Текст книги "Хозяйка Четырех Стихий"

Но Шенвэль сегодня утром сам лишил ведьму последней защиты от чар Эрустима, вытащив из ее куртки Осколок Льда.

– Нет уж, спасибо, – сказал эльф сквозь зубы. – Я большую часть правления твоего любезного линдворма провел в воспитательном лагере. И совсем не хочу, чтобы все стало, как было.

– Ну, ты вот добился, чего хотел, – сказала ведьма. – Как поется в детской песенке, «ах, если бы сбылась моя мечта, какая жизнь настала бы тогда!» И какая жизнь настала? Тебе, конечно, стало лучше. Даже мертвому лучше, чем воспитуемому, как у нас в станице говорили. А ты жив и свободен.

Шенвэль неопределенно пожал плечами.

– Я тебе вот что скажу, – продолжала Карина. Ведьма воодушевилась, приподнялась на лежаке. – Я почему ведьмой стала? Призвание, думаешь? Я не из Истлы сама, а с Нудайдола. Есть там станица Пламенная, между Гниловранской трясиной и Верхней Волынью. На самом коротком пути от Ринтали к Куле. И когда вы Тенквисса скинули, сюрки щелкать клювом не стали. От Ринтали до Ревена сюрки за четыре недели дошли. Всех мужчин станицы, кроме двух юродивых и одного калеки, угнали на войну. Никто не вернулся. Никто. Мне что было делать? В плуг вместо лошади впрягаться и юродивого в задницу целовать, чтобы при мужике быть? Так ведь за него еще с остальными бабами надо было подраться. Или ждать, пока через станицу рота солдат пройдет? Нет, сидх, страна должна быть большой и сильной. Только без отвратительных зверств, без лагерей этих. Так что очень жаль, что ты жезла не нашел. Очень.

– Тоску по большому могу понять. Большой и толстый, по-моему, мечта каждой женщины, – сказал Шенвэль. – Ты вот ведьмой стала. Так ты жалеешь об этом? Ты свободная красивая женщина. Бароны, линдвормы и сидхи ломятся к тебе наперебой.

Карина хмыкнула, но перебивать эльфа не стала.

– А в Пламенной у тебя уже шестеро детей было бы, фигура бочки и колотушки мужа по праздникам, – продолжал эльф. – Ты никогда не увидела бы моря, я уже про другие страны не говорю. Ты этого хочешь?

Карину несколько сбило с толку знание жизни людей, которое проявил эльф. Именно такой и была судьба старшей сестры ведьмы, Василисы. Она сумела-таки выйти замуж. И даже не за юродивого. Антона не взяли в армию из-за сухой с детства руки. Карина собралась с мыслями.

– Нет, – сказала она. – Но и ведьмой я не хотела быть, понимаешь? Хотя, конечно, мне так лучше.

– Ага. Тебе тоже лучше. Ты сейчас можешь выбирать, кем тебе быть. А при драконе этого у тебя не было бы. А без зверств не получится, Карина. Сила Жезла – в крови. Ты хочешь, чтобы люди жили мирно и счастливо? Я тоже. Но нет на свете такой волшебной палочки, чтобы одним махом исправить все недостатки этого мира, понимаешь?

– Может быть, – непримиримо сказала ведьма. – Но…

– Давай сменим тему. Меня всегда пугает, когда женщины говорят о политике, – сказал эльф.

– Ты издеваешься? – тихо спросила Карина.

– Нет, – сказал Шенвэль. – Вы не проходили в Горной Школе, кто вел нас, когда мы захватили Мандру?

Карина задумалась.

– По-моему, это была королева, – сказала она неуверенно. – Королева Арвен Решительная, или я что-то путаю?

– Да, – сказал Шенвэль. – Но Решительная – это не вполне точный перевод ее прозвища. Правильнее будет сказать, Не Знающая Компромиссов.

Ведьма помолчала.

– Сыграй мне, – сказала она наконец.

Шенвэль взял флейту. Карина растянулась на лежаке.

Чистая, пронзительная мелодия вплелась в песнь ветра и прибоя, создав суровую, завораживающую симфонию. Карина узнала прекрасную, полную страсти и горечи самопожертвования, балладу о Балеорне и Разрушительнице Пчеле. Параллель между историей двух великих магов и отношениями ведьмы и эльфа была очевидна. На глазах у Карины выступили слезы. Простая ночь любви перерастала в нечто большее, и ведьма ничего не могла с этим поделать. Карина, как и Балеорн в урочище Плача, понимала, что погибнет – но ей нестерпимо захотелось остаться с эльфом.

Шенвэль давно не встречал такого благодарного слушателя. Люди, которых он знал, из музыкальных инструментов предпочитали барабан и боевой рог. Вдохновленный, эльф стал играть еще лучше. Еще чище и нежнее, вкладывая в игру всю свою душу. Весь свой дар.

Потоки звуков омывали ведьму. В голове у нее окончательно прояснилось. Когда Шенвэль закончил, некоторое время оба молчали.

– Это прекрасно, – сказала Карина. – Но я не Разрушительница, а всего лишь боевая ведьма. Да и времена сейчас не те.

– Времена всегда одинаковые, – сказал Шенвэль.

– Я должна вернуться, – сказала ведьма тихо.

Эльф взглянул на ее ауру. Важным элементом чар, сдерживающих Карину, была мертвая сила. Женская Цин, которой владела создательница Эрустима. Под влиянием мужской Цин, силы Шенвэля, которая всегда приходила, когда эльф играл, чары жезла ненадолго рассеялись. Шенвэль знал, что должен отпустить ведьму, но при одной мысли об этом он ощутил почти физическую боль.

– К тому мужчине, который не удовлетворил тебя вчера? К барону Ревенскому? – спросил эльф.

– В замужестве, – вздохнула Карина. – Не это главное.

Как говорят в картах, хочется крыть, а нечем. И эльф не сдержался.

– Когда станешь богатой вдовой, приходи снова, – сказал он резко. – Но не торопись. За свои деньги и титул баронессы Владислав заслужил не меньше наслаждения, чем я получил сегодня бесплатно.

Карина вскочила и закатила эльфу такую затрещину, что в глазах у того весь мир утонул в красном мареве. Когда зрение вернулось к нему, Шенвэль поспешил в дом. Он успел как раз вовремя. Ведьма, уже в своей одежде, стояла на террасе, раскинув руки для вызова метлы. Шенвэль опустился перед ней на колени, Карина закусила губу и отвернулась. Эльф уткнулся лицом в ее бедра, обнял.

– Прости меня, – сказал он, и голос его через ткань звучал глухо. – Я сказал сгоряча, не подумав. Я не это имел в виду. Я хочу, чтобы осталась.

– Бесплатная раздача кончилась, – процедила Карина сквозь зубы. – А халявщиков я всегда терпеть не могла.

Эльф отступил. Карина вызвала метлу. Шенвэль отвернулся и смотрел на море, пока она не улетела. Только увидев в небе желто-коричневую фигурку на метле, двигавшуюся в сторону человеческой половины города, он повернулся лицом к дому.

– Я не халявщик. Я отдал тебе все, что имел, – сказал Шенвэль.

Хотя Шенвэль и не был родственником Лакгаэра, старейшина Нолдокора относился к нему совсем не как к «большой головной боли», как предполагал сам Верховный маг. Лакгаэр чувствовал себя, скорее, дедушкой, которому на память о погибших любимых детях остался непослушный внук. Лакгаэр решил навестить своего гостя, и, возможно, разделить с ним трапезу. Старый эльф спустился из верхней части дворца по узенькой лесенке, вырубленной прямо в скале. Шенвэль был на пляже. Верховный маг играл на флейте, сидя лицом к морю. Лакгаэр подошел к нему, остановился, не решаясь прервать игру, а потом нежная и жалобная мелодия захватила старого эльфа. Он мог догадаться о причинах грусти Шенвэля. Старый эльф страдал бессонницей, и обычно проводил ночи в своей библиотеке, перечитывая трактаты по магии. Разработки Лакгаэра в области телепортации, превратившего перемещения в пространстве из высокого искусства, доступного немногим, в обычный способ передвижения, которым мог воспользоваться даже слабый маг, высоко ценились в Фейре. Да и сейчас теоретические выкладки Лакгаэра, находившие на практике самое неожиданное применение, вызывали шумиху и споры среди волшебников. Главу Нолдокора Рабина постоянно звали в страну эльфов. Лакгаэр всегда шутливо отвечал на все подобные приглашения, что хочет умереть на родине. То есть там, где родился. В Рабине.

А сегодня ночью, выйдя из библиотеки размять затекшие от долгой неподвижности члены, Лакгаэр услышал на террасе женский голос, который пел на мандречи.

Лакгаэр поспешно ретировался под защиту фолиантов. Конечно, Шенвэль заслужил право на отдых, но мандреченка была крайне опасным капризом. Браки представителей разных разумных рас официально признавались только во время правления Морул Кера – сам дракон жил с человеческой женщиной. Сейчас любовь эльфа к мандреченке была откровенным вызовом, да что там – чистой воды безумием. Люди берегли своих женщин, так же, как и эльфы. «Но», думал Лакгаэр. – «Может быть, и мы, и они начали делать это слишком поздно. И главное, зачем лезть на рожон? Если тебе надоела Ваниэль, то в моем дворце уж нашлась бы гораздо более красивая, искусная, понимающая эльфка, если на то пошло». И все же старый эльф не мог не восхититься великолепной дерзостью Верховного мага.

Однако ночная гостья, к счастью, оказалась более благоразумной – или циничной – чем сам Шенвэль. Под вечер эльф из воздушного патруля связался с Лакгаэром и сообщил, что боевая ведьма движется от его дворца в сторону человеческого берега. Глава Нолдокора приказал пропустить ее.

И не чинить ей препятствий, если вдруг – в любое время суток – эта ведьма вздумает выполнить маневр в противоположном направлении.

Старый эльф тоже умел идти на риск. Законы людей всегда несовершенны и постоянно меняются, но законы любви – и это Лакгаэр знал по себе – остаются неизменными на протяжении веков. Верховному магу было пора найти себе пару. Утонченные, хрупкие эльфки не интересовали сына грозной Разрушительницы Пчелы. Почти. Ненаследная принцесса темных эльфов в изгнании, пожалуй, была единственной эльфкой, которая могла подойти Шенвэлю по характеру. Но если бы Ваниэль потребовала развода, Лакгаэр как глава эльфов Рабина должен был освободить красавицу от брачных уз. Муж Ваниэль, Аласситрон, пользовался большим влиянием в Нолдокоре, и Лакгаэр в этом случае оказался бы в очень щекотливом положении. Пока Ваниэль не заговаривала об этом. Ну, так ведь для нее Шенвэль был тем же, кем и для всего остального Рабина – подмастерьем столяра, магом второго уровня. На такого любовника даже самая самоотверженная возлюбленная не поменяет мужа – преуспевающего купца. Однако Лакгаэр не сомневался, что любая женщина, представься ей такая возможность, уйдет от купца к Верховному магу.

В ничуть не менее сложном положении Лакгаэр как глава эльфов Рабина очутился бы, если бы блюстителям чистоты человеческой расы стало вдруг известно, где эта боевая ведьма провела сегодняшнюю ночь. Но Лакгаэру уже стало известно покушении на Искандера и ранении Крона. Старый эльф полагал, что у любовников есть в запасе некоторое время, чтобы разобраться в своих отношениях.

Когда музыка стихла, старый эльф вздохнул, словно пробуждаясь ото сна.

– Ты прав, – сказал Шенвэль, не оборачиваясь. – Это опасная глупость, и больше ничего.

– Шенвэль… – пробормотал Лакгаэр. – Я и в мыслях не имел…

– Имел, имел.

Лакгаэр проклял свою забывчивость. Ведь говорили, что Верховный маг не то чтобы читает, а просто слышит мысли тех, кто находится с ним рядом. Как будто бы размышляющий кричит о них во весь голос.

– Ты, случайно, никогда не видел, как боевые ведьмы летают «на выверт»? – спросил Верховный маг.

Лакгаэр покачал головой.

– Видел, – сказал он. – Жуткое зрелище, скажу я тебе. Очень сложный маневр, и очень опасный.. Как правильно описать, я даже не знаю, не владею терминологией. Моряк бы сказал, наверное, что они идут галсами. Они летят задом наперед, полностью раскрыв хвост метлы. Когда приходится взлетать в нисходящем потоке воздуха или двигаться навстречу сильному ветру. А называется так потому, что ведьма оборачивается назад, чтобы видеть, куда летит.

Шенвэль усмехнулся.

– Не откажи в любезности поужинать со мной, – сказал он.

– С удовольствием, – сказал Лакгаэр и телепатически вызвал слуг, чтобы они сервировали в покоях гостя ужин на двоих.

Они стали подниматься по извилистой тропинке. Шенвэль остановился на террасе. Лакгаэр тактично ждал, когда Верховный маг сочтет возможным продолжить путь. Поджер, хотя и не был магом, сотворил самое настоящее чудо. Дворцовый лекарь пускал завистливые слюни каждый раз, когда перевязывал Шенвэля. Верховный маг согласился на предложение Лакгаэра прокачать свое тело чистой Чи. После процедуры Шенвэль начал ходить, но двигаться быстро он еще не мог. Особенные сложности у эльфа вызывал подъем.

– Есть два вида смелости, – сказал Шенвэль. – Одна – эта смелость командира, увлекающего свой отряд в атаку с громкими воплями. Там страх одного преодолевается подъемом всех. Как говорят мандречены, на миру и смерть красна. А другая смелость, тихая, смелость решений, встречается гораздо реже. Ведь решать приходится в одиночестве. Но, по-моему, как раз она и является истинной. И ты, мой милый Лакгаэр, как раз настоящий храбрец. Я это понял еще в тот раз, перед свержением Морул Кера, когда ты разрешил нам встречаться и жить в твоем дворце.

– А ты, как был неисправимым льстецом, так им и остался, – ответил Лакгаэр на это.

– Когда развалилась статя Хозяйки Четырех Стихий? – спросил Шенвэль, указывая на пустой пьедестал.

Так эльфы называли волшебницу, которая умела призывать Чи всех сил жизни – Огня, Воды, Земли и Воздуха. Подобный дар встречался очень редко, последняя эльфка с такими способностями родилась восемь веков назад. Матери Шенвэля повиновалась не только мертвая сила, но и Чи всех четырех стихий. Но эльфы Фейре отказались дать ей официальный титул, к которому полагалось приличное денежное содержание – в Разрушительнице не было ни капли эльфийской крови. Однако Лакгаэру для создания магической конфигурации было необходимо изображение именно Хозяйки Четырех Стихий, и он не стал мелочиться. Разрушительница Пчела дала свое согласие на изготовление артефакта и запечатлела в нем свое Чи. Пчела предупредила, что в тот день, когда она умрет, артефакт потеряет свою силу и разрушится.

Других изображений Разрушительницы Пчелы, насколько было известно Лакгаэру, не сохранилось. Старый эльф помнил, что Верховный маг перед свержением дракона частенько приходил на террасу просто посмотреть на статую – артефакт все еще работал, хотя к тому времени Пчеле должно было исполниться около трехсот лет. Люди столько не живут, но Ящер, судя по всему, продлил дни волшебницы, так много сделавшей для владыки Подземного мира. Очевидно, Шенвэль и сейчас надеялся, что мать его еще жива.

Но пустой цоколь сообщил ему об обратном.

– Артефакт треснул и раскололся как раз в ту ночь, когда вы захватили замок Морул Кера, – сказал Лакгаэр мягко. – Я приказал убрать обломки. А ваять новый, как ты сам знаешь, не с кого.

Эльфы вошли в покои. Шенвэль опустился в глубокое кресло, обитое голубым бархатом, и откупорил бутылку вина. Лакгаэр сел напротив него. Шенвэль наполнил бокал хозяина дома. Пока первый голод не был утолен, и хозяин, и гость молчали. На закуску Шенвэль наложил себе в тарелку мидий и аккуратно вскрыл все раковины при помощи вилки и ножа. Лакгаэр взял себе салата и протянул руку к бокалу.

– Ты понял, о чем я играл, а я ведь не пел, – сказал Шенвэль и взял с подноса аккуратно надрезанный лимон. – Ты воспринимаешь мертвую силу, хотя не владеешь ею. Кто коснулся тебя своим Цин?

Лакгаэр вздрогнул и расплескал вино. Шенвэль опустил глаза на гору устриц в своей тарелке.

– Это… – сказал Верховный маг.

– Нет, – сказал Лакгаэр, поставив бокал на стол. – Это не Разрушительница Пчела. Твоя мать воевала на Западе, а не на Юге. За что я очень благодарен судьбе.

Шенвэль выжал лимон в устрицы и вопросительно посмотрел на Лакгаэра. Старый эльф мучительно улыбнулся и глубоко вздохнул, словно ныряльщик перед прыжком в воду.

– Я помню, как воспринял начало бунта Разрушителей, – сказал Лакгаэр. – Люди повсюду кричали, что эльфы нарушают равновесие между силами Жизни и Смерти, Порядка и Хаоса. Или, как они называли эти силы – Прави и Нави. Я думал, что отлично понимаю истинную причину зависти расы, где средней срок жизни составлял жалкие шестьдесят лет, к народу, где мужчина начинал считаться старым после шестисот. Тогда я не знал о Чистильщиках, уничтожавших целые деревни «лишних» людей. Если бы не эти подонки, мы бы и сейчас правили людьми…

Шенвэль кивнул. Его эта старая история касалась самым непосредственным образом.

За восемь лет до бунта Детей Волоса отряд Чистильщиков стер с лица земли ничем не примечательную деревушку на краю Гниловранской трясины. Единственная, кто тогда выжил, была одиннадцатилетняя девочка. Она каким-то чудом добралась до капища, спрятанного на болоте, забрела в храм Моготы и заснула там. А когда утром жрецы обнаружили ее, на руке девочки был след ладони богини.

А в руке девочка сжимала хрустальную иглу из ожерелья идола.

Девочка стала камешком, который стронул лавину. Она первая научилась управлять своим Цин. Остальных детей жрецы Ящера научили призывать мертвую силу через эти хрустальные иглы, Пальцы Судьбы.

Деревня, оставшаяся только на картах, называлась Малые Пасеки. Девочка взяла себе имя Пчела. Титул «Разрушительница» прибавился к ее имени гораздо позже.

– Какая злая ирония судьбы, что теперь этот упырь Крон дал своему подразделению такое же название! – продолжал старый эльф. – Воистину, история учит нас только тому, что на ее опыте никто не учится… Я попал в воспитательный лагерь при том же капище, в который Морул Кер отправил и тебя. В Гниловран. Но я бежал и стал Мстителем.

– Так вот почему Гниловран укутали защитными чарами! – воскликнул Шенвэль. Он уже разделался со своими мидиями и с сомнением поглядывал на салат, который Лакгаэр наложил себе. – Ты знаешь, что до сих пор никто, кто покидает Гниловран, не может вернуться туда? Ты обрек многих ни в чем не повинных эльфов на страшную гибель в болотах, Лакгаэр. Я сам видел тех, кто бродил по лесу рядом с лагерем, не видя его. Беглецов даже не преследовали. Из Гниловранской трясины почти невозможно выбраться без проводника… Они гибли от голода и лихорадки на наших глазах, а мы ничем не могли им помочь.

– Я разыскивал эти проклятые капища и предавал их огню и мечу, – продолжил рассказ Лакгаэр. – Это я уничтожил Черногорское и Нижневолынское капища Моготы. А также капище Ящера в Запретном Лесу. Но моей мечтой было найти и уничтожить центральное капище, рассадник всей этой заразы. Я узнал, что если идол Моготы будет разрушен, то и Иглы Врага потеряют свою силу. А без них Разрушители станут что волки без зубов. Только твоя мать ни в чем не нуждалась, чтобы призвать мертвую силу, но один в поле не воин…

– На самом деле, – заметил Шенвэль. – Название артефактов – это образец неточного перевода. Моргот здесь ни при чем; просто мы, эльфы, всегда слабо разбирались в богах мандречен. Артефакты называются «Пальцы Судьбы», то есть «пальцы Моготы».

– А ведь и верно, – задумчиво сказал Лакгаэр. – Так вот, я узнал, что это место называют капищем Третьего Лика. Оно было спрятано надежно. Трое волхвов умерли в моих руках, прежде чем я выяснил путь. Капище Третьего Лика находится в самом сердце Гниловранской трясины. Взрослому мужчине, в доспехах не пройти той дорогой. Но я был истощен пребыванием в лагере. Болотные тропки выдержали меня. Я попал туда незадолго до полуночи. Это оказалось совместным капищем Моготы и ее супруга Ящера.

– Лакгаэр, – сказал Шенвэль задумчиво. – Если это было капище двух богов, то и жертвенник там был не двойной, случайно? Как математический знак «бесконечность»? Или как экенская восьмерка?

– Да, – сказал Лакгаэр озадаченно. – Откуда ты знаешь?

– Я просто спросил, – уклончиво пробормотал гость. – А ты не помнишь, что было написано на идоле Ящера? Какие имена?

– Помню, как же, – ответил старый эльф. – Видимо, это был старейший идол Ящера. И мандречь с тех пор изменилась, но не настолько, чтобы я не смог прочесть. Первое имя, вырезанное на каменном столбе, звучало двояко – «Тот, кто порожден Хаосом» или «Тот, кто порождает Хаос». В мандречи ведь пассивный или активный залог существительного можно определить только по глагольному окончанию в конце фразы. А каково будет значение двух слов, вырванных изо всех грамматических конструкций? Со вторым именем было проще. «Защитник Навы». Нави, то есть.

Шенвэль покачал головой.

– Навь и Нава – это две большие разницы, – сказал он. – Но ты ведь не уничтожил это капище?

– Ты и сейчас просто спросил? – с интересом осведомился Лакгаэр. – Или ты все-таки знаешь?

– На этот раз – знаю, – усмехнулся Шенвэль. – Но что же было дальше?

– Я ударил идола топором, – сказал Лакгаэр. – Нижнее слово, которое, по твоему утверждению, означает вовсе силы Хаоса, скололось. Больше я ничего не успел сделать. Я слишком долго добирался до места и слишком задержался, ненависть ослепила меня. В полночь дух бога сошел в своего идола.

– Ты говоришь, что тебя коснулся мертвой силой сам Ящер? – переспросил потрясенный Шенвэль.

– Ящер не только коснулся меня, – сказал Лакгаэр. – Бог отобрал у меня секиру, схватил меня за ногу и хотел убить, но я заговорил с ним. И он мне ответил.

Шенвэль слушал его, затаив дыхание. Боги людей редко разговаривали даже со своими подопечными. А до эльфов, насколько было известно Шенвэлю, вообще никогда не снисходили.

– И тогда я понял, что ошибался, – продолжал Лакгаэр. – Смысл бунта был не только в зависти расы, недолговечной, как мотыльки, к расе мудрой и древней, как я считал. Мы отказались вернуться в Валинор после падения Мелькора.

Шенвэль налил себе и Лакгаэру еще вина. Старый эльф благосклонно кивнул.

– Ты знаешь, я иногда думаю – что было бы, если бы Селебримор не раскусил Саурона и создал те кольца? – сказал Лакгаэр, берясь за бокал. Шенвэль был давно знаком с главой Нолдокора и знал, что старый эльф любит делать такие лирические отступления. Но торопиться им было некуда.

– Это принесло бы нам много несчастий, конечно, – продолжал Лакгаэр. – Но ведь тогда Аулэ остался бы жив. После Дня Наказания за Слепоту Разума, когда погиб Аулэ, исчезли все достижения научной мысли, лишь в летописях темных эльфов остались описания тех удивительных машин… Свет, горящий в домах сам по себе – разве это не прекрасно?

Шенвэль сделал большой глоток и поставил бокал на стол.

– Читал я те летописи, – сказал он. – Один мой знакомый даже пытался создать по описанию прототип механической повозки, ездившей на масле. Да, на улицах не было бы лошадиного навоза, но воняло бы еще хуже. Да и свет горел в домах не сам по себе. Ты никогда не слышал о месте, которое серые эльфы называют Ильмост, а темные – Квалмэнэн?

– Нет, – сказал Лакгаэр заинтригованно.

– Свет приходил в дома через стальную паутину, а вырабатывала его огромная машина, – сказал Шенвэль. – Нечто вроде железного барабана, который крутила вода. Для того, чтобы обеспечить необходимый напор, предки темных эльфов затопили долину размером с Кулу. Но постепенно крутящиеся детали износились, а новые достать было негде. Да и после гибели Аулэ некому было изготовить их. Пользоваться этой машиной стало опасно. Тогдашний король темных эльфов приходился родным братом главному смотрителю этой машины. Король уговорил брата остановить машину и спустить воду. И тогда на дне обнаружились постройки. Города и селения… Я бывал там. Темные эльфы сохранили мертвые города с помощью магии. Это жуткое зрелище, особенно храмы. Статуи неизвестных богов, изъеденные рыбами и облепленные ракушками. Очень поучительно.

– Хотелось бы все-таки узнать принцип действия той машины, – сказал Лакгаэр. В глазах старого эльфа вспыхнул тот огонек, который хорошо знаком всем родственникам естествоиспытателей. – Вода крутила стальной барабан, ты говоришь?

– А мне интересно, – сказал Шенвэль жестко. – Затопили ту местность вместе с жителями или все-таки без них… Если бы мы пошли по пути развития технологий, ничего не изменилось бы, поверь мне, Лакгаэр. И было бы даже хуже. Ты ведь знаешь, что если маг причиняет много Зла, власть над Чи постепенно уходит от него. А тот свет горел для всех и всегда. Достаточно было лишь повернуть ручку на стене…

– Мне не приходило в голову взглянуть на вопрос с этой точки зрения. Возможно, ты прав, – согласился старый эльф. – Так вот, теперь после смерти эльфы, как и люди, спускаются в палаты Ящера. Такова была плата за самостоятельность, которую мы предпочли бесконечной жизни в чертогах валаров. Но Ящер требовал последовательности в поступках. Хотя, что я тебе рассказываю, тебе, наверное, это все известно.

Шенвэль отрицательно покачал головой.

– Мать не любила рассказывать ни об идеологии Детей Волоса, ни о своем участии в бунте. Так что продолжай, мне очень интересно.

– Мы практически бессмертны, и это создало дисбаланс между силами Смерти и Жизни. Многие старые эльфы внутренне были давно уже мертвы. И Разрушители, убивавшие каждого эльфа старше пятисот лет, и всех эльфок, которые не могли уже рожать, в конечном итоге способствовали тому, что кровь в жилах нашего народа стала горячее и зажурчала быстрее. Воспитательные лагеря были одним из тестов на волю к жизни. А потом Ящер метнул меня через весь лес, сказав, что это будет последней проверкой моего желания жить. Меня нашла банда Чистильщиков. Они двигались к Пламенной. Но до станицы они уже не дошли. Чистильщики отвезли меня в Рабин. Я выжил. Три года после этого я не мог ходить. Пришлось заняться разработками в области телепортации.

– Вот это история, – сказал Шенвэль.

– Может быть, ты расскажешь мне свою? – спросил Лакгаэр. – Ты первый эльф, владеющий мертвой силой, но не последний, думается мне.

– Это вряд ли, – сказал Шенвэль. – Видишь ли, способность управлять Чи – это врожденная, генетическая способность организма. Что же касается мертвой силы, то способность привнесенная, искусственная. Дар Ящера избранным.

– Но тебе же она передалась по наследству! – возразил Лакгаэр. – Твоя мать…

Шенвэль покачал головой.

– Это очень долго объяснять. Коротко говоря, способность управлять мертвой силой может передаться по наследству только в том случае, если: один из родителей будет тем самым избранным; артефакт, при помощи которого избранный призывает мертвую силу, будет находиться на теле второго родителя в момент зачатия. Это весьма сложное условие. Я не говорю, что это невозможно, но вряд ли все необходимые события совпадут еще когда-нибудь. После войны все Разрушители вернули Пальцы Судьбы в то самое капище, которое ты не смог уничтожить.

– В этом мире повторяется все, – сказал Лакгаэр. – Но если ты не хочешь говорить – ладно.

Шенвэль вздохнул.

– Зови слугу, – сказал он. – Пусть принесут письменные принадлежности. Мне нечем расплатиться с тобой за гостеприимство и за все те неприятности, что я тебе причинил, кроме знания, которого ты так жаждешь…

Лакгаэр позвонил в серебряный колокольчик. Явились слуги, убрали со стола остатки трапезы, принесли письменные принадлежности и десерт – кувшин шербета, фруктовый салат для старого эльфа и чашу с мороженым для Шенвэля.

Удобную бухту на восточной стороне Круки завалило обломками камней, и Марфору пришлось пристать на западной части острова. Сегодня была его очередь дежурить в водном патруле. По правилам, патрульная лодка должна была постоянно находиться рядом с бакенами, делившими залив Рабина на эльфийскую и человеческую акваторию, но Марфор не утерпел. Эльфу очень хотелось увидеть своими глазами, что произошло с островом. Да и дежурство являлось чистой воды формальностью. Марфор работал в патруле все двенадцать лет, прошедшие после установления границ, и за это время ни одна лодка с человеческой стороны и близко не подошла к бакенам.

Эльфу с большим трудом удалось взобраться на верхушку Круки, где еще неделю назад весело шумел лес. Сейчас там не осталось даже земли, на которой стояли деревья. Удар обнажил скальные породы, из которых был сложен остров. Эльфу казалось, что он прогуливается по поверхности Ифиль, настолько странным и нереальным был окружающий его пейзаж. Черный, в прожилках, кварц соседствовал с серыми известняками. Марфор дошел до узкой полосы алого гранита, казавшегося языком в черной пасти оборотня, и остановился в задумчивости. Сочетание выглядело слишком красивым, чтобы быть естественного происхождения. У Марфора появилось подозрение, что Крука создана магами древности для каких-то своих целей. Эльф двинулся дальше, добрался до глубокой трещины, расколовшей остров почти ровно напополам, и остановился. Марфор толкнул ногой камешек, лежавший на краю пропасти, чтобы по звуку определить ее глубину. Ждать пришлось долго. Крука, похоже, был расколот почти до самого основания. Марфор в который раз порадовался, что на острове никто не жил.

Эльф рассеянно посмотрел на противоположный берег залива. Набережную Зеленого мыса, разгромленную волной в ночь разрушения замка, уже привели в порядок, и сейчас по ней гуляли празднично одетые люди. Сегодня мандречены отмечали день летнего солнцеворота, Купайлу, как они называли этот праздник. У эльфов сегодня вечером тоже должно было пройти торжество в честь Мидаёте.

Марфор растянулся на теплом камне. Эльф лежал, глядел в синюю высоту неба и бездумно следил за полетом чаек.

Но в сторону бакенов, деливших акваторию Рабина на человеческую и эльфийскую, иногда все же поглядывал.

– Вы с Буровеем обследовали меня в детстве на предмет магических способностей и ничего не обнаружили, – сказал Шенвэль, разминая мороженое ложечкой. – Вы сошлись во мнениях, сказав, что если мне и суждено стать магом, то не выше второго класса.

– Но Буровей еще тогда заметил, что это все очень странно, – заметил Лакгаэр, поливая салат сладким соусом. – Полукровки по силе дара обычно превосходят своих родителей, и ты должен был стать могучим магом. Подавление способности к управлению Чи как раз и может быть признаком врожденного владения Цин, предположил тогда Разрушитель – и оказался прав.

– Так вот, я долго не догадывался о своей власти над мертвой силой, – сказал Шенвэль. – Но я все время слышал музыку, мрачную и пленительную. Меня отдали в Линдалмар, я делал успехи, да и мои магические способности стали расцветать с каждым часом. Буровей почти угадал. Способность к управлению Чи развивается только вместе с умением управлять Цин – ведь эти каналы симметричны. С помощью музыки я овладел своим Цин. Тогда еще мир вокруг не рассыпался пеплом, когда я играл, но я смог защититься на третий магический класс. Я думал, что слышу Музыку Мелькора…

– Музыку Мелькора? – переспросил старый эльф, откладывая вилку и хватаясь за перо.

– Старая байка школяров Линдалмара, – махнул рукой Шенвэль. – Музыка Айнуров, как известно, уже сыграна и услышать ее невозможно. Ею является весь окружающий мир. Но та партия, что исполнил Мелькор в хоре валаров – это не только все тяготы и беды существующего мира, говорится в той байке. Музыку Мелькора можно услышать и по сей день. Мелодия эта болезненна и прекрасна; она выпивает жизнь того, кто ее слышит. Мне эту историю Боян рассказал, и от него при этом несло вареными мухоморами.