Текст книги "Я тебя помню"

Глава 24

В ее комнате дико тесно, словно в купе поезда. Чуть попросторней, может, но не намного.

Я как-то раньше в таких местах не бывал, потому с интересом оглядываюсь.

У самой двери, прямо напротив вешалки, малюсенькая кухня: стойка с плитой, чайником и дешевой микроволновкой.

Пока шли до комнаты Кати, обратил внимание, что в квартире есть еще и общая кухня, но моя лаборанточка, похоже, там редкий гость… Оно и понятно, судя по захламленности и грязи в прихожке, тут явно не чистюли живут, наверно, на одной кухне с ними и находиться стремно. Особенно такой нежной девочке…

Ей вообще тут не место.

Хотя в комнате чисто.

Шкаф, разделяющий пространство на две половины. Здоровенное окно с широким таким подоконником, на который брошено несколько цветных подушек, книжка раскрытая лежит. Насиженное место, любимое. Перед ним – разложенный диван. С другой стороны – письменный стол с горой бумаг. Древний стул рядом.

И самое интересное, что имеется свой санузел, дверь в который открыта и содержимое прекрасно просматривается прямо от входа. Душевая, в которую я боком влезу, и то не весь, раковина прямо над унитазом… Офигеть, конструкция.

В целом, небогато, но и не убито. А из-за ковриков, обильного количества бабушкинских вязаных салфеток и ковра времен страны советов на стене даже уютно.

На белом потолке висит допотопная люстра, но её Катя не включает, там, где кухонька, на стене зажигает свет, и получается интимный полумрак.

Комната приобретает совсем другие очертания, становится не убогим бабкиным жильем, а чем-то своеобразным, таинственным даже.

Мы стоим на пороге, не глядя друг на друга, и я остро ощущаю момент. Это словно грань, которую перешагнем сейчас… То, что произошло в институте, конечно, важно, но почему-то кажется, что определяющее – вот оно, тут, сейчас…

Надо что-то говорить, что-то делать… Да?

Сразу целовать?

Хочется, но почему-то кажется, что это будет неправильным. Торопливым… Я и без того ее в ступор ввел, выбора никакого не дал, шанса ни одного. Если сейчас продолжу в том же духе… С одной стороны оно, вроде, и хорошо, но с другой… Где тут ее свобода воли? Нельзя давить. Слишком нежная.

– Я бутерброды сделаю, – тихо говорю я, почему-то хочется шептать, такая невероятная атмосфера сформировалась.

– Да… – тоже шепотом отвечает она, – я пока… В душ… Хорошо?

Киваю, радуясь, что для принятия душа не надо выходить в коридор. Крохотное гнёздышко.

Режу хлеб, ветчину, рву салат, раскладываю сыр и огурец. Кнопкой электрического чайника щелкаю. На столе – оригинальный глиняный кофейник с изящно изогнутым носиком, явно что-то старое, ощущается история в этом предмете…

Мысль про историю наталкивает на другую идею.

Надо проверить все же.

Это не Инесса, но окончательно убедиться не помешает. Как показывает опыт, проверка никогда не бывает лишней.

Как только начинает журчать вода в душе, мгновенно кидаюсь к сумке Кати, точнее, к уродливому портфелю. Перерываю его, ничего не обнаруживаю, кроме методичек и пакетика с сушками. Перекус дневной, похоже.

Оставляю портфель в покое, осматриваюсь, прикидывая, где тут, в этом крохотном пространстве, можно хранить секреты.

Шарю по полкам, открываю шкаф, перещупываю страшную, бабушаткинскую одежду. Ничего. Нахожу документы: паспорт, медицинскую книжку, всё, что у меня уже есть в электронном виде. Обычная пол-литровая банка наполовину наполнена мелочью, там же лежат смятые пятьдесят рублей. Вот такая у неё копилка. Я не нахожу ничего провокационного в её комнате, в итоге… И просто сажусь за стол, ждать, пока Катя выйдет из ванной. Интересно, в чем?

От нее, конечно, можно всего ожидать, кроме прямой провокации. Такая пугливая и стыдливая не способна на подобное.

И Катя полностью оправдывает мои ожидания.

Появляется на пороге в легком, простом халатике, растерянно улыбается.

И я не могу сдержать ответной улыбки. Жадно разглядываю ее голые ноги, аккуратные коленки, маленькие ступни. Пальчики не накрашены. И волосы высоко забраны.

Такая офигенная…

Ужасно хочется подойти и просто посадить ее на себя, зацеловать, затискать, заставить опять одуреть от происходящего… Ее глаза, когда первый раз взял, там, в лаборантской… Ее губы, дрожащие беспомощно и жадно…

Катя, похоже, что-то понимает по моему бешеному взгляду, потому что улыбка пропадает, а пальчики принимаются нервно теребить ворот халатика, стремясь запахнуть его повыше. Этот жест защиты приводит меня в чувство.

Так, тормозим… Все успеется… В этот раз я ее медленно буду трахать, хорошо рассмотрю…

А пока что…

– Садись, – киваю я на накрытый стол, – я не знал, как ты любишь, потому сделал разные…

Катя опять неуверенно улыбается, идет к столу.

– Какой ты… Хозяйственный… Мама приучила?

– Нет, отец. Мы долго жили вдвоем, готовили сами…

Она улыбается немного виновато, отпивает чай, жмурится, обхватывая чашку, словно пластиковый стаканчик в общепите.

А я не могу перестать на нее смотреть.

И бьется в мозгах, кроме «хочу-хочу-хочу», «не она, не она, не она!!!»

Как я мог спутать, дурак?

Разные они! И мимика разная, и жесты, и привычки!

Конечно, у Инессы я не особо привычки изучал, но что-то подсказывает, что она никогда не сидела бы вот так, с чашкой чая и мягкой улыбкой на губах.

Инесса – холодная расчетливая стерва… А Катя – мягкая, растерянная лапочка… Подходит ей это прозвище даже больше, чем Демоновой Ириске…

Катя открывает глаза, отпивает еще, смотрит на меня:

– Почему ты молчишь?

– Почему ты не ешь?

– Я перекусила в столовой… Но все так красиво, я сейчас обязательно попробую…

– Сначала я тебя попробую…

Отставляю чай и тянусь к ее губам.

Катя мгновенно напрягается, сжимает пальчики на боках кружки, но не сопротивляется, когда мягко вынимаю и ставлю посуду на стол.

Смотрю на нее, провожу по губам пальцем, по подбородку…

Ощущение замкнутости мира, никого нет вокруг, только я, она, маленькая комната с расправленным диваном, мягкий приглушенный свет…

И предвкушение того, что будет…

Глава 25

Дальние фонари за окном лучами мутными чуть заглядывают в эту комнату.

Валится снег мокрыми крупными хлопьями, и стихия закрывает всё небо.

Там холод, за окном, сырость и грязь. Там одиночество. И темнота.

А здесь тепло. И между нами тепло.

Это ощущение удивляет, оно новое, необычное для меня.

И, наверно, я бы его продлил, наслаждаясь мгновением, но терпение – не мой конек… И, судя по расширенным зрачкам Кати, не ее тоже.

Я тянусь, аккуратно снимаю с её носа большие очки и кладу их на стол. А вторым, слитным движением поднимаю ее и мягко подталкиваю в комнату с кухоньки.

Катя моргает, взгляд ее делается чуть растерянным и неуверенным, как у многих очкариков, внезапно лишившихся своей защиты. Она боится оступиться, но я не позволяю сделать ни одного опасного движения.

Мягко заключаю в объятия и легко довожу до кровати.

Беру милое личико в свои большие ладони и заглядываю в глаза.

– Не убегай от меня.

Я бы мог сказать больше, но не хочу сейчас. Вообще больше не хочу вспоминать и упоминать. Та история закончилась, все теперь по-другому.

– Пообещай мне, Катя, – шепчу я, лаская узкие плечи сквозь хлопковую ткань её халата.

– Куда же я от тебя убегу? – тихо отвечает она.

И почему-то мне чудится в тоне легкая горечь, обреченность даже…

Подумать бы над этим, может, не торопиться, поговорить…

Но не хочу, не хочу больше!

Наклоняюсь, жадно припадаю к послушно раскрывшимся губам.

Без напора, но уверенно, ощущая, что поцелуй течет, словно горячий мед, медленный, томный, слакий такой…

Не похожий на тот, что был сегодня днем, в лаборантской.

Здесь мы поглощаем друг друга, тянемся, никуда не торопясь, словно две лианы, переплетаемся… И это кайфово…

Не такие уж и смелые у неё ручки. Одежду стягивает неопытно.

Помогаю, аккуратно снимая с неё халатик, замираю, рассматривая грудь. Мою любимую, красивую троечку в бюстгальтере, которые прикрывает все полушария.

Хочется облизать, куснуть даже, тяну вниз лямки белья, но неожиданно Катя сопротивляется.

– Нет, пожалуйста, – прикрывает грудь предплечьем.

– Объясни, – тихо требую я, поглаживая её руки пальцами, но не пытаясь убрать, провожу легко по ключице и тонкой шее.

Молчит, губки поджимает.

Я мог бы настоять, не в том она положении, чтоб оказать сопротивление, но не хочется ломать наш сладкий ритм.

Потому отступаю.

Встаю, принимаюсь раздеваться. Медленно, дразняще улыбаясь. Катя наблюдает, широко раскрыв глаза. И, по мере того, как стягиваю с себя все, перестает прикрывать грудь, словно забывает про нее.

Это успех, я считаю. Не зря столько лет спортом увлекался…

– Какой ты… Красивый. – Шепчет она, восхищенно рассматривая меня.

Наклоняюсь, мягко толкаю ее на спину, нависаю. Медлю секунду, глядя в завороженные глаза, тянусь и расстегиваю застежку белья.

– У меня шрам на груди, – признается Катя. И даже в этом мерклом свете я вижу, как она краснеет, дрожат опущенные ресницы.

– Никакого значения не имеет, – шепчу я и очень аккуратно стаскиваю чашечки прочь, а затем запрокидываю руки Кати вверх, за голову, прижимаю там запястьями, внимательно рассматривая открывшееся богатство.

Катя жмурится, как будто ей больно, трепещет и чуть подрагивает.

А я смотрю на самые классные троечки в своей жизни. Очень знакомые троечки.

Не перепутаешь, блять…

В душе что-то такое дикое в этот момент поднимается, животное. Хочется перехватить ее за горло, потянуть на себя, заставить посмотреть в глаза. Потому что это она. Она, блять! Как можно так играть? Так врать?

Я уже тянусь к ней, чтоб жестко сжать, чтоб выбить уже этот бред из башки, но в этот момент замечаю шрам.

Старый, под цвет кожи…

У Инессы его не было. Точно не было… Не было же… Да?

Ошалело разглядываю, изо всех сил пытаясь воскресить в памяти ту ночь. И никак! Кажется, что помню все, по секундам, но сейчас полной уверенности ни в чем нет!

Шрам не то, чтоб сильно заметен, это просто Катя на него внимание обратила, вот я и залип. А сделала бы так Инесса? Нет? Да? Мы в ту ночь, помню, настолько ошалели, что едва ли что-то могло заставить зацепиться взглядом… Я думал всегда, что запомнил во всех подробностях, что, если увижу, то не перепутаю ни в жизнь, а вот сейчас…

Я настолько теряю связь с реальностью, что тихий всхлип Кати звучит невероятно громко.

Вскидываю голову, ловлю ее обиженный взгляд:

– Отпусти… Я так и думала, что ты… Отпусти…

Она дергает руками, которые я так и держу в своей ладони, и приходит запоздалое понимание, как именно Катя могла истолковать мою паузу и тяжелое молчание.

Тут же затапливает невероятная нежность, пополам с диким облегчением. Она такая глупенькая… А уж я какой дурак…

Наклоняюсь и мягко целую шрам:

– Прекрати, немедленно, слышишь… – Бормочет она, пытаясь вывернуться, но я не пускаю, скольжу вверх, ощущая ее всем телом, всей голой кожей, мгновенно превратившейяс в эрогенную зону, ловлю губами сопротивляющиеся губы, мягко и сладко целую, улетая в свою нирвану.

Это Катя. Моя Катя. Моя, моя, моя…

Чуть было опять хуйню не сделал, дурака кусок… Ничего, сейчас исправлю, залижу…

Отпускаю, когда чувствую, что она совсем уже расслабляется, тихо стонет мне в губы. Принимаюсь облизывать мокрые от слез щеки… Плакала… А я, урод…

– Ты красивая… Такая красивая… А шрам можно же убрать… – шепчу едва слышно между поцелуями.

– Сейчас об этом говорить не буду, – отворачивается она.

– Кто? – все же спрашиваю я.

– Отчим. Маму и меня. Мне повезло. – У Кати подрагивают губки, а руки снова тянутся прикрыться. – Маме нет.

Я препятствую попыткам спрятаться, старательно хороня в себе мысль, что нихрена не умею определять возраст шрамов… Могло такое быть, чтоб Инессу порезали чуть ли не сразу после нашей встречи? Как бы выглядел тогда ее шрам?

Но этого не выяснить…

Да и не надо.

Не Инесса это, нет.

Другая совсем… Моя.

– Не прячься, – шепчу ей, – красивая… Такая красивая… Хочу смотреть…

Переворачиваю нас и медленно насаживаю Катю на себя до упора.

Ловлю растерянные пальчики, переплетаю со своими, смотрю в глаза.

– Давай, Катя… Трахни меня, – командую, улыбаясь.

И она, сначала замершая от удивления, неожиданно зеркалит мою усмешку, стискивает пальцы и мягко покачивается на члене вперед и назад.

И я не могу оторвать от нее взгляда.

Красивая, в полумраке ночи, облитая призрачным светом, волосы растрепались до бедер, глаза близоруко и возбужденно блестят…

А грудь, идеальная троечка, колышется в такт движениям.

Охрененно…

И вся ночь впереди…

Глава 26

За окном уже яркое солнечное утро.

Лучи слепят глаза так сильно, что приходится их прикрывать предплечьем.

Наугад шарю по кровати. Пусто.

Тут же торкает испугом, да так сильно, что рывком сажусь и оглядываюсь, прикидывая, куда бежать, что делать, если Катя пропала.

Клянусь, это мой самый жуткий кошмар! Хуже только, если б она после пробуждения тупо встала и ушла, процедив перед этим что-то уничижительное сквозь зубы. Вот это было бы дежавю, блять…

Не знаю, чего бы делал в этом случае…

Но паника мгновенно переходит в облегчение, потому что, хоть не вижу Катю сейчас, но понимаю, что не один в комнате.

Играет радио, причем, не музыкальное что-то, а разговорное. Прислушиваюсь, с удивлением понимая, что это какой-то научный доклад, не иначе. Скучный до ужаса. Вот кто будет такое слушать по своей воле?

Пахнет овсяной кашей и кофе.

Моя девочка – ранняя пташка, похоже.

Это прикольно, учитывая, что заснули мы часа в четыре утра, а может, и позже.

Падаю обратно на кровать, довольно потягиваясь и припоминая самые сладкие ночные мгновения.

Какая она была… Вкусная, открытая, наивно-доверчивая… И жадная. Тоже наивно. Так сладко распахивала глаза, когда я играл с ней, удивленно-удивленно! Словно никогда до меня ничего подобного не делала… А, может, и реально ничего… Надо бы, как будет удобный момент, расспросить ее про этого бывшего… Хотя, судя по Катиной неловкости в кровати, он – тот еще урод, не умеющий правильно зажигать женщину. А уж в случае с Катей это вообще преступление, потому что ее и зажигать не надо: только тронь – уже горит!

Значит, вообще дурак косячный, этот ее бывший. Может, такой же ученый, как и она. Что-то из разряда додиков, подающих надежды… И ничего, блять, кроме надежд…

Но это во мне уже злость говорит и ревность. Глупая и бессмысленная, но в полный рост ведь присутствует!

Не хочется даже думать, что она с кем-то другим в кровать ложилась, что кто-то другой ее…

Блять, все.

Выдыхай, Кит. Не навороти дел, а то чувствую уже, как просыпается фирменное кирсановское «моя, и не ебет»…

Катя появляется из-за шкафа, в том же самом халатике, который я вчера с нее сдирал так грубо. Надо же, не порвал… Теряю хватку…

Она улыбается мне, и эта неловкая улыбка торкает, заставляет сердце стучать бешено.

– Проснулся? – Катя оглядывается на кухонный стол, – а я овсянку… Ты любишь овсянку?

– Ага… – хриплю я, а затем делаю рывок, тяну ее к себе за полу халатика, и Катя, не ожидавшая от меня такой подставы, с тихим вскриком летит вперед, прямо ко мне в руки.

Ловлю ее, быстро переворачиваю на живот, наваливаюсь, стягивая ворот с плеч.

– Ник, боже, Ник, ну что ты… Ник… – она возится подо мной, пытается оглянуться, отжаться от матраса, но я не пускаю, принимаюсь мягко покусывать беззащитные плечи и загривок, урча, словно мартовский кошак. Не знаю, откуда во мне это, но тормознуть не могу и не хочу, так сладко…

Катя, еще чуть-чуть попищав про овсянку, которая остынет, вскоре замирает и судорожно выдыхает.

Вижу, как расползаются мурашки по коже, от этого зрелища, ее такой офигенной отзывчивости, еще больше завожусь, а, учитывая, что утренний стояк никто не отменял, Катя очень быстро понимает, к чему все идет.

Понимает и… Не сопротивляется. Покорно склоняет голову, расслабляется.

Это доверие, мягкое и нежное, сводит с ума, я уже не могу и не хочу быть осторожным, задираю халатик, скольжу пальцами по влажной промежности, ощущая дикий восторг от происходящего.

– Катя… Катя, Катя, Катя… – ее имя – самый крутой афродизиак. Произношу, и башню рвет!

Гладкая внизу, красивая… Мокрая.

Наваливаюсь сильнее, раздвигаю послушные ноги и одним длинным движением вхожу.

Катя слабо ахает, выгибает поясницу, хватается вытянутыми над головой руками за край кровати.

А я устраиваюсь поудобней, ощущая невозможный кайф от того, как сжимает меня внутри, плотно, крепко. Да, зажигалочка ты моя, ты тоже долго не сможешь? Мы оба слишком хотим друг друга, слишком возбуждены, а потому быстрый утренний секс – то, что надо.

Втягиваю ноздрями ее одуряющий аромат, накрываю собой полностью, перехватываю так, чтоб под ее ключицами было мое предплечье. Катя лишь взволнованно и глубоко дышит, не говоря ни слова… Только тело ее выдает, что все по кайфу тоже, даже более чем по кайфу.

– Мы быстро, да, Кать? – шепчу я, выходя и врезаясь снова в податливую упругость, – а потом овсянку… Да? Да?

– Да-а-а… – стонет она, послушно выгибаясь еще сильнее, делая угол проникновения больше, острее, – боже… Да…

От ее податливости я схожу с ума, сжимаю сильнее, фиксируя так, чтоб вообще не могла двинуться, и скольжу, быстро и грубовато, вперед и назад, умирая от сладости ощущений.

Не могу перестать целовать ее мокрый висок, скулу повернутого ко мне лица, жадно облизываю, словно зверь свою самку, что-то бормочу, уже не соображая толком, что именно, да и не важно это. Важно, что мы с ней полностью совпадаем. Во всем. Это куда круче, чем было с Инессой, а уж там-то я думал, что все идеально…

Но идеально – сейчас.

С моей скромной и горячей лаборанточкой…

Которая кончает раньше меня!

Не успеваю подхватить, ощущаю, как сжимается вокруг меня, жадно и неистово, стонет так жалобно, словно я ей больно делаю, а мне от этих стонов еще кайфовей! Именно они, кажется, и выталкивают за грань реальности. Следом за ней.

Едва успеваю сориентироваться и выйти, буквально в последнюю секунду.

Тело скручивает такой офигенно сильной судорогой оргазма, что еле сдерживаюсь, чтоб тоже не застонать, и пару минут после лежу без сил, полностью придавив беспомощную девчонку к матрасу.

Она приходит в себя первая, принимается чуть заметно возиться подо мной, стыдливо выворачиваться, но я не пускаю. Так хорошо мне, так круто… Всю жизнь бы так провел… На ней. С ней.

– Ник… – шепчет она, – мне тяжело чуть-чуть…

Спохватываюсь, переворачиваю нас обоих, устраиваю ее на себе, все еще не имея сил разомкнуть руки.

Катя упирается ладонями мне в грудь, смотрит, тяжело и взволнованно дыша. Глаза все еще подернуты поволокой недавнего кайфа, губки припухшие. Офигенная красотка. Увидел бы кто ее в институте такую, очередь в лабораторию Бехтеревой стояла бы от вахты на входе. А то и с улицы начиналась.

Хорошо, что Катя одевается чучелом и ни на кого не смотрит. Правильно делает. Только я. Только на меня!

– Овсянка… – шепчет она, припоминая, зачем, собственно, подошла ко мне с утра, я улыбаюсь и тянусь к губам, пробую на вкус, мягко и аккуратно:

– Это вкуснее…

– Этим сыт не будешь…

– Не скажи… Давай проверим?

– Ник… Мы же только что…

– Ну так эксперимент требует дополнительного фактического подтверждения… Практических исследований…

– Но овсянка же…

– Плевать…

– И выставка ВДНХ…

Черт…

Похрен на овсянку, но выставка – это серьезно.

Она вчера сильно на нее завелась, надо сводить. Да и пугать девчонку, сходу затрахивая до полуобморока, тоже не айс. Кто его знает, что у нее в голове ее слишком умной? Если так сильно работой дорожит, то явно не рада будет, что я ее все время в кровать буду тянуть и мешать образовываться.

А я не хочу мешать.

Наоборот, помогаю.

Вон, даже трахались под лекцию какого-то профа по органическим соединениям.

Так что, как бы ни хотелось продолжить, надо чуть-чуть притормозить. А лишнюю энергию…

– У вас здесь есть тренажёры? – уточняю я.

– Есть, в соседнем дворе, – отвечает Катя, чуть удивленно вскинув брови.

– Дай мне полчаса, – опрокидываю ее обратно на спину, нависаю, разглядываю.

Нет, все же нереально вкусная.

– Может… ну ее, выставку? – наудачу кидаю предложение. И подкрепляю его легким движением бедер, показывая, как круто мы можем провести время.

Но Катя тут же принимается хмуриться и делает это до того мило, что ничего не остается, только уступить…

– Грей овсянку, – отжавшись на руках, рывком встаю, натягиваю спортивки и толстовку, ищу носки, короче, собираюсь. – Я скоро.

Бросаю взгляд на нее, все еще лежащую на кровати.

Халатик я, похоже, убил все-таки… Но туда ему и дорога. Куплю ей новый.

На мгновение в голове картинка, как Катя будет смотреться в чем-нибудь дико сексуальном.

Член дергается, рычу с досадой и топаю на выход.

Пусть Мот меня и не гоняет сегодня, но я, похоже, полный круг сделаю и без его присмотра. Надо же хоть чуть-чуть напряг сбросить.