Текст книги "Мамочка из 21-го бокса. Победитель в номинации «Молодая проза России»"

Глава VI. «Заповедь седьмая»

Неразумные люди с начала веков

Вместо истины тешились радугой слов;

Хоть пришли им на помощь Иисус с Муххамедом,

Не проникли они в сокровенность основ.

Омар Хайям

Любой период в жизни, будь он хорошим или плохим, когда-то подходит к концу и начинается новый. У кого-то это происходит легко и не принужденно, кого-то к этому нужно подводить, а у меня это было резко и вынужденно.

Заканчивался декретный отпуск, во время которого мне выплачивали хоть какие-то копейки. Теперь нужно было отправлять Варвару в детский сад, что, слава Богу, у меня прошло достаточно безболезненно (ей очень нравилось играть с ребятами), и устраиваться на работу, что было намного сложнее.

Специалист в службе занятости предложил мне на выбор только одну вакансию – тут уж не разбежишься. Старшим воспитателем в детский дом! «Но у меня же филологическое! – восклицала я в кабинете местного центра занятости! – Высшее!» «Мы не полы тебя мыть и отправляем!» – услышала я в ответ.

Зелёное деревянное здание, в котором раньше был детский сад, а потом туда перебазировался детский дом, стояло почти в центре городка. Можно сказать, на главной улице. Светлое из-за большого количества окон, оно всегда радовало своих воспитанников.

На первом этаже располагались спальные комнаты и столовая, а на втором – музыкальный зал и разные кабинеты для специалистов.

Мне, как и другим, выделили свой кабинет. Небольшой, правда, но зато светлый. Я быстро в нём обжилась, расставив повсюду свои любимые цветы. Да и в коллективе я сошлась со всеми. По крайней мере, поначалу мне так казалось…

Первый день работы я никогда не забуду. К нам пришли потенциальные родители. Они выбирали себе сынишку. В их семье уже было три дочки, а вот парни у них ну никак не получались. Для меня был шок, что детей выбирают, как в магазине… Лопоух, не очень красив, хромает на левую ногу – такие отсеивались сразу. Мы с Владленой Юрьевной выводили по пять ребятишек. А эти мамы и папы смотрели каждого по очереди. «Кого же? Что-то у меня совсем не ёкает! – шептала жена мужу на ухо.– Ты же говорил, что должно ёкнуть! Ну почему же у меня не так?» Она заглядывала каждому в глаза и просила нас привести другого. Пятеро разных детей ждали своего чуда. Двухгодовалый Серёжка, услышав весть, что пришли «родители», вбежал своей косолапой походкой в мой кабинет. Вцепился в юбку женщине и обнял её за ноги. Она отодвинула рукой и, ничего не говоря, показала мне глазами, мол, нет, не берём. Не нужен ей маленький Серёжка. Малыш, смотря снизу вверх, уловил этот взгляд. Взгляд ненужности и отчуждения. А ведь он так ждал маму! Серёжка заплакал навзрыд и убежал. «Родители» развели руками, а я сказала: «Знаете, дети в детдоме быстро взрослеют – он сам всё понял».

Целый день я не отходила от Серёжки, белокурого мальчишки с голубыми глазами. «И как такой может не понравиться…» – гладила я его по голове. Он вис на моей шее и иногда называл мамой. Ластился, как котёнок и вился около меня. А когда я читала всем сказку перед сном, забирался на руки и усыпал на моих коленях. Я же после того, как он усыпал, укладывала его в кровать и закрывала тонким одеяльцем.

– Ма-аш! – заглядывала в спальню Наталья Михайловна.– Пошли чаю попьём!

– Пошли, – вставала я из-за стола и торопилась на кухню.

– Девочки… Вчера такое было, хоть увольняйся! – говорила тридцатилетняя Люба. – Честно вам скажу – боюсь! На втором этаже больше пол мыть не буду!

– Что – опять старик? – спросила у неё Владлена Юрьевна.

– Какой старик? – включилась я в разговор.

Женщины переглянулись.

– Мы тебе и говорить не хотели… Но уж раз начали… Бросай свой чай. Пошли на второй этаж!

Я поставила чашку на блюдце, и мы вчетвером отправились наверх. В музыкальном зале были расставлены стулья для зрителей, на сцене стояло черное пианино, а на старых окнах висели большие голубые занавески.

– Хороший зал, – осмотрев помещение, сказала я.

– Никто и не спорит, – сказала Люба.– А ты наверх посмотри!

Весь потолок был усыпан крестами. «Что это?» – испугалась я.

– То, о чём мы и говорили ранее: трёх священников уже вызывали – ничего не помогает!

– Да в чём дело-то?! – не понимала я.

– Вчера мою пол и чувствую: смотрит сзади кто-то на меня. Поворачиваюсь – нет никого. Я дальше мою. Потом опять какое-то чувство неловкое. Я снова – глядь назад: пусто! Тряпкой по полу вожу, вдруг мне по заднице, как рукой здоровенной кто-то хлопнет! (мы все выпучили глаза от страха) Я как закричу! А он меня, как толкнет! Я так в косяк-то головой и полетела! Да девочки! Вы мне на лицо-то посмотрите! У меня же под глазами синяки! – показывала она нам темно-голубую кожу вокруг глаз.

Мы, осмотрев Любу с ног до головы, вынесли вердикт: дежурить по двое! «Нечего рисковать», – решили все. «А кто это – домовой что ли?» – поинтересовалась я у Владлены Юрьевны, которая работает тут уже почти что восемь лет. «Да знаешь, не сказала бы… – ответила она. – Домовые, они добрые обычно. А этот… не пойми и что. Самое страшное, что тут же раньше зал судебных заседаний был… Может, кого невиновного осудили… Всякое же бывало…»

Широкая деревянная лестница спускалась на первый этаж и уводила к выходу. По узким коридорам мы вернулись к месту чаепития. «А в прошлый раз он по кабинетам бегал – топот по всему зданию стоял!» – рассказывала Люба. «Это что! – перебила её Наталья Михайловна.– Недели две назад я детей спать уложила. Сижу в своём кабинете, а он же на втором этаже, рядом с реабилитационной комнатой находится… Отчёт пишу, а за стеной мужское „кхе-кхе, кхе-кхе“! Думаю – ну, показалось! Минут пять проходит, вдруг шлепок такой и снова „кхе-кхе, кхе-кхе“! Что делать? Внизу – целый этаж детей! Встала я из-за стола и пошла. Свет включаю в том месте, а там весь пол усыпан мячиками из бассейна для ребятишек. Тогда решила, что просто не убрали с вечера. Собрала все обратно и, выключив свет, ушла к себе. Только села – опять шлепок и „кхе-кхе, кхе-кхе“! Я по коридору иду, а оттуда прыжки на пол громкие слышатся, дверь открыла, а его светом-то и озарило – мужик это с бородой, волосатый весь! В бассейне прыгает, и мячики оттуда выбрасывает! Я как заору да бегом оттуда! Так всю ночь с малышами в спальне и просидела! Выселяет от нас со второго этажа-то! Выселяет!»

– Да чего выселять-то? Скоро и сами выселимся. Дом-то наш под снос! Слышали? – говорила Владлена Юрьевна.

– Да уж слышали, только какое здание потом дадут – вот вопрос. Может, ещё не лучше этого… – тревожились женщины.

Я же, наблюдая за обстановкой в детском доме, хотела как можно скорее закончить работу в этом заведении. «Серёжку только жаль, – думала я. – Итак судьбой обижен, а тут и я ещё его брошу… Эх!..»

– Сегодня-то кто дежурит? – вдруг всполошились коллеги.

– Что – жребий, может, вытянем? Время-то уже позднее… А какое у него настроение сегодня, никто не знает!

– Девочки, а давайте сегодня вместе все отдежурим, а завтра и решим, когда чья смена, – предложила я.

– Так у тебя же дочка маленькая, тебе нельзя тут оставаться! – говорила Наталья Михайловна.– Разве не такой был уговор у нас с тобой?

– Да такой-такой. Но я уж мужу позвонила. Он сказал, оставайся. Так что, девочки, я с вами. Тем более, мне не очень-то во все это и верится, хоть мурашки от ваших рассказов и бегут по рукам…

– А ты не спи сегодня. Сходи на второй этаж вместо сторожа. Глянь, как там дела обстоят. Может, и убедишься, – предложила мне Люба.

– Ну и схожу! – скептично ответила я. – Чего там бояться-то! Этаж, как этаж!

– Вот и посмотрим, вру я или нет! – продолжала она обижаться.

Я сидела в своём кабинете и разбиралась с планами работы, когда на часах пробила полночь. Тишина. Ничего особенного. Прошло ещё пять минут. Но всё оставалось по-старому. Потом еще пятнадцать. Я напряжённо выжидала, когда же всё произойдёт. За окном была густая темнота, а у меня в кабинете горело три лампочки. Забыв о рассказах коллег, а точнее байках, я начала напевать что-то себе под нос, постукивая в такт ногой по полу. Ох, и зря же я это сделала. В соседнем кабинете, в шкафу, где лежали ноты, поочередно заоткрывались и зазахлапывались двери! Я вытянулась по стойке смирно и не знала, куда бежать. Потом очухалась на мгновение: «Ой, да это, наверно, девчонки меня разыгрывают! Наверняка подслушали, что я тут пою, да и решили проучить!» Я вскочила со стула и побежала к ним. Включила свет в соседнем кабинете, но там было пусто. Мелкий холодок пробежал по моей спине, и, поняв, что здесь нет никаких девчонок, я побежала вниз. Без всякого крика. От страха у меня пропал голос. Я даже бежать быстро не могла. Было ощущение, что кто-то вышел в проход и смотрит мне в затылок.

Прибежав на первый этаж, я стала тормошить спящую Любу: «Верю!» «Кому?» – спросила она спросонок. «Тебе! Вам! – ответила я. – Там он! Наверху! Сама слышала!» Девчонка подскочила на месте: «Опять?» «Да!» – не могла отдышаться я. – Дверями хлопает!» Люба вылезла из-под одеяла и разбудила Наталью Михайловну и Владлену Юрьевну. Сверху послышались звуки игры на пианино. «Ну, с ума сошел! Опять завёл! Каждую пятницу одно и то же!» – всплеснула руками Владлена.

«Не слышны в саду даже шо-ро-хи, – подпевала ему Наталья Михайловна. – Гляди-ка! И песни-то какие играет!» «Ага-а! Известные!» – сказала Люба.

По завершении музыкальной композиции он пробежался по клавишам взад и вперед и со всей силы захлопнул крышку у пианино. Мы переглянулись. Послышался звук открывающихся ставен. Они в этом здании были достаточно старыми, и поэтому сдвинуть их с места было не так-то и легко. «Что это?» – смотрела я на Владлену Юрьевну. Она, боясь пошевелиться, сидела на кровати и, обведя взглядом ребятишек, сказала: «Сейчас начнётся… Зря мы ходили сегодня туда…»

Из окна со всего маху полетело пианино и с дребезгом стукнулось о землю. Наталья Михайловна схватилась за сердце, а Люба – за телефон. «Алё, полиция! У нас тут что-то непонятное! Приезжайте скорее!» – диктовала она адрес учреждения.

Участковый примчался минут за пять – всё-таки отделение в паре шагов отсюда. «Ну и где ваше пианино? – спрашивал он нас, обходя вокруг здания с фонарём. – Нет же его! Нет!» «Сами видим, что нет! Но звук-то был!» – утверждали мы.

«Пройдёмте на второй этаж!» – скомандовал он и, включив свет во всех коридорах, проследовал вперёд. Мы ждали внизу. «Эй! Где вы там? Чего не идёте? – кричал он нас. – Вот оно – ваше пианино! Стоит на том же месте, когда я еще сюда в сад ходил! До сих пор помню!» Небольшой колонной мы проследовали друг за другом. Музыкальный инструмент стоял на месте, окна плотно закрыты, а голубые плотные шторы не тронуты. «Вы чего тут? Издеваетесь что ли? Думаете, у меня другой работы нет, как к вам ездить? Вы тут часом не пьяные все? Может, в трубочку дунете?!» – предлагал полицейский. «Мы, Сашка, сейчас тебе дунем! Так дунем – мало не покажется! – сказала ему Наталья Михайловна, которая когда-то была воспитательницей нашего участкового. – Постыдился бы, нахал!» Сашка сел в свой козелок и, газанув, уехал.

В спальне было темно. Только в углу на столе горела настольная лампочка. «Ну что, девочки? Теперь спать? Видимо, всем вместе показалося…» – с иронией заметила Люба и забралась в свою постель. Владлена Юрьевна по привычке выключила лампочку и легла рядом с дверью. Я прикорнула неподалеку от маленького Серёжки, а Наталья Михайловна легла на свою кровать.

Прошло несколько минут, как Владлена закричала, будто её режут: «Уйди! Уйди от меня! Свят-свят! Господи, спаси!» Она отмахивала что-то от себя, а мы от испуга закричали громче неё, и кто-то из проснувшихся ребятишек догадался включить свет. Владлена, вспотевшая и раскрасневшаяся, одергивала свою сорочку: «Ведь лёг ко мне! Волосатый! С бородой! Обнял! А-ай! Девочки!»

Оставаться в здании было страшно, поэтому свет у нас горел всю ночь. Мальчишки и девчонки ничего не поняли. Им мы сказали, что воспитательнице просто приснился дурной сон. Хорошо, что в медицинском кабинете хранилась валерьянка. Ей только и спасались. Я перебирала в голове, чтобы это могло быть, но не находила никакого ответа. У меня высшее образование, а я верю в такую ерунду. Неужели это правда? Вдруг меня осенило: «Девочки, я знаю, кто нам может помочь! (Они уставились на меня, как на спасителя.) У меня в деревне, куда я к свекрови езжу, живет Нюрка, старуха, которая всякими колдовствами ведает. Мне кажется, она бы тут справилась. Только живёт далеко… Но ничего – что-нибудь придумаем. Давайте никому говорить об этом не будем, а то итак сказали про нас, будто мы пьяные. Еще в больницу отправят…»

В три утра все успокоилось, и мы задремали сидя. Яркий солнечный свет разбудил нас под утро. «Неужели!» – сказала Люба, увидев озаренную комнату. «Да-а!» – протянула я. «Давайте решать что-нибудь! Про какую ты там Нюрку говорила ночью?» – спрашивала Наталья Михайловна.

«Сейчас!» – пообещала я и начала набирать по мобильнику свекровь.

– Ма, привет!

– Маш, ты что ли? Ты чего в такую рань? Семи ж еще нет!

– Мне срочно! Нюрка еще жива?

– А че с ней станется-то? Жива!

– Это хорошо… Ну, пока!

– А чего тебе до Нюрки-то? Да еще и в семь утра?

– Приеду скоро. Жди!

Так, девочки, ещё один звонок, и всё решится…

Я набрала Николаевну.

– Алё, – послышался заспанный мужской голос.

– Анка!

– Не-ет, Аннушка ещё спит. Это Лёва. Кто звонит? – спрашивал он меня.

– Да это Маша! Здрасьте!

– А-а, наслышан-наслышан. Приятно познакомиться.

– Дядь Лёв, а можно мне как-то с Николаевной переговорить? – допытывалась я.

– Ну почему ж нельзя? – сказал он и стал будить свою любимую: «Маша тебя, на – трубку возьми!»

– Маруся! Ты куда пропала! Вечно ты! Как снег на голову! Ну да ладно! Я рада тебя слышать в любое время! Что опять-то?

– Николаевна, помощь твоя нужна!

– Всегда готов!

– Помнишь, ты меня из деревни забирала с Варькой…

– Ну..

– Надо туда метнуться. За бабкой.

– Что – свекровь перевозишь что ли?

– Да нет. Там другое дело. При встрече расскажу.

– Когда нужно?

– Сегодня. Чем раньше, тем лучше. Вопрос жизни и смерти.

– У-у, раз все так серьезно, поехали.

– Давай я в Вологду на автобусе приеду, а ты меня встретишь.

– Договорились. Я как раз пока оклемаюсь. Ой, Маруся– Маруся, какая же ты безудержная…

Пообещав коллегам по работе, что скоро все решу, я отправилась к Анке. На билет мне собирали вскладчину, но ради такого дела денег не пожалел никто.

В душном автобусе протряслась три часа. На вокзале меня ждал уже Женька. «Что там у тебя?» – обнимал он меня. «Да как что? Скажу – не поверишь! – рассказывала я.– Чертовщина какая-то! На работе нечисть завелась! Спасу нет! Хочу Нюрку привезти. Думаю, она поможет от неё избавиться. Николаевна сидела в бэхе: «Залезай, Маруся, обниматься с тобой не буду – спину простудила, даже повернуться не могу». «Привет, дорогая! Сколько лет – сколько зим!» – радовалась я Анке.

«Ну что – в путь?» – спросил нас Женька. «Конечно, в путь!» – ответили мы. По неровной дороге до назначенной цели добрались за три часа. Нюрки в это время не было дома – как обычно бродила с утра по лесу в поисках разных трав. Мы сидели на крыльце её дома, где также были выбиты стекла на веранде и на окнах висели старые дряхлые занавески. «Столько времени меня здесь не было, а ничего не изменилось», – сказала я и предложила наведаться в гости к свекрови!

По узенькой тропинке мы дошли до дома, в котором прошли несколько самых трудных месяцев моей жизни. «Мам! – входила я в открытые двери. – Ты где?» Свекровка выбежала в одном халате: «Машенька! Проходи, родимая!» Заметив моих знакомых, она посмотрела на них и, будто извиняясь, проговорила: «Здравствуйте!»

– Это Анна Николаевна, женщина, которая помогает мне абсолютно во всем! – представляла я её свекрови.

Мать протянула руку Анке и сказала: «Очень приятно, Вера».

– Ой, Маша, умеешь ты народ смущать, – Николаевна протянула руку свекрови и также тихо сказала: Аня.

– Пойдёмте к столу, – пригласила всех свекровь.

За огромным деревянным столом мы сидели и ждали своих тарелок. Мать накладывала по целой тарелке наваристого супа и раздавала куски белого хлеба, только что испеченного и такого горячего. Женька, откусывая большими кусками, да прихлёбывая супец, иногда успевал вставлять: «Ох, и вкусно же! Вот в деревне-то как хорошо!»

«Марья, Нюрка идёт! – крикнула мне из комнаты свекровь.– Вон, смотри в окно!» Я бросила тарелку и подбежала к ней: женщина в белом платке и ярком наряде шла из леса с мешком в руках. «Ма, а это точно она? – спросила я у свекрови.– Что-то раньше она похуже выглядела… Что произошло-то?»

«Да как? А неужто ты не знаешь? – смотрела она на меня.– Федька-то ещё при тебе объявился!.. «Ну… Дак ведь с Ийкой они, вроде, сладили?» – хмурила брови я. «Сладили. На неделю сладили. А больше Федька её и не вынес. Пить-то она не прекратила. Два дня тогда выдержала и снова в запой. А Федька ж ни привык. Посмотрел, что ни та уж Июшка его, да и всё на этом. Деревенские его пожалели, гнать отсюда не стали. Дом ему выделили даже. Худенький, правда, но всё же! Нюрка же всё там и шастала. Не стерпела – забрала его к себе…» «И пошёл»? – округлила я глаза. «И пошёл… – вздохнула свекровь.– А куда ему деться-то? Машенька, меняется же только время. Человек, каким в этот мир пришёл, таким и уйдёт из него. Федька ж, чего она ему раньше скажет, то и сделает. Ведомый он. И тут она своим напором его вновь взяла. Вся деревня в курсе. Да и ему-то уж скитаться надоело. Это надо было столько лет где-то мыкаться, чтоб опять к Нюрке вернуться!»

– Ма, а Нюрка-то ваша…

– Что?

– Она магией-то своей как раньше промышляет?

– А кто знает? В нашем краю сейчас всё спокойно…

– А что ж у них в дому-то тогда такой беспорядок: окна выбиты на веранде, занавески какие-то дряхлые висят… Сама вон идёт вся из себя… Не пойму что-то…

– А-а, – протянула свекровь. – Ты про этот дом что ли? Не-е, они теперь в другом живут. Суеверные ж оба. Федька сказал, что там одни несчастья их ждут, и позвал Анну к себе жить. Сейчас Федя ремонтирует там все, а эту всё-т в лес носит…

«Анна! Анна! Погоди! – выбежала с крыльца свекровь. – Подойди сюда – разговор есть!» Высокая, грузная женщина с большим носом подошла к нам и, расплывшись в улыбке, спросила: «Ну чего, Вер?» «Да вон – Маша с друзьями к тебе с города приехали!» – показывала та на меня рукой.

«Баб Нюр, – начала я. – Нам помощь Ваша нужна… Вы же у нас во всех делах ведаете… Может, поможете нам…» «Ты это, Машенька, о чём?» – делая вид, будто ничего не понимает, спрашивала меня Нюрка. Она присела на наше крыльцо и, положив на колени свой пакет, начала в нём перебирать какую-то траву: «Рассказывай. Слушаю».

– Я в детский дом на работу устроилась…

– Это хорошо. Это ты молодец…

– Дело в том, что дом этот оказался неспокойным… Очень.

– Что – ребятишки докучают? Чужих воспитывать сложно. Я поэтому и не стала никого себе брать. Своих не получилось, но и других не надо…

– Да не в этом дело-то… – пыталась я вставить слово. – Живёт в этом здании… привидение. А, может, и домовой какой. Толком и не знаем даже.

– Ну мало ли кто где живет? Мешает что ли?

– Конечно, мешает!

– Ха! А, может, это вы ему мешаете! – начала Нюрка за него заступаться. – Дом тот какого года?

– Вот уж чего не знаю, так того не знаю… Знаю только, что одно время там суд районный располагался.

– Суд, говоришь… Ну-у, с обиженными-то говорить сложнее будет.

– В каком смысле?

– А думаешь, лёгкие души остаются на земле? Только этих тянет!

Она прихлопнула комара, так жадно впившегося ей в щёку, и скинула его на ступеньку у крыльца: «А что ваш делает?»

– Он у нас артист: на пианино играет, ноты из шкафа вытаскивает. И до женщин любитель: по заднице может дать, в постель залезть, обнять! – рассказывала я.

– Ну так мужик получается! – обрадовалась она.

– А почему Вы улыбаетесь? – удивилась я.

– Опыт есть.

– Опыт?

– Да в том доме, где мы с Федькой жить начинали, тоже всякое творилось. Мне от бабки тетрадь досталась. До сорока лет я её читать не могла: открою, а буквы рассмотреть никак не могу. Вроде, и чёткие все. А толку никакого. Бабушка, когда умирала, говорила, мол, сила настоящая к тебе придёт во второй половине жизни. Какая сила, в семь лет я не понимала. Откуда ж знаешь, про что там она бубнит. А только тетрадь эту мне подала и хранить велела. Я на шкаф закинула, а потом глянула, что прочесть не могу, и вовсе – на чердак снесла. Как за Федьку замуж собралась, стала себе вещи собирать, а эта тетрадь на глаза-то и попалась. Вспомнила я бабку свою тогда и на всякий случай взяла её дневник в новый дом. Кинула на полати, там и валялся он. До тех пор, пока за печкой не стал кто-то крякать.

– Крякать?

– Ну, как крякать. Так вот как-то: «кхе-кхе, кхе-кхе»!

Я посмотрела на Нюрку и добавила: «И у нас также!»

– Думала сначала, показалось. А потом опять «кхе-кхе»… – продолжала свой рассказ местная ведунья.– Я на печку глядь, а там место такое тёмное, свет от лампы до него и не доставал-то почти… Сидит, ногами болтает… мужик! С Бородой! Я как заору! Он бороду в руки, да и исчез. Самой не по себе стало. Федьку тогда на улице просидела-прождала. Он пришёл, а я и в дом не захожу. Молоденькая. Глупенькая. Он меня зовёт, а я не иду. «Анна! Что опять читала тут? – спрашивал меня Фёдор. – Что за тетрадь на полу у печи валяется?!» Тут-то меня и осенило: чёрт поди-ка бабкину тетрадь задумал сжечь. Я подол в руки, да на кухню. Глядь – а тетрадь-то скомканная вся. Стала я её листать. А там столбиком все записи да чернилами красными. Ничего понять не могу. Вглядывалась, вглядывалась… Почерк витиеватый такой, старинный. Долистала так до середины, а там наслоение какое-то. Дай, думаю, отлепить попробую. Что ж там такое-то… Только до бугорка дотронулась, он и отклеился. А там записка от бабки: «Духа не бойся. Читай заповедь седьмую». Что за заповедь я не знала, ведь куда ни гляну – разобрать ничего не могла. При Федьке он дома тихо сидел, а как тот за порог – начиналось! И под юбку залезет, и чашку разобьёт… Но и это ернуда. Сижу как-то за столом, смотрю в окно… Смеркается. Ветер дует. А я же на локти оперлась и чувствую – шипит что-то под рукой. Да греет так! Одёрнула руки-то, и чуть сердце не остановилось: буквы появляются. Такие же витиеватые, как в тетради. Вглядывалась, вглядывалась, а ничего не поняла. На улице ливак такой в тот день полил, что просвета даже не было видно! Я на крыльцо выбежала, а дождь – стеной! Так и осталась Фёдора там ждать. Тот пришёл, да в дом сразу. Сел за стол и спрашивает: «Что за заповедь седьмая?! Совсем сбрендила – на столе уж слова выцарапываешь!»

Тогда-то я и поняла, что бабка мне моя сказать что-то хочет… Достала я тетрадь, отлистала семь страниц, смотрю, а там ровнёхонько так значится: «Заповедь седьмая». Как я раньше её пролистывала, не замечала – не знаю. Открыла я её, а прочитать всё равно не могла. Так тетрадку и не закрывала больше. Только с той поры успокоилось всё в доме. Не ходил никто по потолку, не толкался в комнате и не жёг бумагу на печке, устраивая дымовуху! Я уж думала, закончилось всё. Спать лягу каждый день, перекрещусь, Богу помолюсь и сплю. Как-то ночью в туалет мне захотелось. Встала. Пошла через коридор. А там ведь зеркало у меня бабкино висело. Старое такое. В деревянном обрамлении. Прохожу мимо него, а из него смотрит кто-то! Мне бы бежать, а меня назад тянет. К зеркалу подхожу, а там бабка Прасковья. Смотрит на меня пристально-пристально и говорит: «Здесь он ходит. Нужно душу ему отпустить. Кроме тебя никто не сможет. Только ты, Аннушка. Больше никто. Время твоё пришло!» И пропала. Я с минуту ещё там, как истукан, стояла, пока Федька не заворочался. «Долго ты там ещё бродить будешь?» – кликнул он меня. Я же забыла, что и в туалет собиралась! Юркнула к нему под бочок, да и глаз до утра больше не открывала.

С того дня всё в моей жизни переменилось. Муж стал, как нездоровый ходить. Я – кричать, как блажная. Ссорились ужасно. Дома каждый день раздор. Табуретки летали над головой – вот страсти какие! Как-то мне так ухо ножкой от одной рассадил, думала, и кровь не уйму! А в деревне поговаривать про меня стали, мол, колдунья, мужика извожу. А какая ж я колдунья была? Просто про бабку мою все знали, а дар этот только через поколение передаётся. Вот на меня и думали. Дома, если тетрадь открыта была, тишина стояла. Как только страница с заповедью перевернута – все: жди беды. И в суп мне всего набросает, и в ботинки чего-нибудь насыплет! А у нас из-за этого скандал за скандалом. Стал Федька по бабам после этого гулять. А дальше и сама, поди, всё знаешь… (Я кивнула). Так что из дома его, можно сказать, не я и выгнала-то… Не я…

– А как же потом жили? Когда Фёдор ушёл?

– Спокойно. Правда, недолго. Всё сначала повторилось. Дома находиться было невозможно. Стали на дверях да ставнях слова появляться: «Заповедь седьмая». Я уже даже привыкать начала: куда ни глянешь – везде в доме этот витиеватый почерк. Молитвы не помогали. Я уж плюнула на всё. Помирать собралась. Время шло, а ничего не менялось. Кому в деревне рассказывала, за сумасшедшую принимали, не верили. А уйти было некуда. Так и терпела. Пока в один из дней, точнее вечер не прозрела. На огороде тогда копалась. Гряды от сорняков чистила. Вечерело уже. Небо розовое-розовое. Я от травы-то отстала, выпрямилась и чувствую – кровь во мне такая горячая-горячая. В висках как все задолбило. Ну, думаю, давление поднялось – сейчас и крякну. А кровь не унимается. По всему телу так и циркулирует, и чувствую я каждое её движение. На руку посмотрела, а там – вены видно, да такие чёрные-чёрные! Я аж испугалась! Голову подняла наверх, а надо мною вихрь кружит. Глаза раскрыла, закричать хотела. А голоса нет – пропал. Продолжалось это буквально несколько секунд, вдруг по всему небу послышался ужасный треск и молнии разделили его на множество разных по величине осколков. Кто-то невидимый подошёл ко мне сзади и, положив на плечо холодную руку, сказал: «Пришло твоё время». Бабушка это была или кто другой, не знаю, но больше мне было ничего не страшно. Я почувствовала в себе такую силу, с которой не знала, как справиться. Будто это и не я была вовсе. Бросила я тяпку тогда, да и вбежала в дом. Схватилась за тетрадку бабкину. Смотрю: да вот же – всё написано! Молока козьего надоить, полыньи зелёной нарвать… Я читала заповедь, как рецепт: … сесть за стол и три раза сказать…

– Баб Нюр, так в итоге-то что? Ушёл?

– Как миленький!

На крыльцо вышли Анка с Женькой и спросили: «Ну что? Собираемся?» «А обратно я как?» – обернулась Нюрка на них. «На машине довезём… в этот же день. Поможете?» – вступила в разговор Николаевна.

«Да как своим людям не помочь?» – продолжила Нюрка. «Мы заплатим!» – предложила ей Николаевна. «Нет уж. Так дело не пойдёт. Мне бабка Прасковья, помираючи, говорила: «Будешь добро людям делать, не смей денег брать! Всё обратно вернётся. Хлебушка кто даст – возьми, яичко – тоже. А денег – ни за что! И запомни: когда дело сделаешь, пусть спасибо тебе не говорят. Нельзя. Предупреди всех!»