Текст книги "И охотник вернулся с холмов"

10 глава

Меркуцио: Ведь ты влюблен, так крыльями Амура

Решительней взмахни и оторвись.

В. Шекспир. «Ромео и Джульетта» (1594–1595).

Акт первый, сцена четвертая. Перевод Б. Пастернака.

Дом стоял в ряду абсолютно одинаковых маленьких серых коттеджей, различавшихся только палисадниками. Каждый крошечный палисадник – метр на два – имел свое лицо и что-то говорил о хозяевах. У кого-то перед входной дверью росла пальма. Кто-то выложил все белой плиткой, точно душевую кабину, но забыл на ограде горшок с геранью, и та давно превратилась в сено. У одного из соседей красовались два имперских льва размером с некрупных пуделей, у другого все было увито красным виноградом.

Наконец Бармаглот сказал:

– Все, приехали. Стив, стой.

Дверь, выкрашенная белой краской, слева от двери – высокий куст боярышника и птичья кормушка с красной крышей. Справа – окошко. На подоконнике по ту сторону сидел большой белый кот и тревожно наблюдал за тем, как мы выходим из машины.

– Это Сэр Тоби, – сказал Бармаглот. – Он здесь за хозяина.

Бармаглот начал было искать ключи, но белая дверь распахнулась, и навстречу нам вышли его дедушка и бабушка.

Дедушка оказался очень худой и высокий, наверное, выше меня, хотя время слегка его согнуло. Свитер висел на нем мешком. Лысоватый, седой. Бабушка же, напротив, была маленькая, вся кругленькая, черные с проседью волосы острижены коротко, по-мальчишечьи. Поверх очков, что сидели на кончике ее носа, на нас смотрели большие темные глаза, и я сразу понял, в кого у Барма такие карие, не британские очи. В общем-то Барм был похож на них обоих, худой, как дед, хоть и не такой длинный, и при этом смуглый, как бабушка.

– Это Уолден и Стивен! – представил нас Бармаглот. – А это мой дед Рональд и бабушка Мэнди. Или вы хотите, чтобы вас звали мистер и миссис Купер, ба, дед?

– Да нет, зачем же? – рассмеялась бабушка. – Нас вполне устроит, если твои друзья будут звать нас по именам.

Рональд протянул для рукопожатия большую, крепкую ладонь. Такие шершавые мозоли нарабатываются десятилетиями и не пропадают с годами.

– Добро пожаловать! Я очень рад видеть вас в нашем доме!

Его светлое рябое лицо расплылось в такой широкой и славной улыбке, что я сразу же поверил в эти слова.

– Хотите сначала поесть или отдохнуть с дороги? – спросила Мэнди.

– Жрать, жрать! – сказал Бармаглот. – Давайте есть. Мы все страшно голодны!

Я рассмеялся.

– Не так уж я и голоден.

– Бабушка только притворяется, что ей все равно, – сказал мне Барм. – Ты ее не слушай. Мы должны съесть все, иначе будет страшная обида. Так что жрать!

– Чарли! – укоризненно проговорила Мэнди. – Ты преувеличиваешь!

– Самую малость, – согласился Бармаглот. – Но я действительно голоден как волк.

Мы набились в гостиную кукольного размера, мои ноги с трудом помещались под маленьким столом. Эти чехлы на креслах, салфеточки, фарфоровые фигурки на камине, горка с китайскими чашками, с Библией на верхней полке. Неожиданно фотография битлов на стене, с автографами всей четверки. Известное фото – то, где они подпрыгнули вверх, будто взлетели. Мне трудно вписать битлов в реальное время. Я знаю, что они дети военных лет, как мой дед, как отец Мак-Ги, но кажется, будто на самом деле они по возрасту гораздо ближе ко мне. Хоть я и был как-то на концерте Маккартни, все равно не могу осознать, что он мне в деды годится.

Рядом с битлами – фотографии детей. Я приметил среди них мелкого чумазого темноволосого пацана в коротких штанах и с совком в руке. Сто процентов это Бармаглот.

В доме пахло лавандой и мятой, крепким чаем, немного котом. Но в основном весь этот дом, точно губка, пропитан был любовью этих стариков друг к другу. Они держались за руки. Они хором поддерживали разговор. Я почти не помню Шарлотту, мою вторую бабушку, и не скучаю по ней, но я внезапно подумал про Алистера, и какая-то мимолетная горечь за него на миг закралась в мое сердце.

Рональд достал бокалы, налил вина. Мы выпили за знакомство и налегли на индейку с яблоками.

– Вы учитесь вместе с Чарли? – спросила Мэнди.

– Да. И еще все вместе ходим в клуб, – сказал Стивен.

– В клуб?

– Ба, я тебе рассказывал. Реконструкция. Рыцари.

– Это должно быть интересно, – задумчиво проговорил Рональд. – Мне бы понравилось.

– Тебе бы точно понравилось, дед.

– Жалко, что в мое время не было такого.

– Дед зато играл в любительском театре в Плимуте, – сказал Бармаглот, с гордостью посмотрев на Рональда.

В гостиную вошел Сэр Тоби, прошел под столом и стал тереться о мои ноги. Я почесал его за ухом.

– Вы тоже раньше жили в Плимуте? – спросил Стивен.

Рональд кивнул.

– Я всю жизнь прожил в Плимуте, там родился и вырос. Работал на верфи и играл в любительском театре по вечерам.

– Гамлета играл, – подсказал Бармаглот, облизав ложку от соуса.

– Чарли! – укоризненно прошептала Мэнди и погрозила ему пальцем. – Разучился вести себя за столом?

– Ба-а, я же только один раз.

– Да, у нас в основном классику ставили, – слегка смущенно улыбнулся Рональд. – Я и Гамлета играл, и Оберона, и Ланселота в спектакле по Теннисону, и Меркуцио.

– Меркуцио, – закивала Мэнди. – Он был так хорош в этой роли, я страшно ревновала к поклонницам!

– Ну Мэнди, какие там поклонницы! – Рональд отмахнулся со смехом. – Просто я высокий, – объяснил он. – Поэтому мне доставались такие роли. Эффектно выглядел на сцене.

Он произнес эти слова и вдруг распрямился, величественно расправил плечи, но сразу же рассмеялся и снова ссутулился.

– Меркуцио нас и познакомил, – тихо проговорила Мэнди. – Я должна быть благодарна Шекспиру вовек.

– Вы тоже играли в театре? – спросил Стивен.

Она покачала головой.

– Нет-нет. Я совсем лишена актерского дарования!

– Зато бабушка поет, – заметил Барм, обменявшись с ней взглядом.

Мэнди рассмеялась.

– Ну уж и пою. Колыбельные песенки внукам.

Они смотрели на своего Чарли с такой любовью и внимали ему так, точно каждое слово, слетавшее с его губ, было драгоценной жемчужиной. Благодаря им я вдруг тоже взглянул на него какими-то новыми глазами.

Мы с Бармом хохмили, ржали, иногда дрались в шутку. В ноябре я столкнул его в фонтан, было зверски холодно, а он в ответ зачерпнул воды академической шапочкой и облил меня. На тренировках по истфеху мы много раз стояли друг против друга в спарринге. Мне, бывало, доставалось от Барма по первое число, да и ему от меня тоже. Мы друг другу казались крепкими, почти неуязвимыми, мы были сильные, грубые, никогда особо не щадили друг друга, просто не считали нужным.

Внезапно в этом доме, в этой крошечной гостиной, с этими стариками, я, может быть, первый раз в жизни почувствовал, как непрочен мир и как уязвимы обитающие в нем люди. В этом доме мне все представлялось таким хрупким, что, пока мы сидели за столом, я все время боялся, случайно развернувшись, сломать и разбить что-то. Как слон в посудной лавке. Наиболее хрупкими поначалу казались сами хозяева, но к тому времени, как Мэнди подала чай, я понял, что на самом деле они оба – прочнейший каркас, на котором держится все, возможно даже, вся Вселенная. И ведь в тот момент я еще не знал их истории, Бармаглот рассказал мне ее позже.

После обеда Бармаглот отвел нас в спальню на втором этаже. Хорошая комната, хоть и небольшая. У окна стол и Бармаглотова койка. Он выдвинул ящик из-под кровати и со смехом показал: внутри полно было плюшевых игрушек, гора лего, зачитанные до дыр книжки про Винни-Пуха, ослика Маффина и потрепанные комиксы стопками.

– Когда-нибудь разберу все, – сказал он.

– У меня в Эдинбурге так же, – кивнул я. – Тоже когда-нибудь разберу.

В комнате была глубокая ниша, образованная проходящей снаружи лестницей, что вела в мансардный этаж. Все пространство ниши вверху пересекала широкая антресоль. Там уже лежали матрасы и подушки, и мы со Стивеном забросили туда же свои спальники. Места тут хватило бы на четверых.

– Отличная берлога! – похвалил Стивен.

Мы скинули вещи и снова отправились к морю и за сёрфом – в магазин, где был прокат. Я не стал долго думать и выбрал себе по росту «рыбку»[54]54
  «Рыбка» – короткая, широкая и толстая доска для катания при небольших волнах.


[Закрыть] с резиновым покрытием.

Капал мелкий дождь. Над морем стоял туман, в наступавших сумерках он густо колыхался вместе с волнами. Невидимая чайка кричала вдали, вдруг приблизилась и вылетела из тумана, промчалась надо мной с воплем, почти коснулась макушки, я даже голову вобрал в плечи.

Я стоял с сёрфом под мышкой, ежился от сырого холода, смотрел в мутное пространство над морем, думал о том, как завтра буду ловить волну. «Каникулы, – думал я. – Каникулы надо проводить так, чтобы каждая секунда была полна смысла и запомнилась».

Мы бродили по городу до позднего вечера. Когда вернулись, Стивен сразу пошел спать: вымотался, столько времени за рулем. Рональд и Мэнди ложились рано, они тоже пожелали нам спокойной ночи.

Барм и я остались на кухне, каждый со своими игрушками. Я опять взялся за «Драгон эйдж», а Барм расстреливал танки. А потом он пошел ставить чайник, а я поднялся, чтобы впустить в окно Сэра Тоби, вернувшегося с ночной вылазки. Потом решил подбросить дров в камин. И тут мы с Бармом вдруг разговорились, почему-то стоя посреди кухни.

– Мне понравились Рональд и Мэнди, – сказал я. – Они такие прямо настоящие.

– У Рона такая история, что мало не покажется, – кивнул Барм. – Он перед самой войной родился, в Плимуте. А в Плимуте же военно-морские верфи и одна из основных британских авиабаз, с которой стартовали истребители и бомбардировщики, что летали на Германию. Так что люфтваффе бомбило Плимут нещадно. Народу много погибло, и город лежал весь в руинах.

Я присел перед камином и, пошуровав там кочергой, подложил еще пару поленьев.

– Да, конечно, я знаю, – сказал я. – Читал и фотографии видел.

Бармаглот достал чашки из сушилки, поставил их на стол и сел на угловой диванчик. Я опустился на стул напротив него, смотрел, как огонь в камине лижет поленья, весело пробегает по углям.

– И как твоя семья это пережила?

Бармаглот тоже смотрел на огонь.

– Мой прадед Джек Купер в войну был мобилизован во флот, – начал рассказывать он. – Его жена Джейн, моя прабабушка, осталась в городе с тремя детьми – Рональд был младший. В тридцать девятом ему исполнился год.

Джейн работала в ремонтном цехе на верфях, иногда в ночную смену. Старшие были уже большие, оставались дома одни. А младшего она, если шла в ночь, оставляла своей подруге Лиз Девенпорт. Вот как-то она отнесла Рона Лиз и зашла домой перед работой, что-то забрать… Может, сумку, может, еще что. И тут начался налет, в дом попала бомба. Джейн Купер и старшие дети – они все погибли. А Лиз Девенпорт успела добежать до убежища вместе с Роном и своим сыном Чарли. Так Рон, единственный из всей семьи, остался жив.

Лиз не под силу было одной тянуть и кормить двоих малышей. Она работала в школе, а ее муж воевал во флоте. Она отдала Рона в детский дом, который собирался эвакуироваться в Йоркшир, и написала отцу Рона, сообщила, где ребенок. Отец Рона благодарил ее. Сказал, что, как только сможет, заберет мальчика. Однако пока Рон вместе с другими пупсами подрастал на ферме в Йоркшире, его отец погиб. Корабль был торпедирован, спаслось всего десять человек из экипажа.

Ну а потом война кончилась, Рону уже исполнилось семь. Он вернулся в Плимут, его взяла к себе двоюродная тетка Пег. Близких родственников у него никого не осталось, а Пег оказалась злой мачехой, прямо как из сказки про Золушку. Она владела небольшой овощной лавкой, и Рон, как Золушка, работал с утра до ночи в магазинчике и по дому, а если он чего-то не успевал, тетка колотила его или драла за уши. Она даже в школу решила его не посылать, хотела только, чтобы он помогал ей по хозяйству. Но местный приход и городские власти все же вынудили ее отдать Рона в школу.

Учительницей младших классов в этой школе оказалась Лиз Девенпорт, которая ужасно обрадовалась, когда увидела Рона. Ее сын, Чарли, мой дед по отцовской линии, учился в том же классе, что и Рон, и они очень подружились.

Рон говорит, что учеба в школе для него оказалась настоящим спасением. В школе он сидел до самого вечера, там готовил уроки, занимался спортом, гонял в футбол, ходил в театральный кружок, и если бы только мог, то и ночевать бы там оставался.

Лиз Девенпорт тем временем заметила, что Рон постоянно ищет какой-нибудь предлог, чтобы задержаться в школе после уроков. Она заметила и то, что лицо и руки у него в синяках и царапинах. Лиз провела расследование, поговорила с соседями, и те рассказали ей, что происходит в доме у Пег. На следующий же день она забрала Рона к себе после школы и подала на Пег жалобу в опекунский совет. Ну и в конце концов выиграла дело, Пег лишили опекунства, а Рон так и остался у Лиз, чему был очень рад. Он говорил, что у него при мысли о том, что его могут вернуть тетке, руки дрожали.

– Ого, – сказал я. – Правда, невероятная история.

– Как раз вполне себе вероятная для тех лет. Ты слушай, дальше будет вообще роман с похищением невесты.

Пока Барм вел свой рассказ, чайник успел закипеть. Бармаглот сыпанул заварку в две красные кружки – себе и мне – и залил все это кипятком.

– Бутерброд хочешь?

– Не откажусь.

Он сделал два бутерброда с сосисками и сыром, щедро полил их кетчупом и сунул в микроволновку.

– После войны, как ты понимаешь, настала мирная жизнь, – продолжал он. – Рон Купер и Чарльз Девенпорт выросли, оба пошли работать на верфи, как когда-то их отцы. Рон стал играть в любительском театре, ну я тебе говорил.

Чарльз женился, у него было уже двое детей, в том числе мой будущий папа. А Рон пока не нашел себе подружку, хотя за ним все девчонки бегали: высокий же, да еще и артист. Но ему как-то ни одна из них не приглянулась.

Бармаглот протянул мне бутерброд на тарелке.

– Я с кетчупом не переборщил?

– Не, все окей.

– Ну вот. Как-то Плимутский театр повез «Ромео и Джульетту» в Лондон на фестиваль любительских театров. Рон там играл Меркуцио. Бабушка говорит – умирал на сцене очень эффектно, она всякий раз плакала.

Они дали сколько-то там спектаклей. Каждый раз Рон со сцены замечал, что в первом ряду с краю у прохода сидит девушка с черными косами и не спускает с него глаз. Она ему понравилась. После последнего спектакля он позвал ее выпить кофе. Она жутко испугалась. Дед говорит, он даже не понял, почему девушка вся покраснела и задрожала, он же ничего страшного вроде как ей не сказал. Сначала отказалась, но тут же согласилась. Когда они пили кофе, она сказала, что ее зовут Мадиха и что ее родня убьет ее, если узнает, что она была в театре и в кафе пила кофе с незнакомым парнем, да еще и артистом. Но Рон тогда не подумал, что слово «убьет» – это вовсе не преувеличение, а реальная угроза.

Они стали встречаться, и Рон втюрился по самые уши, и Мадиха тоже. Вечерами он провожал ее до дома, но она всегда просила его быть очень осторожным, чтобы соседи не увидели. Они жили в Бромли, в пакистанском квартале. Мадиха приехала в Англию еще совсем маленькой вместе с семьей. Теперь ее отец держал мини-маркет в Бромли, и там же, в том же доме над магазином, жили они все: отец, мать, трое старших братьев и Мадиха. Были еще две старшие сестры, но их выдали замуж очень рано, в четырнадцать и в шестнадцать, и они давно уехали из дому. Самой Мэнди, ну то есть Мадихе, недавно исполнилось восемнадцать, и ее еще не выдали замуж, потому что из-за старших сестер были неприятности с полицией, и отца и братьев тогда чуть не посадили. Не знаю, как они отмазались. Но тут настала очередь Мадихи, ей тоже уже нашли жениха, сорокалетнего дедушку, и даже поставили в известность о том, что она теперь невеста, – все-таки прогресс и влияние западной цивилизации налицо. Старших сестер выдали замуж без предупреждения.

Когда Мадиха рассказывала Рону об этом, то вдруг стала плакать. Рон утешил ее и клятвенно заверил, что в следующий раз приедет и увезет ее к себе в Плимут, так что пусть она соберет любимые платьица, ленточки, туфельки и кукол или что там еще, без чего девушка в восемнадцать лет не может жить.

Однако со следующим разом вышел большой облом. Надо было дедушке увозить бабушку сразу, а не откладывать это дело.

Папаша и братья Мадихи что-то заподозрили и выследили влюбленных. Они заперли Мадиху и перехватили Рона в том месте, где они обычно встречались. Рон явился на место свидания уверенный, что сегодня они с Мадихой сядут в поезд и укатят в Плимут. Прикинь, как он был ошарашен, когда к нему подошли три чернобородых молодца и, маша руками, начали выражать свои претензии.

Барм откусил сразу полбутерброда.

– Чувствуешь, Король, как возможность моего появления на свет в этой истории подвергается все большим угрозам? – спросил он с набитым ртом.

– Британская медиевистика понесла бы гигантскую утрату! – заметил я.

– Вот-вот. Но к счастью для медиевистики, дед сумел постоять за себя. Капулетти сломали ему руку, но он отбился.

– А бабушка?

– Слушай дальше! Они заперли ее в комнате на втором этаже. Но Рон был не лыком шит. Он, впрочем, и теперь не лыком шит, как ты можешь убедиться. На другой день он взял велик и отправился спасать прекрасную девицу, как какой-нибудь Ланселот, с загипсованной клешней.

Операция осложнялась тем, что квартал, где жила Мадиха, был полностью пакистанским. Ну то есть таких рыжих и голубоглазых пареньков, каким был Рональд, в том районе вообще не видели. Никогда. Среди бела дня он там был бы как белый голубь среди сизарей. А похищать девицу следовало днем, когда мать и отец заняты в лавке, а братья работают… Где они работали, я не в курсе, хотя мне страшно хочется наврать, что это была курильня опиума, из которой спускали трупы прямо в Темзу… Но в реальности, скорее всего, это был какой-нибудь магазин, где они таскали ящики, или сортировочная станция на железной дороге… ну или там прачечная.

Однако Рональд еще в Плимуте предусмотрительно заглянул в свой театр, в костюмерную, одолжил там куртку почтальона, фуражку и большую сумку, в которую напихал старых газет. Нарядившись таким образом, он вместе с велосипедом сел на поезд и приехал в Бромли.

То ли в это время была сиеста и все мои почтенные родичи и их соседи спали, то ли так совпало и Рону подфартило, но улицы в Бромли оказались совершенно пусты, точно вымерли. Наш рыжий почтальон припарковал велосипед у ограды со стороны задних двориков и махнул через забор. Окно бабушкиной комнаты выходило в садик, Рон это знал. Подозреваю, что прежде он не раз стоял ночами под окном, не в силах уйти, и любовался ее божественным силуэтом и нежным профилем. Ну, я так думаю, основываясь на собственном опыте. По крайней мере, я именно что-то такое делал, когда был влюблен в Глэдис.

Короче, Рон бросил в стекло пару мелких камушков, чтобы привлечь внимание возлюбленной. Безусловно, он изрядно рисковал. Он все же не был до конца уверен, что все братья Мадихи на работе, а сама она заперта именно в этой комнате, а не где-нибудь в холодном чулане, или в яме с муравьями, или где там еще запирают пленников на Востоке. Собственно, ее могли уже давно спустить из курильни опиума в Темзу вместе с другими трупами.

Однако прогресс и цивилизация и здесь постарались, и непокорная дочь оказалась заключена в собственной комнате. Ее семейство явно недооценило того, с кем связалось. Мадиха выглянула в окно и увидела Рона, а он стал делать знаки, загребая загипсованной рукой – давай, мол, сюда, у меня белый конь в кустах, и валим срочно. И тут оказалось, что девушку не просто заперли, девушке не оставили никакой другой одежды, кроме нежно-розовой байковой пижамы в божью коровку. И ботинок тоже не оставили. «Плевать, – сказал дед. – Быстро слезай по трубе в чем есть!»

И она слезла – в пижаме и белых носочках. Они сели на велосипед, и я не знаю уже, почему население Бромли не отреагировало на их побег. То ли народ был весь на работе, то ли спал, то ли решил, что доставка почтой девиц в пижамах – обычное дело. Короче, никто их не преследовал. В ближайшем спортивном магазине Рон купил девушке новые носки и пару парусиновых тапок, укутал ее почтальонской курткой и в таком виде доставил в Плимут.

Бабушка говорила, что ее всю трясло от страха, потому как накануне ей всерьез сказали, что еще одна попытка встретиться с бледнолицым, и ее удавят шарфиком. И даже показали шарфик, для убедительности. И каждую минуту, каждую секунду она ждала, что сейчас их догонят с этим шарфиком.

И даже в Плимуте она все равно все время дрожала от страха. Она жила у Лиз Девенпорт и не решалась носа высунуть из дому. Ну, боялась, боялась, а через неделю Рональд сказал ей – хватит! Взял ее под руку, и они пошли по магазинам покупать ей новую одежду.

Мэнди изменила внешность: осветлила и завила волосы, постриглась, стала носить темные очки. Она пошла на работу, стала продавщицей в магазине игрушек, начала сама зарабатывать деньги. Подружилась с другой моей бабушкой, Ширли, женой Чарльза Девенпорта, вообще у нее стало много друзей и подруг. Через год после того, как Рон ее выкрал, они поженились. Рон снял хорошенький, хоть и крошечный домик, вот вроде этого, только еще меньше. Они счастливо зажили в нем, но еще долгое время, даже будучи беременна моей мамой, Мэнди часто оглядывалась, когда шла по улице, и не выходила с наступлением темноты никуда, даже в сад.

– И как же это прошло?

– Она говорит – просто прошло, само. Года через два. Просто она вдруг поняла, что больше не боится. Говорит – она ощутила свободу. Свободу вообще и право быть собой. Носить то, что ей нравится: мини-юбки, джинсы, свитера. Ходить в кино, в театр и на концерты, танцевать, петь, общаться с тем, с кем она хочет, громко смеяться, не оглядываться назад. Вон та фотография битлов на стене, там реально их автографы. Мэнди сама подошла к ним после концерта и попросила.

– И твои мама и папа…

– Росли рядом как брат и сестра. Прикинь, их матери договорились поженить их, когда они вырастут, просто в шутку. Потому что они так забавно играли вместе, и мой папа – белокурый бутуз – был очень заботлив по отношению к моей смуглой крошке мамочке. А они выросли и внезапно сами решили пожениться. Вот такая история.

– А что семья Мэнди, ее братья?

– А хрен их знает. Я думаю, они просто не стали искать ее. Может быть, они занимались каким-нибудь черным бизнесом и не решились заявить в полицию о пропаже сестры. Да и как бы еще отреагировала полиция на всю эту историю. Словом, они оставили ее и деда в покое. Мне вот иногда хочется наведаться в Бромли и посмотреть, как дела у моих двоюродных дедов. Может, конечно, они вернулись обратно в Пакистан. Или еще куда свалили.

Бабушка, кстати, боец. Она активистка движения за женскую независимость. Собирает деньги на приют для бежавших от семейного насилия, помогает им устроиться, найти работу. Окончила курсы психологов.

– А как Рон и Мэнди оказались здесь?

– Рон давным-давно выкупил тот домик, что поначалу снимал в Плимуте. А когда он состарился и ему стало тяжело работать на верфи, они тот дом продали и купили этот, в Карбис-Бей. Они всегда хотели поселиться в каком-нибудь маленьком городе в Корнуолле, на берегу.

– Мэнди – великая женщина, – сказал я. – Никогда бы не подумал, что за этими стариками стоит такая история.

– Старики – это мощь, – кивнул Бармаглот.