Текст книги "Из хорошей семьи"

Яна попыталась возразить, но не успела набрать воздуха, как Крутецкий жестом заставил ее заткнуться.

– Будьте внимательны и исполнительны, тогда я, возможно, забуду о вашем возмутительном поведении и дам вам второй шанс. Но вы должны четко понимать, Яна Михайловна, что третьего шанса у вас не будет. Все, свободны.

Сказав это, он сразу открыл папку и углубился в изучение бумаг. Яна вернулась к себе, дрожа, как побитая собака. Одно хорошо – она не умерла от стыда, пообщавшись с Крутецким, значит, как-то будет жить дальше. Ловить свой второй шанс.

Вернувшись домой, она произвела тщательную ревизию своего шкафа. Теперь придется забыть о красивых вещичках, сшитых по выкройкам из журнала «Бурда моден», о шелковых платочках и украшениях. Короткие юбки собрать на одни позорные плечики и повесить последними в ряду, надевать только в самых крайних случаях. Яркие блузочки туда же, черный пуловер с глубоким вырезом оставим, но носить будем только с водолазками. Ничто в ее внешнем виде не должно сигнализировать о том, что она считает себя привлекательной и надеется соблазнить кого-то из коллег. Каждый член коллектива должен видеть в ней следователя, и только. И никаких смешочков при словах «член коллектива», дорогая Яночка! Ты на работе!

О косметике тоже надо забыть. Яна и раньше не злоупотребляла, так, чуть освежала губы розовой помадой да слегка подкрашивала ресницы. Теперь придется отказаться и от этого минимума, равно как и от духов, которые Яна любила и умела ими пользоваться. Французские, конечно, недоступны совершенно, польские тоже не вдруг достанешь, а те, что иногда удается поймать, например «Пани Валевская», все-таки больше подходят женщинам постарше.

Но это не страшно, отечественная фирма «Новая заря» выпускает вполне приличный парфюм, очень приятный, если им не обливаться с головы до ног, а лишь тронуть пробочкой за ушами, на запястьях и на шее, там где проходят крупные артерии.

Теперь все, с духами покончено. Никаких посторонних ароматов, кроме запаха чистого тела, никаких искусственных красок, в одежде только темные или блеклые тона, длинные юбки, закрытые кофты.

Всем должно быть ясно, что на работу она ходит работать, а не флиртовать.

Ах, зачем она пропускала мимо ушей вопли школьных учительниц о том, что девушку украшает скромность! Слушалась бы старших – и не попала бы в такую двусмысленную ситуацию.

Одно утешение, что завтра суббота и на службу можно не ходить.

Проснувшись утром, Яна потянулась и твердо пообещала себе выкинуть Крутецкого из головы до понедельника, и, видно, так испереживалась накануне, что это ей удалось.

Она понежилась в постели с книжкой, потом встала, покрутила обруч и пошла в душ, но не успела отрегулировать напор воды, как в ванную настойчиво постучалась мама с известием, что Яне звонят с работы.

Пришлось вылезать и, оставляя на кафельном полу мокрые следы, наспех вытираться, кутаться в халат и бежать к телефону, замирая от страшных догадок.

Но это оказался всего лишь Юрий Иванович.

– Ну что, поздравляю, – хмыкнул он, – раскрыла дело.

– В смысле?

– В коромысле. Дуй в адрес.

– Зачем?

– У меня все готово для задержания, так ты уж возглавь, сделай милость. Быстрее только давай.

⁂

Жена с бледным лицом вышла из туалета:

– Второй завтрак пошел.

Федор пожал плечами:

– Сейчас будет третий. Спроси, что там предпочитает наш капризный товарищ, творог или сосиску?

– Не говори так, – вздохнула Таня, – врач сказала, что окончательный диагноз поставит только в среду. Все-таки мне лет сколько…

– А кстати, сколько?

– Посчитай. Тебе сорок семь, я на четыре года моложе. Не девочка, короче говоря.

– Так что сварить тебе, Танюша?

– Ой, не знаю… Пойду полежу.

Она ушла в спальню, а Федор раскрыл пошире холодильник и задумался, чем бы таким порадовать жену. По утрам ее выворачивало от любой еды, и только часам к одиннадцати тошнота отступала, но могла вернуться от резкого вкуса или запаха. Так же вид сырого мяса вызывал у нее позывы на рвоту, а про рыбу Татьяна даже думать не могла без содрогания. Пришлось Федору взять готовку на себя, вспомнить юность, когда он жил один.

На обед он запланировал котлеты и рано утром, пока Таня еще спала, прокрутил мясо, а миску с фаршем убрал в холодильник, как следует закрыв, чтобы жена случайно не увидела и ее не стошнило прямо на продукты.

Федор включил газ под большой сковородкой, решив пожарить котлеты сейчас, пока жена отдыхает. На всякий случай плотно закрыл кухонную дверь, чтобы запах жарящегося мяса не потревожил Таню, бросил на сковородку кусок сливочного масла, чтобы как следует протопился, насыпал в глубокую тарелку панировочных сухарей и приступил к лепке котлет. Как он завидовал Татьяне, которая всегда отмеряла нужное количество муки или сухарей для обвалки, а он вечно или насыплет целую гору, так что потом жалко выбрасывать, или, наоборот, слишком мало, приходится добавлять в разгар процесса. И котлетки у нее получаются аккуратные, подтянутые, изящные, а у него какие-то несуразные лапти.

Когда у него все руки и даже кончик носа были в фарше, Таня вошла с телефоном в руках.

– Тебе звонят из исполкома, – сказала она негромко и приложила трубку к уху Федора, отвернувшись от плиты.

– Слушаю, – буркнул Федор, понимая, что ничего радостного ему в субботнее утро не сообщат.

Оказался председатель райисполкома, симпатичный молодой парень, с которым Федор близко не общался, но знал, что родственники и друзья называют его Люля. Он весело и с юмором доложил, что подчиненные Федора совершенно зарвались и распоясались, плетут идиотские интриги против уважаемых людей и надо им, наверное, объяснить, что можно, что нельзя, пока они окончательно не потеряли голову. Вежливый парень, не придерешься, подумал Федор, отстраняясь от трубки.

Котлеты на сковороде зашипели, он поскорее их перевернул, отчего самая большая развалилась на бесформенные комки. Чертыхнувшись, Федор попытался собрать их воедино, но не преуспел и отложил лопаточку.

– Ты как, Танюша?

– Ничего. Так приятно смотреть, как ты суетишься, что даже тошнить не хочется.

– Тогда набери Марину Петровну.

По домашнему номеру сын сообщил, что мама час назад уехала на работу, и Федор, которому Люля ни слова не сказал по существу, страшно встревожился и поскорее продиктовал Татьяне служебный телефон Мурзаевой, а сам бросился отмывать руки.

– А, Федюня! Стуканули уже? – засмеялась Марина Петровна, когда Татьяна набрала ее номер и поднесла трубку к уху мужа.

– Что случилось там у вас?

– Приезжай, сам посмотришь. Хоть поржешь.

В районной прокуратуре было слишком оживленно для выходного дня. В приемной Мурзаевой сидела молодая женщина с заплаканным лицом, крепко сжимавшая в объятиях ребенка лет десяти, а мужчина постарше, похоже, ее муж, нервно расхаживал по тесному помещению, так что Федору пришлось отстранить его, чтобы войти в кабинет. Мужчина при этом посмотрел на него совершенно диким взглядом.

Мурзаева была не одна, а в компании девочки, как ему показалось сначала, школьного возраста, и не только из-за миниатюрной фигурки, но главным образом из-за круглых детских щек и удивительно чистого взгляда.

Однако девочку представили ему как следователя прокуратуры Яну Михайловну Подгорную, и, здороваясь с ней, Федор заметил, что она, пожалуй, тоже плакала сегодня.

– Что ж, – сказал Федор, усаживаясь напротив Мурзаевой, – давайте разбираться, что натворила наша талантливая молодежь.

Марина Петровна откинулась на спинку кресла:

– Прошу вас, Яна Михайловна, доложите, как вам удалось привлечь внимание Федора Константиновича к нашей скромной обители.

Как Федор понял, недостатка в показаниях по делу не было, но Яне удалось скомпоновать эмоциональные выкрики и взаимные обвинения в стройный и убедительный рассказ.

Будущий папа Коли Иванченко влюбился в свою институтскую преподавательницу, и чувство оказалось взаимным и глубоким, несмотря на то что ему было двадцать, а ей тридцать шесть, он считался сельским дурачком, а она – большим ученым. Вскоре пара оформила отношения. Молодая жена продолжала преуспевать, защитила докторскую и стала директором НИИ полимеров. Иванченко тоже не ударил в грязь лицом и вполне успешно занялся наукой, так что в тридцать с небольшим получил звание профессора и готовился к заведованию кафедрой. Счастливый брак единомышленников омрачало только отсутствие детей. Жена смирилась с тем, что бесплодна, а Иванченко долгое время вообще об этом не думал, спохватился, когда супруге подходило к пятидесяти и надежд, что она подарит ему наследника, практически не осталось. При этом он любил жену и разводиться не собирался. О дальнейших событиях стороны высказывались как-то невнятно, но Федор предположил, что Иванченко просто стал слегка погуливать от жены, любимой, но уже немолодой женщины, к тому же еще занятой на высокой должности. Вряд ли она, вымотавшись за день на посту директора крупного НИИ, думала о том, как бы получше ублажить мужа в койке. Небольшой левак – дело житейское, но, если ты перспективный самец, будь бдителен, товарищ!

Очевидно, Иванченко не был, потому что молодая аспирантка быстренько, как говорят в народе, взяла его на пузо. Бедный парень заметался между долгожданным отцовством и любимой женой, как порядочный человек, страдал, но в итоге выбрал все же первое.

Жена повела себя благородно, отпустила мужа в новую семью к наслаждениям отцовства и предложила сохранить дружеские отношения, на что Иванченко, наивная душа, согласился с огромной радостью.

Пользуясь своими связями, старшая жена выбила молодой семье квартиру, часто перезванивалась с Иванченко, обсуждала с ним научные вопросы, вплоть до того, что они провели совместное исследование, удостоенное Государственной премии.

«А может, – прикинул циничный Федор, – и переспать не забывали время от времени, почему нет?»

Новая супруга вроде бы относилась с пониманием, приняла от старой ценный подарок «на первый зубок» для Коленьки, разрешала приходить в гости и нянчить младенца. У Иванченко с первой супругой была дача в Васкелове, большой добротный дом, купленный, наверное, в основном на средства жены, но во время их брака, а потому считавшийся совместной собственностью. Оба они любили этот дом, расположенный в живописном уголке поселка, прямо на берегу озера, и не хотели его терять, поэтому при разводе договорились считать его общим и дальше, просто планировать отпуска в разное время, а выходные можно провести и вместе, ничего страшного.

Идиллия продолжалась несколько лет. Вероятно, молодая жена понимала шаткость своего положения, что женились на ней не ради нее, а ради ребенка, но со временем ее уверенность в собственных силах окрепла, к тому же два года назад она подарила мужу дочку, а ведь всем известно, что второй ребенок – надежная гарантия крепкой счастливой семьи. Осмелев, женщина заехала с Колей и новорожденной девочкой в Васкелово на все лето, ибо растущим организмам нужен кислород. На беду старшая мадам Иванченко взяла отпуск в июле и не видела причин, почему бы ей не проводить его на собственной даче. Две хозяйки на одной кухне – это всегда кошмар, а когда у вас еще и один муж на двоих, то такой ад просто немыслимо себе представить. Федор искренне посочувствовал бедному мужику, который наверняка предпочел бы провалиться в преисподнюю, чем разводить по углам своих дам.

В итоге молодая жена потребовала полного разрыва отношений и строгого графика пользования дачей, Иванченко формально подчинился, но нет-нет да и заезжал исподтишка к старой супруге и часто брал с собой Колю, который был очень привязан к тете Нине.

Мать подходила к воспитанию сына чрезвычайно ответственно, инстинктивно понимая, что дети – единственное, что удерживает в семье полного сил мужа-добытчика с блестящей перспективой карьерного роста.

Долгожданный, вымечтанный ребенок обязан быть умным, вежливым, тактичным, но при этом в меру озорным и физически развитым отличником с творческими способностями, веселым, напористым и душой компании, но в то же время тонко чувствующим и ранимым. Отец должен совершенно отчетливо понимать, что если он вдруг, при фантастическом стечении обстоятельств, найдет себе жену получше, что, конечно, крайне маловероятно, но вдруг, то второго такого идеального сына у него не будет никогда и ни при каких обстоятельствах, а ребенок со столь тонкой душевной организацией, как Коленька, просто не переживет ухода отца из семьи. С малых лет от Коли требовали соответствия этому идеалу, потому что иначе папа расстроится, а папу огорчать ни в коем случае нельзя. Сколько себя помнил, мальчик жил под дамокловым мечом, что сейчас его отведут в детский дом и обменяют там на послушного ребенка, если он немедленно не прекратит быть не идеальным. Мама контролировала каждый шаг, каждую минуту Колиной жизни, каждый сантиметр его комнаты, лишь бы только папа, вернувшись домой после тяжелого трудового дня, видел сына своей мечты, а не какого-то там неудалого дурачка, ради которого, может, и не стоило разводиться с Ниночкой.

Коля хотел гонять с ребятами в хоккей на школьном дворе – его отдали в музыкальную школу и секцию легкой атлетики. Ему нравилось рисовать – детские картинки показали известному художнику, он объявил, что нет данных, у ребенка отобрали фломастеры и усадили за школьные учебники. Коля хотел читать про Шерлока Холмса, но Конан Дойла объявили низкопробным чтивом и предложили вместо него Диккенса и Толстого.

В общем, как понял Федор, Коля Иванченко был из тех несчастных детей, которых выставляют перед гостями на стульчик и требуют декламировать не простецкого «Доктора Айболита», а серьезную поэзию вроде Ахматовой.

Чаша Колиного терпения лопнула перед Новым годом. В школе раздали приглашения на елку во Дворец культуры, и Коля хотел пойти с классом, но как назло на это же время Иванченко получил билет на елку в Дом ученых, и мама, естественно, выбрала второй вариант. Что может быть лучше, чем всей семьей показаться перед коллегами мужа, продемонстрировать им стопроцентное семейное счастье, а Ниночка пусть утрется.

Но Коля в этот раз не захотел служить атрибутом маминого жизненного успеха. Слово за слово разгорелся скандал, в ходе которого ребенок порвал билет в Дом ученых, а мать в качестве адекватной ответной меры уничтожила Колино школьное приглашение, ну и наговорила всякого.

Отцу, которого нельзя огорчать, об инциденте, естественно, не доложили, бедный Коля, кипя от ярости, весь вечер вынужден был изображать счастливого сына, а утром, когда папа ушел на работу, мама выкатила ультиматум: пока Коля не раскается как следует, он для нее не существует. Не выдержав давления, ребенок попросил политического убежища у тети Нины.

Директор НИИ полимеров, профессор и депутат горсовета обрадовалась ребенку. Как раз наступал Новый год, тягостный праздник для одиноких людей, а тут внезапно такая приятная компания.

Трудно сказать, что больше обрадовало ученую даму – общение с ребенком или возможность отомстить подлой девке, разрушившей ее семью, и бывшему мужу, который обещал остаться близким другом, а сам воспользовался ее знаниями и связями, чтоб сделать карьеру, а как достиг высот, сразу забыл о женщине, которую любил когда-то горячо и сильно. Уж лучше бы совсем бросил, чем вот так, навещать изредка и втайне, будто барин, одаривающий верного псаря рубликом на Пасху.

Нина решила проучить мерзких гадов и оставила Колю у себя, ничего не сообщив родителям. Как раз наступали новогодние каникулы, так почему бы ребенку не отдохнуть от материнского пресса? А эти сволочи пусть поволнуются, им полезно.

К сожалению, дома на ребенка давили с такой силой, что он не мог даже осмотреться и понять, как тяжело ему жить, а психологически благоприятная обстановка у тети Нины, где ему впервые в жизни задали вопрос: «Что ты хочешь?» – без угрожающих коннотаций, вызвала у Коли что-то вроде кессонной болезни. В нем вскипали и вскипали пузырьки разных мелких обид и дурных воспоминаний, горечь захлестывала парнишку, и в таком состоянии он не думал, что родители любят его и волнуются.

«Пусть получают по заслугам!» – решили мальчик и немолодая женщина и стали проводить время в спокойствии, с удовольствием и с пользой.

Так прошло десять дней, пока пытливый ум Яны Михайловны не догадался проверить первую жену Иванченко. Задание было поручено опытному оперативнику, тот установил данные и собрался вызывать даму для беседы, но решил сначала чуть понаблюдать за ней. И не зря. Не успел он засмолить папироску, как из парадной вышла женщина, держа за руку ребенка, поразительно похожего на пропавшего Колю Иванченко.

Совпадения, конечно, бывают любые, самые дикие, но все же не такие и не в этот раз, рассудил оперативник, проследил, как парочка сходила в молочный магазин, а когда вернулась домой, вызвал подмогу и следователя. Задержание произвели аккуратно и без эксцессов, но Нина успела позвонить своим высокопоставленным друзьям, а те начали бить во все колокола, вот и пришлось прокурору города разбирать чужие семейные дрязги в свой законный выходной.

– Что ж, блестяще, Яна Михайловна, – сказал Федор, – по какой статье собираетесь квалифицировать?

– Сто двадцать пятая, похищение и подмена ребенка, – прошептала следователь.

Федор кивнул:

– В чистом виде. Правда ведь, Марина Петровна?

– Дебилы! Не могли, что ли, сразу родителям позвонить, мол, тут ваш сын, приходите, забирайте! И все, инцидент исчерпан. К чему вот эта вся помпезность? А, Яна Михайловна?

– Но тогда мы могли бы иметь три трупа взрослых людей, – заметил Федор, – мало ли как разговор бы повернулся.

– А там уже не наш район, так что плевать! – Марина Петровна засмеялась.

– Ладно, зовите сюда виновника торжества. Пусть ребенок полюбуется, как цвет прокуратуры на уши поставил.

Марина Петровна глазами показала Яне на дверь, та выглянула, сказала: «Коля, зайди!» – и ребенок появился в кабинете, со всех сторон, как показалось Федору, облепленный матерью.

Федор подошел, опустился перед мальчиком на корточки и мягко взял его за подбородок.

– Послушай, Коля, ты только вступаешь в жизнь, – тихо сказал Федор, – но уже взрослый для того, чтобы понять: если ты предаешь собственную мать, то ничего у тебя не будет. Ничего. Какая бы она там ни была, не важно. Можешь не любить, даже ненавидеть, но предавать, сбегать к чужой тете, где веселее и интереснее, ни в коем случае нельзя. Это подлость, Коля.

– Кто вам дал право читать моему сыну нотации? – взвилась мать.

Федор похлопал ребенка по плечу и поднялся на ноги. Правое колено слегка хрустнуло.

– Своим делом занимайтесь, а воспитание детей в ваши обязанности не входит!

– Это как посмотреть, – элегически заметила Мурзаева.

– Сначала ребенка две недели не могли найти, теперь эту гадину посадить не хотите, зато чужих детей стыдить всегда готовы!

– А вы, значит, настроены серьезно? – спросил Федор максимально участливым тоном, какой мог выдать в данной ситуации.

– Разумеется! Пусть отвечает, может, хоть решетка ее остановит! Иначе-то никак не поймет, что в нашей семье ей делать нечего!

Коля дернул мать за рукав, хотел что-то сказать, но она отмахнулась:

– Помолчи, когда взрослые разговаривают!

«Какое гнилое дело, – с тоской подумал Федор, глядя, как за окном сверкает и искрится ясный зимний денек, – подлый ребенок, мамаша-танк, мужик, не захотевший делить горе бездетности с любимой женой, бывшая, не имеющая достоинства признать, что все кончено… И я должен по ноздри барахтаться в этих страстях и страстишках и куда-то отвести все это дерьмо, чтобы уважаемые люди остались чисты перед законом. А может, ну его? Пусть девочка возбуждает дело? Как бы там ни было, а что родители пережили за эти две недели, того в страшных снах не вообразить. А если бы мать покончила с собой, не вынеся неизвестности, тогда как?»

Сказав матери, что понял ее позицию, Федор пошел в кабинет Яны Михайловны, где находилась задержанная. Компанию ей составлял старый опер Юрий Иванович. Федор сердечно поздоровался с ним за руку и первым назвал по имени-отчеству, а Юрий Иванович ответил с той восхитительной раскованностью, которая отличает прекрасных специалистов, знающих и себе цену, и свое место в коллективе.

Оперативник сразу взял Федора под локоток и интимным шепотом сообщил, что это только его вина, Яна Михайловна хотела поступить правильно, а он, старый дурак, уговорил ее на задержание.

Похитительница, в свою очередь, заявила, что нисколько не жалеет о своем поступке, ибо этот поток издевательств над мальчиком необходимо было остановить.

– А детская комната милиции для чего придумана? – спросил Федор. – Вам следовало туда сообщить, что ситуация в семье невыносима для ребенка. Они бы приняли меры.

Женщина поджала губы и отвернулась. Видно было, что когда-то она была очень красива, но время это прошло, а того обаяния, которое дают морщины – следы былых улыбок, на ее лице не появилось.

Федор предложил ей извиниться перед родителями, но ожидаемо получил в ответ гневную отповедь, что она всего лишь приютила несчастного ребенка, а ее, далеко не последнего в городе человека, за это притащили в милицию, как жалкую алкоголичку, так что извиняться ей не в чем, в отличие от этой сволочи, которая сама должна ползать на коленях и каяться перед своим сыном. Переведя дыхание, дама добавила, что является не только и не столько похитительницей детей, сколько химиком мирового уровня, ее ценят на самом верху, так что если в прокуратуре только подумают завести на нее дело, то немедленно об этом пожалеют.

Федор и Юрий Иванович переглянулись. Звучало правдоподобно.

– Не будете извиняться? – уточнил Федор и вернулся в кабинет Мурзаевой, где Яна Михайловна дрожащими руками готовила чай. Он улыбнулся девушке и не стал говорить, что благодаря ее умелым и решительным действиям прокурор города оказался между Сциллой и Харибдой. Научная общественность не позволит судить гениального химика, да еще по столь идиотской статье, применяемой в основном к цыганам, но и оскорбленная мать молчать тоже не будет. Костьми ляжет, достучится до Верховного Совета и ЦК партии, а если там не помогут, то зайдет на второй круг. Слава богу, за годы руководящей работы Федор научился распознавать могучих и непобедимых кляузниц.

– Я хотела как лучше, – тоненьким голоском произнесла Яна Михайловна, подавая ему чай в граненом стакане с жестяным подстаканником, явно украденным из поезда дальнего следования. Федор знал, что другой посуды у Мурзаевой не водится. – Думала, что такие вещи нельзя безнаказанно оставлять.

– То есть это вы приняли решение о задержании? – сурово спросил Федор.

– Да, я.

– Ну и умница, – Федор подмигнул, – возбуждать дела, Яна Михайловна, вы уже почти умеете, а теперь я покажу, как разваливать. Давайте сюда маму без ребенка и следите за руками.

Колина мать вошла в кабинет. И Федор Макаров начал.

Первым делом он извинился за вмешательство в Колино воспитание, потом предложил чаю, спросил, точно ли мамочка хочет уголовного дела и громкого процесса, а когда та энергично кивнула, заметил, что судебная перспектива в данном случае весьма туманна. Будь Коля несмышленым младенцем, совсем другое дело, но он находится в сознательном возрасте, самостоятельно принял решение уйти к тете Нине, и она не удерживала его у себя насильно. В любой момент Коля мог выйти из квартиры, имел доступ к телефону, так что похищение тут весьма условное. Можно, конечно, заставить ребенка несколько преувеличить, но ни один нормальный родитель не станет учить свое дитя лжесвидетельствовать. Учитывая, что фигуранты – люди в городе заметные, да и само преступление весьма экзотическое, общественность и советская печать проявят к нему огромный и скорее всего нездоровый интерес. Косяком пойдут репортажи, очерки и огромные статьи с разглагольствованиями о семейных ценностях и морали, и очень возможно, что партийная организация заинтересуется коммунистами, которые воспитывают своего ребенка так, что он сбегает из дому. Детская комната милиции тоже не останется равнодушной, быстренько поставит Колю на учет как побегушника, а это сразу закроет перед ним многие двери, за которыми находится успешное будущее. И надо учесть, что шумиха в печати, учет в детской комнате и оргвыводы по партийной линии наступят обязательно и прямо сейчас, а дело будет волокититься и до суда скорее всего не доберется. Но главное, что многократные допросы и дача показаний в суде отразятся на психике ребенка.

– И хорошо, если у журналистов хватит такта не указывать ваших настоящих имен в своих статьях, – подлил масла в огонь Федор, – хотя я бы надеяться на это не стал.

– Так вы нам что предлагаете? Утереться?

Федор хотел заметить, что между «утереться» и «взять ответственность на себя» есть существенная разница, но промолчал. У настоящего советского человека это в крови – бороться и наказывать. Ах да, еще проучить, какое мерзкое слово! Федор даже поежился. Как всем нравится тыкать ближнего носом в грязь, как нашкодившего щенка…

– Я просто с высоты своего опыта говорю, как будет, – он заставил себя улыбнуться Колиной маме, – а вы уж решайте.

– А не надо нас пугать! Делайте свою работу, как положено. – Женщина демонстративно оттолкнула от себя стакан с чаем и закинула ногу на ногу.

– Я бы на вашем месте прислушалась к словам товарища прокурора, – вступила Марина Петровна.

Федор предостерегающе поднял ладонь. Тетка оказалась крепкий орешек.

– Яна Михайловна, попрошу вас вызвать сюда дежурного инспектора по делам несовершеннолетних, – сказал Федор.

– Это зачем еще? – вскинулась мать Коли.

– А как иначе? Вы сказали делать свою работу как положено, я с удовольствием повинуюсь. Ребенка поставят на учет в детскую комнату милиции, это, к сожалению, неизбежно.

– Нет, мы не хотим! – взвилась Колина мать. – Мы будем утверждать, что эта тварь увезла его силой!

– Боюсь, не получится. Колю станут допрашивать опытные педагоги, умеющие заставить детей сказать правду, – Федор вздохнул, – там такие волкодавы, что против них у вас шансов нет. Товарищ Иванченко, я глубоко сочувствую вам и вашему мужу, и вы имеете полное право требовать возмездия за тот ад, в котором вам пришлось провести почти две недели…

– Вот именно!

– Только, к огромному моему сожалению, машина правосудия несовершенна и устроена так, что за справедливое возмездие придется заплатить здоровой психикой и успешным будущим вашего сына. Если вы к этому готовы, то вперед. Нам самим интересно будет расследовать и передать в суд дело по такой нетривиальной статье. Яне Михайловне поручим методические рекомендации по вашему случаю написать… Или мы сейчас попросим нашего молодого специалиста закрыть дело по отсутствию события преступления и расходимся по домам, довольные и чистые перед законом.

– И эта тварь тоже?

– Да, и она. Зато ваш сын не пострадает.

Женщина молча вышла из кабинета, хлопнув дверью. Федор глазами показал Яне Михайловне, чтобы последовала за ней.

Оставшись вдвоем, они с Мариной Петровной переглянулись, и Мурзаева достала из ящика стола маленькую плоскую фляжку.

– Я не буду, за рулем, – быстро сказал Федор.

– Две морские капли.

– Извините, Марина Петровна, после аварии зарекся. Но морально поддержу.

– И на том спасибо, – кивнула Мурзаева. – Как супруга?

Федор пожал плечами:

– Как… Утром блюет, вечером плачет.

– То есть нормально? – Покрутив фляжку в руках, Марина Петровна убрала ее обратно в стол.

– Хорошо, что напомнили. Она просила у вас еще банку баклажанов, а взамен обещала открыть секрет заварных булочек.

– Тех самых?

– Наверное, да.

– Соврет.

– Ну что вы, как можно.

– А то я не знаю Татьяну Ивановну. По-хорошему, сначала ты должен мне дать рецепт, я его опробую дома, и только если буду уверена, что он верный, выдам тебе продукт.

Федор ухмыльнулся:

– Согласен.

– Ладно, довезешь до дома, я тебе сразу две банки дам, все равно их никто не жрет. И огурчиков отгружу, для беременных классика жанра.

– Спасибо.

– Тебе спасибо, что взял на себя, – улыбнулась Мурзаева. И добавила: – Ну ты и жук, конечно, Федя.

– Не перехвалите.

– Если бы на твоем месте была людоедка Эллочка, она бы сказала: «Я ее сделала, как ребенка».

– Погодите, пусть Яна Михайловна официально бумаги оформит. Тетка взбалмошная, может переклинить в последний момент.

– И то верно.

Мурзаевой позвонили, видимо, кто-то важный, потому что она прикрыла трубку ладонью и отвернулась, поэтому Федор деликатно вышел из кабинета.

Прогулялся по этажу, удивляясь, почему это место, где он проработал первые годы после возвращения в Ленинград, не будит в нем никаких ностальгических воспоминаний. Ведь хорошее время было. Точнее, могло бы быть, если бы не тяжкий груз на совести.

Федор выглянул на пожарную лестницу, спустился вниз по изъеденным временем ступеням. Перила тут были старинные, краска давно слетела с них, и причудливый узор во многих местах покрылся ржавчиной. Впрочем, это уже было и при нем. Он спустился ниже, на площадку между этажами. Там на широком низком подоконнике сидел Юрий Иванович и курил, стряхивая пепел в бурую от старости консервную банку с залихватски скрученной крышечкой. Заметив, что глаза у Юрия Ивановича на мокром месте, Федор опустил взгляд и стрельнул сигаретку. Оперативник протянул ему красную пачку «Примы», Федор взял. Сигарета была противная и мягкая, без фильтра, поэтому крошки табака сразу попали на язык и во рту стало горько.

– А где ваша подопечная? – спросил он, сделав вид, что затянулся.

– А, браслетами к батарее пристегнул. Пять минут посидит, не сахарная.

Федор улыбнулся.

– В случае чего, все на меня валите, – продолжал Юрий Иванович, – а то взялась пугать: пожалеете, пожалеете! Ну я-то уже пожалел обо всем, о чем стоит пожалеть в этой жизни, так что, Федор Константинович, пусть я буду крайним.

– Спасибо, Юрий Иванович, за любезное предложение, но, надеюсь, обойдется.

– И эта дура мамаша, господи! Да если бы мне такой подарок судьбы, так я бы только сына целовал да молился и ни о каком возмездии не думал! Ай! – Юрий Иванович махнул рукой.

Федор старался не смотреть на него. Он знал, что у оперативника был сын, парень вроде бы законопослушный, но из тех детей, которых называют неуправляемыми или шебутными. Учился плохо, бредил морской романтикой, так что даже сбегал из дому, чтобы стать юнгой на боевом корабле или, если не повезет, на торговом судне. Несколько раз беглеца удавалось поймать на старте, но однажды парнишка исчез, и найти его не смогла вся милиция города, хотя из уважения к Юрию Ивановичу усилия прилагала отнюдь не формальные. Прошло несколько месяцев, каждую секунду из которых родители ждали возвращения сына. Юрий Иванович ездил в ближние портовые города, писал письма в милицию северных и дальневосточных портов, но все безрезультатно. При этом от службы никто Юрия Ивановича не освобождал и даже не подумал перевести его с дела о пропавших детях, которое вел тогда Костенко. Так и получилось, что при осмотре участка Горькова Юрий Иванович обнаружил у него в погребе тело собственного сына.