Текст книги "Я тебя помню"

Глава 39

Среди приглашенных сидит папа. Я его не ждал, на самом деле, не думал, что придет. У папы какие-то сложности на работе, он предупреждал, что может не успеть… Марта тоже осталась дома, мелкому с утра нездоровилось…

Но папа здесь, сидит, довольный и улыбающийся, а рядом с ним…

Охренительная брюнетка с огромными, чуть раскосыми светло-карими глазами. В ярком освещении они сверкают, словно два драгоценных камня нежного, орехового цвета. Подкрашены пухлые губы, прямая спина, нежная шея.

Не улыбается, смотрит так пристально, так внимательно, словно не верит, что видит меня.

Хотя это мне надо так себя вести! Мне!

Это я не могу оторвать от нее взгляд, говорить ничего не могу!

Словно в полуобмороке, наблюдаю, как встает Максим Викторович и принимается зачитывать отзыв на мою работу… Не слышу вообще, что он там говорит, слова все мимо! В легкой панике, где-то далеко, на краю сознания, зреет понимание, что ни на один вопрос не отвечу же… Вообще ни на один… Буду, как дурак, стоять и пялиться на нее…

После Максима Викторовича выступает профессор с нашей же кафедры, зачитывает свою рецензию…

А для меня все в тумане, только на нее смотрю. И она на меня.

Лаборанточка моя… Уже не лаборанточка… Шикарная такая стала… Глаз не оторвать же… Жадно изучаю ее лицо, ищу признаки волнения.

И нахожу! Мне кажется, что нахожу.

Румянец слишком неправильный, пятнами, и губы подкусывает… И сглатывает, и, кажется, что я отсюда, со сцены, могу отследить, как движется ее нежное горло…

Вот пальцы дергаются, чтоб поправить ворот у блузки. И грудь тяжело поднимается и опускается… Волнуешься, Инесса-Катя?

Мне тоже душно, растягиваю галстук, словно освобождаю горло от удавки.

И моргать боюсь. Вдруг, она пропадет? Нет, нельзя… Нельзя…

– Коллеги, вопросы есть? – словно в тумане, голос председателя комиссии.

Не надо вопросов! Я, блять, даже не пойму, на каком я свете, а вы про химию!

И в кои-то веки мне везет. В зале молчание, в комиссии тоже.

– Что же, тогда вы можете быть свободны, спасибо!

Спускаюсь с кафедры, иду со сцены дальше. И вообще из зала. Галстук душит, по пути его окончательно срываю.

Сдача дипломных работ ещё не закончилась. Если по списку, то за Кирсановым идет именно Кошелев, обычно мы с ним «бодались» взглядами, но его в этот раз нет, конечно же.

Почему-то его жалко.

Странно… С другой стороны, не все же пацаны с пустыми карманами лезут в криминал… Так что нехер жалеть. Нехер вообще про него думать!

Я выскакиваю в тихую рекреацию, дверь тяжело стучит за спиной.

Стою пару мгновений, прикидывая, что делать.

Заходить, вытаскивать ее для разговора?

Внезапно осознаю, что сил на это у меня нет. Понимание, что она тут, совсем близко, в зале, лишает воли.

Это так странно: столько гонялся за ней, столько горел, блять, наизнанку вывернулся! Пулю из-за нее словил! А сейчас апатия какая-то…

Отворачиваюсь от закрытой двери и иду на тихую лестничную площадку. Здесь вообще мало кто когда появляется, у запасного выхода.

Сажусь на подоконник, закинув одну ногу на него, и, прищурив глаза, бездумно смотрю в окно, пытаясь успокоить до сих пор бешено колотящееся серде и понять, что со мной вообще происходит.

Слышу грохот тяжелой двери, затем приближающийся дробный стук каблуков, и не удивляюсь даже. Она меня ищет. Это правильно. Не для того приходила, чтоб тупо посидеть в зале и на меня посмотреть… Явно говорить хочет.

А я хочу слушать?

Поворачиваюсь на звук шагов, смотрю. Пристально изучаю.

Это третий её образ в моей жизни.

Инесса – наглая дерзкая девчонка: футболка и джинсы потёртые, кроссы. Катя – огромные очки, невинность, скромность, серая лабораторная мышка.

И вот он, её истинный вид: блузка, юбка, подчеркивающая идеальную фигуру: узкую талию, которую хочется обхватить пальцами, округлые упругие бёдра, высокий каблук. Сразу видно девушку из кабинетов.

И не верится, что совсем недавно она плакала, когда смотрела, как из меня течет кровь…

Эта девушка, совершенно мне не знакомая, ощутимо старше, шикарная тридцатка, наверно, может, чуть меньше…

И в глазах ее решимость и понимание. Да за разговором пришла.

Ну привет, Инесса-Катя… Интересно, как тебя зовут на самом деле?

– Меня зовут Виктория Леонидовна Котова, лейтенант МВД, отдел наркоконтроля. До недавнего времени негласник. Год назад, на Восьмое марта… – Она запинается, словно прикидывая, что мне можно говорить, а чего нет… Я смотрю, даже не удивляясь, хотя есть чему. Целый лейтенант у меня тут… Странно, что не капитан… Или мало заслуг перед отечеством?

– Я не имею права говорить… – наконец, решается продолжить она, – но в тот момент возникла критическая ситуация, и мне пришлось…

– Я хорошо подвернулся, да? – усмехаюсь я, а внутри холод…

Хотя, это же ожидалось. Столько я всего передумал за этот год, столько пережил. И вот совсем недавно, лежа на больничной койке и прикидывая ее реальные мотивы тогда, год назад, я пришел к вполне однозначным выводам… Не просто так она настолько легко согласилась пойти со мной в отель… Явно были причины посерьезней, чем моя шальная улыбка и загребущие лапы…

Но одно дело предполагать, а другое слышать правду. И понимать, что все это время тупо страдал по пустому месту… Идиот ведь, а?

Глава 40

– Ты?.. – на ее лице усмешка. Тоже незнакомая мне, грустная, усталая… Взрослая очень.

Смотреть больно, но и не смотреть не могу. Щурюсь, пытаясь держать лицо. Почему-то не хочется показывать ей, просто игравшей со мной, до какой степени больно сейчас. Как уязвимо. Кажется, что отец не одобрил бы такого…

Чтоб отвлечься, изучаю ее лицо, стараясь понять, что конкретно в нем изменилось.

Нет, никакой пластики и прочего, конечно же. Но, как показал опыт, лейтенант Котова умеет играть настолько убедительно, что и черты лица даже меняются. Мимика подстраивается под новый образ, как у хорошего актера. Актрисы.

У нее подкрашенные темно-красным губы, кажутся еще пухлее, вызывающие такие, на них то и дело тормозится взгляд. Надолго. Скорее всего, так и задумано, я читал когда-то, что самая лучшая маскировка – минимальная, естественная. Для женщины: распустить волосы, отрезать челку, накрасить ярко губы или, наоборот, стереть… И уже внимание размывается.

Волосы сейчас у лейтенанта Котовой подняты вверх, в высокий хвост. Это выглядит агрессивно, особенно вкупе с тонкими каблуками и строгой юбкой. Домина, блять…

Дико хочется спрыгнуть с подоконника, взять ее за этот хвост и стереть эту блядскую помаду с губ. Своими губами.

Вот только… То, что я спокойно мог сделать с Инессой или Катей, с лейтенантом Котовой не пройдет. Интересно, у нее табельное оружие при себе? Где? В сумочке? Или, как в боевиках, под юбкой? Представляю себе эту картину, усмехаюсь, ощущая, как становится легче. И боль в груди уже не такая острая…

И только-только я начинаю привыкать к своему новому состоянию легкого защитного пофигизма, как она разрушает все усилия. Одним махом.

Смотрит на меня в упор, и я немею от выражения ее глаз. Это игра. Это точно игра. Так нельзя…

– Ты – мое слабое место, Ник, – грустно говорит Виктория, и, пока я перевариваю ее слова и выражение лица, с которым это все говорится, продолжает, – с самого начала… С того момента, как подошел ко мне в том клубе… Я не знаю, как это объяснить, чтоб понятно было… Ты такой…

– Глупый? – перебиваю ее, не желая даже допускать мысль, что она искренна сейчас. Два раза уже обманулся, блять! Не хочу! Не позволю! А внутри что-то дрожит, струной натягивается… Может, правда? Может… Затыкаю надежду злой иронией, – думаешь, поверю тебе теперь? Ты, вообще, зачем пришла? А? Отец нашел и притащил?

– Нет… – она растерянно моргает, складывает руки на груди, потом убирает за спину. Волнуется, что ли? Не поверю… Не хочу верить! – Я просто… Подумала, что надо поступить честно. Что неправильно вот так…

– А раньше тебе эта мысль в голову не приходила? Скажем, год назад, когда ты меня тупо кинула и села в тачку к мужикам?

Вспоминать об этом по-прежнему больно, но это уже какая-то смазанная боль. Не острая. Время лечит, да?

– Приходила… И я тебя даже нашла… Потом, когда смогла…

А вот это уже интересно…

Сажусь ровнее, показывая, что готов слушать.

И Виктория продолжает:

– Тогда в клубе… У меня была сложная ситуация, все пошло не по плану… Ну, да это не важно. Ты прав, ты подвернулся… Я как раз прикидывала, куда буду уходить, чтоб без последствий, а тут ты подошел… Посмотрел, потом поцеловал… И я сама не поняла, как мы с тобой… Пойми, Ник, на задании не может быть эмоций! Ну, у тебя же отец безопасник, не мне тебе объяснять основы! И то, что я ушла с тобой, позволила себе так… увлечься… Это неприемлемо… Но в тот момент как-то все наложилось… И сорванное задание, и опасность. И ты. Ты был такой… Нахальный. Молодой. И я, глядя на тебя, чувствовала себя совершенно безумной и юной… Ты так и не понял, да и не поймешь, что сделал со мной… И насколько мне было в тот момент хорошо… А утром… Реальность никуда не делась, и я хотела тебя уберечь. И потому все было именно так. Ночь – это сумасшествие, безумие, сказка. А день – это настоящая жизнь. И мое задание никуда не делось, и работа моя… Так что, я решила подождать, пока завершится все… Это было непросто, и я могла… Ну, понимаешь, лучше бы тебе и не помнить про меня, если бы меня… раскрыли.

– Оберегала, значит, – кривлю я губы, ощущая, как холод наползает в сердце. Как-то с этого ракурса я никогда не рассматривал ситуацию. Почему-то думал односторонне: она – сучка, кинувшая меня, обманувшая… А то, что она все это время была в опасности, как-то мимо летело… Блять, а ведь она права, я – мальчишка. И идиот, чего уж там…

– Да, если хочешь, – кивает Виктория, но без вызова, спокойно так, – а потом, когда все закончилось, примерно месяца через два… Я воспользовалась своим положением, чтоб тебя найти… Не знаю, чего я хотела… Может, убедиться, что все, случившееся той ночью, было сумасшествием? Неким затмением? И что, когда увижу тебя, сразу определюсь… В любом случае, я не хотела так оставлять, твой взгляд, когды ты провожал меня там, на улице… Это было словно наваждение. Господи, что я несу? – она прикрывает глаза ладонью, молчит пару мгновений, словно собирается с силами, а затем опять смотрит на меня, уже спокойная. Хваленая чекистская выдержка? – Но ладно… Я нашла тебя на набережной… Не одного. С девушкой… – Вика усмехается опять, отводит взгляд, вспоминая, – на тебе была желтая куртка… Такая… Некрасивая. Мне не понравилась, потому что в ней ты смотрелся еще моложе своих лет… Несмотря на довольно брутальную щетину.

Мне остается только выдохнуть с досадой.

Через два месяца после нашего расставания я как раз переживал период отрицания, как говорила Марта. То есть, отрицал, что меня вообще кто-то способен зацепить, и самоутверждался вовсю. Да, и девки тут очень даже помогали… Я не помню ту девчонку, с которой меня увидела Вика, но куртку да, куртку помню… Она реально уродливая. И не брился я тогда, забив, к херам, на все…

И вот надо же, что она меня именно в этот момент увидела! Ну как это назвать, если не законом подлости?

– Вы смеялись, – продолжает Вика, – целовались, ты ее обнимал… И со стороны смотрелись невероятно счастливыми… Она была твоего возраста, подходила тебе очень… И я, знаешь, так остро ощутила, насколько мы из разных миров… Ты – молодой, светлый такой, лучезарный буквально, и девушка рядом с тобой такая же… А я… Я словно из подвала выползла тогда… Короче говоря, я развернулась и ушла. Не стала тебя тревожить… Хотя, почему-то было больно… Знаешь, это так смешно… – она улыбается, все еще не глядя на меня, словно опасаясь чего-то, – одна ночь… И такое безумие… И, главное, к такому, вообще не подходящему парню… Глупость…

Я молчу, жадно изучая ее лицо. И есть у меня внутреннее, очень четкое ощущение, что не играет Вика сейчас. Как тогда, ночью, не играла. И страх внутри: что спугну это все. И что обманусь опять…

– Я ушла в отпуск, – тихо продолжает рассказывать она, – а потом, когда вернулась, получила новое задание… Начала готовиться, легенда и прочее. Свои сложности… Мне удалось попасть туда, куда надо, хотя там закрытое заведение… Ну, ты в курсе. И, к тому же, мы не были уверены, что в этом не задействован кто-либо из преподавателей или администрации, потому не могли действовать, как обычно… Глубокое внедрение, короче говоря, не буду утомлять деталями. В целом, все получилось… И надо же такому случиться, что опять ты на моем пути оказался!

Она повышает голос, с недоумением покачивая головой.

– Я так удивилась, если б ты знал!

– Ага… Могу себе представить… – бормочу я, припоминая свой шок.

– Но мне нельзя было ни прерывать операцию, которая так удачно началась! – она опять складывает руки на груди, волнуясь, принимается ходить взад и вперед по лестничной клетке, – нельзя! Я только-только начала выявлять фигурантов! Реальных! Ты думаешь, твой Кошель там был ведущим звеном? Это далеко не так! И одно неловкое движение, пропади я куда-то, начни кто-то рыть серьезнее, чем до этого, мою биографию… Все могло сорваться! Этого нельзя было допустить! И я старалась как можно сильнее тебя оттолкнуть… Но ты… Боже… – она сжимает тонкими пальцами переносицу, – ты, как ураган… Не остановить же! И я сама не хотела останавливать, а это хуже всего… Ты представить себе не можешь, как меня разрывало! Особенно после слов твоих… Я видела, что ты искренен… И это сводило с ума. Ты так близко, ты открыт, а я…

Больше она не успевает ничего сказать, потому я спрыгиваю с подоконника и делаю, наконец, то, чего хотел все это время.

Стираю эту блядскую помаду с ее губ.

Своими губами.

Глава 41

Она застывает, словно не веря, замирает соляной статуей в моих объятиях. Не отвечает даже, просто рот раскрывает, позволяя себя целовать. Даже не целовать, брать. Иметь. Потому что на нежный поцелуй я сейчас явно не чувствую себя способным. Такое изнутри бешенство поднимается, вперемешку с облегчением, что никак не получается это контролировать.

С одной стороны, я дико рад тому, что наше безумие все же взаимно, что у нее ко мне не меньшие по силе эмоции, чем у меня! Это греет, это окрыляет. Но, с другой стороны, я дико зол на ситуацию, на потерянное время, на нее саму, дурочку, решившую поиграть в благородство.

Нет, ее мотивы вполне понятны и даже логичны. А, учитывая, что я вращаюсь в кругах отцовских приятелей, среди которых много очень даже серьезных дядек с такими же серьезными чинами, психотип моей (моей, блять, все же моей!) Вики тоже понятен. Она у нас, типа, взрослая, типа, холодная голова и горячее сердце… Или наоборот… Неважно. Важно, что даже эта выучка многолетняя, а, вспоминая уровень ее заданий, осознаю, что стаж там – не пара годков в конторе, не смогда перебороть эмоций. И это круто, блять! Это охерительно!

Сразу как-то проходит злость на нее, дурочку, не умеющую поступить по-другому, так долго водившую меня за нос. И только нежность остается. Она тоже страдала. И сюда пришла явно не просто ситуацию рассказать… Она явно чего-то ждала.

Надеюсь, именно этого.

Потому что на другое я пока не способен. Верней, способен, но на лестничной клетке трахаться не особенно удобно. Народу много ходит… Мешают.

Вон, уже парочка долбоебов с широченными улыбками издалека машут…

Не отвлекаясь от основного действия, показываю кулак Крашу и Моту, слава яйцам, вдуплившим, что не надо мешать нашему с Викой выяснению отношений.

А то, что всякие позы пошлые показывают и жесты, так это я потом с ними разберусь. Уже без свидетелей.

– Послушай… – едва я отпускаю ее губы, как Вика тут же принимается этим пользоваться, шепча торопливо и сбито, – послушай… Я должна тебе сказать…

– Потом, – разворачиваю ее к окну, благо, эти два урода уже свалили, хватило мозгов, сажаю на подоконник, задираю узкую юбку, сходя с ума от ослепившей меня белизны гладких бедер, трогаю, кайфуя от ощущений, – потом скажешь… Сначала… Ты замуж за меня пойдешь? Вам можно вообще замуж?

Она удивленно приоткрывает рот, и я опять не могу удержаться, набрасываюсь на нее, терзая, мучая, выбивая нужный мне ответ. Я же все равно своего добьюсь… Пусть привыкает… Помады уже нет, мы ее съели, и сейчас ее губы мягкие и накусанные… Все, как я люблю…

Облизываю скулу, спускаюсь к шее, а Вика опять, как тогда в лаборантской, только стонет пораженно и дышит тяжело. Не играла тогда, значит! Не играла! Лишнее подтверждение заставляет усилить напор. Она уже моя! Но хочу официально! Хочу полностью! У Кирсановых только так! Чтоб сразу и навсегда!

– Ник… Подожди, Ник… Но нельзя же так… И твой отец…

– Он поймет и примет, у него выбора нет, – хриплю я, не отрываясь от ее сладкой кожи, – в Питер поедем? У меня там хата… Как у тебя с работой?

– Я… Подала рапорт… – стонет она, уже теряя голову, послушно выгибаясь мне навстречу и шире раскрывая бедра. И идея секса на лестничной клетке больше не кажется мне неправильной. Очень, вот даже очень правильная мысль! Провожу пальцами по бедру, сразу ныряя между ног и обжигаясь, настолько там горячо и влажно. Ах ты, лейтенант Котова…

– Подписали? – никак не комментирую ее решение, но оно мне нравится! Нечего моей жене гонять по наркопритонам!

– Пока нет…

– Подпишут.

А, если нет, то связями отца воспользуюсь. И вообще нифига не испытаю угрызений совести!

– Так что насчет Питера? А перед этим распишемся.

И, чтоб не было возражений глупых, легко толкаюсь пальцами чуть глубже, заставляя Вику вскрикнуть и сжаться непроизвольно.

– Нет… Нет-нет-нет… Не здесь… Ты с ума… – бормочет она взволнованно, но я только усиливаю напор, подолжая, сам дурея от остроты ситуации и ее реакции, которая, оказывается, никогда не была обманом. И от этого двойной кайф. Тройной!

– Скажи «да»… – шепчу я, ускоряясь и потирая для дополнительного кайфа набухший клитор, Вика закусывает губу, бессильно упираясь лбом мне в плечо, стонет жалобно, – «да», скажи «да», лаборанточка… Давай… Ну я же все равно не отстану…

– Это точно… – шепчет она, а затем, выгнувшись и мелко задрожав, кончает с тихим криком, который я успеваю заглушить своим ртом.

И затем долго целую измученные губы, ловя сладкие посторгазменные судороги… Она все равно скажет мне «да». Пусть и чуть позже…

– Ты – сумасшедший, ты знаешь это? – шепчет она, когда удается собрать себя в единое целое, – я хотела тебе сказать, хотела признаться, на самом деле…

– Только не говори, что ты замужем и с детьми, – шучу я, а сам внутренне напрягаюсь, потому что… Да нет, не может быть! Замужняя, счастливо замужняя женщина не залипает так беспросветно на парня! Так что, она может быть замужем. Но, если она так на меня реагирует, то мне плевать на это. Все равно моя будет. А если дети есть… Отлично. Дети – это круто.

– Я не замужем, – отвечает Вика, и я едва сдерживаю вздох облегчения. Нет, так-то я был готов, но хорошо, что этого нет… – а вот насчет детей… – дети – это хорошо… – я беременна. – И, не давая мне осознать до конца эту информацию, добавляет, – от тебя.

Глава 42

– Вот так и теряем людей… – печально тянет Мот, а Краш мотает башкой в поддержку, – был пацан и нет пацана… И слово не держит… Хотели в Питер ехать, как три свободных парня, потусить, а теперь…

– А теперь я еду с беременной невестой, – обрываю я панихиду по своей загубленной молодости…

– Вот я о том же… Каких людей теряем…

– Заткнитесь, а то передумаю на новоселье приглашать.

– Хотя, в целом, жена – это хорошо, – тут же ловит волну всегда держащий нос по ветру Краш, – еда регулярная, вкусная… Это ценно.

Ну да, с его точки зрения – постоянная жратва – это приоритет.

Я киваю своим приятелям и загружаюсь в тачку. На пассажирское, если что, потому что моя беременная девушка очень любит водить машину. И хорошо это делает. Настолько, что мне не страшно доверить ей свою девочку. Они явно нашли общий язык, две красотки.

Моя тачка загружена вещами, у Вики своих очень мало, потому что на колесах все время, в работе.

Котова Виктория – не простая девушка, а из семьи военных, чему папка мой рад дико.

Сказал, что у меня нюх на нужных людей. И я, глядя в зеркало заднего вида на удаляющиеся фигуры провожающих нас Краша и Мота, склонен с ним согласиться…

Родственники у Вики все непростые, из силовых структур, и сама она со школы завербована была. Родители живут в Екатеринбурге. Мы собираемся туда поехать в июне месяце, поедем через Москву, к Моту на дипломную работу заглянем. На выпускной я уже точно не пойду.

Я удобно устраиваюсь на переднем сидении пассажира, любуюсь своей нереально красивой невестой. Скармливаю ей с пальцев фисташки.

– А вот это тебе нравится? – спрашивает она, переключая каналы радио.

Мы слушаем музыку. Ищем общие интересы. И вообще не удивляемся, когда находим! Мне кажется, мы реально друг для друга, и вся эта розовая хрень не царапает сознание, а ощущается правильной и логичной.

Я не хочу, чтобы она продолжала дальше работать структурах исполнительной власти, даже на каких-нибудь спокойных должностях. Нет, пусть вместе со мной, в компании дяди Питера, тем более у меня такие перспективы…

Конечно, о своих планах на это счет пока молчу, невеста у меня с характером. Но я теперь уже закалённый её выдержкой, как бы там семья из Екатеринбурга дистанционно не пыталась управлять личной жизнью своей дочери, мы в начале рожаем, потом воспитываем, а потом аккуратненько уходим к любимому мужу на работу. К тому времени я уже буду занимать неплохой пост в компании и, возможно, иметь часть акций. Дядя Питер обещал рассмотреть этот вариант.

Я не то, чтобы Виктории не доверяю, больше бесят те, кто может её соблазнить вернуться обратно к тяжёлой, опасной работе.

Хотя, наверное, это только мужики любят щекотать нервы до старости, вон мой батя – безопасник до мозга костей, таким останется, пока смерть не разлучит его с работой. А женщина – это всё-таки в первую очередь мать, ну в моём понимании, и она не должна желать экстрима на постоянной основе.

К тому же, она влюблена, и я надеяюсь что мой голос будет услышан, и меня будут уважать. А чтобы меня уважали, нужно работать, в первую очередь, над собой. Университет позади, какая-то невероятная история пережита, многому меня научившая, воспитавшая меня, словно солдата, закалённого в боях.

– Никита, – зовет меня Вика.

– Да? – шепчу я, наглаживая круглую, залипательную коленку. Никак руки убрать от нее не могу! И не хочу, если честно.

– Дай хоть доехать, – смеется она, – немного осталось. Я уж дорулю.

– А ты действительно не была в Санкт-Петербурге?

– Была в далёком детстве, ничего не помню.

– Отлично, будем знакомиться.

И знакомство начинается с глухого питерского колодца. Невзрачного и мрачного. Но зато в нём находится место для моей машины, рядом с точно такой же тачкой, только белого цвета. Не бедные люди живут, уже хорошо.

Парадная лестница древняя, историческая, как всё здание. Когда я был здесь в далёком детстве, она выглядела хуже гораздо. Теперь её отреставрировали. И мы заходим, словно в музей. Невероятные своды потолка с лепниной, и не советской, а царских времён, арочные окна с витражами на каждой лестничной площадке. Колонны мраморные. И смешно, нелепо так, смотрятся пошарпанные почтовые ящики во всей этой глобальной, грандиозной парадной.

Навьюченный сумками, я пытаюсь ещё помочь Вике тащить чемодан. У нас вообще вещей не нажито. Зато офигенные зарплаты, так что всё будет.

– Ник, а сколько комнат? – заворожённо шепчет Вика, разглядывая лестничную площадку, точнее, целую лестничную площадь.

– Четыре комнаты. Викусь, ты только не падай, дед Аркадий не давал ремонт сделать.

– Это не проблема, – она гладит мраморные перила.

Открываем, и квартира дышит на нас берлогой ебанутого старого медведя. Мне, конечно же, ничего, проветрю, выживу, переночую, а вот Вика моя как…

Но она спокойно заходит, замирая от восторга на пороге.

И тут реально есть, чем восторгаться, несмотря на виднеющиеся повсюду следы альца прежнего владельца.

Потолки – метра четыре с лишним. Длинный узкий коридор, на стенах облупилась краска. Прихожая – хоть вальс танцуй, с бюстом Ленина посередине. Это, наверно, чтоб сразу понятно было, кто тут у нас партийный элемент и кто стреляет во врагов народа без предупреждения. Он ведь реально так делал, старый сумасшедший черт. Все же, у фирменного характера Кирсановых есть серьезные побочки…

Проходим дальше. Диван дореволюционный, с высокой спинкой, кожа коричневая потрескалась. Где-то очень высоко горит лампочка Ильича, болтаясь на скрученном алюминиевом шнуре.

Паркет, замызганный настолько, что не сразу поймёшь, что это он, дубовый, старинный.

Из советского прошлого переходим в царский зал, там сохранился камин, тоже, видимо, еще с царских времен, три больших окна и две монументальные люстры, явно имеющие историческую ценность. Мебель тоже необычная, старинная. Интересно, как это все в деде уживалось? Советское прошлое и дореволюционная роскошь?

Множество вещей накидано горами, разбирать и разбирать…

Дальше еще комната, совершенно пустая, но с балконом, затем, неожиданно, огромная кухня 90-х годов прошлого тысячелетия, что-то страшно нелепое, коричневатое с пластиковыми серыми ручками. Это, наверно, у деда момент просветления был… Или, наоборот, помрачения, потому что, насколько помню, раньше тут деревянный буфет стоял царских времен, и вся сантехника была с резными старинными ручками. Сейчас пиздец убогий, конечно, пластиковый весь. Интересно, куда прежнюю мебель и сантехнику дел? С него сталось бы на помойку отправить…

Я в пустой комнате окно открываю и сразу же ставлю надуваться двуспальную кровать. Тут просто опасно куда-либо ложиться. Не думаю, что насекомые есть, а вот граната запросто. Дед Аркаша с катушек слетел конкретно под старость лет.

– Никита! – зовет меня Вика из санузла.

Я беру резиновый коврик длиной два метра и топаю на зов любимой женщины.

– Унитаз Полина просила сфоткать, – усмехаюсь я.

– Унитаз да, но это… – Вика нависает над ванной. Грязной до усрачки, но тоже старинной.

– Мы пока не будем её принимать, – отстраняю я Вику и кидаю в ванну коврик, – только душ.

– Два метра длиной и сколько ж глубина? – ошарашенно рассматривает она чугунное корыто. – У лейки ручка деревянная! Боже…

– Ну а в целом? – усмехаюсь я, поворачивая её к себе.

– Вот куда я вбухаю все свои сбережения! – восхищённо выдыхает Вика. – В ремонт! Но чтобы колорит сохранился.

– Обязательно, – я оглядываюсь и вначале ставлю пропускать воду, а потом на змеевик закидываю футболку. – Давай с дороги искупаемся. Жена. Завтра получу документы и пропишемся здесь, подадим заявление и распишут нас сразу, потому что ты беременная. Съездим на море и начнём ремонт?

– Ну, ты деловой?

– Ты согласна?

– Да, я хочу стать твоей женой.