Текст книги "Мамочка из 21-го бокса. Победитель в номинации «Молодая проза России»"

***

Домой мы приехали под вечер. Как нам и было нужно. Зелёный деревянный дом светился огнями – свет горел в каждом окне. И на втором этаже тоже. Николаевна посмотрела на часы и доложила: «Без пятнадцати восемь». «Ещё рано – сказала баба Нюра.– Подождём!» Я попросила Женьку остановиться у детского дома и, забежав на пару минут к девчонкам, сказала: «Привезла!» Они обрадовались, а я дополнила: «Придём сюда часам к одиннадцати. Ждите». «Хорошо», – ответили они.

«Женя, езжай прямо, а там через три перекрестка налево. У магазина останови», – попросила я нашего водителя. «А что там? Тебе чего-то нужно купить?» – поинтересовался он. «Да нет, живу я напротив», – отчеканила я.

Двухэтажный фиолетовый дом стоял на прежнем месте. Я пригласила войти всех за мной. Дернув за ручку, большая дверь отворилась. Вадя играл с Варюней в кубики. «Ма-а-а!» – побежала она ко мне и бросилась в объятия. Николаевна присела на корточки и, охнув от резкой боли в спине, которая мучила её уже второй день подряд, чуть не упала вперёд. Муж подхватил её и помог приподняться. «Спасибо, – сказала ему Николаевна.– Меня Анной зовут». «Очень приятно. Вадик», – сказал в ответ и он. Сзади у дверей жались баба Нюра, которую совсем не ожидал здесь увидеть Вадя, и открывал дверь уставший от дороги Женька. «Здрасьте! – сказал он и им.– Может, чаю?»

Николаевна оглядела маленькую кухонку, и сказала: «Может!»

Электрический чайник быстро вскипел, и вода полилась по чашкам. «Баб Нюр, всё взяла-то? Ничего не забыла?» – беспокоилась я. «Да всё-всё. Даже молока козьего банку целую. Про запас…» – успокаивала она меня. «А куда ты? – всполошился муж.– Куда собираешься?» «Как куда? На работу!» – уверенно сказала я. «Но тебя итак сутки не было дома!» – начинал раздражаться он. «Ну кто-то же должен в нашей семье работать! Пусть это буду я…» – пыталась угомонить его я. За разговорами время летело быстро, и вскоре пробило одиннадцать. «Поехали!» – сказала Нюрка.

Все дети уже спали. Владлена Юрьевна вышла к нам навстречу: «С приездом!» «Спасибо!» – ответили мы ей. Люба с Натальей Михайловной ждали нас внутри: «Вы готовы?» «Готовы, – ответила баба Нюра и попросила проводить её наверх. Я шла позади неё, а она, ступив на второй этаж, притормозила нас рукой: «Дальше я одна».

Она глубоко вздохнула и задержала дыхание. Ноздри её распёрло так сильно, что казалось, туда может влезть всё, что угодно. Она выдохнула и огляделась вокруг. Мы стояли позади неё на лестнице и не могли понять, что она делает. Бабка повернулась в другую сторону. Подняла голову вверх и сделала ещё один глубокий вдох. Её ноздри снова раздулись, а лицо сильно покраснело. С полминуты она не дышала, а потом выдохнула всё с тихим вздохом. Её губы были свёрнуты в трубочку и напряжены. Казалось, что она не замечает нас. Сняв белый платок с головы, начала размахивать им в разные стороны, будто разгоняет что-то вокруг себя. Мёртвая тишина, сопровождаемая лёгким гулом, который издавала баба Нюра, наводила на нас, смотрящих за всем этим, ужас. Владлена Юрьевна тыкала меня в бок, пытаясь что-то сказать, но я боялась повернуть голову.

Баба Нюра, качаясь из стороны в сторону, бормотала какие-то непонятные слова, расходясь всё больше и больше. Ни с того, ни с чего она резко остановилась и выпучила глаза. Бабка смотрела в одну точку, не отводя взгляда, и резко рванула вперёд. Мы по инерции вскочили вслед за ней. Она бежала по коридору и остановилась у музыкального зала. Вытянула руки перед собой, и от её ладоней пошёл пар. Люба посмотрела на меня, дабы удостовериться, вижу ли я всё происходящее. Я кивнула. У дверей, где стояла баба Нюра, повернулась ручка и открылась дверь. После такого фортеля по мне не только пробежал морозец, но и сердце чуть не ушло в пятки. Я пошатнулась и чуть не оступилась на ступеньке. Наталья Михайловна поддержала меня рукой. «Тс-с-с, – приложила она указательный палец к своим губам.– Всем страшно». Мы стояли у лестницы, а бабка Нюра с закрытыми глазами входила в комнату. Будто кто-то невидимый вводил её в музыкальный зал. Любка ринулась за ней. «Куда ты?!» – схватила её за руку Владлена. «Как куда? – встрепенулась Любовь.– Я должна это видеть!» «Тогда пойдёмте все!» – прошептала Николаевна и прокралась вперед Любы.

Наталья Михайловна шла третьей в этой шеренге, а я её замыкала. Нервный холодок скользил по моей спине, и казалось, что кто-то ступает за мной. В напряжении я повернула шею, но там никого не было. Мои руки непроизвольно потянулись вперёд и ухватились за талию Натальи Михайловны, отчего она встала, как вкопанная, и выпучила глаза. «Да я это», – чуть слышно процедила я. «Уф, – выдохнула она и указала пальцем на Николаевну. – Глянь, что творит!»

Та в своих маленьких туфельках прокралась к самой двери и уже нагибалась к замочной скважине, как откуда-то сзади послышались чьи-то шаги. Мы посмотрели в сторону лестницы – тусклая лампа светила на коричневатые и обтёртые ступеньки. На зелёной стене висел плакат с противопожарной тематикой, а откуда-то снизу слышались быстрые шаги. Было ощущение, что кто-то бегает по комнатам, заходя в каждый кабинет. Вот топот донёсся из спальни, из столовой, из прихожей… Звук доносился все отчётливее и звонче, а мы так и оставались стоять без движения. «Стой! Николаевна!» – неожиданно на втором этаже появился Женька. «Тфу – ты, дурак! Тихо!» – запшикали мы ему. «А чего она опять вперёд батьки лезет?! – размахивал руками Женька.– Вот куда она прется?! Куда?!» Он прошёл мимо нас всех и, схватив Анку за руку, как маленького непослушного ребёнка, повёл на улицу. Быстро вывернувшись из его лап, она будто бы отряхнулась от чего-то грязного, выпрямилась и пошла обратно. «Николаевна!» – посмотрел на неё Женька. «Ну что?» – пыталась кричать на него шепотом Анка. «У меня же кроме тебя никого нет! Куда ты лезешь?» – умоляюще посмотрел на неё Женька. «Неужели ты во всё это веришь?» – засмеялась Николаевна.

На потолке что-то зашелестело и по белым обоям пробежало несколько теней. В коридоре послышался звон колоколов, а из музыкального зала донесся резкий рык. Где-то на чердаке громко раскрылись старые оконные рамы, и ветер ворвался в здание. Из музыкалки выбежала в белом платке Нюрка и закричала, что было сил: «Уходите из здания! Уходите! Детей выводите!» «А ты?» – вопросительно посмотрела на неё Николаевна. «А я справлюсь!» – успокаивала она нас. «Может, я останусь?!» – сквозь гуляющий ветер пытался докричаться до бабки Женя. «Ты и подавно уходи. Не любит он мужиков. Ох, не любит!» – услышал он в ответ.

«Ш-ш-ш», – послышалось у меня под ногой и будто схватило за щиколотку. «Ай!» – одёрнула я скорее её, и побежала за всеми на первый этаж. «Показалось!» – успокаивала себя я.

«Чего детей-то будить? – осматривая спальню, спрашивала Владлена Юрьевна.– Гляньте, как спят!» «Знаете, Нюрка понапрасну говорить не будет, эта бабка прожженная, – уверяла всех я.– Давайте-ка по добру – по здорову выведем их. Не ровён час, случиться что-то…

На втором этаже задребезжали стекла в дряхлых рамах, и раздался злобный рык. «Вот не надо было его тревожить! – ругалась Владлена.– Не надо было!» «Да конечно! Житья от него нет никакого! Всех баб перещупал! Кто знает, что у него на уме!? Да и вообще – кто это!»

Женька подошёл к выключателю и хотел нажать на кнопку, как отпрыгнул. «Заповедь седьмая» – надпись, созданная чьим-то витиеватым почерком, выжигалась чрез обои. За несколько секунд она появилась над всеми окнами спальни, в правом углу комнаты и на прикроватных тумбочках ребятишек. Красные чернила не успевали подсыхать и, казалось, что слова кровоточили… «Мамочка! – вскрикнула Любка, увидев их.– Девочки, что это?» Объяснять, что здесь творится, было некогда, хотя я и сама-то не особо понимала. Смогла только скомандовать: «Собираемся!»

Малышей подняли и объяснили, что нужно срочно улетать на Луну. В космос захотели все, поэтому оделись быстро. Женька светил фонариком от телефона в проход, и все шли по направлению слабого луча. Свет-то куда-то делся. Маленький Серёжка сидел у меня на руках и, ковыряя заспанные глаза, спрашивал: «А мы куда?» «Сиди, Серёженька, сиди… Сейчас играть будем!» – успокаивала его я. Он был меньшим из всех четырёх групп, и к нему я привязалась больше всего.

На стенах узенького коридора появлялись красные слова и уводили к выходу. Я бежала, держа Серёжку на руках и трясясь от страха. Ненавижу всё непонятное – вроде, и нет ничего, и не верю в эту чушь, а, вроде, и вот – надписи, ветер, звуки…

Детская площадка около здания была затуманена и будто в дыму. Мы сели под большой навес, сколоченный для прогулок в дождливый день, и уставились на зелёное здание. Окна музыкального зала выходили как раз на нас, что заставляло опасаться ещё больше. Какая-то чёрная тень мелькнула за стеклом и прошла из стороны в сторону. «Нюрка, наверно», – проронила Николаевна. «Наверно», – прошептала я и отвела взгляд в сторону. «Там же света-то не было…» – послышался голос Натальи Михайловны. «Не было…» – ответила ей Анка. «А что за блики тогда там мерцают?» – продолжала та.

В трёх окнах виднелись большие пламенные языки. «Горит?» – крикнула Любка и рванулась было туда бежать. «Стой! – схватил её за подол Женька.– Чего горит? Нюрка, знаешь, с собой сколько всего туда набрала! Бог ведает, что она там творит!»

«Женька, Интернет есть?» – поинтересовалась у нового знакомого Наталья Михайловна, заметив у него в руках большой айфон. «Конечно! А Вам зачем?» – буркнул он. Воспитательница указала на ребятишек и сказала: «Мне-то ни к чему, а вот мелких развлечь надо. Дай хоть сказку какую им прочтём!»

***

В середине музыкального зала стоял стол, на котором Нюрка трясущимися руками пыталась зажечь третью свечу. Её сморщенные пальцы чиркали спичку о коробок и подносили оранжевое пламя к фитилю. Как только огонёк перепрыгивал на него, то мгновенно синел и пропадал. Бабка что-то бубнила себе под нос и не переставала пытаться зажечь свечу. «В тихой комнате ночной только я и ты… Здесь при лунной тишине мы зажгли…» – шептала она вслух какую-то несуразицу.

Тяжёлые голубые занавески ходили ходуном, и казалось, что где-то открыто окно. Старые ссохшиеся рамы уже давно прохудились, и каждое стекло дрожало от любой вибрации. По дороге, проходящей мимо детского дома, то и дело проезжали машины, заставляя здание дребезжать.

Нюрка наклонилась над двумя свечами и, чуть не касаясь носом огня, произнесла: «Обидел кто?» Окно, находящееся за бабкиной спиной, распахнулось, и оттуда в помещение ворвался клубок холодного воздуха. Нюрка повернула голову в ту сторону и увидела беспросветное небо. Она оглянулась на треск, исходящий от стола… Красный витиеватый почерк выписывал привычные слова «Заповедь седьмая».

Бабка прочитала надпись ещё раз и провела старыми пальцами по выжженным буквам. «Женщина?» – переспросила она у кого-то. Под её локтём, упрямо лежащем на том же столе, что-то зашипело и задымилось – она одёрнула руку и увидела чёрное слово «Элиза».

***

«Эй, Маринка, из-под навеса не вылезай!» – ругалась Наталья Михайловна на белокурую девчонку, которая того и гляди, убежит обратно в дом. «Ну что там? Сказку-то какую нашли?» – спрашивала она у Любы. Женька почесал за ухом и изрёк: «Сказку – нет, а вот присказку…» «О чём ты это?» – посмотрела на него Николаевна. «А вот – сама почитай!» – он протянул ей светящийся экран. «Заповедь седьмая. Не прелюбодействуй», – прочитала Анка. «А ты дальше листни!» – убеждал её Женя. Та провела пальчиком по дисплею и продолжила вслух: « Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. (Матф.5:27,28).

Для того, чтобы правильно понимать эти слова Иисуса Христа, нужно знать, что у древних евреев седьмая из десяти заповедей, полученных Моисеем от Бога на горе Синай, гласит: «Не прелюбодействуй» (Исх.20:14). Эта заповедь, стоя на страже супружеской верности, запрещала мужу или жене иметь сексуальные связи с другими женатыми людьми и защищала чистоту брака, рекомендуя постоянство в брачных отношениях, и предписывала не допускать супружеской измены ни в коем случае. Тому человеку, который нарушал эту заповедь, по Ветхозаветному закону грозила смертная казнь. «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, – да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. (Лев.20:10)».

– Не… Не это. Дальше читай, – перебил её он снова.

– Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники… Царства Божия не наследуют. (1Кор. 6:9—10). Мерзки здесь как дела, так и мысли, хотя путь к прощению им не закрыт, – повиновалась ему Анка.

– Царства Божия не наследуют? – переспросила Люба, вставая со скамейки и заглядывая в телефон. «Нет!» – сказал Женька.

– Как нет? – всполошилась Николаевна. – Как нет! Тут же написано: путь к прощению не закрыт!

Я сидела сзади них и укачивала Серёжку на руках. Перед моими глазами всплывала картина из лесного посёлка, которую так ярко рисовала баба Нюра: когда Федька загулял с Ийкой, свершив тем самым тот же страшный грех прелюбодеяния, в их доме завёлся нечистый. Пока каждый из этой троицы не ответил за свой проступок, тот продолжал жить в доме, разрушая Нюркину психику изнутри. Тайна «заповеди» ей не открывалась почти двадцать лет. Она говорит, что в силу не могла никак войти… Но почему же тогда «заповедь седьмая» появлялась на всех видимых и не видимых местах с самого начала?.. Хм…

– Марья, ты чего там губу поджала? О чём думаешь? – спросила меня Анка.

– Её будто подводили к откровению… – сказала я, вглядываясь в туман, застилающий зелёный двухэтажный деревянный дом.

– Ты о чём? Про кого опять? – не понимала меня Николаевна. – Вечно как начнёшь что-нибудь… Я тебе про Фому, а она – про Ерёму!

– Да и я про Фому… Про Федьку то есть.

– В смысле?

– Грех прелюбодеяния был совершён Федькой.

– Каким ещё Федькой?

– Ой, длинная история. Это муж Нюркин. Помнишь, она рассказывала, что обиженный, то есть нечистый дух в её доме жил…

– Ну… Это она перед отъездом говорила. Помню. И что с того?

– А ты сопоставь. «Заповедь седьмая» появлялась у неё на столе, оконных рамах, подоконниках, дверях, приступках, порогах в течение нескольких лет. Видно, бабка её умершая пыталась сообщить, почему всё это происходило и не прекращалось… Если в колдовство Нюрка верила с самого детства, так как видела, чем её бабка промышляет, то о религии она ничего не знала. Тем более тема эта была под запретом в Советском Союзе. Антирелигиозные мероприятия добирались и до самых маленьких сёл. Что уж говорить о таком маленьком населённом пункте, в котором жила она! Напугать тёмных людей – дело нехитрое. Библии все были уничтожены у сельского клуба. Сожгли их. Об этом мне свекровь как-то рассказывала. Ещё тогда говорила, мол, вот нехристи какие! Откуда ж Нюрке была известна эта заповедь, когда она и о Боге-то ничего не знала!? Видать, бабка в своей тетради писала всё, чего не лень, а Нюрке это всё-таки и пригодилось!

– Странная ты, Маруся! Что за суждения?

– Странная – не странная, а с чего бы тогда ей бабка её мерещилась, да подсказки кидала? Или ты что – до сих пор не веришь? А как же слова, которыми исписан весь детский дом?

– Ну, тут отрицать не могу: надписи есть!

– От этого никуда не денешься. Всем же привидеться не могло?!

– Не могло!

– А Нюрка, как ты можешь наблюдать, больно-то мудрой никогда не была, Библию и вовсе никогда не открывала, что уж говорить-то! А тут – на тебе, откровение такое, заповедь из Нового завета! Откуда ей было её знать?

– Да уж сколько времени с тех пор прошло! – вступила в наш спор Наталья Михайловна. – Так и не знает она!

– Ну, теперь-то, пожалуй, и знает! – соглашалась я.– Теперь-то в её возрасте стыдно не знать. Да и время сменилось. Другое.

– А раз она в Бога верит, что тогда заговорами занимается?! – не унималась Люба.

– А мы все в него верим, а ей что – нельзя? У неё и заговоры все добрые! – пыталась вступиться я за Нюрку.

– Что-то она долго не выходит… Да и тихо больно… – проговорил Женька.– Может, сбегать посмотреть?

– Тут сиди! – оборвала его Анка. – Нюрка знает, что делает!

***

«Сюда иди! – протягивая руки в пустоту, говорила баба Нюра.– Иди. Не бойся. Не сердись. Избавлю тебя от мук твоих…»

Тяжёлые шаги послышались где-то у окна, и что-то тёмное приблизилось к ней.

На столе уже был налит стакан козьего молока с горькой полыньей. «Испей. Бабка моя меня учила в гости без подарков не ходить», – пыталась найти его глаза Нюрка. Она напряженно всматривалась в отдаленное пространство и вдруг почувствовала руку у себя на плече. Длинные пальцы сжимали старческую кожу и плавно подходили к шее. Она схватила их своей рукой и громко крикнула: «Погоди! Дай дух переведу!»

Пальцы невидимого обмякли и остановились на месте. Нюрку трясло, но она не останавливалась: «Знаю, душе твоей нелегко. Чувствую, грех на тебе тяжкий… Прелюбодеяния. Убили тебя. Душа твоя мается. Судом не судили тебя праведным. Судили людским судом тебя. А это хуже ещё…» Пламя свечи трепыхалось от чьего-то сбивчивого дыхания и попеременно угорало и разрасталось. «Не пыхти. Не пыхти. Не нервничай, – пыталась бабка Нюрка его упокоить.– Злобу на баб затаил. Всех тут перепугал…»

Оконная рама задребезжала и стекло в раз рассыпалось на мелкие осколки. «Не лютуй! – командовала спокойным твёрдым голосом ведунья.– Всё про тебя знаю. Уйти так просто ты не сможешь. Не сможешь…»

Крышка чёрного пианино поднялась и хлопнула. «Вот видишь, ты и сам это понимаешь…» – продолжала Нюрка.

«Молока отпей! Прошу тебя!» – вторила она кому-то невидимому.

Прозрачный стакан поднялся над столом и с силой был брошен на пол. «Не хочешь, значит, по-хорошему… – посмотрела на тёмную тень Нюрка.– А я так не хотела по-плохому».

Сказав это, она очутилась на полу. Кто-то большой и мохнатый скинул её со стула и начал душить. Сквозь хрип и стон Нюрка пыталась читать: «Боже вечный, избавь нас от пленения диавола, от всякого действа духов нечистых…» Пальцы на её дряхлой шее ослабевали, а она продолжала говорить все громче и громче: «Да отбегут и отступят от дому сего и от места сего! И яке вхождении всяком путном и путешествии, в ядении и питии, от здания сего – всякого диавольского обстояния и чародеяния волшебная действа окроплением молитвы и воды сея окроплением (она схватила остаток полыньи и макнула траву в банку с молоком) исчезните вси диявольские силы. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь». В исступлении она махала горькой травой перед нечистым и чертила в воздухе большой крест.

***

«Что это?» – взгляды с детской площадки устремились на три средних окна второго этажа, одно из которого осколками осыпалось на землю. Малыши смотрели в исступлении на тёмную дыру в доме и не могли проронить ни звука. «Девочки, надо что-то делать!» – кивая головой, говорил Женька. «А что?» – смотрела на него Анка. «Я не знаю, – припрыгивал он около нас.– Не знаю – не знаю…»

Языки пламени засверкали в здании, и было видно, как огонь перебирается на внешние стены деревянного детского дома. «Господи! – вскрикнула Любка и перекрестилась трижды.– Горит! Горим! Мы горим!» Владлена Юрьевна судорожно набирала телефон пожарной службы. Через каких-то несколько минут весь дом занялся пламенем, и было страшно к нему подступиться. Бабки Нюрки не было. Женьки тоже.

«Женька? Женька? Девочки, где Женька?» – металась под навесом Николаевна.

Мы начали искать его глазами и кричать, что было сил. «Же-еня! – орала Анка.– Же-еня!» Она схватилась за сердце: «Не уберегла!» «Да Бог с тобой, Николаевна, он тут где-нибудь!» – прискакивала я с маленьким Серёжкой на руках около неё.

Послышались сирены пожарки и фары больших красных машин осветили здание. Молодые крепкие ребята раскатывали рукава и занимали свои позиции. Мы спешно уводили малышей с площадки, над которой постепенно расплывался смог. Дым струился из окон и дверей здания, а Анка не прекращала прыгать у пожара. «Дамочка, отойдите! Задохнётесь ведь!» – отодвинул её рукой в специальной перчатке пожарник. «У меня сын там! Сын!» – не унималась она.

Горящие головёшки выпрыгивали со второго этажа с ужасным треском, сквозь щели дома струился чернущий дым, а Женьки всё не было и не было.