Текст книги "Мамочка из 21-го бокса. Победитель в номинации «Молодая проза России»"

***

Хрупкие снежинки кружились в танце и переливались в лучах радужного солнца. Падая перинкой на тропинку, проложенную местными ребятишками с самого утра, они мягко прятались в маленьких следах. Небольшими ладошками я ловила снежинки, а они быстро таяли на моих руках. «Здорово, да?» – спросила меня Ольга. «Конечно! Это тебе не в душном городе, где повсюду лежит чёрный снег, соль и больше ничего, – ответила я.– Здесь всё настолько первозданно, будто ничего не тронуто человеком». В моём кармане послышался короткий сигнал: «О, связь, кажись, появилась!» «Ага, тут всегда берёт. На этот пригорок у нас многие звонить ходят», – пояснила мне Оля. На дисплее мобильника высветилась куча непринятых вызовов и сообщений. Радости моей не было предела – неужели в этом Богом забытом уголке я смогу услышать родной голос?!

«Юлька, мама, Танька, А.Н…» – просматривала я список непринятых. Капли, оставшиеся от растаявших на дисплее снежинок, сползали вниз, а моё сердце билось от радости все сильнее и сильнее. Две маленькие палочки в левом уголке дисплея говорили о том, что связь все-таки есть. «Алё, мама! Алё!» – кричала я взволнованно в трубку. «Машенька, ты? Алё! Ничего не слышно», – отзывалось оттуда. Стараясь нащупать ту заветную точечку, из которой смогу услышать родных, я ходила взад и вперед по небольшому пригорку. «Алё! Ма-ша… Ты когда домой приедешь? Хватит там гостить! Что за надобность? Будто и дома своего нет? – отчетливо раздалось в мобильнике. – До тебя не дозвониться, не связаться! Что там – хорошо слишком, что матери не звонишь?» Буря эмоций в то время кипела во мне. Я не могла рассказать маме, что именно здесь происходит и молчать тоже не могла, дыхание спёрло и ком подкатил к горлу – я заплакала. Она же, услышав мои всхлипывания, стала уговаривать успокоиться: «Доченька, хватит. Что с тобой? Я сама сейчас заплачу. Так – решено: если ты сегодня не выезжаешь, то завтра туда за вами приеду я! Я тебя в обиду еще никому не давала и никогда не дам!»

Ольга, завидев, что я рыдаю навзрыд, обняла меня за плечи. Мы стояли на том самом пригорке, обнявшись, а вокруг нас кружился, будто тысячи маленьких белых бабочек, мягкий снег. Маленькими ладошками я обтерла слезы и промямлила слипшимися губами: «Всё. Хватит. Погостила. Пора и честь знать!» Ольга расстроенно посмотрела на меня: «Неужели уедешь?» «Уеду!» – ответила я.

Взяв меня под руку, она положила свою голову ко мне на плечо, и, хотя я была ее пониже и ей, наверняка, было неудобно, мы шли так до самой узкоколейки.

Железнодорожные линии растянулись и вширь, и вглубь посёлка. Казалось, что они были повсюду. Поговаривали, что строили их ещё когда-то немцы, а нашим уж они достались по наследству. Во времена послевоенные они, конечно, были уникальными. Сейчас же все проржавели, изогнулись и попадали. Ездить по ним было опасно. Тем не менее у многих жителей были свои личные пионерки. Ну, дрезины такие. Чтобы всем удобно было на такой пионерке сидеть, ехать на ней надо было максимум вчетвером. Тут же, на поселке, с этими нормами никто не считается – по восемь человек да по одиннадцать, бывает, ездят. Все друг на дружке сидят, но едут. Сколько аварий из-за этого бывало! А самое интересное, когда еще навстречу друг другу эти пионерки едут – о рейсах ведь заранее никто не договаривается – откуда знаешь, кто куда собрался и в какое время… Вот и получается: мчатся эти пионерки на полных парах, да и схлеснутся. С рельсов улетят – ищи их потом. Сколько инвалидами потом стало после таких поездочек. А те ребятишки, что помоложе, начинают соревноваться в своем удальстве, да еще на пьяну голову, буйную. Там уж и до погибели недалеко. Но такое не только с пьяными случалось-то. По деревне одна сказка ходит. Говорят, правдивая…

На дворе погода была примерно такая же тогда: вроде, и растаяло все, но тут же и новый снег метёт. Бывает такое – путается природа. В это время ещё и тепловозы не отменили, но уже и первые пионерки появляются на железнодорожных путях. Люське Стёпиной срочно что-то понадобилось в селе побывать, по какой причине, уже никто не вспомнит, но, что дело не терпело никаких отлагательств, было ясно всем. Иначе, кто поехал бы один в такую погоду на дрезине? Людка же баба была боевая. Села на свою пионерку, да и покатила. Рельсы скользкие, кривые, стыки все переломанные. Вот и слетела пионерка на одном из таких стыков с рельсов-то. А тут тепловоз на полном ходу! Снег тогда валом валил, видимость худющая – вот он её, родимую, и не заметил-то. Людку потом по кусочкам собирали. Но сказка-то не в этом. А в том, что, коли припозднится кто в дорогу, да поедет в сумерках уже, выходит эта Люська на то место, белая вся… и стоит там. Ежели увидит кто её, до дому без аварии не доедет. Мол, Люська мстит все. Бабе-то и сорока лет не было. Жить бы, да и жить бы ещё…

Солнечный свет, играющий падающими с неба снежинками, сменился сумрачными тенями. «Как быстро погода поменялась, да?» – спрашивала меня Ольга, прижимаясь ближе к моей руке. «Да… Погода, она такая. Делает, что ей заблагорассудится», – отвечала я размеренным голосом, а сама оглядывала округу. Деревья, которые ограждали весь поселок, кивали своими головами и стояли настолько близко друг к другу, что лес казался совсем непроходимым и тёмным. «Что-то мне здесь не нравится… Пошли обратно. Скоро уж Варька проснется – она теперь взрослая у нас, меньше спать стала», – пробубнила я.

Мы развернулись и пошли обратно. В некоторых местах снег превратился в кашу, где-то вообще была сплошная вода, но все-таки следы, остававшиеся после наших ног, не расползались в стороны, а держались еще продолжительное время. Шаг за шагом мы с Ольгой шли домой. Но в одно мгновение остановились, как вкопанные, – в доме деда Савватия мерцал свет. Нет, это не лампочка. Будто пламя свечи мелькающее. Из трубы брусчатого дома струился дымок. «Там что – поселился кто-то?» – посмотрела я на Ольгу. «Да так-то не должен…» – послышалось мне в ответ. Не сговариваясь, мы направились в сторону избы. Непроизвольно взяв друг друга за руки, мы шли на мерцающий свет. «Ольга, а кто в доме-то? Глянь, следов нет! Будто и не заходил туда никто: ни ямки, ни проталинки. Святой дух что ли печь там топит?» – смеясь, спрашивала я, а у самой по спине пробегал холодок. Мы встретились с Ольгой глазами и повернули назад. Дикий рёв раздался со стороны сараек этого дома. Я уже не помню, как мы оказались на своей дороге. Помню только, как сверкали Ольгины пятки, когда она неслась впереди меня. «Не поверят же!» – пытаясь отдышаться, останавливаясь, говорила она. «Не поверят», – утвердительно кивала я.

– Вот кто это: зверь ли, человек? Или человек со зверем? – спрашивала она.

– А давай проверим, – предложила я.

– Как?

– Нужно проследить. Давай позовем твоего Кирюху с Лёхой. Нам ведь никто по-любому не поверит, ну, кроме них, конечно.

Долго упрашивать Ольгу не пришлось.

– Сейчас я им кину пару смс-ок, пусть сюда придут. Тем более живут недалеко… – доставая из кармана мобильник, сказала Оля.

Не прошло и пятнадцати минут, как ребята были уже на месте. «Кого будем поджидать?» – спросили парнишки. «Нужно узнать, кто тут живёт. Кто придёт, тот и ладно», – ответила я. Недолго думая, мы заняли свои позиции. Ольга пошла за мной. Сидя за одним из еще не растаявших сугробов, мы наблюдали за домом. Территория просматривалась хорошо, правда, смотреть было не за чем – пустота, тишина. Даже собаки не бегали. Лёха с Кирюхой подошли ближе – они стояли за сараем, который находился недалеко от самого дома. Смеркалось. Лес начинал гудеть, как он это делает только по тёмным вечерам. Ветер завывал и носился по всей округе. Капельки пота, выступившие на переносице и под глазами, быстро высохли и холодили лицо. Мы сидели не пошелохнувшись. Вдруг в боку что-то кольнуло – это Ольга ткнула меня локтем. «Смотри», – прошептала она, и указала пальцем в лес. Какое-то существо двигалось нам навстречу. Что это такое, было не разглядеть. Так как снег не прекращал падать, да и происходило это у самого леса, а мы сидели поодаль от него. Кирюха с Лёхой переметнулись к нам: «Девки, это не зверь! Не зверь, – перебивая друг друга, говорили они. – Мы по задворкам ближе подбежали – там мужик в шубе мохнатой задом сюда идёт!» «Как так – задом?» – переспросили мы. «А так – задом идёт, а не передом! Да лапами еловыми следы свои заметает!»

– Что делать будем? – заглядывали мне в глаза ребята.

– Подождём, – решила я.

За нашим сугробом становилось тесно. Мы жались друг к другу и находились в ожидании. «Наконец-то сейчас узнаем, кто там бродит», – прошептал Кирюха. Существо двигалось на нас, совершая ритмичные движения бедрами из стороны в сторону – было видно, как оно кидало еловые ветки слева направо. «О, как заметает – трудится! Думает, наверно, что все уж в это время по домам сидят, да в такую погоду на улицу-то и не сунутся. А нет – вот они, мы», – рассуждал Кирилл.

Существо же двигалось все быстрее и вскоре поравнялось с домом. Было понятно, что никакой это не зверь и не чудище, а довольно высокий, худощавый мужик. Зашедши на крыльцо, он выпрямился и быстро шмыгнул в дверь. «Странно, почему от этих ёлок его нигде даже и иголок не осыпалось? Что он делает-то такое с ними? Глянь-ка, Лёха, ведь ни одной не валяется. И следов не оставил: как так-то?» – не переставал удивляться Кирилл. «Ну а как вы хотели, если человек хочет, чтоб его не нашли, он для этого еще и не то сделает. Хотя… Если он тут появился… и топит печь у всех на виду… Может, ему надоело скрываться», – предположила я.

– Всё-таки, если это делает тот самый Федька, мы все равно этого не поймем, – говорила Оля.

– Это ещё почему? – возразил ей Кирилл.

– А ты его видел когда-нибудь? Федьку-то этого?

– М-м-м… Нет, – промямлил Кирилл.

– Ну и вот! И мы не видели! – отрезала Ольга.

– А как тогда делу быть? – вступила я в разговор.– Если ни один из нас его не видел?.. Нужно найти того, кто сможет его узнать! Только вот кто…

***

Всей командой мы пошли к Ийкиному дому. Калитка у забора болталась из стороны в сторону, замка на дверях не было. Мы вошли. В доме было темно и смрадно – как обычно воняло тройным одеколоном. В одной комнате спал пьяный Колян, в другой – прислонившись к печке, сидела окосевшая от выпитого тётя Ия.

– Тёть Ия, дело есть! – сказал Лёшка.

– Дело? – приоткрыв опухшие глаза, переспросила она.

– Да, дело.

– А какое?

– Ты знаешь, что Вадька Жданов купил фанфуриков целую коробку и спрятал её в доме деда Савватия, – соврал ей Кирюха.

Я округлила глаза от неожиданности его придумки. Тот кивнул мне головой, мол, все нормально. Ийка вспрыгнула с места и выпалила: «Погоди! Я сейчас мигом оденусь! Без меня не ходить!»

Мы переглядывались друг с другом и ждали, что же будет дальше. Она запрыгнула в валенки и натянула на себя какую-то тужурку: «Пошли!»

«Куда – пошли? – спросила я.– На дворе тяпушка такая, а Вы вон валенки напялили!» Та посмотрела в окно и, передёрнув носом, скинула с ног катаники, после чего достала резиновые сапоги. Было видно, что её так и подмывает скорее побежать. Из дома она выходила первой. Мы шли гуськом. Шлёпая по лужам, тётя Ия ступала напролом. Вот миновали дом Надежды Лазаревой, затем мелькнула хибарка Мартына Лациса… И вот он – дом деда Савватия. «Темно там как…» – сказала Ийка и, открыв калитку, прошла во двор. «Давно фанфурики-то привез? А? Не скажете?» – допытывалась она у Лёхи с Кирюхой. «Да и где спрятал?» – рассуждала она вслух. «Где-где? Вон, у Лёхи спросите, он видел!» – ответил Кирюха, указывая пальцем на друга. «Я? – удивился Лёха и сразу осёкся, – Ах, да! Точно – я! Было это еще вчера…»

«Как вчера? – встрепенулась Ийка.– Так что ж вы раньше-то молчали? Их уж там, поди-ка, и нет уже вовсе!» В недоумении она рванула вперед, но тут же остановилась и оглянулась на нас: «А где спрятал-то?» «Так в доме», – чуть не шепотом проговорил Лёшка. Не говоря ни слова она, перескакивая через ступеньки, вбежала в дом. Мы отправились следом за ней.

В комнатах пахло дымом и было угарно. «Рано печки, наверно, вскрыл», – шептались между собой ребята. «Кто? – услышала их тётя Ия. – Вадька что ли? Не уж-то он сюда печи ходит топить?!» «Да нет, не Вадька это…» – отвечали мы ей. Она недоверчиво посмотрела на меня: «А кто тогда?» Я сделала вид, что не слышу её и хотела пройти в другую комнату, как оттуда послышался какой-то шорох… Я выпучила глаза и толкнула Ольгу в бок. Она посмотрела на меня, и в её глазах я прочитала страх.

– Что – там кто-то есть? – спрашивала она меня.

– Похоже на то…

Вдруг в мои глаза кто-то направил яркий луч света. «Что ж я сразу не догадалась – у меня же в этой куртке фонарь лежит», – послышался Ийкин голос. Я выставила руку вперед и попросила убрать луч с моего лица, как Ийка вскрикнула: «Кто там?» Она вытянулась, как струна, и смотрела в одну точку. Фонарик выпал из её рук и откатился в сторону. Лёшка прыгнул за ним и посветил в то место, куда был устремлён Ийкин взгляд – там никого не было. «Пусто», – громко сказал Лёха. «Нет, не пусто! Ничего не пусто! Я же еще трезвая и понимаю, что вижу – там точно кто-то есть!» – уверяла она нас. Мы стояли в небольшом коридорчике и не решались войти. В последний раз, когда мы были в этой комнате, там повсюду были разбросаны фотографии, и валялась пара вещичек, то есть прятаться было абсолютно негде.

Маленькая, ссутуленная Ийка в обдрипанной куртяшке медленными шагами входила в комнату. Свет от фонаря иногда скользил по её сморщенной старой физиономии, и было видно, что волосы её выбились из-под платка, а на лбу выступила испарина. «Июшка, неужели это ты, моя девочка?» – раздался мужской голос с хрипотцой. Она вздрогнула, а мы напугались не меньше её. «Иди сюда, не бойся», – продолжал мужской голос. Та стояла, как вкопанная. «Ну что же ты? – с надеждой спрашивал он её снова, – Подойди же ко мне». Мы смотрели за происходящим и перетыкивались с ребятами. «Это Федька?» – перешёптывались мальчишки. В это время высокий, худощавый, но жилистый мужик вышел на свет. Он был стар и сед, но его чёрные глаза сияли, как два весёлых огонька. Лохматый, в потрепанной одежонке, с цигаркою в зубах, он возвышался над нами. «Фёдор? Ты?» – еле сдерживая дух, произнесла тётя Ия. «Я, милая, я», – низким голосом ответил тот. Они смотрели друг на друга с полминуты, после чего долго стояли, обнявшись, и просто молчали.

Но стоять в тишине получилось недолго. Кирюха вляпался в какую-то густую массу, на которую наткнулся случайно. Запнувшись, он решил удержаться за таз, не смог сориентироваться в темноте и угодил в самую его середину. «Фу-у», – вырвалось из его уст. Мы обернулись на звук. Федька бросил Ийку и ринулся к тазу. «Так, осторожней, вынимай скорее руки, а то потом вообще не отмоешь», – говорил он мальцу. «А чо это такое-то?» – пытаясь снять с кожи образовавшуюся пленку, спрашивал Кирилл. «Что-что, – сиплым голосом проговорил седовласый мужчина, – раствор специальный для ёлки. Мой отец меня ещё в детстве научил его готовить, чтоб ёлка не осыпалась…» Мы переглянулись. «Канистру тащи с кухни», – скомандовал он Лёхе. Тот мигом вернулся и, откупорив крышку, стал поливать руки друга. «Ну вот, теперь водой ополосни и довольно с тебя», – дополнил Фёдор.

«Федюшка, а ты где был-то все это время?» – спросила его Ия, когда отошла от шока.

Они сидели на полу в кухне, а мы за тонкой дэвэпэшной стенкой разбирали в соседней комнате старые фотки. Тихий разговор, который происходил между бывшими влюбленными так и интриговал нас. Мы прислушивались…

– Ну как где… Ия… Да где только не был. После того случая в библиотеке много пришлось пережить. Анна-то моя же, ох, что тогда устроила мне. Крику-то! Крику-то было! И кричала, и проклинала. Сказала, если в эту же минуту из дома не уйду, со свету сживет. Ты же помнишь, что она магией своей всё занималась. Да к черту и магию эту! Она ведь, что удумала: позору, говорит, теперь из-за тебя, кобеля, в деревне не обраться, на люди не показаться… Спутался, видите ли, с библиотекаршей… А она-то! Хороша же! Маленькая да удаленькая, видите ли! Вот что, Федя: ты или уматывай, или Ийку я твою порешу. Так все поверну, что никто и во всю жизнь на меня не подумает, а ты сидеть будешь. Я в чём был, в том и ушёл. Дверь за мной захлопывалась, а вслед проклятия её летели. А я с того времени так нормально и не жил. Не знаю, то ли Анна постаралась, то ццли сам неудачник такой по жизни… Уехал в другую деревню жить, все в лесу работал. Потом там лесхоз распался, работать и вовсе стало негде. Запил я. Да так сильно, что и полдома, которые, было, нажил в одно время, пропил. Нечего сказать – упал ниже плинтуса. А как понял все, что натворил, поздно было: жить негде, работать тоже, из товарищей одни опойки. Да и душа… С ней же ничего не поделаешь… Не возьмёшь, не постираешь, пятна не выведешь. Душа терзалась и рвалась. А как сюда тянуло… Эх! Ну и решил грешным делом опять в эту сторону податься. А куда? Тут увидят, жизни не дадут. Да и с Нюркой уговор был, что сюда и ногой не ступлю. Стал я жить сначала неподалеку – деревня тут в нескольких километрах есть. Три дома. Знаешь, как малый хуторок. Место обездоленное, но краси-ивое… Выбрал я себе один из домов. Ставни раскрыл, все намыл, печь натопил. Живи – не хочу! Только света нет. Вот зрение-то и стало падать. На один глаз почти не вижу – не смотри, что и глаза большие… Я ж тебя-то тут только по голосу и узнал. Не изменился он… По-прежнему звонкий да таратористый! Как вспомню, что было, сердце кровью обливается. Знал, что и замуж ты за Кольку вышла… По мужикам все узнавал-то… Погоревал-погоревал, а потом успокоился – знать, так нужно было… Пускай, думаю… А Нюрка, поговаривали, с ума сошла. Мол, и из дома почти не выходит, и по ночам воет… За это-то я и зацепился. Помню ж ещё, как мы с ней в лес по грибы ходили. Зайдет было в бор и начинает выть. Я аж напугался в первый раз. «Ты чего это?» – спрашиваю. А она так платок поправляет и говорит: «Так зверя дикого пугаю, чтоб не захаживал сюда…» Идёт по лесу-то, значит, и воет…

Ну, это-то мне на руку и сыграло. В моём-то хуторке есть было нечего: приходилось сюда наведываться. То на огороде чего-нибудь прихвачу, то в хлеву… Иногда и у скота ел. А как по деревне слухи всякие пошли, я и вообще в роль вошёл: ну, думаю, вы мне жизни не дали, и я вам устрою.

Ийка слушала его, не перебивая. Только иногда вздыхала. А Фёдора, казалось, не остановить. Видимо, намолчался в своё время…

Он продолжал: «Стал я выть… Специально! К забору подойду и завою. Голос у меня и так хриплый, да еще простывал часто, так вой-то у меня ещё тот получался! Кто услышит – сразу хоп и побежал! А там уж территория свободна: заходи, бери, воруй. Но даже и не в этом-то и дело. Уж больно зла на Нюрку было много… Мстил одно время и ей. Дождусь, пока на улицу выйдет, и выть начинаю. Она в дом скорее, да и свет гасит. А как включит, я снова завою. Ну вот с того времени она и вообще его перестала включать…»

– Так это из-за тебя, оказывается? – приложив руки к лицу, настороженно спросила Ийка.

– Ага-а, я довёл! – протянул Фёдор.– Ох, и вредная же она баба была! А властная какая! Вот у неё спеси-то и поубавилось!

– А следы вокруг моего дома? Большие… Твои? – слышалось из-за стены.

– Мои, – со вздохом отвечал Федор.

– Мочи больше не было, как увидеть тебя хотелось. Ну и сходил… – рассказывал Фёдор.

– А отчего ж следы-то такие большие? У тебя ж размер-то, поди, сорок первый всего? – не унималась Ийка.

– Так это у меня сорок первый, а у хозяина дома, в котором я сейчас живу, видать, сорок шестой был, – засмеялся Фёдор.

Сидеть в соседней комнате больше не было смысла, и мы с ребятами стали потихоньку выходить. «Эй, вы куда?» – крикнул Фёдор. «Так домой», – промямлили в ответ ему ребята. «Так… обо мне ни слова! Ни-ко-му!» – гаркнул откуда-то с пола хриплоголосый мужчина.

«Ладно», – бросили ему мы и выбежали из дома. «Фу-у,» – выдыхал каждый из нас по очереди. «Сходили за фанфуриком»… – сказала я и, попрощавшись со всеми, побежала к себе домой. Лес, который нависал над всем посёлком, уже не страшил меня. Кто выл, было ясно, а как избавиться от диких зверей, я теперь знала наверняка – надо выть…

Прошло несколько месяцев…

***

Вот ведь как интересно жизнь устроена – никогда не знаешь, чего от неё можно ожидать. Только я решилась уезжать в свой маленький городок, всё стало налаживаться в деревенской жизни. Прояснялись какие-то моменты. С головы всё вставало на ноги. И даже порушенные напрочь отношения со свёкром приходили в совершенно другой вид…

Большая сумка, наполненная доверху и набитая до предела, стояла у входных дверей. Варины ходунки были собраны и перевязаны. Пакет с едой также ждал, когда его возьмут под руки и потащат к тепловозу. Я кормила Варю. «Ну, куда ты поедешь? – слёзно умоляла меня свекровь. – Погляди, что на улице творится! Да и я как без вас?! Я так уже привыкла к вам!» Она схватилась за сердце. «Ой, ой, плохо-то как! Достань из тумбочки таблетки», – просила она меня. Я напугалась и побежала к ящику. «Которые?» – крикнула я. «Неси всё, сама найду», – ответила она. Дрожащими руками она нашла нужное ей лекарство и, тяжело дыша, запихала таблетку в рот. Ужасная отдышка и слезы, текшие ручьем, сделали своё дело. Мы остались.

Я посматривала то на сумку, то на Варю, то на мобильный телефон свекрови. «Я позвоню?» – спросила я её. «Конечно, позвони», – разрешила она. Варюшка сидела у неё на руках и лезла целоваться. «Ой, ты моя хорошая, ой ты моя любимая доченька», – говорила Варе бабушка. «Доченька?» – переспросила я. «Ага-а, – смеясь, протянула Верка. – Она мне как доченька. И вообще я вот все думаю, как две абсолютно разные женщины смогли родить почти одинаковых детей? Это же Вадина копия! Глянь, красавица какая»! «М-м-м… То есть, если бы она была похожа на меня, ты бы её не любила? Так что ли?» – заглядывая в глаза свекрови, спрашивала я. «Да Бог с тобой! Она же на Вадю похожа», – подкольнула та. «Да уж… Ладно хоть не скрываешь», – обиженно ответила я. «Ну да что ты! Я же шучу!» – оглянулась она на меня. «Да-да, только в каждой шутке, как мы помним, только доля шутки»… – посмотрела на неё я.

«Фу! Ну и слякоть! Вера, носки мне теплые дай! Когда уже наконец-то и растает?! Весна же!» – вбежал с улицы мой свёкр. «Ну что – отговорила? – спрашивал он её.– Тепловоз-то уже ушёл». Я посмотрела на свекровь и пробубнила: «Якутский театральный? В тебе чуть не умер актёр…» «Да ладно, Марусь, не обижайся, – вступился за жену Вениамин. – Как лучше же хотели… Я вон и арбуз даже купил. Пойдёмте кушать».

Красная сочная сердцевина трескалась под натиском свёкра. Большим стальным ножом он резал зелёный арбуз. Сладкие куски быстро были разобраны собравшимися на кухне, в которой на мгновенье воцарилась тишина. Каждый упивался большой ягодой. «М-м-м… Как вкусно! – уминал дед арбуз.– Как в детстве!» «Стесняюсь спросить, – откусывая от красной сердцевины куска, обратилась я к свекру.– Откуда такое лакомство в сей стороне да еще в такое время?» «А нечего тут удивляться, Маруся. Нечего. У Мартына сын приехал… Вот – привёз!» – парировал дедка. «А ты, Верунька, что так мало взяла? На тебя это не похоже», – подтрунивал он над женою. «Что-что? Не видишь – королева на руках сидит, руками машет, мол, и мне надо! Я и откусить-то по-человечески не могу», – указывая взглядом на Варюшку, говорила свекровь. Та же растопыривала свои маленькие пальчики и просила: «Дай, дай, дай!»

«Глядите-ка, выросла! – рассмеялся мой свёкр.– Уже и главное слово выучила!» Он подошёл к ребёнку, чтобы погладить голову и на макушке увидел маленький нарост: «Веруха, что это?» Свекровь, одной рукой удерживая Варюшку, чтоб та не упала с колен, а другой, разбирая её волосы, пыталась найти, что же там такое. «Что за шишечка? – не унимался дед.– Ма-ша!»

Я подошла поближе и заметила, что нарост, с которым в прошлый раз мы обращались в больницу, вроде как бы и подрос… Ничего не говоря, я метнулась к своей дорожной сумке и из её маленького карманчика достала огрызок полиэтиленового пакета. «Что ты там копаешься?» – звали меня на кухню родители Вадика. С развевающимся пакетиком в руках я бежала к ребёнку. «Волосы раздвиньте тут, дайте-ка примерю», – попросила я бабушку и деда. Те, ничего не понимая, беспрекословно повиновались мне. Русые волосы окружали эту небольшую красную пуговку, которая так и блестела при свете лампы. Я потрогала её: «Хм… уплотнение. Интересно, ей не больно?» Осторожными движениями я пощупала нарост. Такое ощущение, будто там водичка. Нажимаешь – пропадает. Палец убираешь – опять такая же шишечка. Странно. Прозрачный пакетик с тонким синим контуром, сделанным еще в местной больнице нашим педиатром с помощью шариковой ручки, был аккуратно наложен мною на участок и снова обведён уже по новым границам. «Ой, вырос! – расстроено вскрикнула я.– Ма, па! Гляньте!» Свёкр и свекровь склонились над головой Варюшки. Дед посмотрел на бабушку и сказал: «В больницу бы надо…»

«Да я и без вас знаю, что надо! Но ведь направление ещё в своей больнице взять нужно, так нас в области никто не примет, а своего онколога в районке нет! – разгорячено говорила я. – Всё. Решено. Завтра домой!»

Больше от поездки меня никто не отговаривал. Надо так надо. Сумки разбирать я не стала. Заново собрала лишь Варины ходунки – всё хоть не на руках ребёнка дома таскать. Я ходила из комнаты в комнату и не могла дождаться, когда наступит следующий день. Выглядывала в окно, но почему-то, как назло, долго не смеркалось. Чтобы успокоиться, я начинала прибираться: помыла посуду, подмела пол… Вдруг услышала, как хлопнула входная дверь. «Свёкр, наверно, ушёл, – подумала я. – Ну всё… Опять придёт, не зги не видя…»

Я сидела за кухонным столом и спокойно обваливала в муке котлетки. Варя каталась по дому на своих маленьких, низеньких ходунках и хохотала во весь голос. Она тихонечко отталкивалась ногой от пола и пыталась ехать. Держась маленькими ручками за подставку для игрушек на своих ходиках, она пыталась встать, но то и дело садилась на попу.

Включенный телевизор передавал чей-то концерт. Я, как обычно, смотрела клипы. Какая-то подозрительная тишина заставила меня волноваться. Ребёнка давненько не было видно. Я заглянула в одну и в другую комнату, в третью… Её нигде не было. «Да куда она могла деться? Ведь только что тут стояла!» – нервничала я. Резкая мысль осенила мою голову, и я повернула в сторону кладовки, которая находилась в конце коридора и была занавешана зелёной шторкой. Отодвинув прочную материю, мой взгляд упал вниз: малышка стояла вся умазанная гуталином и хлопала крышкой о баночку. Она вздрогнула, когда заметила меня, и села на сиденье в ходунках. Я расхохоталась: «Варя! Варюшка! Ну-ка пальцы свои покажи!»

Светло-русые волосы были в чёрной маслянистой массе, жёлтая рубашка – в пятнах, на которых висели сгустки гуталина, а на губе – лёгкий след от остатков былой роскоши. «Варя! – испугалась я. – Ну-ка, рот скорее открывай! Ты хоть не наелась этого добра?»

Девчонка смотрела на меня широко раскрытыми глазами и не выполняла моих просьб. «Ну! Любимушка! Земляничка! Ты чего это творишь?» – умоляла её я. Я взяла за подбородок и немного нажала на нижнюю челюсть – рот открылся. Чисто. «Ф-фу-у! Слава Богу! – выдохнула я. – Хоть тут пронесло». Подхватив малышку на руки, я понесла её на кухню. Именно там, на белой печи грелся большой чан с водой для помывки посуды и заготовки корма корове. Ну, теперь вода уйдёт на другое…

Достав старую советскую ванночку, в которой когда-то мыли маленького Вадимку, и наполнив её тёплой водой, я опустила туда Варюшку. Она не заставила себя долго ждать. Её ликованию не было предела: руками и ногами малышка била по тёплой воде, чем создавала много-много маленьких брызг. Пол мы на кухне залили весь, а промыть слипшиеся волосы не удавалось даже иностранным шампунем. Он оказался бессилен! Варюшка продолжала играться в воде, а я соображала, что делать дальше… На глаза мне попался телефон, по которому я вызвала свою свекровь: «Ма, у нас тут проблемы небольшие. Приди, пожалуйста, домой».

Через несколько минут мама Вадима уже стояла на пороге у кухни и мотала головой в разные стороны: «О-ой! Вот где Мойдодыр-то! Как это вы?»

– Как-как? А вот так! – указала на сполщенные волосы ребёнка я.

– Так в чём это она? – спрашивала свекровь.

– Как в чём? В дедовском гуталине! – парировала я.

– Так, а как она его достала? – открыв холодильник, докапывалась до меня мать мужа.

– Очень просто. На ходунках доехала и с нижней полки взяла, – пыталась заглянуть, что она там ищет, отвечала я.

– Ну и ну! Вот шкода-то какая! Хорошо хоть этого дома нет! Тут бы ору-то было! – говорила она про свёкра.

– Да уж, – поджав нижнюю губу, сказала я.

Тем временем пластмассовая бутылка, наполненная растительным маслом, уже стояла на столе и ждала своей очереди.

– Отойди, – попросила меня свекровь.

– А чего делать будешь? – смотрела я на бутылку с маслом.

– Отмывать! – отрезала бабуля.

Тонкой струйкой она вылила часть масла на макушку ребёнка и начала причитать: «Моем, моем трубочиста! Чисто, чисто! Чисто, чисто! Будет, будет трубочист чист, чист! Чист, чист!»

Но гуталин не сдавался. Он вёл честную борьбу и никак не хотел смываться. С кожи почти ушёл, а вот волосы оставались всё такими же липкими и скользкими, а главное – чёрными! «Погоди, у меня ещё вариант есть! Она притаранила канистру с бензином. «Бензин?» – выпучила я глаза.

«А что? У тебя ещё есть варианты?» – вопросительно посмотрела на меня свекровь.

Из аптечного ящичка она достала кусочек ваты и смочила его этой вонючей жидкостью. На одну руку она положила прядь грязных волос, а другой попыталась смыть гуталин. Я придерживала Варюшку, чтоб она дала выполнить всю процедуру. Комната наполнилась резким запахом, от которого временами даже подташнивало. «Ну Варька! Угораздило же тебя!» – приговаривала я.

– А с волосами ничего не будет? Не сожжем? – спрашивала я у мастера цирюльных работ.

– Да нет! У меня масло зверобойное есть! Мы ей сейчас всю голову им намажем! – успокаивала меня свекровь.

В беленьком флакончике из-под перекиси мать мужа хранила то самое лечебное масло. Каплю за каплей она втирала в голову малютке, а та послушно сидела и ждала конца сеанса. «Ну вот, теперь ты знаешь, что такое гуталин? – гладя по маленькой головушке, спрашивала свекровь.– Хорошо хоть не наелась»… Водные процедуры расслабили малышку, и она уснула на руках у своей бабули. «Ой ты, глупыш, и как я без тебя останусь», – осторожно встав со стула, она понесла Варюшку в комнату.