Текст книги "Мамочка из 21-го бокса. Победитель в номинации «Молодая проза России»"

– А он опасен?

– Да кто его знает, если ж это зверь какой, то конечно, а если не зверь, то кто?

– Дилемма. Вообще не представляю. Что ж он тут шастает-то?

– Жрать, поди, хочет! Может, ему дать?

– Что? Рехнулась что ли?! Дать поесть она ему решила! Ещё чего придумаешь?

– А ну и дам! Чего бояться-то?

– Самим есть нечего, она какому-то «Этому» понесёт!

– Не ругайся давай. Я тебе завтра еще еды принесу, а эту отдам ему.

Ольга выскочила из-под одеяла и быстрыми шагами в полной темноте пошагала на кухню. Не включая света, достала из холодильника кастрюлю с пюре и выложила остатки в глубокую тарелку. Я прибежала следом за Ольгой: «А если мы дверь откроем, а он нападёт?» «Да нет, не нападёт. Мы быстренько! – успокаивала меня Оля. – Только дверь откроем, тарелку на крыльцо выставим и скорее её захлопнем». «Да… Приехала в деревню к бабушке. Пожила в тишине и покое…» – пробубнила я. «Ой, хватит уже, пошли, я всё приготовила», – перебила меня Ольга.

Взяв тарелку в руки, моя бесстрашная Брунгильда двинулась в сторону входной двери. Свет намеренно не включали – чтобы не спугнуть. Скинув крючок с петельки, мы отворили дверь и чуть ли не броском поставили посуду на пол. Дверь мгновенно закрыли, защёлкнув на замок и бегом бросились в кровать. И смешно, и страшно. «Вот дуры! Нашли, чем заняться ночью! В какого-то „Этого“ поверили… Ну, не дуры, а?» – удивлялась я вслух. Ольга молча выслушивала меня, а когда я предложила испить чаю, поняла, что она не хочет. Оля сопела. Я повернулась на другой бок и наконец-то уснула.

***

Морозное утро. Тропинка, ведущая к дому. Из центра поселка возвращается свёкр. Прозрачные сосульки, выросшие на крыше, венчающей крыльцо, мерцают на солнце. Мужчина отряхивает с черных сапог прилипший снег, снимает шапку с головы и твердым шагом идёт в дом, на пороге которого замечает свою тарелку. Дёргает дверь, а та не подаётся. Стучится. Никто не открывает. Приходит в ярость: «Ёлки-палки! В собственный дом попасть не могу! Тарелку мою на крыльцо, как собаке выставила! Пустили в дом стерву! Ну, погоди, сейчас я тебе устрою!»

Обегает дом и начинает стучать в окно. Тишина. Переходит к другому. Большим кулаком он брякает по стеклу. Ольга выглядывает из окна и не сразу его замечает. Дед начинает материться и кричать. Девчонка бежит к дверям и скидывает крючок. Свёкр вытряхивает из сапог забившийся туда снег и проходит в дом. Со стуком ставит на стол ту самую тарелку, которую мы вчера приготовили для «Этого», и грозно смотрит на нас. Ольга стреляет глазками то на него, то на меня. Батько начинает на меня ругаться: «Ты! Кто тебе дал право мою тарелку на крыльцо выкидывать? Хозяйкой себя почувствовала?! Я тебе быстро крылья-то обрежу!» С пеной у рта он доказывал мне, что он хозяин этого дома и не допустит, чтобы какая-то малявка тут командовала. Объяснять ему мы ничего не стали, так как сразу было понятно, что это дело обречено на провал. Зло посмотрев на него, я покинула кухню и, наспех одев Варю, вышла из дома. Ольга неслась за мной: «Погоди, погоди меня! Ты куда?!» Я, как ошпаренная, ничего не понимая, двигалась вперед с ребёнком на руках. Солнышко светило в глаза, и от этого я щурилась. Ольга, догоняя меня, кричала: «Слушай, Маш, постой! А тарелку-то он принес чистую!»

– И что? – громко отвечала я и шла не останавливаясь.

– А то! Была-то целая! И если бы даже дед выкинул всё, то остался бы какой-то след! А тут – ничего! Все будто вылизано!

Я остановилась и обернулась назад. Запыхавшаяся Олька смотрела мне прямо в глаза и спрашивала: «Ты понимаешь, о чём я?» «Думаешь, это был „Этот“?» – ответила я. «Не знаю. Но всё сводится к тому. Иначе, почему ж он перестал тут ходить и орать?» – убеждала меня Оля. «Не знаю… Не знаю…» – сказала ей я.

На горушке показались два дома, стоящих друг напротив друга. В одном из них до сих пор почему-то горел свет, а из другого доносился запах тёплых пирогов. «М-м-м, тётя Зоя уже и пирогов напекла по ходу…» – проронила я.

«Мама может», – улыбнулась Ольга.

Тётя Зоя встретила нас на пороге: «Так, идите чай с пирогами пейте. Там под полотенечком найдёте, а я до Ийки схожу. Чует моё сердце – что-то неладное там творится». Мы прошли на кухню и стали завтракать. Хоть в горле и стоял ком обиды, и я сидела раскрасневшаяся от злобы на свекра, чаю все-таки попила. Варю положили на широкую кровать, обложили большими подушками, чтоб не дай Бог, не выпала, и стали уплетать пироги. Окно на кухне выходило прямо на дорожку, и было видно Ийкин дом. Тётя Зоя в одних тапках допрыгала до него. Открыла дверь и пропала из виду.

Мы с Ольгой наблюдали за происходящим с кухни. Дверь открылась, и оттуда вылетел мой свекр. Каким образом он там оказался, я так и не поняла. Видимо, как я ушла из дома, он двинулся прямой наводкой к Ийке с Коляном, правда, непонятно, к кому конкретно он пришел: то ли к Коле побухать, то ли за Ийкой потащиться.

Одним движением ноги тётя Зоя выпнула его из того гадюжника. Там ведь дом-то какой? Собираются все местные алкаши и пьют фанфурики. Или, как их еще называют, шкалики. А вообще-то это тройной одеколон. Именно поэтому у них в комнатах стоит резкий огуречный запах. Там можно увидеть все «сливки» деревенского общества. Здесь и чета Чекушкиных, Ийка да Колька, здесь и Зинка Лазарева, правда, её иногда величают Зинаидой Астафьевной, ведь её отец когда-то тут председательствовал. Поэтому уважительное отношение к его доброму имени сохранилось, но лишь в том виде, что его дочку называют по имени-отчеству. Она же его имя позорит и пользуется им направо и налево. Между прочим, до сих пор за счет этого бесплатно на тепловозе катается, когда остальные по 300 рублей за поездку отваливают. Ну, а что тут будешь делать? Есть, конечно, в этом и плюс – уж кто поболе-то с ней сдружится, того тоже смогут бесплатно провезти. Правда, Зинке потом придётся отдать в два раза больше. Поэтому с ней предпочитают и не связываться-то лишка. Восседает на табуретке за грязным столом там и Надя Лацис. Фамилия у неё не русская, но это все от мужа. Так-то она деревенская. Однажды довелось ей в пионерском лагере «Огонёк» вожатой работать. А там латыш один такой был, Мартыном звали. Трудился он в «Огоньке» разнорабочим. Ну, знаете, где подлатать чего, где переделать… В общем, принеси-подай такой. Правда, красивый шибко. Высокий, черноволосый, с большими карими глазами… Воспылала Надька к нему чувствами, да что говорить, по рассказам, и он не остался равнодушным. Так после лагерной смены свадьбу-то они и сладили. Правда, всю дорогу жили, как кошка с собакой. Никто уступать друг другу не хотел. Эта маленькая, тощенькая, как собачонка снизу на него лает, а тот басистым голосом её как осадит! Та притихнет на полминуточки, а потом забудется – и опять за своё! Так всю жизнь-то и промаялись. Ребёнка родили, а пить не переставали, бабушка его к себе забрала. Теперь живет парень в Латвии. А эти тут побираются. До пенсии так и не доработали, поэтому получают копейки. По осени клюкву да бруснику собирают да сдают, а зимой незнамо на что и живут. Да, впрочем, здесь они такие не одни. Вон, Лерка Баранова, например… Та вообще. Поначалу была примерной такой. Муж, дети, семья. Вся в заботах. А как Генка у неё помер, поддалась тому же недугу, что и многие в деревне, – в пьянство ударилась. Что ни день, то гулянка. Ладно хоть дети подросли… Дак они от неё и отказались. Не сразу, правда… Пытались и кодировать, и по бабкам возили… Да что толку?! Однажды, конечно, баба Нюра ей сказала: «Хочешь – сделаю, и не будешь пить?!» Так ведь та побоялась, не пошла. Сразу ответила: «Ты мне сделаешь, буду трезвой ходить, а Генки моего на свете этом нет, я ж еще быстрее сгину!» Баба Нюра головой покачала, да на том дело и остановилось. Обо всём этом мне рассказала тётя Зоя, когда пришла домой от этой дрянной компании.

Задыхаясь от нехватки воздуха, она прыскала себе в горло какое-то лекарство. «Сейчас пройдет, не бойтесь, девки. Астма проклятая надоела! Как поволнуюсь – так всё! Опять этот гад вывел из себя! Сколько можно? Удушу когда-нибудь! Ну что это? Никуда не годится! Верка в больнице, а он шляется. Глядите-ка, к Ийке завернул! Видели бы вы, как он летел с её крыльца!» – бубнила тётя Зоя. «Да мы уж видели», – засмеялись в один голос мы с Ольгой. «Я ему вслед-то крикнула, чтоб домой катился, да, чтоб к этим и носу не совал. Все проверю. Мне тут недалеко», – продолжала Ольгина мать. Мы сидели с ней на кухне и продолжали беседовать. Олюшка занималась с Варюшкой.

В коридоре послышались чьи-то шаги и в дверном проёме показалась злая Ийкина рожа: «Что? Довольна? Разогнала всех гостей у меня?!» «Довольна– довольна, – ответила ей тётя Зоя. – Я-то довольна, а тебе чего здесь надо? Чтоб я не слышала, что ты в моём доме орёшь! Ну-ка, повернулась на 180 градусов, и вперёд отседова!» «Нет уж! – плюхнулась на диван, стоящий в прихожей, Ийка. – Никуда не уйду, покуда не нальёшь! Всех разогнала – теперь сама наливай! Они бы нас напоили, и денег бы не спросили! А теперь я где возьму?»

«Знаешь, милочка! Меня совсем не волнует, где ты будешь брать это пойло! – начинала заводиться тётя Зоя. – Это, во-первых! А, во-вторых, по нескольку раз повторять не собираюсь. Ноги в руки – и пшла отсюда! Быстрёхонько! Ну-ка!» Она схватила Ийку за шкварник, а так как была помощнее той, да и находилась не в пьяном виде, в два счёта выставила алкоголичку за дверь.

«Ну, надо же – припёрлась! Ещё не легче! Ну, приди ты еще ко мне!» – возмущалась тётя Зоя. Я сидела и удивлялась тому, что происходит в этой деревеньке. Начинало смеркаться, и мы потихоньку собирались домой. Я одела дочурку и, подхватив её на руки, понесла домой.

Ноги проваливались в снегу, под которым их охватывала холодная талая вода. Теплело. Пройдя по такой тяпушке полпути, я увидела, что у нашего дома стоит большой бурый конь. Его грива замусолилась и сбилась, а шкура оставалась лоснистой. Он переступал с ноги на ногу и пыхтел. Из его ноздрей шёл густой пар, и, казалось, что он вот-вот рванёт мне навстречу. Варька сидела у меня на руках, а я осторожненько шла к дому. Через несколько метров я поравнялась с конем и встала, как вкопанная. Он посмотрел на меня большими глазами, махнул пушистым хвостом и отошёл в сторону. По скользким мосточкам я пробежала домой. Входная дверь была не заперта. В холодном доме никого не было. Только морозный воздух гулял по комнатам. Не раздевая Варьку, я посадила её в коляску, а сама, схватив коробку, отправилась за дровами. По-быстрому нахватав поленьев, понеслась домой. Открыла заслонку у печной трубы, а потом напихала дров в топку. Они сразу занялись огнем, и комната наполнилась весёлым треском. «Ну, вот. Сейчас будет тепло», – подумала я. Варюшка заплакала, и я поняла, что пора бы её и накормить. Остаток холодной воды в чайнике со свистком был наполнен известью. Пришлось ставить новую воду. Плита нагрелась не сразу, поэтому нам с Варей пришлось набраться терпения и ждать. Я взяла её на руки и стала петь ей песню: «Однажды россияне, собравшись на гулянье, пришли потанцевать…» Варюшка переминалась у меня на коленках с ноги на ногу, крутила попой и громко хохотала. В это время послышался звук свистка – чайник вскипел. Я вернула дочурку на её место и занялась приготовлением смеси. Накидала в бутылочку несколько ложечек сухой массы и залила все водой. В комнате к этому времени уже нагрелось, и я положила Варюшку в постель. Сама легла рядом с ней и помогала придерживать бутылочку в то время, как она из неё пила. Осушив пузырёк, дочь уснула. Я приткнула её одеялом со всех сторон, положила рядом подушку, чтоб она не упала, и пошла на кухню. Там, на гарнитуре стоял маленький телевизор, у которого, кстати сказать, была и спутниковая тарелка. Её свёкр из Москвы привёз, от родственников. Я включила какой-то музыкальный канал, чтобы отвлечься от тягостных мыслей. Укуталась в свекровкин тёплый платок и, забравшись на табуретку с ногами, и подвернув их под себя, облокотилась на стол. Клип сменялся за клипом, а стрелки на часах быстро бегали по циферблату. Вдруг предо мной появился свёкр. Уже не тот злой и яростный, а пьяный в зюзю. Он еле стоял на ногах и не мог произнести ни слова. Всё, что у него получалось, только заикаться. «М-м-маша… А В-в-варя г-г-где?» – пытался он спросить у меня. Я не отвечала на его мычание. Тогда он задал мне этот вопрос ещё раз. Я не выдержала:

– Где-где?! Не нарывайся на рифму! Где Варя нам известно, а вот, где ты был? Интересно бы узнать… – встав с табуретки, разнервничавшись, сказала я.

– Г-г-где я б-был, т-там у-у-уже н-нет! – еле выговорил свёкр.

– Эй, ты, хозяин! Что ж ты скотину не накормил? Что за дровами не сходил? Печь не истопил? – со злостью выговаривала ему я.

– А при ч-ч-чем ту-тут я? У тебя му-муж есть, п-пусть о-он и де-делает! А ещ-щё лучше – с-сама! – ответил тот.

– Ах, сама! Ты, значит, тут не причём! Как в тепле сидеть да жрать, так он хозяин! А, как дела делать, так давай сама! Вот как! – не унималась я.

Такой поворот событий пьяного свёкра не устроил, и он решил замахнуться на меня. Пока он заносил свою большую пятерню над моей головой, я схватила рядом стоящую табуретку и огрела его ею по голове. Не теряя ни секунды, в злом азарте залепила по его блестящей лысине стеклянной кружкой. Его ноги подкосились, и он упал на пол. Я взбешённая и раскрасневшаяся стояла над ним. Мои руки были холодными от пота, а на указательном пальце висела отбитая ручка от той самой чашки. Заика не произносил ни слова. По ходу, я его вырубила.

«Хорошо хоть в стельку пьяный – с трезвым бы мне не справиться», – пронеслось в моей голове. Я нашла в аптечке нашатырь и, накапав несколько капель на ватку, поднесла её к его большому носу. Тот зачихал. «Ну, слава Богу, живой. А то пришлось бы из-за такого говна…» – мыслила я про себя.

Я оставила его лежать на полу в кухне, а сама ушла в комнату. Потом слышу – ворочается. Ага, встал, значит. Припёрся ко мне в комнату за подушкой. «Всё-всё, Маша, – сказал он мне, уже не заикаясь.– Ухожу. Вот подушку возьму и ухожу. Живите здесь!» Он взял мою подушку и ушел из дома. Я посмотрела в окно: в темном пространстве огорода виднелся отблеск света. В бане зажегся свет. Теперь все понятно.

Я вернулась на кухню и включила тот же канал. Трясущимися от пережитого руками я собирала с ковра осколки разбитой кружки. Мелкие стекляшки впивались в кожу, и я еле выцарапывала их ногтями. Глаза наполнились слезами, и одна за другой солёные капли сползали по моему лицу. Я фыркала носом и не могла остановить себя. Мои рыдания расходились все больше и больше. Я злилась на всё и всех и даже на саму себя. Без конца задавалась вопросом, зачем решила ехать в эту дыру и почему тут до сих пор живу. Но тут же находила для себя ответы, мол, в своём городке я на скудные декретные вообще не протяну; дров дома не запасено, а, стало быть, топиться будет нечем; с родственниками поругалась, да и здесь, как я уеду? Корову-то жалко. Кто ж её кормить станет. Тётя Зоя? Так у неё своей скотины хватает…

Шатаясь из стороны в стороны, в дом вошел мой муж. «Эй, где все?» – кричал он. «Я сейчас покажу тебе, где все! Ты на часы смотрел? Поори мне ещё! – ругалась на него я.– Разбуди мне ещё Варьку! Только попробуй!»

Летящей походкой он прошмыгнул на кухню и сунулся в холодильник. Кастрюля с пюре и котлетой стояла на верхней полке. «М-м-м, поесть приготовила?» – обрадовался он. «Приготовила, – сквозь зубы прошипела я.– Приготовила-приготовила. Да не для тебя!»

«Как это не для меня? А для кого? – начинал расходиться пьяный Вадим.– Для кого? Говори! Ну!»

«Я тебе сейчас понукаю! Так понукаю, что мало не покажется! Нукает он! Не запряг ещё!» – шла я на него. Высокий и большой, он возвышался надо мной, но, как только я поравнялась с ним, поняла, что муж мой еле держится на ногах. Оценив ситуацию, решила, что месть моя наступит именно сейчас. Кое-как схватив своего алкаша за волосы, я несколько раз дёрнула вниз. Вадик закричал и заныл: «Пусти». Пока он пытался меня обезвредить и распускал свои грабли, я захватила его мизинец и отогнула палец в другую сторону настолько, что муж застонал. «Ну все, скотина! Ты меня довел!» – кричала я. Он же извернулся и отмахнулся от меня. Шатаясь, как моряк на палубе во время сильного шторма, он шёл к дивану. Весь грязный и вонючий, брякнулся на чистую постель. «Ах, вот, значит, как!» – не выдержала я и стащила его на пол. «Тут тебе место»! – указала я на половик и для убедительности пнула по пьяному телу несколько раз. Оно храпело.

С кухни доносилась музыка, и с растрепавшейся косой я отправилась туда. Солёные ручейки скользили по моему горячему лицу и забегали в рот. Я поглядела на часы: 4 утра. Умывшись холодянкой и выключив телевизор, побрела в комнату к Варе. Малышка спала и, казалось, не слышала всего происходящего. «Слава Богу», – подумала я и забралась к ней под одеяло. Поцеловав маленькую щёчку, обняла дочурку и пыталась уснуть. Но не тут-то было. Я снова и снова вглядывалась в темноту, посматривала на окно, по которому скользил свет от луны, и не могла сомкнуть глаза. Слёзы все выплакала, и они уже больше не выходили наружу. Веки набухли и глаза превратились в щёлочки. Я трогала все свои неровности на лице дрожащими холодными руками. Вздыхала и тяжело дышала. Потом уткнулась в подушку и наконец-то уснула.

***

Холодная голова, замерзший нос и слипшиеся губы. Утро. Я открыла рот, чтобы зевнуть, и тут же из него повалил пар. Дубак! Скорее я надела свитер и штаны, ноги запихала в теплые шерстяные носки да напялила валенки. Меховой шубейкой укрыла Варю поверх одеяла и отправилась на экскурсию по дому. В комнате по-прежнему валялся на полу спящий муж. Жулик сидел у двери, а в бане также горел свет. «Хм… Интересно», – чуть не вслух сказала я.

Послышалось, как кто-то постучал ногами о порог… В дом вошла Ольга. Вся в снегу, запыхавшаяся и румяная с мороза. Она весело улыбалась и быстро тараторила: «Одевайся, пойдем! Пойдем, покажу что-то!»

«Да что ж ты мне покажешь-то? – засмеялась я.– Ты посмотри на себя, ведь, как снежный человек зашел! Шапка в снегу, сама вся в снежных катышках! Ты что – валялась что ли?!» «Да, Ма-аш, – протянула Оля, – Немного… Давай, я жду тебя!» «Да какое „жду“! У меня вон дома, какой холод! Печь не топлена!» – оправдывалась я. «Давай помогу!» – мигом мне предложила девчонка. «А давай!» – согласилась я.

Скоро печка была затоплена, и в доме становилось тепло. «Блин! Я ж пакет дома забыла!» – вспомнила Ольга. «Какой ещё пакет?» – переспросила я. «Да мама вам еды положила, – ответила она.– Ща сгоняю, принесу. Вон у тебя Варька просыпается, давай к ней иди пока».

Варюшка лежала вся мокрая от жары, но не плакала. Она улыбалась во весь рот и просилась на ручки. Я быстро переодела её, и посадила в коляску, в которой возила её по дому. Благо разбежаться там было где – 100 квадратных метров все-таки! Она играла в разноцветную погремушку, а я тем временем готовила ей смесь.

Ольга прибежала быстро: «Вот – сегодня рожки»! И, смеясь, добавила: «С котлетами! Эти Ийка не успела сожрать!» Мы расхохотались. «Тёплые», – попробовав, сказала я. «Ага, с печки только что сняла. На плите стояли, – ответила Ольга. – Ешь давай». Обычные рожки показались мне довольно вкусными. «Дилинь-дилинь, дилинь – дилинь», – звонил мой телефон. На дисплее высветилось «свекровь». «Хм.. неожиданно», – подумала я. В трубке раздался тревожный голос: «Машенька, ну, как вы там? Как Вадечка-то? Чем занимается?»

– Спит Вадечка, – ответила я. Потом подумала и добавила – на коврике.

– А что с ним?

– Так устал ведь. Столько пил…

– Что-о? – протянула мать мужа.

– А то-о, – в таком же духе ответила я. – Запивается. Каждый день с утра до вечера. Ничего не делает. Как утро, так из дома наутёк. Ни печку истопить, ни воды наносить, ни корову накормить…

– А батько чего?

– А батько то же самое. Вон, в бане теперь.

– А чего?

– Да ничего. Моется, наверно. С ночи еще.

– Как это?

– А ночью, было, драться на меня полез, да передумал.

– Маша! Что у вас там творится! Ты что с ними, справиться что ли не можешь?!

– А как это интересно? Ты все 25 лет не могла справиться, а я сейчас в одно мгновение все изменю. Так что ли?

Свекровь бросила трубку. В недоумении стояла я минуты пол… Потом взбесилась и бросила телефон на кресло. «Да что это такое! Про сынка своего спросила, про мужа тоже, а, как Варя, даже не поинтересовалась! Что ты – все у неё хорошие такие! Я всех довела! Я плохая!» Слёзы горошинами брызнули из моих глаз. Всхлипывая, я жаловалась Ольге: «Не корова бы, собрала монатки и уехала! Скотину жалко. Хорошо, хоть тётя Зоя ещё помогает, сгинули бы к чертям с Варькой в этой и деревне!»

Ольга подсела ближе и обняла меня за плечи: «Вот честно, Маш, Вадька мне, вроде, и брат, а ты его лучше. Ты мать настоящая. Ему же на дочку плевать. А ты у нас не такая. Ты будто сестра мне родная. Успокойся давай. Лучше собери Варьку, да пойдем, покажу чего! У меня уже терпения не хватает! Сил нет, как рассказать хочется!» Огонёк зажёгся в Ольгиных глазах, и, чтобы не потушить его своим плохим настроением, я сделала, как она просила.

По узкой тропинке мы шли в центр посёлка. «Куда идем-то?» – допытывалась я у Ольки. «Сейчас увидишь», – говорила она. «Мне уж Варьку тащить тяжело», – стонала я и шла позади своей подруги. «Давайте отрежем Сусанину ногу! Не надо, ребята, я вспомнил дорогу!» – пошутила я над ней. Ольга залилась громким смехом.

«О, Ольга ржёт!» – послышалось откуда-то из-за забора, который мы проходили.

– Привет, Кирюха, – поздоровалась Ольга с высоким, тощим мальчишкой. – Чего – гуляешь что ли?

– Да нет, по домам с Лёхой ползаем. Гляди, чего нашли! – парнишка указал пальцем на дверь в дом.

– Да что там? – спрашивала Оля.

– А ты зайди, да посмотри! Лучше один раз увидеть, чем сто – услышать! – интриговал он нас.

В щитовом доме было темно, но не холодно. На полу валялся тюфяк, рваная подушка и черные мужские туфли. Старинные. Было заметно, что печка протопилась совсем недавно – угли в топке еще мерцали. «Так ведь дом-то не жилой. Дед Савватий лет пять, как помер. А больше тут никого и не было, – проронила Ольга. – Кто ж тут хозяйничать-то может?» «А ты в другую комнату сходи!» – предложил Кирюха.

Пройдя по коридору, мы оказались в маленькой комнатушке. Желтые обои в красную крапинку делали её светлее, чем она есть на самом деле. На полках стояли книги, а на полу лежали многочисленные фотографии. Ольга наклонилась, чтобы поднять снимок, как за окном послышались чьи-то мерные шаги. Черная шапка и черный ватный тулуп промелькнули у дома и исчезли за поворотом. «Кто там бродит?» – прищурив глаза, спросила Ольга Кирилла. «А я почём знаю», – ответил он. Мы поднесли фотографии к глазам, и заметили, что на каждой из них была одна и та же девушка: высокая, круглолицая, чернявая. Ольга долго всматривалась в лицо и не могла понять, кто же это есть. «Что-то знакомое»… – вспоминала Оля. «Что – совсем не узнаешь?» – спросил её паренёк. «Неа», – ответила Олька. Кирюха подал ей еще одну фотографию, которую только что откуда-то притащил, и добавил: «А теперь?»

Положив два снимка рядом и сопоставив черты лица, Ольга вздрогнула и посмотрела на друга. «Дошло?» – допытывался до неё Кирилл. «Это точно она? Ты уверен?» – недоверчиво смотрела Оля на тощего парнягу.

– А ты сомневаешься? Смотри: такая же фигура, ну, почти такая же. Форма носа… Глаза… – убеждал он.

– Да кто это уже?! – не выдержала я.

– Баба Нюра, – чуть не шёпотом проговорили они в один голос.

– Кто? – переспросила я.

– Да она, она. Та самая. Колдунья наша! – утверждал Кирилл.

– А что тут делают её фотографии? Она ж вообще в другом конце поселка живет? – посмотрела я на ребят.

– В том-то и дело… Это-то нам и предстоит узнать, – решил он.

– А вы по кой леший сюда вообще залезли? – допытывалась я.

– Гулять с Лёхой пошли, смотрим – дым из трубы идет. Дай, думаем, заглянем, кто тут колобродит. Ну и залезли, – мялся Кирилл.

– Теперь второй вопрос, – расследовала я. – Где Лёха?

Кирилл огляделся вокруг, Лёхи нигде не было. Он крикнул, но ответа не последовало. «Что-то мне тут не нравится, пойдем-ка, Оля, отсюда. Да и тебе, – поглядев на парнишку, сказала я, – лучше бы отсюда свалить».

Мы вышли из дома, и из-за сарайки выбежал запыхавшийся Лёха: «Эй, ребята, пойдемте, чего покажу»! Он махнул рукой и скрылся за деревянной развалюхой. Варька тихо сидела на моих руках, а Ольга тащила нас за парнями. За домашними постройками Лёха показал нам… следы! Много-много больших следов, которые можно было увидеть на снегу. Они петляли и уводили в лес. Тот самый таинственный лес, из которого может вернуться не всякий. «Ну, следы! И что? Таких вон сколько угодно в поселке!» – говорила я. «Да? А как ты думаешь, кто бы из наших мужиков и баб, туда поперся?! Вот и я о том – никто»! – доказывал мне Лёха. «Та-ак, а ты-то что хотела мне показать»? – обратилась я к Ольге. «Дак и я то же!» – выпалила она в ответ! «В смысле?» – переспросила я.

– Следы! Только не здесь! Они вокруг Ийкиного дома такие же!

– Какие – «такие же»?!

– А петляют также и в лес уводят.

Всей нашей компанией мы двинулись к дому этой славной персоны. И, правда, следы начинались от самых окон и шли по всему огороду. У окна, ведущего в Ийкину спальню, было натоптано. Заметно, что тут стояли ни одну минуту. Наслежено и у сеновала, и у туалета. Натоптыши вели к лесу. Кирюха перемахнул через забор и убежал. Мы с Ольгой, переглянувшись, пошли к её маме.

Тётя Зоя в белом переднике пекла блины. В теплом доме было уютно. Мы забрались на кровать к печке и стали обсуждать увиденное.

– Может, баба Нюра там раньше жила? – предположила Ольга.

– Если бы да кабы.. Хорошо рассуждать, когда ни о чем не знаем, – говорила я.

– Так-то да… Погоди, а давай у мамы спросим. Ма!..– крикнула Ольга.

– Ну чего еще? – отозвалось с кухни.

– Иди-ка сюда! – звала тётю Зою дочь.

– Тебе надо, ты и иди! – послышалось в ответ.

Ольга сползла с кровати и пошла к матери.

– Ма, слушай, а тут вот дом в конце поселка один есть, знаешь, щитовой-то такой… – начинала Оля.

– Ну… Помню. И что?

– А кто там жил раньше?

– Когда – «раньше»? Сама что ли не знаешь? Одно время Федька жил, Анькин муж. Потом они поругались, куда-то делся. Дед Савватий жил, так помер. А чего надо-то тебе от этого дома?

– Да ничего… Так… Интересно просто. А что за Анька-то? – мялась Ольга.

– Ну, дожили – что за Анька спрашивает! Нюрка наша! – всплеснула руками тётя Зоя.

– Нюрка?

– Ну, тебе баба Нюра она!

– Колдунья что ли?

– Ну!

Ольга примчалась ко мне в комнату, и, заглядывая в глаза, спросила: «Слышала?» «Слышала», – молча, кивнула я ей в ответ. Я думала: «Баба Нюра когда-то давно жила с неким Федькой, потом этот тип куда-то делся, а куда – никто не знает».

– Тёть Зой, а что за Федька-то? – крикнула я на кухню.

– Да Федька! Высокий такой, коренастый… Муж Нюркин! Жил с ней лет восемь, наверно.

– И что? Из-за чего они с колдуньей поссорились-то?

– Ой, да вся деревня гудела тогда…

Тётя Зоя села напротив меня и начала свой рассказ: «Анька в молодости горячая была… Сейчас-то близко не подойди, а тогда вообще жуть, что творила. На неё Федька-то и позарился. Но её диктаторский характер Фёдору начал надоедать. Туда не ходи, того не делай. В одно время стала вокруг него крутиться наша местная библиотекарша. Чистенькая такая, ростиком небольшая, на голове кучка из волос аккуратненькая, туфельки на каблучках. Вся такая ладненькая да складненькая. Характер мягкий, покладистая такая… Знали бы, что с ней станется, дак не поверили бы тогда. Ну и вот, значит. Понравилась ему эта девушка. Стал он за книжками похаживать. Литературой увлекся. Якобы. Анька смотрит – стал Фёдор принаряжаться, за собой следить. И решила – дело пахнет жареным. А Фёдор, как придёт в читальный зал, так и заметет хвостом перед библиотекаршей-то. А малышня сидит – книжки читает да картинки разглядывает, а между тем за парой-то наблюдает, да по домам всё рассказывает. Стали по деревне сплетни ходить, что Фёдор за Ийкой ухаживает…»

«За кем?» – удивились мы. «За Ийкой, за Ийкой, – повторила тётя Зоя. – Она в девках, знаете, какая была! Не чета нынешней-то! Стали люди над Нюркой посмеиваться. Не в глаза, конечно, а так… по за спиной. А она тоже ведь не дура – видит, что творится-то. Пошла на разборки. В библиотеке, помню, тогда санитарный день был. Ийка полки протирала. На стулике стояла. Маленькая – до верхних стеллажей не дотянуться. А Нюрка, значит, высокая. Зашла она в читальный зал – а Ийки нет, на абонементе – нет! Стала кричать ей: „Выходи, да выходи“! А та не слышит. Песни поёт, заливается. Ну, Нюрка её по голосу-то и нашла. В закрытом фонде. Подошла, да табуретку-то из-под ног выпнула! Ийка на пол и рухнула. Смотрит снизу вверх на Аньку и понимает, что та сейчас ей покажет, где раки зимуют. А Нюрка своими карими глазами на неё зыркнула, за кофточку подняла и говорит своим басистым голосом: „С Фёдором было что?“ А та смотрит на неё и слово вымолвить боится. Нюрка не унимается: „Было? По глазам твоим поганым вижу, что было! Ну, попляшете же вы у меня!“ Развернулась тогда Нюрка и бежать уж оттуда хотела, как в дверях показался Фёдор… Лучше бы ему и не приходить было. Разошелся мужик: „Ты, Нюрка, Ийку-то не трожь! А то я тебе, знаешь, что могу! Я тебе так влеплю, мало не покажется!“ „Я тебе влеплю! Я тебе так влеплю! Ты у меня из больниц выходить не будешь! А ты, Ийка, будь ты проклята! Чтоб тебе места на этой земле не было! Вот погоди: будешь ты свой век одна коротать, да так, что в землю сама запросишься“, – сказала Нюрка эти слова и, как ошпаренная, выбежала оттуда».

– А ты-то это откуда знаешь? – спросила я у тёти Зои.

– Ха, дак вся деревня потом эту историю перемывала. И не захочешь, да запомнишь! – усмехнулась она.– А на следующий день Нюрка из дому и носа не показывала, а потом еще дня два дома сидела. Мимо люди проходили, сказывали, что в окнах свечи видели. А уж чего она там делала – колдовала ли, заговаривала ли, кто теперь скажет? Только с того времени Ийка стала попивать, а Федька и вовсе пропал. Сначала думали, что вправду в больнице где-нибудь валяется. Мужики даже искать ездили. Не нашли. Время шло. Стали про Федьку забывать. А вы-то чего сегодня вспомнили, а, девки?

– Да, знаешь, мама, тут такое дело, – начала Ольга. – Помнишь мы тебе про зверя-то рассказывали… Мол ходит кто-то по ночам у дома, да воет…

– И? Чего таить – я и сама видала, как не то человек, не то зверь через забор перемахивает, да в лес убегает. Но все это по вечерам происходило. Дак и разглядеть не могла… Многие его видали. Это «Этот» ходит. Ни имени у него нет, ни прозвища.