Текст книги "Саганы второго Солнца. Огни Ринеля"

Взяв коротенький нож на кухне, с тонким лезвием, он провел им по ладони. По идее, эта тонкая мелкая царапина должна была зажить раньше, чем монах уберет лезвие от кожи – но нет, даже к концу дня царапина осталась и даже чуть-чуть подтекала – что было уж совсем странным и могло говорить о несвертываемости крови, а это чревато пагубными последствиями. Хотя какая-то часть Стижиана радовалась этому упадку, ведь он наконец-то сможет нормально отдохнуть и откреститься от бесконечных заданий Тео по вполне уважительной причине.

– Жуть какая… – Пробормотал монах, улыбнувшись. Он уже был готов впасть в сон из-за количества нескладных мыслей в голове, среди которых затесались Тео, с его наставлениями, Амит, с его вечно хитрой рожей, прекрасная и может даже любимая Амельера, придурковатый бывший маг Луожи, близнецы-огневики… снова Амельера.

– Стижиан!! – Сквозь сон услышал он свое имя. – Стижиан Ветру! – Ещё раз повторил знакомый женский голос, и раздались звонкие частые шлепанья туфелек на маленьком каблуке о землю. – Да куда же ты пропал!

Амельера стояла прямо под веткой, на которой лежал уже почти проснувшийся монах. Ветка эта была шириной где-то в письменной стол и того, кто на ней прятался, нельзя было разглядеть в темноте.

– Стижиан! – Взвизгнула магичка, так громко, что даже теплым летним вечером повеяло холодом: колыхнулись зеленые листья и монах, громко чихнув, проснулся. – Вот ты где. – Улыбнулась магичка, осматривая ствол дерева: как он туда залез? Ни сучка, ни выпуклости, зацепиться не за что!

– Я годами учился на него залезать, – объяснил монах, догадавшись о чем она задумалась. Он ловко спрыгнул вниз, прямо к стройным ногам его подруги. – Хочешь, я подниму наверх?

– Нет… – Амельера сделала шаг вперед и обняла Стижиана за шею, закрыла глаза и прильнула к его губам.

– Что?.. – Хотел было сказать не на шутку удивленный монах, вскинув руки. – Ами… что ты.. пожалуйста, не надо.. – Но магичка его не слушала, а продолжала целовать с всё большей и большей нарастающей страстью, делая редкие перерывы на глубокие вдохи.

Стижиан уже не раз думал после окончания обучения приехать к ней в академию, или в любой город, где бы она ни жила, думал, что она подождет уж один то месяц, думал, что всё будет по правилам, что он не нарушит устава монастыря, думал, что сломаться за месяц до конца обучения – это глупо.

Но он так думал, а женщина, прильнувшая к нему всем телом, решила иначе, запустив свои по-настоящему ледяные руки ему под плащ, и Стижиан сказал себе: "А почему нет?".

Старое дерево, так сильно любимое Стижианом, тихо заскрипело, и его огромная пышная крона медленно накренилась вниз, прикрывая увлеченных друг другом молодых.

Снова повеяло холодом, но не резким, не острым: он не пронзал воздух, а тихо прокрадывался мимо, покрывая инеем траву, землю, листья, рисуя узоры на стеклах окон монастыря.

В ту летнюю ночь в небе над Монтэрой падал снег. Пусть он таял высоко над землёй, но это не помешало каждому жителю небольшого, но известного города выйти из дома и полюбоваться этим чудом. В это время виновница происходящего чуда ногтями разрывала кожу на спине монаха, обнимала его, целовала, стонала и хватала ртом воздух, думая, что ничего прекрасней еще не было в её жизни.

Глава третья

Амит Лоури очень не любил рутинную работу, возню с бумагами, каллиграфию и, в общем-то, чтение тоже. Не любил, но прекрасно понимал, что у него это получается как нельзя хорошо – гены есть гены. Когда твоя мама выпускница оранской академии и знаменитый археолог, один из лучших во всём мире знатоков истории Храма Сияния, а отец занимается оформлением важнейших торговых документов по всей республике, то детищу таких родителей автоматически передается красивый почерк, твердая рука и хорошая память на прочтённое.

Амфитеа Лоури всю жизнь мечтала, что её младший сын будет учиться в Монтэре, станет великим мастером и познает тайны истории Храма Сияния, и Ронора Лоури хотел, чтобы его сын стал монахом, но для того, чтобы продолжить вести летопись истории, которая по легендам хранилась в одной из школ инквизиции. Став монахом, Амит узнал и понял великое множество интересных вещей, и в особенности то, что ему никогда не стать мастером, не говоря уж о том, что у монтэрских монахов это понятие приписывалось лишь преподавателям, а попасть в их ряды, как твердили слухи, было не просто.

Нельзя сказать, что Амит был слабым, или глупым – нет, он успевал по программе, кое-что даже выполнял раньше времени, хорошо знал историю, отлично выполнял любые поручения… Он был потрясающе хорошим учеником, но абсолютно обычным, ничем не выделяющимся среди других. По крайней мере, таковым себя считал сам Амит, хотя прочие монахи смотрели на него так же как на Стижиана, с не меньшим благоговением и порой даже завистью, в то время как сам Амит сравнивал себя исключительно с сильнейшими обитателями монастыря – с мастерами, но чаще – со своим соседом.

Лёжа на постели и дожидаясь возвращения Стижиана, которого не было очень уж долго, Амит повторял про себя стихи истории Храма Сияния, в инквизиторских школах её преподают в строгом ритме дактиля, и это навеяло ему воспоминания.

Одним осенним днем, когда Амиту было пятнадцать лет, его мать, прекрасная Амфитеа Лоури, приехала в монастырь как профессор, чтобы провести семинар по истории. Увидев её, каждый из монахов в глубине души или же на её поверхности, в той или иной степени позавидовал Амиту: его мать очень красива и свежа для своего возраста (никто этого не знал, но ей уже тогда было за пятьдесят). Она элегантно одевалась и позволяла себе носить высокий каблук и юбку с разрезом, что хоть и выглядело несколько вызывающе. Она носила тонкие прямоугольные очки, любила пожирнее мазать глаза разноцветными тенями и использовать максимум пудры, а в сочетании с её одеждой порой можно было её принять за простую богатую Оранскую леди, но никак не  за известного историка или тем более археолога.

Сидя в единственном во всем монастыре лекционном зале, расположенном в третьем корпусе, Амит довольно улыбался, неспособный скрыть наслаждения от ощущения на себе чужих завистливых взглядов. Амфитеа взошла на кафедру, положила свой огромный рукописный том истории монтэрского монастыря на стол и начала говорить.

Разумеется, большую часть того о чем она говорила монахи и без того знали, даже те, кто не ходил на монастырские лекции. Но самая интересная часть всего выступления началась, когда Амфитеа стала сравнивала этот монастырь с другими инквизиторскими школами. Монахам было очень интересно послушать об этом, ведь они нередко наталкивались на инквизиторских послушников и все как один старались верить, что им попадаются лишь худшие из них. Не скрывая своего отношения к прочим семи школам, Амфитеа высказывалась категорично и резко, осуждала поведение не только послушников, но и самих Лучей, непонятно почему святых в глазах народа. Она рассказывала о неверных нормах морали, которые школы прививают своим учениками, и в особенности подчеркнула, что во все времена Лучи очень неэтично поступали с послушниками прошлых поколений, а так же в своем монологе она затронула тему выхода Монтэры из состава инквизиторских школ.

Разумеется, удивленным монахам стало интересно, что за несправедливость постигла прошлые поколения учеников, и, конечно же, что случилось тогда, в триста двенадцатом году, ведь о выходе монтэрского монастыря из состава инквизиторских школ послушники слышали лишь одно: "из-за внутренних разногласий", но никто и никогда им не пытался рассказать, что за разногласия это были.

Амфитеа удивилась, и её губы расползлись в нерадостной улыбке. Она глянула на всех присутствующих поверх своих очков и, громко захлопнув свою рукопись, принялась рассказывать:

– Господа… Да, господа, я более чем уверена, что дам среди вас нет. – Сказала она и в ответ на это из зала послышалось несколько смешков. – Вы знаете, для чего существует инквизиторская школа? Точнее инквизиторские школы, их ведь теперь всего семь. Исконно, инквизиция должна защищать беспомощных и слабых людей от нежити и нечисти, беречь их жизни и души, беречь людей друг от друга. Я знаю, что среди вас очень много монахов, которые смолоду путешествуют по миру, выполняют поручения и задания. Вы получали тяжелые травмы и раны, спасая людей от воплощений негатива и развеивая его. Я уверена, что во многих случаях магия и вовсе невиновна в бедах людей – в них виноваты сами люди. Инквизиция создавалась как орудие искоренения зла в человеческих душах и умах. Они должны были стать проповедниками доброй воли человека, борцами с нежитью, с проклятиями, с порчами и магией, и ни при каких условиях, инквизиция не должна была быть оружием против человека.

Она подошла к столу, где лежала её рукопись и стоял стакан с водой, сделал пару глотков и снова заговорила.

– В триста первом году со дня падения Северной звезды, монах-инквизитор Инкапаци впервые за долгие годы существования школ Храма Сияния применил силу против человека. Когда его спросили, почему он это сделал, что им двигало, он ответил – "В наших рядах появился человек, слышащий голос Богини. Богиня зрит в будущее, и мы должны предотвратить Хаос, тревожащий её сон. Человек грязный и порочный будет отвёрнут от её взора и наказан так же, как орудия сияния карают восставшие воплощения негатива". Этими словами летописцы того времени описали появление некого Пророка, живущего вот уже более трехсот лет. Пророк, по словам Лучей, видит будущее, видит судьбы некоторых людей, от которых зависит в какую сторону повернется история этого мира, и на основании его слов, подтвержденных лишь парой случаев, а большинство образованных людей назвали эти случаи простыми совпадениями, инквизиция стала казнить людей. Служители школ называют подсудимых “нечистые”, “осквернённые”, “оскверняющие”. В представлении инквизиции, человек, породивший некоторый объём негатива, перестаёт считаться человеком и являет собой воплощение врага Богини – детище негатива. А вам ли не знать что все мы, кроме сынов Монтэры, в той или иной мере источаем негатив. Негатив является частью нас ровно так же, как сияние. И выходит, все люди, кроме блаженных и непрерывно молящихся в очищении – враги Богини.

Власть, которую народ Ораны вручил главам церквей, распространяется на всё живое в нашем мире, вам ли, господа, этого не знать. Монах, будь он инквизитором или учеником монтэрского монастыря, обладает особыми правами. Не чиновническими, не судебными, не политическими, но находящимися поверх их всех. Если адепт сияния видит угрозу и ему необходимо принимать меры, никто не вправе становиться у него на пути. Даже появись вдруг перед ним королева рода Дива, он без угрызений совести должен игнорировать её приказы, если того требует ситуация. А ситуация, где власть адепта абсолютна – это угроза негатива. Договор между церквями и советом Ораны составлен так, что в случае возникновения опасности, с которой может справиться лишь адепт Храма Сияния, все подручные ресурсы переходят в его распоряжение, а том числе и люди, и солдаты. Негатив – стихия, с которой может бороться лишь обученный специалист, а таковыми являетесь именно вы, господа монахи, и которыми когда-то были восемь школ инквизиции.

  Но летом триста двенадцатого года в инквизиторских школах была введена новая дисциплина: теоретические и практические очищения живых. И инквизиция стала разрабатывать техники умерщвления и насыщения сиянием людей, которых они считают осквернёнными.

Вы же понимаете, что я – не монах, – обратилась Амфитеа к присутствующим, и зал ответил ей улыбками, – все мои знания о негативе, его воплощениях и способах борьбы с ними известны мне исключительно из литературы. К моему великому счастью, я никогда не испытывала на себе воздействия негативной энергии или какого-либо вида магии, но изучая исследовательские работы монахов и магов у меня сложилось представление о том, как устроен человек и из чего состоят наши души. Человек – есть баланс всех существующих в нашем мире элементов, и именно нарушение этого баланса, склонение состояния души к одному из элементов делает монахов – монахами, а магов, посредством единения с духами, – магами. Обычный же человек, вроде меня, и будь я хоть трижды наречена учёным – лишь душа в состоянии баланса. Воздействие стихий на наши души пагубно, и если природные стихии в большей степени оказывают влияние на материальный мир и борьбе с ними человек научился, сопротивляться негативу могут лишь адепты Храма Сияния. Таким образом, в присутствии угрозы негатива, вопросы о причинах вверения практически неограниченной власти школам Храма Сияния становятся неактуальными. Никто, кроме вас, – она окинула взглядом монахов и послушников, – не может остановить движение элемента негатива.

Сейчас буду рассказывать об известных вам вещах, но всё же, прошу выслушать, дабы я смогла донести свою мысль полностью.

Амфитеа сделала ещё пару глотков воды и вышла в центр кафедры.

– Человеку не известна история мира до Падения Северной Звезды. Священное Писание рассказывает о тёмных временах, когда негатив и тьма сплелись и вместе привели цивилизации не просто к упадку, но практически истребили саму жизнь. В те времена не было ничего иного, кроме стихий природы и человека. Человека, чья душа порождает негатив. В Писании говорится о “маахах”, умевших управлять стихиями, и рассказывает об их сокрушительном поражении, когда армада мёртвых, укутанных самой чернотой, уничтожила первую столицу Ораны. К слову, нынешняя столица стоит на осколках того города. – Амфитеа вздохнула и продолжила. – Под натиском безустанных мёртвых пали города и всё, что смог построить человек. Как, прежде всего, археолог я могу это подтвердить: в разных концах света, на разной глубине были обнаружены артефакты предшествующей нам эры. И когда последний оплот человечества выдвинулся на бой против мёртвых, в небе блеснула звезда.

Какие-то из источников утверждают, что Северная Звезда была единственной на небосводе, какие-то – что нет. Где-то говорится, что в те времена небо ночами было матово-чёрным, в писании же эта деталь опущена. Так или иначе, во время последнего противостояния живых и мёртвых, небо озарилось лазурным Сиянием, наполнившим собой души людей. Этим Сиянием была Богиня, сошедшая с небесного свода чтобы спасти род людской от собственной тени. Душа и плоть Богини не могли существовать в той же форме, что и мы, и, падая, она разделилась на четырнадцать осколков чистого света и привнесла в наш мир свой элемент, новорожденную стихию – Сияние.

Выжившие построили ей Храм, ныне известный как Потерянный Храм Северной Звезды. Вокруг этого элемента была основана церковь, а дальнейшее развитие этого института нам всем понятно. Кстати, бытует мнение, правда, доказать это мне кажется невозможным, что последним оплотом человечества была именно Монтэра, и эта школа была первым Храмом Сияния.

Я решила напомнить вам о Священном Писании чтобы вы понимали почему именно угроза негатива считается потенциальным истребителем человечества, а не демоны. Мои знания об академиках Ораны и их работе относительно скудны, но демоны, и это подтвержденный факт, существовали всегда и для обычного человека они представляют не меньшую угрозу, чем нежить. И в отличие от неупокоенных, природа и происхождение демонов как вида неизвестна по сей день.

Дело в том, что человек может бороться с демонами. Может быть дело обстоит в том, что маги более изобретательны, чем адепты Сияния, и они создают артефакты для защиты от демонов. Артефакты, которые может использовать даже простой человек. Конечно, академики говорят, что чем бороться с демонами самому, лучше пригласить мага, но всё же, против демона у человека может быть шанс, демона можно ранить, демонов можно воспринимать как живых существ. Жутких, опасных, но живых. Мёртвые же…

Мёртвые не чувствуют. Они просто есть, застрявшие в мире живых и ненавидящие нас и всё вокруг за то, что с ними стало. Простите, это моё понимание нежити, уверена, у каждого из вас своё видение. Мёртвые питаются негативом наших душ, что приближает нас к смерти, а мы идём к ней каждое мгновение нашей жизни. По своей сути, Сияние – символ жизни, как элемент, обратный негативу, то единственное, что не даёт нашему миру обернуться бесконечным некрополем. Сияние и его носители – это стражи жизни со всеми её красками, адепты Храма не просто борцы с восставшими покойниками и облаками негативной энергии, что их поднимает, вы – борцы с растущими мертвецами внутри нас. Именно этот принцип лёг в основу учения монтэрского монастыря.

Мастер Мрис, возглавлявший эту школу во времена первых упоминания Пророка Богини, пытался донести до Лучей ошибочность направления их суждений и добивался встречи с Пророком, толкнувшим школы на путь истребления негатива. Понимаете? Негатива, являющегося частью человеческой души. С такой позицией выходит так, что Пророк старался направить Храм Сияния на истребление человека… во имя спасения человека. И тогда Лучами было принято решение объединить Восемь школ под единым флагом инквицизии.

Но поскольку в основе монтэрского учения лежит защита жизни… Обратите внимание, именно – защита жизни, а не истребления всех до последнего источников негатива или неупокоенных. Шесть мастеров, преподававших здесь в триста двенадцатом году, отказались принимать новую программу, и мастер Мрис, будучи одним из восьми Лучей, отказался от своего титула и убедил Оранский Совет о необходимости исключения монтэрского монастыря из состава школ инквизиции. И в этом ему помогла никто иная, как Сфирита Дива, последняя из королевского рода. Именно она отдала приказ о реформации Храма Сияния и выходе Монтэры.

Монахи молчали. Никого в монастыре нельзя было назвать глупым. Неопытным – может быть, но все ребята были образованные для своих лет, все любили своё дело, свой "Храм", свою историю, но никому из них никогда и в голову не приходило, что из них могли бы воспитывать будущих убийц, истязателей и кровопийц населения всей республики. Убивать людей, источающих негатив? Так это значит, сжигать целые деревни! Это война против человека!

- Само собой, ни Семи Школам, ни возглавляющих им Лучам не удалось начать великую священную кампанию по борьбе с источниками негатива. Как бы сильна не была вера человека в Богиню и её дар, жить хочется всем, и многие ученики школ понимали, что и их сосуды душ не безупречны. Более того, против идей мастера Инкапаци выступили не только заседатели Оранского Совета, но и столичная Академия Магии. После выступления Лучей, заявивших о своих намерениях очистить мир от негатива раз и навсегда, магистр огня Малелис Амеверо, а она, говорят, была женщиной с поистине пламенным темпераментом, напомнила адептам, что камень их храмов может и не горит, но отлично плавится, и маги не станут спокойно наблюдать массовые истребления живых людей. И, господа, поверьте: чтобы вы не думали о магах, их силы… не знаю, есть ли у них потолок.

В современно мире, – Амфитеа посмотрела на Амита, знающего всё это с малых лет, – инквизиция поставила для себя чуть иную, но столь же великую цель – сохранение равновесия между негативом и сиянием, спасение живых от возможного восстания мёртвых, сохранение строя, прежде всего – сохранение прав адептов Храма Сияния, и всё это достигается принципом "меньшего зла". Убей десятки, дабы спасти тысячи… – В тот миг голос её окрасился тонкой яростью. – Они сжигают несчастных людей, попавших в сложную жизненную ситуацию. Почему? Слишком много негатива от них, есть риск возникновения облака со всеми вытекающими последствиями. Стоит сказать, что нынешнее поколение Лучей куда более лояльно к человеку, чем триста лет назад. Устанавливается инквизиторский суд, проводится экспертиза, выявляются предпосылки и причины выхода человеческой души из равновесия в пользу негатива. Нередко, людям помогают и возвращают их души к состоянию равновесия. Сейчас Лучи осознают слабость их адептов в сравнении с монтэрцами…

– Простите, что перебиваю, хочется прокомментировать. – Млинес сидела в за дальним столом аудитории. – В основном, причина превосходства учеников Монтэры перед адептами Семи Школ кроется в уровне владения Сиянием и его выработкой. Насколько мне известно, бойцы они не менее хорошие, чем присутствующие господа, – она сделала небольшую паузу, чтобы ученики насладились её столь редкой похвалой, – но их сосуды недостаточно развиты, и они в большей степени попросту солдаты, а не адепты Сияния.

– Вот оно как, – улыбнулась Амфитеа, – теперь я знаю это. Да и действия инквизиции наталкивали меня на подобные мысли, поскольку “терапия”, излечение души, протекает как психологическое лечение.  В этом вопросе стоит отдать Лучам должное. В случаях, когда источником негатива является живой человек, монтэрцы попросту очищают его душу, выводят из неё большую часть негативной энергии, из-за чего равновесие души человека может снова сместиться, а может и снова начать вырабатывать негатив. Инквизиция же, когда суд выносит решение о помиловании, проводит духовное лечение посредством психологической терапии.

– Хм, – хмыкнула Млинес, поджав губы, – буду иметь в виду.

Оставшаяся часть лекции пролетела очень быстро. В полуразговорной форме Амфитеа закончила рассказывать запланированное и по окончании, попросила сына показать ей монастырь.

Амит показал матери каждый угол его теперешнего дома: спальни, столовую, кухню, четыре тренировочных зала, где проводится обучение рукопашному бою и владением посохом, показал комнату медитации, но о вольере с нежитью (её привозят сюда мастера), а само место ученики зовут “игровой площадкой”, решил лишь упомянуть. Финалом экскурсии Амит сделал прогулку по садам, где, преимущественно, трудились послушники, ещё не имеющие разрешения на самостоятельную работу по борьбе с негативом.

Амфитеа, уставшая после выступления, повисла на руке сына и наслаждалась красотами и запахами. Она остановилась у пышных кустов с крохотными голубенькими цветками и приблизилась к ним, чтобы вдохнуть их аромат, но сын одёрнул её.

– Осторожно, это агрия, она очень ядовита. Опасный ингредиент для очень мощной алхимии. – Говоря это, Амит смотрел противоположную сторону, и думал, показать ли матери розы. – Мам, ты когда-нибудь слышала про наш розовый сад?

– Ваш розовый сад? – С удивлением переспросила она, глянув в ту же сторону, куда засмотрелся её сын. – Честно признаться, нет. А что это?

– Я покажу тебе, если ты пообещаешь, что не напишешь об этом нигде и оставишь это лишь своим воспоминанием. Хорошо?

– Да, да, конечно, только что это?

– Ты увидишь и сразу поймешь.

Он повёл через весь сад, мимо фонтана, мимо трех теплиц, расположившихся за вторым корпусом, и они вышли на опушку леса,  начинающуюся сразу за любимым деревом Стижиана.

Амфитеа сначала не поняла, куда сын привел её, но стоило ей захотеть задать вопрос, как среди высокой травы она увидела красные пятна – это были розы. Высокие, стройные, с широкими острыми шипами, большими зелеными листками и огромными бутонами кроваво-красного цвета. И их было много – несколько сотен, может, тысяча, но среди них Амфитеа видела и черные розы: иссохшие, гниющие, умирающие цветы. Это сочетание черного, красного и зеленого цветов напомнили женщине кладбище:

– Что это? – спросила она, садясь на корточки.

– Каждая из этих роз принадлежит ученику или выпускнику монастыря. Черные – это те из нас, кто уже покинул этот мир, красные – это ныне живущие монахи. Бутоны раскрываются и цветут вместе с нами, показывая, как сильно развились мы, и достигли ли мы своего предела. Вон та, – Амит указал на один из десятков посаженных рядом цветов, – мастера Тео.

– Ах! – Воскликнула восторженная женщина, хлопнув в ладоши. – Покажи-ка мне свою розу, Амит! Я должна знать, вырос ли мой мальчик! Ну же!

Амит пожал плечами и сделал несколько шагов по траве, ступая аккуратно, чтобы не задеть чужие розы.

– Вот моя, – сказал он, указывая на невысокую, но очень красиво цветущую розу, уже полностью раскрывшую свой бутон и издающую сладкий, тонкий аромат.

– Какая красивая. – Улыбнулась она, обняв своего сына, – буду теперь всем рассказывать, что мой сыночек – благоухающая алая роза!

Амит поцеловал маму в щеку, но решил не говорить ей что он, в свои пятнадцать лет, дошел до максимума и дальше может развиваться лишь в мастерстве боя, но не в силе владения сиянием. Могущество монаха зависит от его врожденного дара – от объёма сосуда, и сколько бы он не тренировался, ему не стать сильнее, лишь искуснее. А большинству классов нежити не важно, сколь ты хорош в бою, их можно одолеть лишь превосходящим сиянием.

В полуметре от розы Амита стремился к небу ещё один росток: маленький, сантиметром может быть двадцать, с полностью закрытым бутоном: "Если твоя роза сейчас такая, то какой же будет твоя сила, когда она зацветет, Стижиан?"

Глава четвёртая.

Два года спустя, ночью, лёжа на своей кровати, Амит вспоминал тот приезд матери, и жалел, что не рассказал ей о своих силах. Она очень гордится сыном, всем рассказывает о том, как однажды Амит станет мастером монтэрского храма. Но чем взрослее он становился, тем лучше осознавал, что этому не бывать никогда. Другое дело –  Стижиан. С самого его поступления мастера пели ему дифирамбы. Не слишком громко, ведь считается неэтичным сильно выделять кого-то из учеников, но всё же его одарили особым вниманием. Сильнейший монах, даже Млинес это признаёт, а после его путешествия по низинам Склепа Трёх Королей уже ни у кого не было сомнений в его силе. И вот теперь, буквально на прошлой неделе, Стижиан не просто вошел на четвертый уровень Склепа: он убил одного из Королей и спас человеку жизнь. Конечно, скорее всего, Король снова вернётся к жизни, на то она и аномалия, но сам факт такого путешествия возвышает Стижиана над остальными.

Ночь, за окном царила непроглядная тьма. Амит очень долго ворочался, ждал, когда наконец-то явится его сосед, но Стижиан не пришел ни в час, ни в два, ни в три. Где-то в половине пятого утра, когда уже начало светать, тот наконец появился.

Амит тут же проснулся, поскольку Стижиан никогда не умел приходить тихо: он задевал углы, что-нибудь ронял, чаще всего это были ботинки или тяжелая бляха ремня, спотыкался и тихо ругался. К этому Амит уже давно привык. Но той ночью он вошел тихо, как мышка, только вместо мышиного писка слышался скрип половиц, и, судя по всему, он вошел босиком, держа ботинки в руках. Никогда, за все те годы, что они жили в одной келье, Стижиан не проявлял такой заботы ко сну своего соседа.

"Он пьян" – решил Амит и уткнулся носом в подушку, проклиная соседа за то, что им обоим не было суждено выспаться этой ночью. Он был уверен, что Стижиан уже не уснет, ведь за окном лето, а горячо любимый сосед в тёплую погоду вставал как раз около пяти утра, но Амит ошибся: Стижиан уронил плащ на пол и рухнул на кровать, уснув где-то в середине полёта. Кровать под его весом громко затрещала, выбив из Амита последние надежды на сон. Ему пришлось громко порычать в подушку, встать с постели, минут десять тереть глаза, параллельно с этим чесать затылок и, сидя у окна, ждать восхода.

Солнечные лучи уже очень скоро осветили келью, и тогда Амит, желая кинуть на ненавистного соседа гневный взгляд, увидел кровь. Её было немного – несколько смазанных, тонких, красных линий, ползущих от позвоночника вдоль ребер вниз. Амит привстал с подоконника, и, не выпрямляясь, подошел поближе к постели соседа.

Стижиан беспробудно и нагло дрых точно в таком же положении, в каком свалился пару часов назад. Дышал ровно и улыбался во сне, как и повисший над ним Амит, который запустил руку в свою золотистую гриву, и покачал головой из стороны в сторону.

– Ну ты даешь… – Прошептал он, шагнув назад, медленно опускаясь на кровать.

Сумбурный поток мыслей, вихрем закружившийся в голове, выкопал давно увядшую идею опозорить надоедливого соседа, шедшего на десяток шагов впереди. И Амит не стал думать о том, что пять лет назад подделанное им письмо с заданием чуть не убило Стижиана, разве это имеет значение, когда выпадает "второй шанс"?

Амит накинул на плечи синюю рубашку и вылетел из комнаты, не волнуясь о том, что сосед может проснуться. Он пересек пустой коридор и выбежал в гостиную, где расположен погасший камин и пара кресел, выбежал на лестницу и поспешил в первый корпус. Лишь подбежав к выходу с кухни (остальные двери на ночь запирались), Амит вспомнил, что ещё даже нет шести утра, и Тео скорее всего спит, утомленный вчерашней гулянкой, но предположение оказалось неверным: Тео не спал и сидел в своем кабинете, что напротив аудитории, где мать Амита некогда читала лекцию. Хоть и прошло всего два года, кабинет очень сильно изменился с тех пор.

– Можно войти, – тихо постучал Амит в дверь, – мастер Тео?

– А? Да! – Не сразу ответил мастер, убрав руку от лица и пытаясь привести взъерошенные волосы в порядок при помощь взмокших от пота пальцев. – Ах, Амит, это ты… Не одному мне не спится этой ночью? – Усмехнулся Тео, погасив лампу, горевшую ярким голубым цветом. Выглядел он более чем неважно: сонный, взволнованный и уставший. Амит впервые увидел как у мастера трясутся руки, когда тот взял в руки некую свернутую бумагу, со вскрытой печатью на ней, где был нарисован символ, очень похожий на снежинку: каждый из углов к концу расходился двумя тонкими линиями, а в центре лежала звезда, являвшая собой символ Храма Сияния – звезда с четырнадцатью гранями. – Ты что-то хотел, Амит?

– Да, хотел бы… Но мне кажется, вы и без того чем-то обеспокоены, так что я наверное потом зайду…

"Когда потом, Амит? О скорости регенерации Стижиана уже легенды ходят, будешь тянуть – царапины на спине заживут, и не видать тебе его мучений!".

– Я не то чтобы обеспокоен, скорее просто взволнован. Мне пришло очень важное письмо, столь важное, что я уснуть не смог. Так что у тебя?

– Мастер, вы же знаете, что мы с вашим сыном живем в одной келье…

– Ну да, и?

– Сегодня он пришел, когда уже светало.

– Ха-ха, Амит, Стижиан уже большой мальчик! – Тео откинулся на спинку стула и попытался улыбнуться, но улыбка его была отнюдь не весёлой: он догадывался, зачем к нему пришли.

– И у него на спине… – начал говорить Амит, опустив голову вниз, чтобы волосы прикрыли лицо и Тео не увидел на нем ухмылки, но собеседник его перебил.

– Амит… – Сказал мастер, прикрыв глаза рукой. – Ты же знаешь, что среди монахов не любят стукачей. Да их никто не любит. Что бы ты сейчас мне ни сказал, позже все равно станет известно, кто мне донес эти сведения, так что подумай сначала.