стать

непоправимой, но то, что Надя только что выпуталась из серьезной передряги,

уже не сомневался. Он решил, что сейчас она зарыдает, кинется ему на грудь,

уткнется мокрым носом в галстук, обильно пачкая и сам галстук, и

двухсотдолларовую белую сорочку потекшей тушью для ресниц и нестираемой

губной помадой.

Почти угадал. После своей тирады она как-то странно то ли кашлянула,

то ли поперхнулась и спрятала лицо в пушистый воротник своей шубы.

Рыдания, которые ее настигли, мало походили на обычный женский плач.

Скорее, на тяжкое дыхание и твердый кашель от сведенного судорогой горла.

Так плачут те, кто привык прятать свои слезы. Лапин знал, он сам так кашлял

однажды, но это было давно, и он тогда был не в костюме от Армани, а в

испачканной Пашкиной кровью армейской разгрузке. Он не любил это

вспоминать.

Иван невесело взглянул на Надежду, которая старалась победить новый

приступ бьющих рыданий, и притянул ее к себе. Она послушно подалась ближе.

Тогда он прижал широкой ладонью ее голову к своей груди и подумал: «Фиг с

ней, рубашкой».

«Фольксвагена» бизнесмена Зубова рядом больше не было. На том

месте, где только что стоял темно-синий седан, остался валяться насквозь

пропитанный какой-то пахучей гадостью коврик и небольшая бутылка, в

которую вряд ли наливали что-либо, пригодное для питья.

Мимо прорычал, набирая скорость, чей-то знакомый джип.

Свободной рукой Лапин вытащил из кармана мобильник и набрал номер

Петраса Берзина.

Валерия Бурова стояла рядом с Михой и мрачно рассматривала корявую

загогулину. На полированном, как черное зеркало, Михином крыле за время от

начала рабочего дня до перерыва на обед возникла вот эта самая гнусная

загогулина.

Лера хотела бы посмотреть в лицо подонку, который оцарапал ее машину.

Не похоже, что кто-то просто не вписался, протискиваясь на освободившееся

место. В этом месте задеть крыло мог только джип такого же роста, и то если

будет пробираться впритирку. А когда она оставила свой «мерседес» утром на

стоянке, никакого родственного джипа рядом не было, как нет и сейчас. Да и

вид царапины сомнений не вызывал.

«Сволочи, – подумала Лера, – сволочи безлошадные. Ничего, мальчик

мой, вечерком мы твою носяру полирнем, следа не останется. Обидно,

понимаю, но тут уж ничего не поделаешь, таков мир».

Она уже собралась вернуться в тепло офиса и заесть обиду

бутербродом, но тут на нее налетел ненормальный и потребовал: «Мотор

заводи. Заводи, не тупи. Я свои ключи в куртке оставил»

Ненормальным оказался лысый Лапин, президент холдинга. Ни больше,

ни меньше. Вид расхлюстанный, глаза злые. Действительно, куртки на нем нет,

выбежал в костюме, и галстук съехал набок.

Валерия хмыкнула, распахнула водительскую дверь. Пока устраивалась,

Лапин уже взгромоздился на соседнее кресло.

– Внуково? Домодедово? – невозмутимо поинтересовалась Лера,

поворачивая ключ зажигания.

– Гони вон за тем синим «Фольксвагом».

Валерия скривила губы, но требование большого босса выполнила.

Синий «Фольксваген» ехал не очень быстро, позволяя себе обгонять

лишь троллейбусы. Валерия поинтересовалась:

– Скрытно ехать или по фигу? Извините, или все равно?

– По фигу, – проронил Лапин, из чего Валерия сделала вывод, что тот,

кого он пытается выследить, приговорен.

«Фольксваген» между тем начал двигаться совсем уж еле-еле, а затем

свернул в какой-то малозаметный переулок.

Лапин пробормотал ругательство.

Синий автомобиль остановился. Лера, сохраняя разумную дистанцию,

остановила свой.

– Я все правильно делаю? – с едва уловимой иронией спросила она

большого босса.

Большой босс иронию не расслышал, как и ее вопроса, и Бурова

облегченно перевела дух. Неполезно над ним иронизировать, плохо, что она об

этом забыла. Лера аккуратно скосила в его сторону глаз. Лапин сидел молча, о

чем-то напряженно размышляя, а может, принимал решение.

Тем временем водительская дверь автомобиля, за которым они

шпионили, распахнулась, и Валерия увидела выбравшегося на асфальт

худосочного пижона средних лет в дорогой дубленке с мобильником возле уха.

Пижон ей был незнаком. Сначала он коротко поговорил с кем-то по телефону.

По крайней мере, Лера сделала такой вывод, потому что трубку он держал

возле уха около минуты. Потом он общался с кем-то, сидящим внутри, через

открытую дверь. Потом дверь он захлопнул и нажал на брелок, запирая замки и

включая сигнализацию. А дальше Валерия что-то пропустила, отвлекшись на

эсэмэску, пришедшую ей из банка.

Когда она вновь подняла скучающий взгляд поверх бампера синего авто,

то зафиксировала лишь, как пижон дернул ручку водительской двери, как-то

нервно ее дернул, и затем ломанулся внутрь. А буквально в следующую

секунду на ледяную обочину дороги из правой двери вывалилась Надежда

Михайловна Киреева с шапкой, съехавшей на бок, в растерзанной шубе, с

кровоточащими костяшками фаланг на правой руке. Лицо Киреевой было не

просто испуганным. Лера решила, что ей там, в «Фольксвагене», здорово

досталось – такой ужас был написан у Киреевой на лице.

«Фигасе, – ошарашено подумала Валерия, – выходит, это за ней устроил

гонки наш кадавр? Обалдеть».

В ту же секунду Лапин с грохотом вырвался из джипа и кинулся помогать

Надежде Михайловне подняться. Валерия пометила эту странность номером

два, но решила не ломать понапрасну мозги, а в подходящей обстановке обо

всем выспросить саму героиню.

В настоящий момент ее голова была занята другой задачей. Вот эта

сволочь явно намылилась уехать. Что должна сделать Лера? Позволить

сволочи просто так уехать, после того, как она, то есть он, терзал у себя в

машине бедную Кирееву? Как именно он ее терзал, пока непонятно, но после

романтического свидания такой рожи, как сейчас у Михайловны, быть не

должно. И способ, которым она воспользовалась, чтобы покинуть его

драндулет, Бурову смутил и возмутил одновременно. То ли он ее выпихнул

подошвой ботинка, то ли она оттуда вырвалась, причем с трудом. Вывод таков,

что не должен он так просто взять и свалить.

«Мы это ему категорически не позволим, – твердо решила Валерия. – За

Михайловну есть кому заступиться».

«Бумажник у босса с собой, – подумала она, закладывая вираж мимо

обнимающейся парочки, – значит, не замерзнет в пиджачке. Поймает тачку, и

домчатся они до офиса. Или куда захотят, туда и домчатся, короче».

И больше не отвлекаясь на посторонние мысли, вновь прилипла к хвосту

едва не смывшегося синего седана.

Первоначально она не хотела ничего слишком агрессивного. Программа

максимум, она же минимум – пусть принесет извинения Киреевой, скотина.

Однако ее добрый замысел реализован не был, несмотря на то, что она все

делала методично и правильно. На короткой дистанции включила левый

поворотник и одновременно дала длинный гудок дальним светом. Ежу понятно,

что хочет обогнать. Но тупень за рулем «Фольксвага» либо не знал азбуки

сигналов, либо не хотел уступать полосу, справедливо опасаясь, что таким

образом его могут вынудить прижаться к обочине и остановиться.

Вместо этого он притопил еще больше и рванул в закоулки за Садовым

кольцом, стараясь прорваться к третьему транспортному. Валерию его тупое

сопротивление разозлило чрезвычайно, и она решила пренепременнейше его

догнать.

Пижон рвал когти не по-детски, проскакивая перекрестки на желтый свет.

Бурова не пасовала, хотя ей доставался уже красный, и все это под зорким

взглядом камер наблюдения. Превышение скорости, обгон через две сплошные

и поворот под запрещающим знаком гаишники ей тоже не простят. Но Бурова,

забыв про окружающий мир, с азартом маньяка неслась за негодяем,

посмевшим обидеть Надежду Михайловну и задумавшим смыться, не

подчинившись Лериным приказам.

Автомобиль негодяя, по-ковбойски лихо взвизгнув покрышками, свернул в

тесный проулок между домами, Валерия рванулась за ним, и Миха сердито

заскрежетал, продираясь следом и царапая бок о раскорячившийся не к месту

ржавый короб мусорного контейнера. Лера крепко зажмурилась, чтобы не

слышать его возмущенного вопля, и поэтому прозевала бак поменьше, видом

напоминающий стакан из Макдоналдса и тоже не очень удачно торчащий у них

на пути. Бак гулко откатился к бетонной стене, посланный в нокаут Михиной

фарой, из его зева вывалились отбросы, упакованные в разноцветный

полиэтилен. Лера подумала мельком, что фара, скорее всего, кирдыкнулась.

Крутанувшись от бака, она напоролась передним правым на щербатые

ступеньки, ведущие к какой-то замурованной двери, Миху хорошо тряхнуло.

Валерия озверела. Сейчас они выберутся на нормальную дорогу, и она

поймает этого гоблина. И тогда он ответит за все. И за Кирееву, и за Миху, и за

ее, Лерины нервы и испорченное на фиг настроение.