Текст книги "И охотник вернулся с холмов"

И я выслал Трикси вперед.

Я сделал это очень мягко. Очевидно, Трикси просто думала о чем-то своем. Мы так долго и медленно брели вдоль озера, стояла влажная, сонная погода, давление низкое, возможно, кобыла задремала на ходу, а я ее разбудил. Может быть, ей снился славный сон: кормушка, полная свежего сена, жеребенок под брюхом, летний луг – мало ли что может сниться лошади. Но только я тронул ее бока, как она дернулась, всхрапнула и выдала классическую свечку. О-па!

Кокрейны ахнули.

– Все в порядке, – заверил я.

Не знаю, насколько мои слова их убедили.

Трикси свечканула еще дважды, напоследок решила поддать задом. Боб прянул в сторону – испугался, что достанется и ему.

– Черт! – завопил Джон. Он удержался в седле, я зачел это ему в серьезный плюс.

– Держите повод! – крикнул я. – И вы, Мейзи. Не отпускайте. Сейчас Трикси успокоится, и мы пойдем дальше. Мистер Кокрейн, из вас получится хороший всадник.

– Да? – засомневался он. – Почему вы так думаете?

– Потому что вы закричали «черт!», а не стали звать маму.

– Э-э-э… И что это означает?

– Так говорил мой тренер по конкуру. Если мужчина вспоминает свою маму – грош ему цена как всаднику. Если маму лошади – есть надежда.

Мейзи смеялась не переставая.

– Джон! Я, пожалуй, запишусь в школу верховой езды, когда мы вернемся. И тебя запишу.

– Не поздно ли мне начинать?

– Никогда не поздно, – проговорил я назидательно.

– А можно я пока что не буду его никуда посылать? – спросил Кокрейн, задумчиво изучая уши Боба.

Так длился этот день – не спеша. Мы отшагали пару часов и вернулись. Мейзи была очень довольна и все время смеялась. Джон выглядел слегка смущенным, но дед позвал его в гостиную, они открыли новую бутылку виски, и он снова развеселился. Спустились Дуг и Марта, мы все выпили за их путешествие, за процветание клана Мак-Грегоров, бизнеса Кокрейнов, за мои успехи в учебе. Потом еще за что-то выпили.

Ближе к вечеру Дуглас вызвал такси из Стерлинга. Где-то через час мы простились. Я ходил отбивать денники[45]45
  Отбивка денников – основательная чистка денника с заменой опилок.


[Закрыть], покормил лошадей и пони, потом прошелся по берегу. Сумерки постепенно сгущались над озером, и туман становился все плотнее. Силуэты деревьев на дальнем берегу таяли, таяли, растворялись в его пелене, кусты казались темными гнездами, которые туман выстлал своим пухом, чтобы вывести таинственных серых птенцов. Подошвы моих резиновых сапог глубоко погружались в топкий, глинистый бережок, в плотный слой прелой листвы и опавшей хвои. Было очень тихо. Вот плеснула хвостом рыба в заводи. Вот крикнула сова, потом еще раз и еще.

Я стоял и не шевелился. К ночи подморозило, в воздухе ощущалась колючая ледяная промозглость. Заиндевевшая трава хрустела под подошвами. На мне были ветровка и кусачий моряцкий свитер, но руки стыли, я сунул их в карманы, спрятал нос в шарф. Великий сон моего детства: по склону холма с северной стороны медленно спускается всадник на сером коне. Я вижу, как колышется его плащ, вплетая складки в паутинную пелену тумана, как плавно шевелится флажок на древке копья. Ничего не исчезает и не уходит. В детстве я шептал ему: «Кто ты?», а он не отвечал. Сегодня я не стал спрашивать: зачем, когда теперь я и так почти все о нем знаю.

С пыхтеньем, шлепая лапами по грязи, из тумана внезапно выбежал ко мне Оскар. Горячо задышал в колено, завилял хвостом.

– Ладно, – сказал я ему. – Пойдем, раз ты просишь.

Он побежал по берегу вверх, исчез в серой пелене, уже такой густой, что в четырех шагах все было залито ее мутной взвесью. Лес нависал надо мною, туман запутался в темных кронах, становился все плотнее, сделался почти осязаемым. Дед говорил мне когда-то, что его дед рассказывал ему, будто здешние фейри с помощью такого тумана уносят к себе заблудившихся путников. Сгустится сырая серая пелена над головой, а когда рассеется – человек, что шел с тобою рядом, исчез. И следов не отыскать.

Впереди в темноте сквозь призраки веток расплывалось мутное пятно желтого света. Я шел к нему, и постепенно оно обретало очертания. Электрический свет мягко лился из окна, освещал ограду, стену гаража, узлы стеблей плетистой розы, что льнули к каменной кладке. Клубящийся у окна туман, желтый снизу, пронзен был сверху лазоревой синевой прозрачных крыльев и ярким оранжевым пятном брюшка. Глаз птицы зорко смотрел вперед. Это светилось витражное окно библиотеки – видимо, дед сел там поработать или снова привел туда чету Кокрейнов и режется с Джоном в шахматы. Витраж прямо сиял навстречу мне. «Что вы делаете в глухую ночь на этой дороге, милорд?» – «Подскажи мне дорогу к замку Корбеник, добрый человек». – «К замку Корбеник? О милорд! Не всякий способен проделать этот путь!»

Ну, допустим, и верно, не всякий. Но я-то точно смогу. Я так думаю. Вот он, зимородок, король-рыбак, летит сквозь туман, указывает, куда идти, будто я и в самом деле одинокий странник, заплутавший в ночи.

После ужина я надолго задержался в библиотеке, проверял дедову почту, переписку на сайте музея и отцову деловую переписку, которую он просил меня посмотреть. Уже совсем закончил и хотел выключить компьютер, как вдруг вспомнил о своем письме Лукасу и зашел к себе в ящик.

Лукас ответил.

«С Рождеством! Слушай, что это такое ты написал мне? Мне жаль, но я ничего не понял. Это какой-то Исаак родил Исава, и слов слишком много. Здесь тепло, прикинь, даже жарко. Сегодня мы купались в море, и я хожу в шортах. Мама и Майкл тоже просили передать тебе привет и свои поздравления. И еще, самое главное, – здесь пирамиды! Хочешь, я тебе пришлю фотки, я нащелкал на телефон?»

Я вздохнул. Подумал несколько секунд, написал «Хочу» и отправил.

8 глава

Если старый знакомый будет забыт,

То о нем никогда не вспомнят.

Если старый знакомый будет забыт —

Старое доброе время тоже.

За старое доброе время, мой дорогой,

За старое доброе время.

Мы еще поднимем бокал доброты

За старое доброе время,

За старое доброе время.

«Аулд ланг шайн». Старинная шотландская новогодняя песня. В 1788 году была переведена Робертом Бернсом с языка скоттиш[46]46
  Скоттиш (Scottish) – шотландский диалект на основе английского языка.


[Закрыть] на английский. Автор перевода на русский неизвестен.

Снег растаял везде, кроме ложбин и оврагов. Дальние горы, озеро и лес каждое утро просыпались, окутанные туманом, таким густым, что казалось, можно его резать ножом или катать из него шары. К полудню он слегка рассеивался и на небосводе выплывал бледный кружок, напоминавший о том, что солнце все же существует.

Тридцать первого с утра мы с дедом прошлись вдоль озера. Дорога была видна впереди шагов на пять. Над озером туман стоял особенно густо: горы, холмы и противоположный берег будто слизнули белым языком. Туман усиливал запахи, но поглощал звуки. Плеск рыбы в озере, пересвистывание корольков в лесу, протяжный крик желны, дальний вороний грай – все казалось слегка приглушенным. На этом фоне собственный голос звучал преувеличенно громко, поэтому, если мы с дедом решали обменяться парой фраз, инстинктивно переходили почти на шепот.

Едва сойдешь с тропинки, как топкий берег пытается отнять твои сапоги, ноги скользят по влажной глине. Постепенно на подошвах вырастает тяжелый воротник и идти становится совсем уж тяжело, точно колодки тебе набили, как каторжному.

Мы шагали молча, вдруг Оскар встал как вкопанный и коротко взвыл. И тут же, с хрустом проломив кусты, перед самым моим носом выскочил здоровенный олень, молодой взрослый самец. Мы оба замерли – и он, и я, глядя друг другу в глаза. Шерсть на его боках намокла и свалялась, влажные ноздри шевелились. Он смотрел на меня не моргая, как мне казалось, целую вечность, и я смотрел на него как завороженный. А потом он вдруг мотнул головой и исчез в тумане, как и появился – только треск прошел по кустам. И сразу же следом за ним, но не так близко пробежали две самки и подросший сеголеток[47]47
  Сеголеток – олененок, рожденный в этом году.


[Закрыть]. В тумане видны были только смутные их силуэты.

– Ого! – сказал я.

– Хм. Такого в городе-то не увидишь!

– Такое и тут не часто увидишь.

И джинсы, и свитер за время прогулки пропитались влагой. Мы повернули к дому – теперь дед впереди, а я следом. Он шагал неторопливо, поглядывая по сторонам, иногда покашливал или трепал Оскара по голове. По дороге я нарубил рябиновых и можжевеловых веток, дома оставил их на кухне у плиты, чтобы просохли. Сейчас тут хозяйничала Эви с дочкой. Эви приготовила свой знаменитый фруктовый кекс с орехами, который она всегда пекла к Новому году, ну и они обе настряпали столько всего, что и семерым за неделю не съесть.

К вечеру подморозило, все покрылось тонкой коркой льда. Я вышел принести дров и чуть не навернулся у крыльца. Ледяной ветер ломился в окна, сбивал ветки с деревьев, сорвал все листья, которые еще оставались на яблонях, разнес туман в клочья. Я вернулся в дом с охапкой и, пока Эви накрывала на стол, затопил камин в гостиной.

Конечно же, дед не лег в одиннадцать, как грозился. Мы расселись за столом. Огонь в камине весело трещал, пахло можжевеловым дымком, горячие отблески плясали на стенках внутри камина, на полу. Северный ветер порой залетал в трубу, выл, и тогда всполохи становились ярче и тени начинали плясать по стенам.

На столе также горели свечи, была куча самой разной еды, и хотя я весь день таскал что-нибудь – то яблоко, то кусок пирога, почему-то снова был жутко голоден.

За столом кроме нас с дедом были Эви, а также ее муж и дочка. Муж Эви, Бриан, славный человек, грузный, совершенно лысый. Дочь Китти – уже не очень молодая девушка, лет тридцати пяти, рыжеватая. У нее была такая улыбка, будто она ее стеснялась. Точно кто-то имел что-то против того, чтобы она улыбалась. И если я встречался с ней взглядом, она моментально отводила глаза. Почему-то в своих историях я определил ей место горничной королевы. «Проходите, милорд, королева ждет вас», – и опустила взгляд. Это идеально бы ей подошло.

Мы подняли тост за удачу в новом году для всех нас, а потом налегли на еду. Я наконец объелся так, что на съестное уже смотреть не мог. Эви, ее муж и Алистер выпили еще виски и стали петь. И я тоже пел «За старое доброе время» и другие песни. Страшно клонило в сон – наверное, потому, что накануне я проснулся раньше обычного. Тут Эви встала и включила телевизор, и я решил, что этого мне точно уже не пережить, попрощался со всеми и сбежал в свою комнату, а они остались смотреть новогоднее поздравление премьер-министра Шотландии и репортаж из Эдинбурга, где в это время буянили на улицах Лиам и другие мои дружки.

Ну да, если честно, празднование Нового года тут у нас, в Королевской Рыбалке, не сказать, что огонь. В следующий раз, может быть, я и уеду в Эдинбург махать факелом и орать «Хогманей» и «Свободная Шотландия!», посмотрим. Как-то мне этого все же не хватает.

Я лежал на кровати, теперь мне почему-то не спалось. В комнате было холодно, электрокамин работал, но толку от него было мало. Я решил затопить маленькую железную печку. Поначалу она жутко дымила, так что пришлось поднять створку окна, чтобы проветрить. Теплее от этого не стало. Потом дрова разгорелись, печка загудела, дым пошел в дымоход. Я завернулся в плед, сел перед самой печкой, приставил к ней ладони. Вот так здесь же, может, в этой самой комнате сидел Рональд Мак-Грегор и грелся от жаровни, полной углей… Или мой Одинокий Рыцарь. В его времена таких печей еще не было, но я все равно еще немного поиграл в него. Как он приехал и вошел в тот трактир. Я открыл печную дверцу, представил себе, как он сидит у очага, как в горячем воздухе постепенно согреваются его окоченевшие в дороге руки.

– Не желаете ли еще чего-нибудь, милорд?

При этих словах трактирщика я почувствовал себя настолько объевшимся и ленивым, что рыцарь смог пробормотать только что-то вроде:

– Спасибо, приятель. Я сыт!

Ах да, были же рутьеры… Но не разбираться же с ними, когда съел столько, что двигаешься с трудом. Так я сидел у печи, дрова трещали в ее раскаленном нутре, и искры снопами улетали в трубу. Думал, не отправиться ли мне уже спать наконец, но почему-то медлил.

Здесь, в маноре, в моей комнате, – королевская кровать. Ну то есть на самом деле нет, конечно, но я так думал в детстве. Она такая широкая, что я и теперь могу спать на ней почти поперек. И мягкий матрас толщиной почти в полметра. В Оксфорде, в доме Джоан и Майкла, не так – там на всех кроватях жесткие матрасы, потому что это полезно. Если что, я не жалуюсь, а просто констатирую факт. В Эдинбурге я с детства и до сих пор сплю на двухэтажной кровати, наверху, там тонкий матрас, набитый какими-то водорослями, но мне норм.

Я дождался, пока угли в печи прогорят, и заполз под огромное одеяло. Матрас втянул меня в себя, будто всосал. Одеяло сверху, как мягкая теплая лапа какого-нибудь гигантского миролюбивого медведя, слегка прижало меня, чтобы не рыпался. Я даже не помню, как уснул, не уверен, что успел доползти до подушки. А рутьеры подождут…

Утром меня разбудило гавканье Оскара и автомобильный сигнал на дворе. Выползти из королевской кровати – не такое простое дело. Сначала ты барахтаешься и бьешься один против двоих: матраса и одеяла, а они не хотят отпускать тебя и держат. Бывает, что и сдашься, потому как понимаешь – они сильнее.

Но в это утро я победил, хотя под одеялом было тепло, а вот снаружи в комнате – вовсе нет. Железная печь недолго держит нагрев. Все, что я вчера натопил, давно выветрилось.

Выглянул в окно, увидел на дворе серый опель. Водительская дверь была распахнута, из нее выбирался отец Мак-Ги, и дед уже спускался навстречу ему с крыльца. Я накинул полосатый махровый халат и тоже поспешил вниз. Каждое новогоднее утро отец Саймон навещает Алистера, привозя с собою удачу на целый год[48]48
  В Шотландии считается, что первый человек, который пришел в дом после Нового года, приносит с собой удачу на весь год. Желательно, чтобы это был взрослый темноволосый мужчина. Женщины, дети и блондины удачи не приносят.


[Закрыть]. И в этот раз он ввалился, здоровенный, радостный, дышащий холодом, как какой-нибудь Санта-Клаус, с двумя мешками подарков. Повесил пальто и пошел в гостиную большими шагами, и дед за ним, а за дедом и я.

В гостиной камин горел на славу, от него шел прямо божественный жар. Мак-Ги вынул из гигантского пакета сетку углей для камина, домашний овсяный хлеб и бутылку «Джонни Уокера», одной рукой выгреб из буфета три стакана и налил в них по глотку.

– Ну, – сказал он, – Алек, Ваджи! Пусть дым по вашему дымоходу всегда идет вверх![49]49
  Традиционное пожелание удачи.


[Закрыть]

– Амен! – отозвались мы с дедом.

Вот так и начался для меня этот год. Первый его день. Не так уж и плохо.

На другой день приехал Алан, а я побросал свои пожитки в рюкзак, и дед отвез меня в Стерлинг, на поезд. Есть три прямых рейса от Стерлинга до Кингс-Кросс[50]50
  Кингс-Кросс – вокзал в Лондоне.


[Закрыть], регионалка, ехать шесть часов со всеми остановками. Достаточно долгая и скучная дорога.

Пока аккумулятор не сел, я шпилил в «Драгон эйдж», а потом просто смотрел в окно, пил кофе. Понемногу начинало темнеть, солнце садилось в облака. И расположился на западе по всему горизонту город с башнями и воротами. И была там горная цепь, и долина, по дну которой протекала золотая река, и башни замка вдали, и может быть, это и был Корбеник – замок Грааля, а может, какой другой. Надо всем этим, распластавшись, парил в небесах огненный дракон, его голова на длинной шее свешивалась все ниже; я так и ждал, что сейчас он полыхнет по городу, но он только смотрел на его волшебные чертоги как завороженный. И вот мой странствующий Одинокий Рыцарь проехал на коне в открытые ворота Небесного Города, а Дракон, раскинув крылья, планировал над главной площадью, над ратушей и собором. И до тех пор, пока ветер не растрепал, не разнес по небу и горную цепь, и ратушу, и золотые врата, я успел подумать, что, возможно, это дружественный дракон, который оберегает Золотой Город.

Тут я крепко уснул, а когда проснулся, не было ни города, ни дракона, а только серые своды и арки вокзала и толпа с чемоданами за окном. Мои соседи по вагону спешно собирали вещи, допивали кофе, одевали детей, доедали бутерброды и толпились в проходе. Ну и пришлось Одинокому Рыцарю водрузить на плечи рюкзак и чехол для весел и вписаться в унылое качание толпы, продвигавшейся к выходу.

9 глава

Хочу играть на сцене, па, хочу актером стать!

Ты должен стать банкиром, Том, чтоб деньги загребать.

Хочу быть парикмахером в Салоне Красоты.

В Британской авиации пилотом станешь ты!

Хочу работать клоуном, людей хочу смешить!

Ты должен стать шофером, Том, и грузовик водить.

Хочу стать барменом, отец, чтоб пиво пить без меры.

Ты шутишь? Барменом? Ах Том, но хуже нет карьеры!

Английская детская песенка.

Перевод М. Пастернак.

На другой день в семь утра мы уже грузились в тойоту со всем барахлом. Стивен, как и обещал, для поездки одолжил у отца внедорожник с большим багажником на крыше и специальным креплением для сёрфов, и, когда он за нами приехал, там уже была водружена его доска в чехле.

– Я в детстве все каникулы проводил в Карбис-Бей, – рассказал Чарли, когда мы сели в джип. – Там тогда сёрфинг еще в новинку был, но уже катались. Я на доску первый раз встал в девять лет. На чужую, конечно. Здоровенная была, а я вот такой. – Он показал рукой с полметра. – Но ничего, как-то справился. А потом, когда вырос, скопил денег и купил сёрф у одного парня. Не новый, но очень классный. Я его берегу.

– А ты сам-то где родился? – спросил Стивен, притормозив на красный на развязке у Редбриджа. – Не в Карбис-Бей?

Бармаглот пристроил поудобнее подушку под спину.

– В Плимуте. Наша семья там уже двести лет живет, а то и больше. Мои предки все были корабелы. И отец, и дед, и прадед всю жизнь на верфи проработали, простыми рабочими. И старшие братья мои тоже туда пошли. Самый старший Томас, уже инженер. А средний заканчивает техколледж.

– Ого, – сказал Стивен. – А как же ты дошел до жизни такой, Барм, что долбишь медиевистику в Оксфорде?

Бармаглот помедлил с ответом, посмотрел в окно. Мы гнали на ста пятидесяти по трассе, и смотреть там было особенно не на что. Утро раннее, еще не рассвело, пасмурно, мокро, машин пока мало, только огни пролетали в сумерках.

– Вы будете ржать, – сказал он.

– Конечно будем, – пообещал я.

– Ну ладно, я все равно расскажу. Я очень рано начал читать, любил это дело. Лет в семь стащил у брата с полки «Гарри Поттера», первую книжку, и просто как заболел от нее. Перечитал ее раз пять, если не больше, потом остальные части тоже все. Захотел учиться в каком-то таком месте, типа Хогвартса. И чтобы волшебство и мантия с шапочкой. Я даже пару раз на швабру садился, признаюсь. Думал – а вдруг все-таки полетит.

– Не, я смеяться не буду, – сказал Стивен. – Со мной тоже так было, когда я «Поттера» читал, только я чуть постарше был.

– Ну вот, я играл и играл в Гарри Поттера и вырос. Воображал себя отпетым гриффиндорцем. В то же время помешался и на Толкине. «Властелин колец» всегда носил в сумке с собой. Ну вот как люди, бывает, Библию носят, так я носил Толкина, карманное издание.

В средней школе, в рамках программы по профориентации, нас погрузили в автобус и повезли в Оксфорд. Мы там три дня прожили, ходили по всем колледжам, и я будто снова заболел. Будто воскресли мои детские мечты: вся эта готическая краса, и камни, и небожители в мантиях и шапочках, и нас еще сводили в Крайст-Черч и показали этот зал, где кино снимали. А потом отвели к коттеджу, где Толкин жил. И всем подарили сборник его рассказов и лекций. И значки. Если бы мне в тот день сказали, что в Оксфорде в обязательную программу подготовки бакалавра входит курс по полетам на метле, я бы поверил.

В общем, домой я вернулся в полной уверенности, что когда-нибудь буду ходить по этим древним мостовым в черной мантии и квадратной шапочке с кисточкой. Я, можно сказать, сам себе поклялся в этом.

– Лет до шестнадцати я тоже всей этой романтической чушью был набит по самое немогу, – сказал Стивен, – так что очень тебя понимаю.

– Я и сейчас ею набит, – подал я голос.

– А что твои предки, Барм? – спросил Стивен. – Одобрили?

Бармаглот помотал головой.

– Поначалу я им ничего не рассказал. Но сам, как приехал с экскурсии, полез узнавать, что нужно для поступления. Выяснил, что важен отличный аттестат. Поставил перед собой задачу. Не такое уж сложное дело оказалось – хорошо учиться. Этому родители, конечно, радовались. Но когда учеба в средней школе стала подходить к концу, отец мне и говорит: «Иди-ка ты, Чарли, в технологический колледж или сразу учеником ко мне на верфи».

А я ему: «Я, папочка, выбрал гуманитарный класс и уже подал заявление, хочу учиться дальше». Он пальцем у виска покрутил, попытался меня переубедить. Он человек упрямый, но только я же его сын. После полутора часов допроса с разными методами воздействия он сдался, а я нет.

Надо сказать, что в младшей школе я учился плохо, потому как времени не было, я все больше дрался, играл или сидел на окошке и книжки читал. Зато к концу старшей вышел в отличники – у меня же цель была. Когда имеешь цель, то есть и смысл вкалывать. Аттестат я получил отличный, но с поступлением решил повременить. Хотел год просто осмотреться после школы, постоять на своих ногах, прежде чем снова впасть в зависимость. И тут отец опять: «Иди на верфи!» А я, может, и пошел бы поработать годик на верфи, если б он не пристал как банный лист.

Ну, я прихватил под мышку ноут, гитару и мешок книжек и съехал из дому. С двумя корешами сняли однушку на троих, рядом с промзоной, зато дешево. Устроился в пиццерию, разносил пиццу, потом работал официантом.

Год прожил в таком районе, что на самом деле нам хорошо бы еще и приплатить за то, что мы там жили. Полиция в наши края заезжала только на бронированном хаммере. Насмотрелся там всякого интересного, не скажу, что время зря потратил. Жизнь, она должна человека по грязи носом повозить, я так считаю. Ну не каждого, наверное, но мне это точно пошло на пользу.

Вот среди всего этого веселья я и послал запрос в Оксфорд, пришел домой к маме с папой и рассказал им. Отец опять взбух.

«Ладно, – говорит. – Раз ты так уперся, учись чему хочешь, хоть степ отбивать, но чем тебе не подходит университет в Плимуте? На кой тебе сдался этот Оксфорд?»

«Хочу, – отвечаю, – учиться там. Буду изучать древнюю историю».

«Ну, сам знаешь, финансировать твою учебу в этом снобском заведении для богатеньких сынков я из принципа не стал бы, даже если б мог», – говорит он.

«Пап, – говорю, – я на это и не рассчитывал. Я написал заявление на государственную стипендию».

Он посмотрел на меня как на идиота.

«Всегда ты был у меня парень с подвывертом, – говорит. – Не такой, как все. В кого только уродился? Ну вот, когда в этот раз обломаешься, ты у меня сочувствия не ищи. Кто тебе ее даст, эту стипендию?»

Я только плечами пожал. Когда это, интересно, я к нему за сочувствием приходил? Всю жизнь я свои раны сам зализывал и никого ни о чем не просил.

– И что, смирился он потом? – спросил я.

– Это было эпично. Я отправил доки, легенду, рекомендации из школы, от директора и от историка. Меня пригласили на собеседование. Ну, я его прошел и вернулся домой. Минуло два месяца, и ничего. Папаша уже возрадовался, начал подтрунивать надо мной: мол, получите, милорд, вашу государственную стипендию, и все такое.

А я же, когда доки подавал, адрес родительского дома оставил, потому как не хватало еще, чтобы мне писали в то логово, где я жил в промзоне. И вот, представьте, утром почтальон приносит газеты, папенька разворачивает «Санди таймс», а из нее прямо ему на колени планирует красивейший конверт с печатями и гербами, и все это на имя непутевого младшего сына. Мама в кухне была, так говорит, что отец прямо взревел:

– Элис! Элис! Иди сюда, глянь-ка!!!

А потом он позвонил мне и говорит так мрачно:

– Эй ты, Гарри, как там его, Поттер. Тебе письмо из Хогвартса. Иди домой, распишись в получении.

Когда я пришел, он сидел в садике на заднем дворе и молча курил, только головой мне кивнул. А мама обрадовалась, купила вина и всякого вкусного, пирог испекла. Вечером мы с папашей выпили по стаканчику, и он вроде успокоился, но все же сказал: «Ладно, дело твое. Когда тебя выгонят, я, так и быть, замолвлю за тебя слово на верфи, пойдешь учеником в мою бригаду».

– Ну и как? – рассмеялся Стивен. – Пойдешь на верфи, если выгонят?

Бармаглот покачал головой.

– Я корабли люблю, конечно, я среди них вырос. Работать на верфи – хорошее дело. Но нет, не пойду. Мне интересна медиевистика. Если из Оксфорда погонят, найду что попроще. Я учиться хочу. Хочу в магистратуру. Но не думаю, что выгонят. Вроде как пока не за что.

– Мой старик не такой, – покачал головой Стивен, глядя вперед на дорогу. – У нас с ним когда разногласия, мы ищем общую линию. Так у нас договорено. И на деньги для меня он не жмотится. Когда ему говорю, что мне что-нибудь нужно, на что сам пока не могу заработать, он обычно сразу раскошеливается. Говорит, это типа вклад, как в банк, и потом оно вернется с процентами. Не в том смысле, что я ему отдам бабки, нет, это ему не нужно. А что он в меня вкладывает это для моего карьерного роста, для успеха в жизни. И ему это самому по душе. Он мной гордится.

Бармаглот нахмурился.

– Отец не жадный. У него правда нет денег, чтобы платить за мое обучение в Оксфорде. Но я рад, что все сложилось как сложилось, и стипендии мне пока хватает. Даже понемногу откладываю на летние приключения. На наш сплав по норвежским рекам. Я прямо мечтаю о нем.

Пошел легкий дождь, дворники заскребли по стеклу. Обгоняющие нас машины обдавали лобовое стекло потоками грязи, их красные бортовые огни мутно просвечивали сквозь серую хмарь. Постепенно светало, и уже были видны и поля, и коттеджи, и овцы, которых будто кто-то расставил по бурым полям, как фишки для игры.

Ехали почти без пробок. Сделали остановку в Хайбридже, посидели в «Бургер кинге». Барм хотел сменить Стивена за рулем, но тот не дал.

– Мне так будет спокойнее, – объяснил он.

Бармаглот пожал плечами:

– Ну как знаешь.

В Карбис-Бей въехали часа в три дня. Бармаглот попросил свернуть к пляжу.

– Хочу вам спот показать, – сказал он. – А потом к деду с бабкой. Вещи скинем и пойдем искать сёрф и гидрик для Короля. А кататься завтра, с утра пораньше.

Ветер холодил лицо и губы. Море будто росло, становилось больше, опадало, вдыхало и выдыхало, качалось до самого горизонта. Поверх одной волны громоздилась другая, сверху наваливалась третья, они бежали к берегу, разбивались, мотали по песку черные плети водорослей, чей-то игрушечный мячик.

Пляж был почти пуст. Только мы трое да какой-то парень, что сидел на песке и крепил лиш[51]51
  Лиш – трос, с помощью которого доска для сёрфинга крепится к ноге сёрфингиста. Здесь использована терминология, которой пользуются российские сёрфингисты.


[Закрыть] к сёрфу.

– Красота, – потер руки Стивен. – Никакой толпы у лайн-апа[52]52
  Лайн-ап (англ. line up) – место, где сёрферы ждут волну.


[Закрыть]. Никакой козел не подрежет на волне. Кайф.

Бармаглот помахал рукой тому парнишке, что ладил лиш, и тот махнул в ответ, поднялся и неспешно зашагал к нам.

– Чарли! Здоро́во! – закричал он еще издали. – Рад тебя видеть!

– Знакомьтесь, ребята! – сказал Бармаглот, когда парень подошел. – Это Ник. Мы с ним еще мелкими вместе начинали.

Ник был невысокий, даже пониже Стивена, рыжий, с маленькой мушкетерской бородкой. Мы пожали друг другу руки.

– Сёрфить приехали? – спросил Ник. – Новенькие?

Стивен пожал плечами.

– У меня есть опыт, но не в зимнем. Я много сёрфил на Канарах. Начал с того, что посещал школу сёрфинга в Фуэртевентуре. Есть какая-нибудь разница с катанием в теплых водах и здесь?

Ник широко улыбнулся.

– В общем никакой. Холодно, конечно, но, если гидрик толстый, жить можно.

Я пока молчал, только слушал. Когда мне было четырнадцать, Майк и Джоан летом ездили в Испанию со всеми детьми и меня взяли с собой. В Барселоне сёрфинг был одним из главных развлечений. Майк даже нанял инструктора. Тот сначала учил нас стоять на доске, на пене, и я немного освоил умение ловить волну, выходить на гребень и скользить. Волны там были небольшие, но для нас в самый раз. Здесь, в Карбис-Бей, волны были посерьезнее, чем в летней Барселоне. Не могу сказать, что это меня напугало. Скорее было интересно.

– А вообще тут как? – спросил Стивен. – Свелл[53]53
  Свелл – здесь: идеальная волна для сёрфинга; группа волн, которые образуются далеко в океане и подходят к берегу ровными рядами.


[Закрыть] приходит?

– Еще бы, – кивнул Ник. – Сейчас самое время. Бывает, идут прямо один за другим.

– О, то что надо! – восхитился Стивен. – Я хоть сейчас готов.

– Сейчас бабушка нас ждет, – напомнил Бармаглот.

– А спасатели имеются на этом пляже?

– Не. – Бармаглот помотал головой. – В это время спасатели дома сидят. Не работают. У них отпуск с октября.

– Понимаю их, – сказал Стивен. – В такой-то дубак.

– Ясно, на Канарах теплее, – съехидничал Барм, и мы пошли к машине.