Текст книги "Психология сказки. Толкование волшебных сказок"

Здесь автору был задан вопрос относительно того, может ли физическое лечение оказывать воздействие на психику.

В случаях кататонии лечения наркотиками, такими как мескалин, может на какое-то время улучшить состояние пациента. Вы взламываете преграду при помощи шока – и все, что мучило пациента, начинает изливаться. То же происходит и после электрошока: люди снова становятся мягкими и податливыми. Единственное, что я могу сказать с уверенностью о «физическом лечении», – это то, что после того, как вы разблокировали проблему с помощью таких средств, если допустить, что своего рода пищеварительный процесс имеет место в психике, можно утверждать, что лечение в физическом смысле началось. Если ничем, подобным пищеварению, психика не обладает, то тогда мы имеем дело с самым обычным лечением «электрошоком». Есть люди, которые не могут существовать без него. Для них это все равно, что опиум. Сотрудники психиатрической клиники Бургхольцли в Цюрихе ведут статистику шизофренических больных, отправляемых домой после электрошоковой терапии, и тех, кто прошел курс психотерапии после лечения шоком. Статистика эта позволяет узнать, насколько часто больные той или иной из этих двух категорий снова попадают в клинику. Собранные за более чем десятилетний период данные совершенно ясно говорят, что те, кто прошел курс психотерапевтического лечения, гораздо реже вынуждены возвращаться в клинику. Из сказанного видно, какое огромное значение имеет психологическое усвоение, или «переваривание», испытываемого воздействия. Если вы «перевариваете» то, что вы испытываете, оно приносит пользу, в противном случае ничего определенного вообще не происходит.

Д-ра Юнга как-то спросили о том, нельзя ли давать коммунистам мескалин, чтобы они перестали наконец отрицать реальность духовного опыта. Смысл его ответа сводился к тому, что когда имеет место вторжение бессознательных содержаний (а именно это и происходит с принимающими мескалин), то они не оказывают сколько-нибудь существенного воздействия на человека, если тот не способен их усвоить. Поэтому мы не хотим насильно приобщать людей к миру духовному, полагая, что бессознательное само знает, что именно и в какой мере направить данному лицу. Если пациентам не снятся сны с архетипическим содержанием, то это значит, что они далеко отдалились от бессознательного, поскольку сам факт отсутствия у них таких снов говорит об отсутствии способности к усвоению бессознательного.

Я бы сказала, что любой вид «физического лечения» следует приветствовать, если только он не приносит вреда. Пациенты, которых лечили методом шокотерапии, склонны отказываться от надежды, что они могли бы и сами справиться со своей болезнью; шокотерапия разуверяет их в том, что они способны что-либо сделать собственными силами, и с этой их установкой вам приходится впоследствии бороться. Это вынуждает вас говорить: «Нет, на этот раз Вы должны справиться с этой проблемой самостоятельно». У таких больных наблюдается больший упадок духа, чем тот, который был у них в начале лечения.

Мы не раз замечали, что воля к борьбе и способность к усвоению, даже просто установка на желание усваивать, ослаблялись в результате «физического лечения» психических заболеваний. Следует применять его с величайшей осторожностью и вниманием и только в тех случаях, когда другой возможности не остается, как, например, при кататонии, «Физическое лечение» лучше, чем отсутствие всякого лечения, однако необходимо учитывать и связанные с ним опасности и добиваться того, чтобы в следующий раз пациент попытался вступить в единоборство с проблемой и избавился бы от чрезмерной зависимости от шокотерапии. Способность не терять надежды радикально меняет ситуацию. Она подразумевает, что мы оставляем за собой шанс. Тогда как шокотерапия сопоставима с ощущением отсутствия в жизни «милости Божией».

Я думаю, нет ничего удивительного в том, что в цивилизациях, где доминирующими являются буддийская или иудео-христианская религии, некоторые инстинкты подавляются и вытесняются на животный уровень, поскольку для этих цивилизаций характерна тенденция устранять определенные аспекты психического; например, анима появляется там в виде животного потому, что ее не желают признавать. Существуют истории, подтверждающие сказанное. Например, ирландское предание о морских девах (mermaids), которые до появления в Ирландии христианских миссионеров были человеческими существами, дочерями предводителя морских разбойников. Когда пришли миссионеры, тот решил, что его дочерям не следует быть их невестами, и дочери исчезли в морской пучине, превратившись в морских дев (ирландская разновидность русалок, сирен – прим. перев. которые стали с этих пор заманивать в воду на верную гибель мужчин, проплывающих или проходящих мимо. Нет сомнений, что здесь мы имеем дело с регрессом анимы к животной форме. Однако этому наблюдению противоречит тот факт, что в наиболее примитивных цивилизациях, где, как известно, нет подобного предубеждения против тела, вы сталкиваетесь с тем же самым явлением, а именно – с человеческими существами, заколдованными и превращенными в лягушек или змей. Это на некоторое время завело в тупик мою теорию, и я должна была подвергнуть ее перепроверке.

Если вы изучите целостную структуру подобных архаических ситуаций, то поймете, что в них постоянно совершается одна и та же (свойственная, впрочем, и современным людям) ошибка: интерпретируется какое-то явление как психологическое, тогда как оно по своей сущности является физическим, и наоборот. Есть животные, способствующие излечению, и есть обыкновенные, причем точно не известно, кто из них кто. Эта неуверенность в отношении того, что следует сохранить из нами переживаемого, над чем следует задуматься и что можно забыть, является, по-видимому, общим, человеческим состоянием. Возможность ошибки и неуверенность в отношении уровня, на котором должны быть изжиты и подвергнуты сортировке определенные импульсы, являются следствием глубоко укорененного свойства человеческой психики. Может случиться, что первобытный охотник убивает медведя, а затем приходит в ужас, обнаружив, что он убил духа-родоначальника племени. Он недостаточно быстро почувствовал то, что подразумевалось в его психическом. Я думаю, что это явление связано с тем, что наше сознание, как правило, не улавливает наши пороговые инстинктивные реакции; мы всегда склонны оставлять при себе, не пытаясь над ними серьезно задуматься, такие едва заметные реакции нашей психики, как легкое сомнение или невнятный импульс, предостерегающий от совершения чего-либо. Если эти импульсы не настолько сильны, чтобы настоять на своем, то мы, как правило, расположены, впадая в односторонность, отбрасывать их в сторону и тем самым причиняем боль тому, что является животным или духовным в нас. Это делается нами практически постоянно, даже дикари, по-видимому, немногим здесь отличаются от нас, поскольку в пылу охоты забывают обо всем. Потом они говорят, что знали, что им не следует убивать это животное, но забылись на какое-то время, и вот это «забвение», я полагаю, представляет собой очень распространенный человеческий феномен. Человек, в силу наличия у него сознания, уже достаточно предварительно подготовлен, чтобы «перескакивать» через свои инстинкты и духовные импульсы.

В прошлый раз я оставила обсуждавшуюся нами проблему нерешенной. Я рассматривала вопрос о человеке, который был заколдован и превращен в тигра, и открыла, что человеческий инстинкт не разрешает нам вести себя подобно тигру. А что же тогда подразумевается, если некий импульс реализуется в сновидении в образе волка или тигра? В данном случае это означает то, что психическое содержание несправедливо затиснуто в телесную сферу и извратилось до такой степени, что утратило все типично человеческие черты.

Дело в том, что если импульс, поднявшийся из той или другой сферы, не изживается индивидом, то он деградирует и способен приобретать античеловеческие свойства. То, чему следовало бы быть человеческим побуждением, превращается в звероподобный импульс. Например, у человека возникает сильное и искреннее желание сказать что-нибудь хорошее другому лицу, но он, вследствие какого-либо запрета, подавляет в себе этот порыв. Очень может быть, что ему после этого приснится сон, в котором он наезжает своим автомобилем на ребенка: ведь в нем возник по-детски чистый и непроизвольный порыв (соответствующий уровню ребенка в его душе), а его сознательная установка раздавила его. Человеческое еще присутствует в его душе, но – в виде смертельно раненного ребенка. Если бы он расправлялся так со своими добрыми побуждениями в течение, скажем, пяти лет, ему бы перестал сниться ребенок, которого заставили страдать, а вместо этого снился бы зверинец с рычащими дикими животными в клетках. Импульс, который загнали назад, заряжается энергией и становится нечеловеческим. Этот факт, согласно д-ру Юнгу, свидетельствует о независимом существовании бессознательного.

Никто не видел, что из себя представляет бессознательное; это понятие, а не эктоплазматическая реальность где-нибудь в космосе Если что-то входит в мое сознание из бессознательного, то не исключено, что мгновение спустя оно может опуститься ниже порога сознания. К примеру, мне известно, что этот человек, сидящий неподалеку от меня, – господин такой-то, но мгновение спустя я уже забыла его имя, а позже, может быть, вспомню его снова. Следовательно, можно допустить, что бессознательное – это то, что не связано с эго-сознанием. Если я наблюдаю содержание, которое затем на короткое время исчезает в бессознательном, то это содержание возвращается в сознание почти не изменившимся, но если вы забываете что-нибудь на продолжительное время, то оно уже не возвращается к вам в том же самом виде; оно самостоятельно развивается или, наоборот, регрессирует к некой другой сфере и, следовательно, можно говорить о том, что бессознательное является автономной сферой или вещью в себе. Оно действительно, чем-то напоминает жидкость, в которой различные психические содержания претерпевают превращения точно таким же образом; в ваших силах даже понять, в каких случаях и почему содержание поднимается оттуда в испорченном виде, и установить, как давно оно было подавлено и в силу этого приобрело подозрительный вид. Результатом безжалостного подавления какого-то содержания может стать, например, появление в сновидении образа зловонного трупа на кладбище, трупа, который необходимо выкопать. Что-то столь долго подавлялось, что подверглось распаду и сгнило под землей. Опираясь на такие косвенные проявления, вы имеет право сказать, что бессознательная сфера психического суть реальность, обладающая самостоятельным существованием.

Если тигриная, волчья или медвежья шкура «набрасывается» на определенное содержание души (psyche), то тип выбранного животного просто отражает форму поведения, которой это содержание склонно следовать, хотя она ему и противопоказана, ибо должна быть человеческой. Некоторые люди очень бурно переживают состояние аффекта, и им может присниться, например, что они стали берсеркерами. Пока им снятся просто медведи, вы должны относиться к этому терпимо, но если такому пациенту начинает сниться человеческое существо, ведущее себя подобно медведю, вы обязаны сказать ему: «Нет, дорогой, Вам следует найти в себе силы вести себя по-человечески». И пусть раньше это казалось ему невозможным, теперь он обязан найти в себе силы контролировать свой гнев: не подобает человеку вести себя подобно медведю в первом случае содержание, о котором идет здесь речь, появляется во сне в образе самого обычного животного, и если оказывается, что это животное способно разговаривать или вести себя подобно человеку, то это означает, что данное содержание может быть ассимилировано на человеческом уровне. Но если сон рассказывает о человеке, превращающемся в берсеркера или одетом в медвежью шкуру, вы можете сказать сновидцу, что теперь его задача – научиться защищаться чисто человеческим способом, не впадая в животную ярость.

Самый факт, что волшебные сказки рассказывают о людях, которых заколдовывают, свидетельствует, что их животное состояние более уже не допустимо. Например, некоторые пациенты в процессе работы с ними способны закатить истерику, и понятно, что аналитик должен проявлять в этой ситуации максимум терпения, потому что больной не по своей воле ведет себя подобным образом. Однако спустя немного времени вы неожиданно начинаете ощущать, что это уже более не допустимо, что достигнута стадия, когда такие сцены должны прекратиться. Нередко бывает так, что человек ранее приобрел дурную привычку, и, поскольку аналитик на какое-то время смирился с ней, привычка продолжает действовать, но затем наступает момент, когда вы говорите своему пациенту, что настало время сбросить с себя звериную шкуру, пусть даже до сих пор вы ничего против нее не имели. Так что во многом это – вопрос правильного выбора времени, и здесь мы подходим к одной из ключевых проблем мотива искупления – проблеме благоприятного момента. Для того чтобы сделать более наглядным то, о чем я говорю, я перескажу вам вкратце содержание довольно длинной русской волшебной сказки под названием «Царевна-лягушка».

У некоего русского царя было три сына, и, когда они выросли, царь велел каждому из них взять серебряный лук и медную стрелу и пустить свои стрелы так далеко, насколько они смогут: куда упадут их стрелы, там они должны будут свататься. Стрела старшего сына попадает на двор к царской дочери, стрела среднего – к боярской, и в обоих случаях сыновья женятся на той девушке, которая приносит им обратно их медную стрелу. Стрелу выпускает и самый младший брат но та попадает в топкое болото, где ее подхватывает лягушка которая приносит ее обратно и настаивает на том, чтобы царевич на ней женился. Старый царь приказывает своим будущим невесткам испечь к определенному сроку пироги – с целью проверить, кто из них лучше справится с этой задачей. Младший сын, плача, идет к лягушке сообщить о распоряжении царя, однако испеченные ею пироги оказываются самыми лучшими. Затем от невесток требуется соткать халат и снова в этом состязании побеждает лягушка. Наконец следует третье испытание: царь приказывает, чтобы сыновья явились к нему на смотрины вместе в женами, чтобы узнать, кто из них самая красивая. И снова лягушка успокаивает своего жениха: «Не горюй, царевич! Ступай к царю в гости один и целиком положись на меня, а потом увидишь, что все будет хорошо. Когда пойдет дождь, тебе нужно будет сказать, что это твоя жена умывается, когда же загремит гром и засверкают молнии, ты скажешь, что это она свои наряды примеривает». Царевич так и поступает. Услышав его слова, братья со своими женами насмехаются над ним. Вдруг двери отворяются – и вместо ожидаемой лягушки входит красавица, краше которой нет в целом свете. Во время пиршества бывшая лягушка прячет часть еды себе за рукав. Остальным невесткам это кажется странным, но они следуют ее примеру. Когда во время танца пища вылетает из рукава Царевны-лягушки, то превращается в прекрасное дерево с большим черным котом возле него, который поет песни и рассказывает сказки. Остальные невестки делают то же самое со спрятанной пищей, но та попадает царю прямо в лицо, и он приходит в гнев. Младший сын счастлив, что его жена избавлена от того, чтобы быть лягушкой. Улучшив минуту, он заходит к себе домой и видит лежащую на полу лягушечью кожу. Он хватает ее и бросает в огонь. Тут возвращается царевна и, обнаружив, что кожи нет, с грустью говорит, что теперь все погублено, и она должна его покинуть, но если он проявит ум и терпение, то сможет снова найти се. Царевич направляется к знаменитой колдунье – Бабе Яге, и та показывает ему дорогу. И вот он идет на край света, пересекает в пути моря и горы и наконец находит свою невесту, томящуюся в стеклянном дворце за железными, серебряными и золотыми дверями. Он освобождает се оттуда, и они спасаются бегством от преследования дракона, которому принадлежит дворец. Выясняется, что она была проклята своим отцом и должна была служить этому дракону, но теперь она спасена. На примере этой сказки мы убеждаемся, что сожжение лягушечьей кожи становится причиной величайших бед в судьбе героев.

Другая сказка, уже итальянская, начинается следующим образом. Король Англии женится на венгерской королевне, и от их брака роя дается ребенок, который получает прозвище Принца-поросенка, по той причине, что появляется на свет в образе свиньи. Три парки приходят к его колыбели: первая наделяет его высокими нравственными качествами, вторая – красотой, однако третья говорит, что с должен жить в облике свиньи. Поэтому он и ведет жизнь свиньи Когда ему исполняется двадцать, родители хотят подыскать для него невесту и обращаются к одной бедной прачке, у которой все три дочери – красавицы как на подбор. Самая старшая дочь, поразмыслив и решив, что этот брак даст ей много денег, а свинью она сможет при случае и зарезать, соглашается стать женой Принца-поросенка, г тот вовремя замечает нож в ее руках и убивает ее первым. Та же история повторяется и со второй дочерью. Третья сестра, нрав у которой был мягким и добрым, тоже соглашается стать женой принца, однако ей и в голову не приходит, что эту свинью можно убить. Она неизменно добра и ласкова с ним, и когда свекровь спрашивает, нравится ли ей быть замужем за свиньей, то младшая дочь отвечает, что надо любить то, что имеешь. На самом же деле наша свинья каждую ночь сбрасывает свою свиную кожу и превращается в прекрасного принца Как-то раз родители заходят в комнату и видят на полу сброшенную свиную кожу. Они тут же бросают ее в огонь, и с этих пор их сын навсегда освобождается от тяготевшего над ним проклятия. Сожжение свиной кожи в этой сказке становится средством освобождения тогда как в сказке про Царевну-лягушку такое же сожжение едва не приводит к непоправимой беде. Я специально выбрала эти две сказки чтобы продемонстрировать противоположные способы спасения, но надо помнить, что подобных, внешне схожих, но противоположным образом решающих проблему историй, на самом деле очень много. Поэтому у вас неизбежно должны возникнуть вопросы относительно того, какой же метод является правильным и что вообще означает сожжение животной кожи. Следует ее сжигать или нет? Не известно, что когда человеческое существо вынуждено жить в звериной шкуре, то это знак того, что на нем лежит проклятие и что в жизни его все не так, как следовало бы. Если провести сравнен с психологическими фактами, то это могло бы означать, что определенный комплекс (который мог бы функционировать в присущ человеческому сознанию форме) произвольно вытеснен и поэтому вынужден проявлять себя в искаженной, животной, форме. Следовательно, можно было бы утверждать, что животная кожа должна быть сожжена, однако мы видим, что в сказке про Царевну-лягушку все обстоит далеко не так. Спалив лягушечью кожу, царевич ничего этим не добился, и ему приходится достигать цели с помощью любви и преданности. В е про Принца-поросенка героиня как раз и совершает такой подвиг любви, а в конце этой сказки кожа сжигается. Похоже, что невозможно просто сбросить с себя эту кожу, что от сознания требуется длительное усилие, дающее возможность данному комплексу продолжать функционировать, но уже свойственным человеку образом, Я бы сказала, что в конечном счете все зависит от зрелости сознательной установки. Если последняя способна интегрировать содержание комплекса, то животную кожу можно сжечь, если не способна, то нельзя. Фактически причиной проклятия, тяготеющего над человеком, является некое предубеждение, остающееся неизжитым до настоящего момента. До тех пор пока сознательная установка не достигнет необходимой зрелости и не изменит свое отношение к данному комплексу, само по себе сожжение животной кожи ничего не даст.

Изменение сознательной установки всегда достигается в первую очередь благодаря человеческим усилиям и самозабвенной любви. Иным образом причина проклятия не будет устранена и всегда может снова о себе напомнить; то есть, инфантильность сознающей себя личности человека может привести к возвращению невротической ситуации. Поэтому проблема невроза не сводится к лечению симптомов, но касается развития сознательной личности в целом, поскольку в противном случае нет гарантии, что не появится какой-нибудь другой симптом; вот почему необходимо бороться с предубежденностью или узостью сознательной установки, а не направлять все свое внимание только на симптомы.