Текст книги "О государстве"

(25) ФИЛ. – …за исключением аркадян и афинян, которые, пожалуй, опасаясь, что когда-нибудь появится этот запрет, то есть чувство справедливости, придумали, что они возникли из земли, – ну, совсем так, как полевые мышки – из пашни³⁸.

(XVI, 26) На это прежде всего обыкновенно так возражают те, кто достаточно искусен в рассуждениях и пользуется в этом вопросе тем бо́льшим авторитетом, что они – когда речь идет о честном муже, которого мы хотели бы видеть искренним и простым, – в беседе об этом не лукавы, не склонны к хитроумию, не коварны³⁹: они утверждают, что мудрый не потому честен, что его восхищают честность и справедливость сами по себе, но потому, что жизнь честных мужей свободна от страха, забот, тревог и опасностей; напротив, бесчестных мужей всегда гнетет забота, у них перед глазами всегда суд и казнь; но, по их словам, нет преимущества, нет выгоды, рожденной несправедливостью и столь значительной, чтобы стоило всегда бояться, всегда опасаться какой-то нависшей, грозящей кары, утраты… [Лакуна]

(XVII, 27) ФИЛ. – Если перед вами два человека: один – доблестнейший муж, добросовестнейший, необычайно справедливый, на редкость верный своему слову, а другой – в высшей степени преступный и дерзкий, и если граждане заблуждаются, считая честного мужа преступным, злонамеренным, нечестивым, а в том, кто бесчестнее всех, видят высшую порядочность и верность слову, и если, вследствие такого мнения всех сограждан, честный муж терпит преследования, нападки, если его берут под стражу, выкалывают ему глаза, осуждают его, на него налагают оковы, его клеймят, изгоняют и обрекают на нищету, и если он, наконец, также и с полным основанием кажется всем людям самым жалким человеком, а бесчестного, напротив, все восхваляют, чтят и любят и со всех сторон воздают ему все почести, облекают его империем, вручают ему все средства, все богатства, словом, его, по всеобщему мнению, признают мужем наилучшим и вполне достойным самой счастливой судьбы, то – спрашиваю я – кто будет столь безрассуден, чтобы не знать, которым из двоих он предпочтет быть?⁴⁰

(XVIII, 28) Что справедливо относительно отдельных лиц, то справедливо и относительно народов: не найдется государства, столь неразумного, чтобы оно не предпочло несправедливо повелевать, а не быть в рабстве по справедливости. Дальше я не пойду. Будучи консулом, я, когда вы были моими советчиками, спросил вас о нумантийском договоре. Кто не знал, что Квинт Помпей заключил подобный же договор и что Манцин был в таком же положении, как он?⁴¹ Манцин, как честнейший муж, даже поддержал предложение, когда я внес его в силу постановления сената; Помпей ожесточенно защищался. Если мы ищем добросовестности, порядочности, верности своему слову, то все эти качества проявил Манцин; если же мы ищем обоснованности, обдуманности, проницательности, то Помпей его превосходит. Которого из них двоих… [Лакуна]

(XIX, 29). Затем Карнеад, оставив общие вопросы, перешел к частным. Если у порядочного человека, сказал он, есть раб, склонный к побегам, или дом в нездоровой местности, порождающей болезни, причем недостатки эти известны ему одному, и он потому и объявляет о продаже дома или раба, то как поступит он: заявит ли он о продаже раба, склонного к побегам, или дома, порождающего болезни, или же скроет эти недостатки от покупателя? Если он заявит о них, то его, конечно, сочтут порядочным человеком, так как он не обманывает, но все же глупым, так как он либо продаст свое имущество дешево, либо не продаст его совсем; если же он эти недостатки скроет, то он будет, правда, благоразумным, так как позаботится о своей выгоде, но окажется дурным человеком, так как обманет покупателя. Опять-таки, если он найдет человека, полагающего, что продает медь, в то время как это – золото, или же человека, полагающего, что продает свинец, в то время как это – серебро, то промолчит ли он, чтобы купить это по дешевой цене, или же скажет об этом, чтобы купить по дорогой? Предпочесть покупку по дорогой цене, несомненно, будет глупо. Из этого, по мысли Карнеада, следовало понять, что справедливый и порядочный глуп, а благоразумный – человек дурной, но все же возможно, что существуют люди, которые довольны своей бедной долей и при этом не чувствуют себя обиженными.

(XX, 30) Затем он перешел к более важным вопросам и указал, что никто не может быть справедлив, не подвергая своей жизни опасностям; он говорил: конечно, это справедливость – человека не убивать, к чужому имуществу вообще не прикасаться. Но как поступит справедливый человек, если потерпит кораблекрушение, а кто-нибудь, более слабый, чем он, ухватится за доску? Неужели он не завладеет этой доской, чтобы взобраться на нее самому и, держась за нее, спастись, – тем более что в открытом море свидетелей нет? Если он благоразумен, то он так и сделает; ведь ему самому придется погибнуть, если он не поступит так; если же он предпочтет смерть, лишь бы не совершать насилия над другим, то он, конечно, справедлив, но неразумен, раз он своей жизни не оберегает, оберегая чужую. Опять-таки, если враги, прорвав строй, начнут наседать, и наш справедливый человек встретится с каким-нибудь раненым, сидящим на коне, то пощадит ли он его, чтобы самому быть убитым, или же сбросит его с коня, чтобы спастись от врага? Если он это сделает, то он благоразумный, но при этом дурной человек; если не сделает, то он справедлив, но в то же время, конечно, неразумен. (31) Итак, разделив справедливость на две части и назвав одну из них гражданской, а другую естественной, Карнеад уничтожил обе, так как гражданская, правда, представляет собой благоразумие, но справедливостью не является; естественная же справедливостью, правда, является, но не является благоразумием. Все это, конечно, хитроумно и пропитано ядом, так что Марк Туллий не смог опровергнуть это; ибо, хотя он и заставляет Лелия отвечать Фурию и говорить в защиту справедливости, он, не опровергнув этого, обошел это, словно ров, так что Лелий, как кажется, защищал не естественную справедливость, которая стала отдавать неразумием, а гражданскую, которую Фурий согласился признать благоразумием, но несправедливым (Лактанций, «Instit. div.», V, 16, 5–13).

(XXI, 32) ФИЛ. – … Я не колебался бы высказаться, Лелий, если бы не думал, что присутствующие этого хотят, и если бы я сам не желал, чтобы и ты принял некоторое участие в этой нашей беседе, – тем более что вчера ты сам сказал, что даже превзойдешь наши ожидания. Но это никак не возможно; все мы просим тебя не отказываться от своего намерения (Геллий, I, 22, 8).

…но наше юношество вовсе не должно его слушать⁴²; ибо, если он думает то, что говорит, то он человек подлый; если – иное (что́ я предпочитаю), то его рассуждения все же чудовищны (Ноний, 323, 18).

(XXII, 33) ЛЕЛИЙ. – Истинный закон – это разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное, которое призывает к исполнению долга, приказывая; запрещая, от преступления отпугивает; оно, однако, ничего, когда это не нужно, не приказывает честным людям и не запрещает им и не воздействует на бесчестных, приказывая им что-либо или запрещая. Предлагать полную или частичную отмену такого закона – кощунство; сколько-нибудь ограничивать его действие не дозволено; отменить его полностью невозможно, и мы ни постановлением сената, ни постановлением народа освободиться от этого закона не можем, и нечего нам искать Секста Элия⁴³, чтобы он разъяснил и истолковал нам этот закон, и не будет одного закона в Риме, другого в Афинах, одного ныне, другого в будущем; нет, на все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей – бог, создатель, судья, автор закона. Кто не покорится ему, тот будет беглецом от самого себя и, презрев человеческую природу, тем самым понесет величайшую кару, хотя и избегнет других мучений, которые таковыми считаются (Лактанций, «Instit. Div.», VI, 8, 6–9).

(XXIII, 34) …что наилучшее государство никогда само не начинает войны, кроме тех случаев, когда это делается в силу данного им слова или в защиту своего благополучия (Августин, «О государстве божьем», XXII, 6).

…Но от этих наказаний, которые чувствуют даже величайшие глупцы, – от нищеты, изгнания, тюремного заключения, наказания розгами – частные лица нередко избавляются, если им представляется возможность быстро умереть; для государств же карой является сама смерть, которая, как нам кажется, отдельных лиц избавляет от наказания; ибо государство должно быть устроено так, чтобы быть вечным. Поэтому никакая гибель не естественна для государства, как это бывает в отношении людей, для которых смерть не только неизбежна, но даже весьма часто желанна. Но когда уничтожается, разрушается, перестает существовать государство, то это – сравним малое с великим – как бы напоминает нам гибель и уничтожение всего этого мира (Августин, «О государстве божьем», XXII, 6).

(35) …Несправедливы те войны, которые были начаты без оснований. Ибо, если нет основания в виде отмщения или в силу необходимости отразить нападение врагов, то вести войну справедливую невозможно (Исидор, Origines, XVIII, 1).

Ни одна война не считается справедливой, если она не возвещена, не объявлена, не начата из-за неисполненного требования возместить нанесенный ущерб (Исидор, Origines, XVIII, 1; Etymol., XVIII, 12).

…Но наш народ, защищая своих союзников, уже покорил весь мир (Ноний, 498, 13).

(XXIV, 36) В тех же книгах о государстве ведется, несомненно, самый ожесточенный и самый смелый спор против несправедливости и в защиту справедливости. И так как, когда ранее говорилось в защиту несправедливости и против справедливости и высказывалось мнение, что государство может держаться и увеличиваться только несправедливостью, то было принято как прочнейшая основа, что несправедливо, чтобы одни люди были в рабстве у других людей, владычествующих над ними; однако если несправедливости этой не станет придерживаться повелевающее государство, чья страна обширна, то оно не сможет управлять провинциями. От лица справедливости был дан ответ: это справедливо потому, что таким людям рабское состояние полезно и что это делается им на пользу, когда делается разумно; то есть когда у бесчестных людей отнимут возможность совершать беззакония, то угнетенные окажутся в лучшем положении, между тем как они, не будучи угнетены, были в худшем. Чтобы подкрепить это положение, привели известный пример, взятый у природы, и было сказано:

Разве мы не видим, что всем лучшим людям владычество даровано само́й природой к вящей пользе слабых? Почему же Бог повелевает человеком, душа – телом, разум – похотью, гневом и другими порочными частями той же души? (Августин, «Против Юлиана Пелаг.», IV, 12, 61).

(XXV, 37) Но следует видеть различия и в том, как повелевают, и в том, как подчиняются. Ибо, как душа, говорят, повелевает телом, как она, говорят, повелевает похотью (но телом она повелевает так, как царь своими гражданами или как отец своими детьми, похотью же – так, как рабами – их владыка, потому что душа сдерживает и смиряет ее), так власть царей, власть императоров, власть магистратов, власть отцов, власть народов правит гражданами и союзниками, как телом правит душа; но владыки подавляют рабов так, как наилучшая часть души, то есть мудрость, подавляет порочные и слабые части той же души, каковы страсти, вспышки гнева, другие треволнения…

…частям тела, ввиду их готовности повиноваться, приказывают, как сыновьям, а порочные части души, как рабов, принуждают более суровой властью (Августин, «О государству божьем», XIV, 23).

…Существует вид несправедливого рабства, когда те, кто может принадлежать себе, принадлежат другому; но когда такие люди пребывают в рабстве, … (Ноний, 109, 2).

(XXVI, 38) Если, – говорит Карнеад, – ты будешь знать, что где-нибудь скрывается змея, а кто-то, по неосмотрительности, хочет сесть на это место, причем его смерть будет тебе выгодна, то поступишь подло, не предупредив этого человека, чтобы он туда не садился, хотя и останешься безнаказанным. И в самом деле, кто смог бы изобличить тебя в том, что ты об этом знал? Но мы говорим об этом чересчур много. Ведь очевидно, что, если справедливость, верность своему слову и правосудие не будут проистекать из природы и если все эти качества будут иметь в виду одну только выгоду, то честного человека нам не найти. Обо всем этом Лелий достаточно подробно высказался в моих книгах о государстве (Цицерон, «О пределах добра и зла», II, 59).

И если я, как ты мне напоминаешь, справедливо сказал в тех книгах, что благо – только то, что честно, и что зло – только то, что позорно,

…(Цицерон, «Письма к Аттику», X, 4, 4).

(XXVII, 39) Мне приятно, что твоя дочка доставляет тебе радость и что ты согласен с тем, что желание иметь детей естественно. Право, если этого нет, то у человека не может быть естественной связи с человеком, а с уничтожением ее уничтожается и общность жизни. «Ну и на здоровье!» – говорит Карнеад. Это скверно, но все же благопристойнее, чем то, что говорят Луций и Патрон⁴⁴, которые, относя все к себе, считают, что ничего никогда не делается для другого человека, и, утверждая, что честным мужем следует быть только для того, чтобы самому не терпеть бед, а не потому, что это хорошо от природы, не понимают, что говорят о хитром человеке, а не о честном муже. Но об этом, если не ошибаюсь, говорится в тех книгах, похвалив которые, ты прибавил мне силы духа (Цицерон, «Письма к Аттику», VII, 2, 4).

…В этих книгах я соглашаюсь с тем, что справедливость, порождающая тревогу и чреватая опасностями, не свойственна мудрецу (Присциан, VIII, 6, 32).

(XXVIII, 40) ЛЕЛИЙ. – …Доблесть явно желает почестей, а иной награды за доблесть нет никакой… Награду она принимает охотно, но ее настоятельно не требует.

Какими богатствами прельстишь ты этого мужа? Каким империем? Какими царствами? Его, который считает их человеческими, а свое имущество признает божественным! …Но если все неблагодарные люди, или многие завистники, или могущественные недруги отнимут у доблести ее награды, то ее все же будет многое радовать и утешать, и она более всего будет искать опоры в своей собственной красоте (Лактанций, «Instit. div.», V, 18, 4–8).

…Не тела их были взяты на небо⁴⁵; ведь природа не допустила бы, чтобы происшедшее из земли оставалось где-либо в другом месте, а не на земле (Августин, «О государстве божьем», XXII, 4).

…храбрости, настойчивости, упорства храбрейшего мужа никогда не… (Ноний, 125, 18).

…Щедрости Пирра, очевидно, недоставало Фабрицию; богатства самнитян – Курию⁴⁶ (Ноний, 132, 17).

… Когда наш знаменитый Катон приезжал к себе в Сабинскую область, он, как мы слышали от него самого, обыкновенно посещал его родной кров. Сидя подле его очага, Катон отверг дары самнитян, некогда своих врагов, а тогда уже клиентов (Ноний, 522, 26).

(XXIX, 41) ЛЕЛИЙ. – … [Каков] Тиберий Гракх был в Азии, таков же остался он по отношению к согражданам; он презрел права союзников и латинян⁴⁷ и договоры с ними. Если эта привычка к своеволию начнет распространяться все шире и заставит нашу державу перейти от законности к насилию, так что тех, кто пока еще повинуется нам добровольно, мы будем удерживать страхом, то, хотя люди нашего поколения, можно сказать, уцелели благодаря своей бдительности, я все же тревожусь за наших потомков и за бессмертие государства, которое могло бы быть вечным, если бы люди жили по заветам и обычаям «отцов».

(XXX, 42) После этих слов Лелия все присутствующие стали говорить, что он доставил им большое удовольствие, а Сципион, можно сказать, был в восторге.

Ты, Лелий, – сказал он, – часто выступал как защитник во многих судебных делах, так что я не сравню с тобой не только нашего коллегу Сервия Гальбу⁴⁸, которого ты, пока он был жив, ставил выше всех других, но даже ни одного из аттических ораторов – ни по приятности речи, … [ни по ее силе.]

…двух качеств недоставало ему: уверенности в себе и голоса, что мешало ему говорить перед толпой и на форуме ⁴⁹ (Ноний, 262, 22).

…от стонов заключенных в него людей бык, казалось, мычал ⁵⁰ (Схолии к сатирам Ювенала, VI, 480).

(XXXI, 43) СЦИПИОН. – … [которого я намеревался] привезти назад [в Агригент.] Итак, кто назвал бы это «достоянием народа», то есть государством⁵¹, когда все были угнетены жестокостью одного и не было ни общей связи в виде права, ни согласия, ни союза людей, собравшихся вместе, что и есть народ? Это же было и в Сиракузах. Этот знаменитый город, по свидетельству Тимея⁵², величайший из греческих городов и самый красивый из городов мира, его крепость, достойная изумления, гавани, воды которых омывают самое сердце города и его плотины, его широкие улицы, портики, храмы, стены⁵³ – все это в правление Дионисия⁵⁴ никак не заслуживало того, чтобы называться государством; ведь народу не принадлежало ничего, а сам народ принадлежал одному человеку. Итак, где существует тиран, там не просто дурное государство, как я говорил вчера, а, как мы теперь должны сказать на основании своих рассуждений, вообще не существует никакого государства.

(XXXII, 44) ЛЕЛИЙ. – Ты говоришь превосходно; я ведь уже понимаю, к чему клонится твоя речь.

СЦИПИОН. – Следовательно, ты понимаешь, что даже такое государство, которое полностью находится во власти клики, не может, по справедливости, называться государством.

ЛЕЛИЙ. – Таково действительно мое мнение.

СЦИПИОН. – И ты совершенно прав. В самом деле, где же было «достояние» афинян тогда, когда после великой Пелопоннесской войны этим городом совершенно беззаконно правили тридцать мужей?⁵⁵ Разве древняя слава городской общины, или прекрасный внешний вид города, или театр, гимнасии, портики, или прославленные Пропилеи, или крепость, или изумительные творения Фидия, или величественный Пирей⁵⁶ делали Афины государством?

ЛЕЛИЙ. – Никоим образом, так как все это не было «достоянием народа».

СЦИПИОН. – Ну а когда в Риме децемвиры в течение третьего года правили без того, чтобы по их решениям была возможна провокация, когда сама свобода утратила свою законную защиту?⁵⁷

ЛЕЛИЙ. – «Достояния народа» не было; более того, народ постарался вернуть себе свое «достояние».

(XXXIII, 45) СЦИПИОН. – Перехожу теперь к третьему виду государства⁵⁸, при рассмотрении которого, пожалуй, возникнут затруднения. Когда народ, как говорят, вершит всем и в его власти находится все, когда толпа обрекает на казнь всякого, кого захочет, когда людей подвергают гонениям, когда грабят, захватывают, расточают все, что только захотят, то можешь ли ты, Лелий, и тогда отрицать, что это есть государство, раз все принадлежит народу, так как мы условились считать, что государство есть «достояние народа»?

ЛЕЛИЙ. – Ни одному государству не откажу я в этом названии с такой легкостью, как именно этому, в котором все целиком находится в полной власти толпы. Ибо, если мы признали, что государства не существовало ни в Сиракузах, ни в Агригенте, ни в Афинах, когда там правили тираны, ни здесь, когда у нас были децемвиры, то я не понимаю, почему понятие государства более применимо к владычеству толпы; ибо, во-первых, для меня народом является только такой, которого удерживает вместе согласие относительно прав⁵⁹, как ты, Сципион, превосходно определил, но такое сборище людей, о котором ты упомянул ранее, есть тиран в такой же мере, как если бы им был один человек, и это даже еще более отвратительный тиран, так как нет более свирепого зверя, чем тот, который подражает внешнему виду народа и принимает его имя⁶⁰. И совсем не правильно, чтобы – в то время как имущество помешанных людей по законам находится во власти их родичей, так как… [они не могут распоряжаться им, – неразумной толпе была дана возможность распоряжаться «достоянием народа».] [Лакуна]

(XXXIV, 46) СЦИПИОН. – … [так что об оптиматах] можно сказать то же, что было сказано о царской власти, – почему их правление есть государство и «достояние народа».

МУММИЙ. – И даже с гораздо бо́льшим основанием; ведь царь более походит на владыку еще и потому, что он один; но ни одно государство не может быть счастливее такого, где власть возьмут в свои руки несколько честных мужей. Но я даже царскую власть предпочту правлению «свободного» народа; ибо именно этот третий вид и есть самое дурное государство.

(XXXV, 47) СЦИПИОН. – Знаю я, Спурий, что ты настроен против народного правления⁶¹. И хотя терпеть его легче, чем это обычно делаешь ты, я все же согласен с тем, что из трех видов государственного устройства этот вид наименее всего заслуживает одобрения. Но я не согласен с тобой в одном – что оптиматы лучше царя. Ведь если государством правит мудрость, то какая же разница, будет ли это мудрость одного или же нескольких человек? Но мы, рассуждая так, становимся жертвой некоторого заблуждения. Ведь когда их называют «оптиматами», то их власть кажется «наилучшей»⁶². Ну можно ли представить себе что-либо лучшее, чем наилучшее? Но стоит нам только упомянуть о царе, как в нашем воображении тут же появляется царь несправедливый. Но теперь, когда мы рассматриваем вопрос о государстве с царем во главе, мы о несправедливом царе не говорим. Итак, подумай о Ромуле, или о Помпилии, или о царе Тулле; ты, пожалуй, не станешь порицать этот государственный строй.

(48) МУММИЙ. – Какую же хвалу согласен ты воздать народному правлению в государстве?

СЦИПИОН. – А как же, Спурий, родосцы, у которых мы недавно были вместе с тобой?⁶³ Разве у них, по-твоему, нет государства?

МУММИЙ. – По моему мнению, есть и никак не заслуживающее порицания.

СЦИПИОН. – Ты прав. Но если помнишь, все люди, правившие там совместно, были то из плебса, то из сенаторов, причем они чередовались: в одни месяцы они выполняли обязанности народа, в другие исправляли должность сенаторов. Но в обоих случаях они получали жалование, причем в театре и в курии⁶⁴ одни и те же люди разбирали и уголовные, и все остальные дела. [Сенат] обладал такой же властью и таким же влиянием, какими обладала толпа, … [Лакуна]

Фрагменты из третьей книги

1. В некоторых людях имеется, так сказать, мятежное начало, которое либо возбуждается при наслаждениях, либо при трудностях подавляется (Ноний, 301, 5).

2. Но для того, чтобы они сами испытывали свою душу, видя, что́ им, по их мнению, предстоит сделать, … (Ноний, 364, 7).

3. Пунийцы первые торгашеством и с товарами ввезли в Грецию алчность, роскошь и ненасытные страсти (Ноний, 431, 11).

4. Пресловутый Сарданапалл, пороками своими гораздо более отвратительный, чем даже своим именем⁶⁵ (Схолии к сатирам Ювенала, X, 362).

5. Разве только кто-нибудь захочет, в виде памятника, заново изваять Афон⁶⁶. Ведь какой Афон или Олимп столь велики, чтобы… (Присциан, VI, 13, 70).