Текст книги "Психология сказки. Толкование волшебных сказок"

В других вариантах сказки красивая девушка присутствует с самого начала. Вспомним вариант из Гессена: красавица прядет под землей, где ее и находит Дурень. В этом случае, наоборот, девушка превращается в лягушку, когда выходит наверх. Довольно странно, что иногда она является жабой или лягушкой под землей и превращается в прекрасную девушку, когда еще только поднимается оттуда наверх; тогда как в нашей сказке она обретает человеческий облик, когда оказывается уже на поверхности земли. Существуют и иные варианты сказки, в которых она является красавицей и под землей, и на земле, но в обычном мире среди людей она превращается в лягушку и остается ей до тех пор, пока Дурень не прыгает с ней в пруд, после чего она вновь обретает человеческий облик. Такие вариации встречаются сравнительно часто, то есть под землей она уже имеет человеческий облик, но наверху появляется в виде лягушки, жабы или собачки. Поэтому остановимся более подробно на символическом значении данной ситуации. Мы уже пришли к заключению, исходя из наличия ступеней и человеческой постройки под I землей, что прежде существовавший культ матери, или связь с материнским принципом, должен был быть интегрирован в сферу человеческого сознания, а затем подавлен и вытеснен как бы под землю. И наша сказка непосредственно связана с выведением наверх чего-то, что когда-то было осознано в человеческой сфере. Множество параллельных вариантов сказки, в которых прекрасная женщина сидит в подземелье и ждет своего освобождения, являются подтверждением нашей гипотезы.

Анима, которая олицетворяет для мужчины мир фантазии и отношение, которое устанавливается у него к бессознательному, тоже когда-то составляла одно целое с областью сознания и достигала человеческого уровня. Теперь же, вследствие неблагоприятных культурных обстоятельств ее снова исключили из этой области и низвели в бессознательное. Это объясняет, почему принцесса ждет своего спасителя, который выведет ее наружу, сидя в подземелье, а также проясняет и то, почему она появляется в виде лягушки. Наверху, при королевском дворе, где господствует установка сознания, анима может рассматриваться только как лягушка. Следовательно, в сознательной сфере преобладает такой аттитьюд, который олицетворяет зрительное отношение к феномену эроса; а анима при этих обстоятельствах оказывается в глазах мужчины при королевском дворе просто лягушкой. Современный пример, который служит наглядной иллюстрацией такого подхода, – это теория Зигмунда Фрейда. В ней вся сущность эроса сведена к чисто биологической сексуальной функции. Все происходящее может быть объяснено с точки зрения рациональной теории с помощью выражения «не что иное, как». Например, для Фрейда было характерно недопонимание значения женского начала, поэтому он всегда интерпретировал его как сексуальное. С его точки зрения, даже готический собор представляет собой не что иное, как патологическое выражение «не получившего жизни» секса, что подтверждается его фаллическими башнями. Исходя из этого, анима вообще не имеет права на существование. Подобное отношение к аниме имеет место не только в теории Фрейда, но и, например, в случае насильственного подавления эротического принципа по политическим или иным причинам или же моральных предубеждений против него. Такой аттитьюд низводит аниму до уровня лягушки, вши или чего-нибудь столь же низменного. И тогда мужская анима становится такой же неразвитой, как и эротическая функция лягушки. Однако лягушке совсем не чуждо чувство привязанности. Например, ее можно приручить и научить брать корм с руки. Мужчина, имеющий аниму-лягушку, будет вести себя точно так же. Поэтому становится ясно, зачем в гессенском варианте сказки для восстановления человеческой природы анимы потребовались дополнительные действия. В нашей сказке все происходит совсем по-другому, а вернее, наоборот. Под землей анима предстает перед нами в виде жабы, нуждаясь в специальном экипаже из моркови, чтобы выйти наружу и превратиться в человека.

В русском варианте сказки о царевне-лягушке Дурень должен был привести и показать царю свою невесту. Он беспокоится, что она появится перед всеми в виде лягушки, но она просит его поверить ей и ничего не бояться: когда он услышит раскаты грома, это будет означать, что его невеста надевает свадебное платье; когда сверкнет молния, он будет знать, что она закончила одеваться и едет во дворец. И вот, дрожа от страха, он ждет, когда же появится его невеста. И наконец царевна-лягушка, полностью преобразившись во время грозы в самую прекрасную женщину, прибывает в карете, запряженной шестеркой вороных коней.

Таким образом, в русском варианте сказки Дурень должен просто довериться своей невесте и быть готовым принять ее, даже если она появится перед всеми в смехотворном виде и нечеловеческом облике. В других вариантах данной сказки можно обнаружить смешение с мотивом принца-лягушки. В них лягушка (как и упомянутый принц) просит Дурня, чтобы он взял ее жить к себе домой, чтобы она ела из его тарелки и спала в его кровати и чтобы он обращался с ней, как с себе подобным существом, несмотря на все неприятности, которые это навлечет на героя. После этого она превращается в человека, поэтому можно сказать, что ее спасает доверие, признание и любовь. В нашей же сказке превращение вызвано не доверием, а каретой из моркови. Поэтому остановимся на символическом значении моркови более подробно. В «Словаре немецких суеверий» (Handworter-buch des Deutschen Aberglaubens) вы можете обнаружить, что морковь имеет фаллическое значение. В Бадене, например, считается, что, когда сажаешь в землю семена моркови, нужно приговаривать: «Я сажаю семена моркови, девочек и мальчиков; и дай Бог, чтобы их было столько, что если кто-то и украдет немного, то мы этого даже не заметим». Посадка моркови напрямую ассоциируется здесь с «посевом» мальчиков и девочек. В других странах приговаривают: «Я посеял семена моркови для мальчиков и девочек», а затем продолжают сходным образом. Существует много других забавных намеков, связанных с посадкой моркови, но во всех упоминается тот факт, что морковь – это еда для самых бедных людей. Поэтому когда вы ее сажаете, то надо быть щедрым и повторять: «Я сажаю морковь не только для себя, но и для моих соседей тоже», – тогда вы обязательно соберете большой урожай. Один человек как-то поскупился и сказал, что сажает морковь только для себя и для своей жены. И вот, когда пришло время собирать урожай, оказалось, что у него выросло только две морковки.

В моркови содержится много воды, видимо, поэтому в диалектах ее иногда называют – «помочись в кровать» (pissenlit).

Таким образом, морковь, как и большинство овощей, имеет эротическое и, в особенности, сексуальное значение. Тогда вы можете сказать, что экипаж, выносящий аниму наружу, символизирует секс и эротические фантазии, которые часто являются для мужчин способом проявления эротического начала в их сознании. Первоначально эрос получает выражение именно в сексуальных фантазиях.

Схожее значение могут иметь и мыши. Например, в Греции наряду с крысами они принадлежали богу солнца Аполлону, однако только его северной или зимней ипостаси, иными словами, имели тношение к темной стороне солнечного принципа. У нас в стране ни ассоциируются с образом дьявола, который считается повелителем всех крыс и мышей. Упоминание об этом можно встретить, например, в «Фаусте» Гете: «Повелитель крыс и мышей» («Der Herr Her Ratten und der Mause»). В «Словаре немецких суеверий» (Hand-worterbuch des Deutschen Aberglaubens) вы найдете, что мыши считаются животными, в которых вселяются души. На нашем языке это означает, что часто мыши являются олицетворением бессознательной стороны личности человека. Вспомним, что если из тела человека вылетела птица, то значит душа его покинула. Иногда же душа покидает тело в виде мыши. В некоторых гимнах или ритуалах особо отмечается, что мышей нельзя обижать или причинять им вред, так как в них могут обитать бедные души. Один из самых знаменитых китайских поэтов, на мой взгляд, прекрасно описал в поэтической форме значение образа крысы в жизни человека (то же можно отнести и к образу мыши).

 
Rat in my brain,
I cannot sleep; day and night
You gnaw out of me my life.
I am slowly fading away,
Oh, rat in my brain,
Oh, my bad conscience.
Will you never give me piece again?
Крыса в моем мозгу,
Я не могу уснуть; день и ночь
Ты гложешь меня.
Я медленно угасаю,
О, крыса в моем мозгу,
О, моя нечистая совесть.
Неужели ты никогда не дашь мне покоя?
 

Мыши и крысы совсем не обязательно символизируют негативную сторону нашего сознания, однако поэт в данном стихотворении уподобляет их любой беспокоящей мысли, которая постоянно и вне зависимости от нашего желания гложет нас. Вероятно, всем знакомы бессонные ночи, когда что-то не дает вам покоя и любое, даже маленькое, препятствие становится непреодолимым; вы никак не можете уснуть, снова и снова перебирая собственные мысли. Это напоминает ситуацию, когда вас беспокоят мыши. Ужасные создания, они ночь напролет что-то грызут; вы стучите по стене, и ненадолго наступает затишье, но затем все начинается сначала. Если вам хоть раз в жизни довелось это испытать, тогда вы оцените аналогию между мышами и беспокойной мыслью – комплексом, который не Дает вам покоя. Таким образом, мышь символизирует навязчивую ночную мысль или фантазию, которая никак не дает вам спокойно уснуть. Весьма часто мыши приписывается и эротическое значение. Например, когда карикатуры изображают женщину, которая, лишь только увидит мышь, сразу прыгает на стол, подобрав подол юбки. Поэтому последователи Фрейда обычно интерпретируют мышь как сексуальную фантазию. Но это верно лишь в том случае, когда навязчивой идеей является именно секс, а не что-то другое, постоянно гнетущее сознание человека. Подведем итог всему вышесказанному; фигуру анимы выносит на свет экипаж из моркови (которая символизирует собой секс), запряженный мышами (которые олицетворяют ночные тревоги и непроизвольные фантазии), а следовательно, их можно рассматривать как подструктуру анимы.

И когда Дурень соединяет воедино экипаж и молодую жабку, она сразу же превращается в прекрасную девушку. В действительности это может означать следующее. Чтобы дать аниме возможность выйти на свет, мужчине необходимо запастись мужеством, терпением и настойчивостью. Он должен постараться принять и понять свои ночные эротические фантазии, осознать, в чем заключается их суть и не препятствовать их развитию, фиксируя подробности (что допускает дальнейшую амплификацию), и тогда его анима целиком «выходит на свет». Чисто машинально он должен каждый раз задавать себе вопрос: «А что я здесь делаю?», и тогда в процессе развития сексуальной фантазии, в котором часто возникает проблема анимы, выясняется, что анима много менее хладнокровна и бесчеловечна, чем он думал. Вместе с анимой возвращается и подавленное женское начало, а первым толчком для этого обычно служат либо сексуальные фантазии, либо одержимость иного рода, например любовь к стриптизу или настоятельная потребность смотреть в транспорте на женские прелести. Надо попробовать позволить этим мыслям выйти наружу со всем тем, что они несут с собой. Только так мужчина сможет осознать собственную аниму впервые или в очередной раз, если какое-то время она была подавлена. Когда же данная взаимосвязь отрицается, то анима снова оказывается в подавленном состоянии. Но становясь неосознанной, она часто превращается в навязчивую фантазию, т. е. в мышь.

Однако даже третье испытание не убедило короля и старших братьев. Здесь мы подходим к классическому мотиву: очень часто в сказках события имеют трехступенчатое развитие, а затем следует финал. Мнение, что число три играет в волшебных сказках большую роль, широко распространено. Однако, если вы внимательно посчитаете, как это сделала я, то получится не три, а четыре. Например верно, что в нашей сказке мы имеем дело с тремя испытаниями (ковер, кольцо и девушка). Но затем, в финале, следует еще и прыжок через обруч. Если присмотреться, можно увидеть, что именно такой ритм характерен для большинства волшебных сказок. Сначала определенном ритме идут три сходным образом организованных действия, а затем – финальное. Например, потеряв своего возлюбленного, девушка должна найти его на краю земли: сначала она идет к солнцу (1), которое показывает ей дорогу к луне (2), а та, в свою очередь, направляет ее за советом к ветру (3); и только после этого она на четвертом этапе – наконец находит любимого (4). Или же герой отправляется к трем великанам или к трем отшельникам, то есть, он должен преодолеть обязательно три препятствия. Только все три обычно образуют отчетливо выраженное единство при последовательном объединении: первое, второе, третье идут с определенным схожим повторением, поэтому четвертое часто игнорируется. Это четвертое – не просто еще одна дополнительная числовая единица, поскольку не является вещью того же самого рода, но чем-то совершенно отличным. Это происходит так же, как при счете: один, два, три – бац! Только сосчитав – один, два, три, мы подходим к настоящей развязке (denouement), которая заключена в числе четыре и которая обычно является чем-то статичным: здесь больше нет постепенно подготавливающего, динамичного движения, а совсем наоборот, вес приходит к состоянию покоя.

В числовом символизме цифра 3 считается мужским числом, как и все нечетные числа. Три считается первым в ряду нечетных чисел, поскольку единица, благодаря своей уникальности, числом как бы не является. Таким образом, три – это первое мужское нечетное число, которое включает в себя также и динамику единицы. Подробнее об этом можно прочитать в работе Юнга, которая называется «Психологический подход к догмату Троицы» («Психология и религия: Запад и Восток», С. W. 11). Основная идея состоит в том, что три чаще всего ассоциируется с непрекращающимся движением, а следовательно, и со временем, так как без движения нет и времени. Также известны три норны (Nornir – богиня судьбы в скандинавских мифах. – Прим. рус. пер.), олицетворяющие собой прошлое, настоящее и будущее. Божества, олицетворяющие время, по большей части входят в триаду. Три всегда заключает в себе символизм движения, так как для движения необходимо иметь два противоположных полюса и обмен энергией между ними. Например, положительный и отрицательный электрические полюса, а между ними ток, который выравнивает напряжение.

Часто в мифологии встречается, что основную фигуру сопровождают два помощника. Например, Митра и Дадофоры (Mithras and the Dadophores), Христос, распятый между двух воров, и т. д. В мифологии подобные триадные структуры указывают на полярность и общность: две противоположности и некое центральное образование, которое, возникая между ними, их объединяет. Необходимо всегда различать группу, состоящую из трех элементов одного рода, и группу, в центре которой находится некая целостность, а две входящие в ее состав противоположности являют собой то, что заключено у нее внутри. Здесь мы имеем дело с неким дуализмом и связующим звеном, поэтому, чтобы не сбиться с истинного пути, надо помнить, что три всегда связано с движением и временем, с неумолимой однонаправленностью движения жизни. Поэтому часто в волшебных сказках сама история состоит из трех основных фаз, за которыми следуют в качестве заключительного четвертого этапа развязка (lysis) или катастрофа. Четвертую фазу нельзя сравнивать с тремя предыдущими, так как она ведет к чему-то совершенно новому.

Дурень привозит домой невесту, которая превратилась из жабы в прекрасную принцессу, лишь только села в экипаж из моркови. Они прибывают к королевскому двору, но старшие братья в очередной раз не согласны с решением отца и просят его о четвертом, последнем испытании. На потолке зала подвешен обруч, через который и должны перепрыгнуть все три невесты. Крестьянки, которых привели старшие братья, прыгнули, но упали, сломав себе руки и ноги. Невеста младшего брата, вероятно, благодаря своей прошлой жизни в лягушачьем обличье, перепрыгнула через обруч с удивительной легкостью. После этого какие-либо протесты были уже невозможны. Младший сын получил корону и правил долго и мудро.

В начале сказки мы встретились с кольцом в качестве символа объединения. В своем позитивном значении оно олицетворяет осознанное принятие обязательств по отношению к некоторой божественной силе, т. с. по отношению к Самости. Негативная же сторона заключается в чувстве околдованности, имеющем негативный подтекст, например, при попадании в сети собственного комплекса или в плен эмоций, становясь таким образом пойманным в «порочный круг».

Теперь, в заключительной части нашей сказки, мы имеем дело с совершенно другим мотивом – прыгания через кольцо (или обруч). Такой прыжок представляет собой двойное действие, так как нужно прыгнуть вверх и в то же время суметь попасть точно в центр обруча, чтобы проскочить через него. В немецком фольклоре можно найти упоминание о старинном празднике весны, в ходе которого молодые мужчины, скача на коне, должны были попасть копьем в центр круга. С одной стороны, это был весенний ритуал, посвященный плодородию, а с другой – акробатическое испытание для молодых всадников.

Здесь также присутствует мотив попадания в центр круга в состязании, что приближает нас к значению прицеливания, когда оно направлено в центр мишени. Так же можно провести аналогию и с дзэн-буддистским искусством стрельбы из лука, на первый взгляд, весьма отдаленную. Основная его идея заключается в том, что попадание; в центр достигается не таким способом, как на Западе, для которого; характерна экстравертность (то есть с помощью физических навыков и сознательной концентрации), а благодаря некой глубокой медитации, когда стрелок помещает себя сначала внутрь собственного центра (того, что мы называем Самостью), откуда он может поразить уже любую внешнюю цель. Именно таким образом дзен-буддистские стрелки могли легко поражать цель с закрытыми глазами и не целясь. В этом и заключалось их высшее мастерство. Существовал целый практический курс для освоения техники сосредоточения на своем внутреннем центре: чтобы стрелка не отвлекали посторонние мысли, амбиции и эго-импульсы.

Сейчас, насколько мне известно, не принято прыгать через горящие обручи, за исключением разве что цирка, где такие трюки до сих пор очень популярны. Обычно на арене через горящие обручи должны прыгать тигры и другие дикие животные, и чем экзотичнее животное, тем зрелищнее действо. Однако это мотив, к которому мы вернемся немного позже.

Попадание прямо в центр кольца не так уж сложно интерпретировать. В нем заключен секрет нахождения внутреннего центра личности, как и в дзэн-буддистском искусстве стрельбы из лука, хотя это и представлено во внешнем символическом действии. Но вместе с тем существует еще одно затруднение. Прыгающий человек должен оторваться от земли – от реальности – и попасть в центр кольца, находясь в движении между небом и землей. Таким образом, принцесса (олицетворяющая собой аниму), прыгая сквозь кольцо, некоторое время парит между небом и землей; и в сказке особо подчеркивается, как легко и хорошо ей это удается. Крестьянские же девушки оказались такими неуклюжими и тяжелыми, как показало испытание, что не смогли пройти через него, не упав и не сломав себе ног, поскольку гравитационная сила земли оказалась для них слишком сильной и непреодолимой.

Здесь мы подходим к очень сложной проблеме, связанной с осознанием анимы. Те, кто вовсе не знаком с психологией, часто проецируют образ анимы на вполне реальную женщину, воспринимая его, таким образом, чисто внешне. А с психологической точки зрения, притягательная сила анимы – это не просто внешний фактор, оказывающий влияние на мужчину, а нечто находящееся внутри него самого Анима – это внутренний образ женского начала, представленный в виде некоего идеала, способствующего духовному росту. В связи с этим часто возникает и другая проблема. Эго способно породить псевдо-конфликт между внутренней и внешней сферами, рассуждая следующим образом: «Я не знаю, с чем имею дело: то ли анима находится внутри меня, то ли она имеет отношение к реальной женщине во внешнем мире. Должен ли я и в реальной жизни следовать очарованию анимы или же должен включить ее внутрь себя и воспринимать чисто символически?» Такие слова обычно имеют подтекст: «все это не что иное, как чистый символизм» («nothing-but-purely-symbolic»). А так как люди упорно не хотят признавать существования психической реальности, то часто добавляют нечто вроде: «Неужели я должен просто мысленно осознать проблему, и все? Не могу ли я получить что-либо более конкретное и ощутимое также и во внешнем мире?» Здесь мы видим, как сознание с его экстравертированной склонностью оказалось втянуто в ложный конфликт между конкретно-внешним пониманием и внутренним – символическим, в результате чего оно искусственно разделило аниму на две части.

Такая ситуация возникает только в том случае, когда мужчина оказывается не в силах оторвать собственную аниму от земли. Его анима похожа на неуклюжих крестьянок из нашей сказки, она не может прыгать так, как это делала царевна-лягушка. Поэтому попадание в подобный конфликт указывает на то, что не хватает самих чувств. Это типичный конфликт, вызванный не преобладающим воздействием чувств, а мышлением, которое искусственно разделяет внутреннее и внешнее, эго и объект. Разгадка состоит в том, что в действительности мы имеем дело не с внешним инее внутренним, а непосредственно с психической реальностью, которая не является ни внешней, ни внутренней», но тем и другим одновременно. Именно анима должна быть осознана как реальность, существующая сама по себе. Если анима, так сказать, пришла со стороны, то она должна быть принята и осознана в этой психологической реальности. Задача заключается в том, чтобы не проводить грубого и искусственного Разграничения между двумя сферами. Анима – это единый феномен, феномен жизни. Она олицетворяет собой поток жизни в мужской психике. И мужчина должен следовать ее извилистыми путями, которые пролегают между внешним и внутренним.

Другой аспект вышеназванного псевдоконфликта находит выражение в следующем вопросе: «Должен ли я испытывать духовную привязанность к своей аниме? Например, молиться Св. Деве вместо того, чтобы любоваться красотой женских ног и предаваться сексуальным наслаждениям?» Но не существует в жизни подобного различения! Поскольку возвышенное и обыденное составляют единое целое, то содержания бессознательного образуют единый ряд из тех проявлений, которые мы могли бы назвать духовными и инстинктивными. По существу, общность этих двух факторов обнаруживает себя в их архетипическом выражении, и только сознание отделяет их друг от друга. Если мужчина действительно научился вступать во взаимодействие со своей анимой, то псевдоконфликт исчезает; ибо тогда незамедлительно проявляет себя анима, он же, попав в ее мир, навсегда становится его пленником, отворачиваясь от того псевдоконфликта, который разрастается вокруг нее. Проще говоря, он будет постоянно пытаться следовать своим чувствам, своему Эросу, ничего другого не принимая во внимание, и таким образом балансировать как бы на острие ножа между кажущимися несовместимыми мирами. То, что д-р Юнг называет реальностью психики, обнаруживает сходство в необходимости выполнения подобных акробатических трюков, потому это нашему сознанию присуща извечная тяга к однозначным интерпретациям, а также стремление всегда формулировать некую программу или алгоритм вместо того, чтобы просто держаться золотой середины между противоположностями, следуя за потоком жизни. Во всем этом присутствует только одна приверженность (или постоянство) – преданность по отношению к внутреннему миру анимы, что получило прекрасное выражение в прыганий через обруч, когда анима парит в воздухе, между небом и землей, чтобы точно посередине перепрыгнуть через него.

Другим типичным конфликтом, связанным с анимой и вызванным бессознательным для того, чтобы заставить мужчину разобраться со своим эросом, является любовный треугольник. Если он оказывается вовлеченным в такой конфликт, то склонен рассуждать следующим образом: «Если я порву с другой женщиной, то предам свое чувство ради существующих условностей. Если я уйду от жены и детей к женщине, на которую проецируется моя анима, я поступлю совершенно безответственно, поддавшись порыву, который, как известно, дает скоро пройти. Я не могу сделать ни того, ни другого; однако безвыходная ситуация тоже не может продолжаться бесконечно». (Анима часто прибегает к подобному средству, создавая конфликт, когда хочет обмануть сознание мужчины.) Анимус жены говорит ему: «Ты должен принять какое-нибудь решение!» А анимус подружки, повисая в воздухе, заявляет: «Я не могу дольше так висеть!». Все они и все это вместе подталкивает мужчину к неверному решению.

И вновь единственное возможное решение в таком положении – это примирение с психической реальностью, причем анима, как правило, пытается поставить мужчину в ситуацию, из которой, казалось бы, нет выхода. Юнг считал, что ситуация, из которой нет выхода, или конфликт, не имеющий решения, являются классическим начатом процесса индивидуации. Когда возникает такая ситуация, это значит, что бессознательному необходим неразрешимый конфликт для того, чтобы противопоставить его эго-сознанию и таким образом помочь человеку осознать: все, что он делает – это неправильно, что бы он ни решил, все будет неверно. Это подрывает превосходство эго, которое всегда действует так, как будто несет ответственность за все решения. В действительности, если мужчина решит: «Хорошо, теперь пускай все идет своим чередом, я буду тянуть время и увиливать и не буду принимать никакого решения», – то он снова поступит неверно, так как за этим просто ничего не последует. Но если его личность обладает достаточной нравственной зрелостью, чтобы до самых глубин прочувствовать создавшееся положение, то, поскольку с точки зрения сознания ситуация неразрешима, тогда и появляется Самость. На религиозном языке можно сказать, что безвыходная ситуация заставляет человека обратиться к Богу. А на психологическом языке значение данной ситуации, искусно созданной анимой, заключается в том, чтобы поставить его в такие условия, когда он окажется способен переживать Самость, будучи внутренне открыт вмешательству tertium quod non datur (третьего, которое не дано, т. е. влиянию чего-то неизвестного). Таким образом, как считал Юнг, анима – это проводник к пониманию Самости, хотя иногда делает этот путь достаточно болезненным. Вспомним, как Беатриче вела Данте в Рай, помня при этом, что он смог туда попасть, только пройдя через все круги Ада. Так и анима не берет человека за руку и не ведет его прямо в рай; сначала она бросает его в горячий котел, где он основательно поджаривается некоторое время.

В нашей сказке анима должна попасть прямо в центр, тогда как крестьянские девушки олицетворяют недифференцированный грубый атгатьюд, который слишком привязан к представлению о конкретной реальности, вследствие чего они и терпят неудачу. Они не смогли пройти это испытание, так как являются выражением слишком примитивного и недифференцированного чувственного атгитьюда.

В связи с этим я рекомендую вам ознакомиться с лекцией Юнга прочитанной им в 1939 году, которая называется «Символическая жизнь» («The Simbolic Life» см.: «Guild of Pastoral Psychology panphlets», № 80). В ней Юнг пытается объяснить, что же он понимает под символической жизнью. Он говорит, что сейчас мы все оказались пойманными в сети рационализма и что наш рациональный взгляд на жизнь обязывает нас относиться ко всему разумно и обоснованно, а такая рассудительность исключает всякий символизм. Далее он показывает, насколько богаче жизнь у тех людей, которые по-прежнему связаны с «живым» символизмом религиозных форм. Юнг обнаружил, что можно снова найти путь к символизму, но не к давно утерянному, а к тому, что сохраняет свою жизненность и по сей день. Это можно сделать, обратившись к нашему бессознательному и сновидениям. Если вести наблюдение за своими снами длительное время, а затем подвергнуть их пристальному рассмотрению, то окажется, что бессознательное современного человека способно заново выстроить символическую жизнь. Однако это предполагает, что вы не будете подходить к своим снам с чисто интеллектуальной точки зрения, а будете действительно отводить им законное место в своей жизни. Тогда символическая жизнь может быть восстановлена, но уже не в форме коллективного ритуала, а в более индивидуально окрашенном виде. Это, в свою очередь, означает, что жизнь больше не связана лишь с рассудительностью эго и его решений, а связана с эго, которое вовлечено в поток психической жизни; и выражает себя в символической форме, требующей символического действия.

Мы должны понять, что же предлагает нам наша психика в качестве символической формы, в которой мы могли бы жить. Поэтому Юнг часто настаивал на том, что он сам делал в собственной жизни;; когда какой-нибудь символ в сновидении становится доминирующим, то следует взять на себя труд воспроизвести его в виде картины (даже если вы и не умеете рисовать) или вырезать его из камня (даже если; вы и не скульптор), придав им форму реальности. Нельзя уйти от аналитика и забыть обо всем, что говорилось в процессе анализа позволив эго организовать за вас остаток дня; необходимо в течение всего дня размышлять о символах из своих сновидений попытаться понять, как они хотят войти в вашу реальную жизнь. Именно это имел в виду Юнг, когда говорил о необходимости жить символической жизнью.

Анима же является проводником или даже самой сутью такого понимания символической жизни. Человек, не осознавший и не приспособившийся к собственной аниме, не может жить в соответствии со своим внутренним ритмом, так как об этом ему не расскажет ни его сознательное эго, ни его разум.

В одном из вариантов, записанном в другой части Германии, который я упомянула последним, не лягушка превращается в прекрасную девушку, которая появляется при дворе, а наоборот, девушка из подземелья превращается в лягушку, когда выходит наружу. Существует также и финальное испытание, а именно: лягушка выкрикивает «umschling mich» (обними меня) и «versenk dich» (опустись). Ver-senken – означает действие, связанное с опусканием чего-нибудь в воду или под землю. Но это также означает – «впасть в глубокую медитацию», особенно, когда говорится sich versenken. Такое выражение используется в мистическом языке. Как и следовало ожидать, оно означает погружение в собственные глубины – или пучину внутри себя.