Текст книги "Мамочка из 21-го бокса. Победитель в номинации «Молодая проза России»"

Я внимательно слушала Анкиного водителя и не понимала, откуда он это знает, раз сам работает у неё только несколько лет…

– Жень, неужели она тебе это сама рассказала? – поинтересовалась я у него.

– А кто же! – выпучив глаза, спросил он.– Она дама весьма открытая и откровенная. Не со всеми, правда… Хотя меня-то ей стесняться совсем не приходилось! Они с моей мамкой хорошо дружили. Она у меня в магазине работала, а та ходила туда постоянно. Мы ж с Андрюхой-то её, считай, одного возраста почти. (Он закурил снова). Немногим я его постарше. Мне было пятнадцать, когда у матери обнаружили рак. Мать мне сразу сказала, мол, Жень, так и так, надо готовиться. Я, конечно, в шоке был. А что? Она без обеда работала и выходных… Чего она там ела-то?

Женька закашлялся то ли от дыма, то ли от спазмов в горле. Всё-таки тяжело говорить о таких вещах. Он смотрел в запотевшее от дождя окно и, изредка делая затяжки, продолжал свой рассказ…

– Вот желудок и заболел. Сначала думали, что язва. Потом – раз и третья стадия уже! Николаевна и тогда договорилась, чтобы матери операцию сделали. Маме тогда полжелудка отрезали… Вроде, даже и на поправку поначалу пошла… Мы обрадовались, помню! (Женька вытер слезу) А потом всё заново: худеть начала – есть-то не могла… Рак же – это ведь голодная смерть… Я ей наготовлю всего, думаю, хоть бы уж чего-нибудь съела, а она в рот возьмёт, да и обратно всё! А боли какие были! Всю её эта болезнь поганая измотала… Скорая уж на вызовы к нам не ездила. Я позвоню, а мне: «Были уже у вас!» Так Николаевна сама научилась уколы делать – приходила к нам по три раза на дню. А потом, когда обезболивающие помогать перестали, Анка стала наркотики добывать. А они, сама понимаешь, дорогие были! Та тогда в долги даже влезла! Я в грудь себя бил, мол, как смогу, всё отработаю. А она меня по голове гладила и говорила: «Не надо, Женечка, не надо… Кто вам кроме меня ещё поможет!» А ведь просто знакомая была! У меня у мамки брат есть, так даже на похороны не приехал! А тут – чужая, считай, баба! Чужая! И помогла! А как мать похоронили, Анка меня к себе забрала. Так с Андрюхой и росли мы вместе… Ты не смотри, что я водителем работаю. Не думай, что не образованный. У меня тоже вышка есть. Только Анка меня никуда от себя не отпускает. Тревожится сильно, да и я уж привык, когда она рядом…

Сквозь залитые водой стёкла виднелось приближающееся красное пятно. Во внезапно открывшуюся дверь влетел запах сырой прохлады. «Фу! – Анка шлёпнулась на кресло. – Всё!»

Мы перевели на неё свои взгляды. «Всё говорю! Договорились! – кивала она нам головой. – При мне позвонил своей и всё порешали! Значит, слушай, Машка! Через неделю ты должна будешь свой диплом для рецензии её заму представить, а потом со всеми остальными защищаешься, и всё в обычном порядке! Поняла?»

Я так обрадовалась, что кинулась на шею к Николаевне. «Спасибо-спасибо-спасибо! – тараторила я.– Дорогая моя, без тебя бы у меня ничего не вышло!» «Успокойся… Всё хорошо. Считай, что я это для себя делаю! – засмеялась Анка.– Вот погоди…» Женька громко включил музыку в салоне и так и не дал дослушать мою спасительницу.

– Ну что? Махнём до Маруси? – послышалось сквозь звуки музыки.

Николаевна повернулась ко мне и переспросила: «Ты не против?»

– Да, конечно, поехали! Спрашиваешь! – сказала я.

Мы повернули в сторону дома и ехали под проливным дождём. Дворники на лобовухе ходили из стороны в сторону и еле успевали справляться с большим наплывом воды. Я поглядывала то в окно, то на груду подарков, приготовленных Анкой для Вари, и меня не переставала терзать мысль о том, как я покажу Николаевне своё жилище. Хибару, в которой я живу.

***

Николаевна пошарила рукой в бардачке и достала оттуда бутылку коньяка. «Это дело надо обмыть!» – предложила она. Я согласилась. Откуда-то сразу же появилась молочная шоколадка, и именно такая, какую я люблю… «Марусь, за тебя! – поднося бутылочку ко рту, проговорила Анна Николаевна.– Чтоб всё у тебя было хорошо!» Заметив, что она забыла откусить дольку шоколадки, как это делала всегда, я открыла свой рот, чтобы напомнить об этом… Но было уже поздно – Анка, сильно зажмурив глаза, отхлебнула из пузырька и схватилась за сладкую закуску. «А чего ж не рассосала-то вначале?» – спрашивала я у неё. Она, передёрнув носом, с выдохом произнесла: «Да разнервничалась и забыла! Ну, с кем не бывает!» Николаевна протянула мне спиртное: «Давай ты!» Я, как она и учила меня когда-то в бане, отломила дольку шоколадки и, рассосав, запила её коньяком.

– Да, хорошая из тебя ученица, Маруся! – засмеялась Анка.

– А то! – улыбнувшись, ответила я.

Женька только поглядывал на нас изредка и подмигивал мне в зеркало заднего вида, мол, видишь, как оно всё бывает-то!… А я смотрела на Николаевну и восхищалась ей: надо же, какая сильная женщина! Да и мало того, что сильная, она ещё и вон отзывчивая какая.

На улице не переставал идти дождь, а тучи всё сильнее провисали над нами. Казалось, что своей серой тяжестью они задавят нас. Деревья так сильно качали большими кронами, что создавалось ощущение, будто их сейчас выдернет с корнем и понесёт по воздуху. В лобовуху красной бэхи так и летели коричневые ошметки грязи.

– Да… Тут быстро не поедешь.– Промямлил себе под нос Женька.– Вон, как погода лютует…

– Ой! Это что! – начала Анка.– Вот мы раньше в такие ураганы попадали… И не на такой машине! Помню, с Лёвкой на природу решили выбраться… А чего там было-то по семнадцать, наверно… Нашёл он у кого-то мопед, который по дороге в ту сторону и обсох… Кто ж о бензине-то думал? Нам ребята сказали, что хватит, ну мы и не проверяли… Конец июля был… Жара такая стояла. И главное, день-то солнечный такой. А тут – раз! Тучи небо всё заполонили, ветер начал рвать и метать и знаете… пошёл дождь. Да не так, как мы привыкли – с неба разом на всю землю, а стеной надвигался. Помню, идём с Лёвиком… Мопед-то уже в кустах оставили, чего его тащить-то… Идём… А Лёвка так назад оглянулся, за руку меня схватил и кричит: «Бежим! Бежим, Анютка!» Уж тут я тоже обернулась… Гляжу, а там… стена! Серая! Плотная! Большая! Из дождя! Мы, как припустили! А ведь везде дачные участки и на некоторых из них домики стояли… Так в одном женщина крылечко подметала. Голову-то она подняла и увидела, как там хлещет… да как закричит нам: «Быстрей! Быстрей сюда!» Мы на голос-то и ринулись. Как в дом забежали, она дверь за нами захлопнула сразу. Стоим мы в коридорчике и слышим, как каплищи по земле мимо нас прочеканили. Вот такого дождя я больше ни разу не видела… А тут что? Можно сказать, грибной…

Мы с Анкой поочерёдно отпивали из бутылочки приятного напитка, а я не переставала думать, как я представлю их взору свою халупу…

У Николаевны зазвонил телефон, и она, быстро найдя его в сумке, ответила: «Да, Лёвушка, алё! Только о тебе вспоминали… Нет. Не в Вологде. Машутку домой везём… Как в больнице? А что случилось? Ты это точно знаешь? Они же совсем не собирались… Хорошо. Постараюсь побыстрее». Она положила трубку и повернулась ко мне: «Гости отменяются!» Не показывая вида, я почувствовала облегчение. «Инга у нас в больнице, – продолжила Анка.– Лёва сказал, что она беременна и попросил приехать в центральную. Что случилось, как обычно не объяснил…»

«А Инга – это жена Андрея?» – пыталась я уточнить. «Ну, типа того, – сказала Анка. – Не знаю, о какой беременности идёт речь… Этой пигалице и детей-то отродясь никогда не хотелось. Фигуру она свою, видите ли, бережёт…»

Николаевна поочерёдно поглядывала в окна, на дисплей мобильника и на часы. «Далеко ещё?» – спросила она Женю.

«Да нет, километров пять однако», – взглянув на Анку, ответил Женя.

Она вздохнула. Было видно, что начала переживать – без конца ёрзала по сиденью, да и коньяк отпивала уже большими глотками. «Да не волнуйся, Николаевна, всё будет хорошо!» – пыталась я подбодрить подружку. «Не думаю. Лёва бы так просто звонить не стал!» – поджав губы, сказала Анка.

По моей просьбе меня выгрузили у маминого дома и, расцеловав, оставили у крыльца. Я помахала рукой уезжающим и, закинув, мешок с подарками на плечо, вошла в квартиру.

«Тихо, – прижав палец к губам, сказала мама.– Варька спит». Я поставила сумки на пол. «А это что?» – показывая на груду, сваленную у дверей, спрашивала мама. «Да и сама не знаю», – начинала потихоньку я разбирать пакеты. «Та-ак… Здесь йогурты и соки… Печенье… Шоколад, конфеты… – перебирала я один и бралась за следующий: А здесь…» Из жёлтого пакета я достала маленькие джинсы, сарафан, яркие футболки… Мама смотрела на меня и не понимала: «Откуда это всё?» Я, сидя на полу и разбирая одежду, подняла взгляд вверх: «Так… Николаевна подарила. Сказала, дома посмотришь… Вот – смотрю!» «Ой, Марья, и не стыдно-то тебе! Насобираешь, где только можешь!» – напирала на меня мать. «Так она же от души», – пыталась я оправдываться перед ней. Правда, это было уже ни к чему, так как после своих язвительных слов она ушла в комнату, и было слышно, как проскрипел диван – прилегла, значит. «Что у нас в следующем?..» – продолжала я разбирать подарки. Сверху лежал чёрный пакет, из-под которого виднелась какая-то серая материя. Я убрала шелестящий полиэтилен и неожиданно для себя вынула оттуда… металлического цвета юбку-карандаш и белую блузку, к которой была прикреплена записка: «На госы пойдёшь в этом». Я запихала скорей это обратно и запаковала таким же способом, как у Николаевны – дома посмотрю. Чего мать зря расстраивать.

«Машка! Иди сюда», – пыталась шёпотом подозвать меня к себе мама. Я приоткрыла двери в ее комнату и, заглянув, кивнула головой: «Чего?» «Иди, расскажи – что там у тебя? Как съездила?» – переживала она и, готовясь слушать меня долго, уселась поудобнее на диване.

«Ма! Вот мне повезло-то! Николаевна всё устроила! Экзамен у меня итак приняли, а вот с госами труднее дело стало – Анке пришлось договариваться!» – объясняла я. «Маша… Мы в неоплатном долгу перед ней… И даже странно – почему она тебе помогает? У неё что – своих детей разве нет?» – размышляла вслух мама…

«Да как нет – даже двое: один родной, другой – почти», – отвечала я ей. «А как это – «почти»? – не понимала она. «Ой, да долгая история. Потом как-нибудь расскажу. Вон уж и Варька просыпается… – говорила я. – Надо уж и домой собираться…» «Вечно ты! Ничего до конца не договоришь», – ждала продолжения мама.

У меня зазвонил телефон, и я выбежала из комнаты.

– Алё, Николаевна, алё! Ну, наконец-то! – обрадовалась я Анке.– Ну, что у вас там? Что? Как Инга?

– Инга? – запыхавшись, говорила разъярённая Николаевна.– Идиотка эта Инга!

– В смысле?

– В прямом! Наелась таблеток противозачаточных!

– Так Лёва ж твой сказал, что она беременна…

– Была! Месяц целый! Михалыч по своим связям пробил! В платную клинику ходила наблюдаться. Поначалу хотела оставить, а там, как полнеть немного начала, решила избавиться. Купила какую-то таблетку. Выпила. На кровь вся изошла. Еле откачали. Её Лёва и нашёл-то. Заехал к Андрею по делу. Стучался – стучался, а дверь оказалась открытой. Вошёл, а эта дурочка молоденькая вся в крови у дверей лежит. Калачиком свернулась. Под ней – лужа крови, а сама вся синяя. Тот её на руки да к Славику. Тот там быстро скомандовал. Ой, Маруся, ужас какой-то! Не живется по-настоящему-то, а?

– Ну, держись, Николаевна… Держись. А Андрей чего?

– Чего Андрей? Чуть с ума не сошёл. Примчался сюда. А что теперь сделаешь? Врач сказал, пришлось чистку делать. Детородные органы пострадали. Так что сможет ли она иметь детей в дальнейшем – это о-очень большой вопрос, – протянула Анка.– А Андрюха злится на неё. Он-то ребёнка хотел. Плачет вон сидит.

– Ой, дорогая, даже не знаю, что в таких случаях и говорить-то…

– Да ничего не говори… Главное, живы все. Остальное – наживное. Береги себя. Потом позвоню, – она положила трубку.

Я стояла с мобильником в руках и смотрела в одну точку: «Как так-то? Кто-то всю жизнь мечтает забеременеть и живет в надежде, что это когда-то случится, а какая-то Барби так просто отказывается от материнского счастья и своими же руками убивает малыша…»

– Что там? – спрашивала меня мать.

– Что? – опомнилась я.

– Я откуда знаю! Это же ты у нас, как истукан стоишь, а не я! – кричала она.

– Что-что… Несправедливость. Вселенская несправедливость, – говорила я ей.

– Машка, когда же ты поймёшь, что справедливости никогда не было, нет и не будет. Причём так во всём. Какая же ты у меня ещё маленькая, раз этого не понимаешь! Весь мир состоит из несправедливости! Знаешь, сколько её у тебя ещё будет! Помотаешь сопли-то на кулак! Только помни – на всё внимания никогда не обращай. Легче жить будет. Жалей лучше себя, а не других.

– Мам, я вот думаю… Я Варьку восьмимесячную родила, в больнице сколько с ней выстрадала, только бы она жила! Только бы всё хорошо с ней было… А тут – таблетку выпила и всё!

– Какую еще таблетку? Ты о чём?

– Да у Николаевны невестка, или кто там она ей есть, чтобы не рожать выпила таблетку какую-то, сейчас в больнице её выхаживают.

– Ой, и глупая же ты! Может, у неё обстоятельства!

– И какие же?

– Денег нет, чтоб прокормить. Это у тебя и я, и Танька, а у неё-то кто?

– Мама, ты сегодня спала?

– Спала, а чего?

– А такой бред несёшь, будто не выспалась. У Андрея своя фирма! Он ребёнка давным-давно хотел, а тут на тебе – аборт! Без его согласия. Чтоб фигуру не потерять…

– Ну, это да… Идиотизм полный. Я согласна.

– Вот и Николаевна так сказала.

Глава V. Вселенская несправедливость

Как счастье многие находят,

лишь тем, что хорошо

на задних лапках ходят…

И. А. Крылов.

Время бежало быстро. Каждый новый день был похож на предыдущий. Радовало лишь одно – с универом было покончено, и теперь уже навсегда. Госы я сдала хорошо, а вот на защите диплома без сучка и задоринки не обошлось. Комиссия сидела уже уставшая и вспотевшая. В аудитории было жарко и душно. Окна почему-то не открывались. Выступающие говорили монотонно и совсем не интересно. Я ждала своей очереди. «Жданова!» – скомандовал чей-то голос. «Пожалуйста, побыстрее!» – сразу предупредили меня. Я пробежалась по целям и задачам, рассказала о сути своей работы, после чего заместитель декана начала читать рецензию к моей работе. «В пункте третьем второго раздела у Ждановой взяты данные из Интернета», – услышала я в её выступлении. Понятно, что в таких случаях я должна была молча выслушать замечания этой старой девы и только потом начинать оправдываться. Но я тут же вскипела, как чайник, и не смогла проглотить обиду. «Вы зачем на меня врёте?! – громко сказала я в адрес Елены Николаевны. – В моей работе нет ни капли сведений из этого бедлама! Загляните в список использованной литературы и, быть может, поймёте, что я пользовалась только авторитетными источниками!» По комиссии пробежал шепоток, обрамляемый переглядками. «Мария! Так нельзя говорить с заместителем декана!» – пояснил мне председатель комиссии. Я же, взбесившаяся и обиженная этими людьми, стояла за кафедрой и с надменным видом смотрела на каждого из них: «Я привыкла говорить людям правду в лицо! Извините, что никак не укладываюсь в ваши нормы этикета и морали. Если врать и лебезить для вас – обычное дело, то мне больше нечего сказать!» Ошеломленные моим поведением они посмотрели на меня: «Лучше сядьте на своё место!»

Захлопнув папку с планом выступления, я подняла её с кафедры и процокала на каблуках за парту. Отряхивая какие-то крошки с серой юбки и поправляя бирюльки на белой блузке, я пыталась хоть чем-то себя занять, пока ждала конца этой экзекуции. Выходить из кабинета почему-то не разрешалось, и я, чтобы не показать, что у меня не всё в порядке, сидела, выпрямив спину и подняв подбородок, будто только что закончила Институт благородных девиц. Всю комиссию, некоторых членов из которой, я ненавидела всей душой, обвела презрительным взглядом и продолжала расстреливать по одному!

Все шесть лет я училась исправно, ездила на каждую сессию и даже не сдалась, когда у меня возникли проблемы с ребёнком. Я пыталась тащить себя вперёд, потому что знала – больше рассчитывать не на кого. И если я не сделаю это сейчас, то не сделаю этого никогда. Потому как время – оно иногда уходит. И в основном не спрашивает, успели мы чего-то или нет. Тут все зависит от человека: либо он делает, что задумал, либо сожалеет о том, что не сделал. И мне никак не хотелось относиться ко второй категории. Я просто не такой человек.

Сзади кто-то мне ткнул в спину ручкой. Я машинально обернулась: «Чего?» Молодой парень с густыми белыми волосами посмотрел на меня и прошептал: «Ну ты дала тут джазу!» «Я оправдываться перед тобой не собираюсь!» – отрезала я. «А я и не прошу, – продолжал шептать он.– В том году полгруппы не защитились. Ну, ты смелая… Не боишься, что боком выйдет?» «Спасибо за поддержку!» – промямлила я сквозь зубы. «Знал бы ты, милый, что мне пришлось преодолеть в этой жизни, не вставлял бы сейчас эти фразочки», – думала я, озирая кабинет по кругу.

На моём столе стояла маленькая бутылка с водой, из которой я попыталась перелить её в пластмассовый стаканчик. Отвинтив пробку, я подняла бутылку над стаканчиком и сразу заметила, как трясутся мои руки. «О-ой! Дожили!» – пробубнила я себе под нос и поставила его на парту. «Вот и попила водички…» – думала я, еле сдерживая слёзы.

– Попрошу всех выйти из кабинета. Сейчас мы должны остаться в полной тишине для подведения итогов, – огласил вдруг чей-то голос из комиссии.

Вместе с толпой я вышла в коридор и села на скамейку возле аудитории. Голые жёлтые стены отдавали холодом. В груди что-то заныло и заболело, а руки продолжали трястись. Я вытянула их перед собой, чтобы посмотреть, как это выглядит. Лёгкий триммер был налицо. «Ничего себе! – подошёл ко мне тот самый парень, который сидел на защите позади меня.– Не нервничай так!» «Ага-а… Вот как ты сказал, так прямо и полегчало сразу! Гляди-ка, какой облегчитель нашёлся! Ты-то с замом декана не ругался. Тебе хорошо рассуждать!» – огорошила я его. «Ну и ничего. Зато ты показала, что за себя постоять можешь!» – успокаивал меня он.

Из кабинета вышла деканша и подошла ко мне: «Машенька, тут же нельзя так! Надо было стерпеть!» «Знаю, Ольга Тимофеевна! Знаю! Но поперек себя пойти никак не могу! Я ж не списывала! Вы же меня знаете!» – оправдывалась я. «Да в том-то и дело, что знаю. Только от меня тут не особо, что зависит. Как поставят сейчас двойку…» – предположила она. «Ну, спасибо, вы умеете подбадривать. Это прямо Ваш конёк!» – рассердилась я на неё. Тимофеевна юркнула обратно в аудиторию и закрыла за собою дверь.

Я встала со скамейки и начала ходить взад и вперёд по коридору, как кто-то крикнул: «Заходите!» Мы встали каждый у своей парты и ждали приговора. Мои ноги обмякли, и казалось, ещё немного и я не выдержу – упаду прямо в проход. Мои нервы были натянуты, как струны, а Ольга Тимофеевна так и сверлила меня взглядом. Начали перечислять фамилии и оценки. На мне остановились более подробно: «Жданова, преклоняясь перед Вашим научным руководителем, который всю жизнь отдал нашему институту, мы ставим Вам «удовлетворительно», но Вы же знаете, что это не так…» Я выдержала паузу и добавила: «Конечно, знаю, что это далеко не так!» Несколько неодобрительных взглядов проскользили по мне, предлагая лучше помолчать. Я отступила назад, спрятавшись за какой-то полноватой девушкой. «Ну вот все и закончилось, – думала про себя я, еле держась на ногах. – Сколько было потрачено сил и нервов, а результат, как всегда не такой, какой ожидала. А промолчала бы… и могла бы прошагать мимо доброй части всех присутствующих с высоко поднятой головой, и каждый из них думал бы, вот молодец какая… Нет. Так тоже было нельзя. Я бы ведь потом себя изнутри поедом съела бы! И откуда в моём характере такая черта? Не умею уступать. Не уважаю людей, которые лебезят и выслуживаются. И никогда не пойму, почему нужно молчать, когда молчит большинство, а тебе есть что сказать. Почему все прячут голову в песок, как обезумевшие страусы, при первой же буре? Я ненавижу таких людей. И, по-видимому, только одна я… Хотя нет… Жили такие люди ещё в 412 веке до нашей эры. Одного такого я знаю. По крайней мере, слышала о нём…

Диоген его имя. Однажды философ Аристипп, наживший состояние, восхваляя царя, увидел, как Диоген промывал чечевицу… Он обвёл его взглядом и презрительно проговорил: «Если бы ты прославлял царя, тебе не пришлось бы питаться чечевицей!» На что Диоген возразил: «Если бы ты научился питаться чечевицей, то тебе не пришлось бы прославлять царя!» Что это – гордость? Да нет… Скорее идейность и презрение всякой лжи во всех её проявлениях».