Текст книги "Машина времени Кольки Спиридонова"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой назревает заговор, а веселый Огей поет песенку.

Огей выглянул из пещеры.

Убедившись, что никого поблизости нет, он схватил инструмент старого художника и отправился к реке. Женщины у костра окликнули мальчишку, озираясь – не видит ли кто из мужчин – сунули ему кусок мяса, горячего, выхваченного прямо из огня. Аппетитно чавкая, Огей вприпрыжку промчался по тропе, перемахнул реку по бревну, заменяющему мост, остановился у скалы, где рядом с гигантским лосем и маленьким лосенком, краснеющими на сером известняке, мелом были написаны два имени.

Колька видел, как уходил из стойбища их новый друг. Он тоже решил незаметно выскользнуть из своей пещеры. Но не тут-то было. Несколько крепкотелых парней с горящими глазами – не то от страха, не то от гордости, что им доверена жизнь нового вожака, – подставили Кольке свои плечи: садись, мол, друг Колька Спиридонов, садись, мы готовы везти тебя хоть на край земли! Колька попытался объяснить им, что он – пионер, что он не какой-нибудь буржуй, готовый кататься на своем ближнем, но, едва он повысил голос, парни упали животами на землю и протянули к нему руки.

– А ну вас! – в сердцах сказал Колька, сел на гибкие носилки, ловко сделанные из жердей и шкур, великаны подняли его и замерли, ожидая дальнейших указаний.

– Туда! – сказал Колька и указал на вершину горы, где помещалась Каменная Третьяковка.

И еще один человек отправился по той же тропе. Шел он крадучись, прячась за стволы деревьев, укрываясь в мокрых от росы кустах. Он шел и думал, что жизнь стала совсем невыносимой, и все из-за этих Детей Молнии, отнявших у него власть.

Гортанно и пронзительно кричали звери, гремела в камнях река, стадо оленей, пофыркивая, перебредало поток, но, вспугнутое запахом человека, опрометью бросилось на берег – и только треск пошел по кустам.

Носилки плавно покачивались, шаг великанов был хотя и быстр, но равномерен, Кольку тянуло в сон. Казалось, поскрипывает гамак, натянутый меж двух сосенок в доме отдыха «Елочки», качается небо над головой… Вот-вот мама крикнет. «Коля! Пора обедать!»… Колька прогоняет сонливое, вяжущее состояние – нужно примечать путь, уточнить ориентиры. Когда взобрались на гору, Колька увидел маленькую точку на скале, там, где они недавно были со Старым Художником. Было непонятно: что делает Огей на святом месте, куда нисходят боги. Наверное, заметив процессию, он мгновенно исчез, а Кольку опустили на землю у самого подножия скалы. И тут Колька увидел, что рядом с рисунком мамонта, чуть пониже красного лося и маленького лосенка, высечены на камне два слова:

МИЛА ОГЕЙ

Потом он посмотрел вниз, снова глаза его поочередно останавливались на кущах деревьев, на реке, на дыме, что стоял над верхушками леса, указывая место стойбища. И снова, как и в прошлый раз, ему не удалось обнаружить даже намека на Машину Времени. Над горой взошло солнце, скалы отбросили на лес, лежащий внизу, тени – темные и длинные они были похожи на пики, воткнутые в тело зеленого гигантского мамонта. И вдруг там, где одна из этих пик уперлась в светлое пятно поляны, что-то сверкнуло Теперь Колька яснее и яснее различал вдалеке обтекаемые формы Машины Времени. Это солнце сверкало на ее прочных стеклянных стенах, и Колька все точнее определял ее местоположение: если стать спиной к горе – от стойбища нужно идти прямо в сторону группы деревьев, где убили мамонта, Машина Времени находится почти посредине этой прямой, ближе к стойбищу.

Колька даже зажмурился от удовольствия, представив себе как скоро они с Милочкой будут дома, и как удивятся родители, пациенты дома отдыха «Елочки» и все ученики от первого до десятого класса, когда вдруг среди бела дня посреди Прибайкальска появится невиданная Машина Времени. Вот она вынырнула из утренней дымки на центральной площади, вот весть о необычных путешественниках разнеслась по городу, и все побросали свои занятия, работу, плиты, на которых готовится завтрак, и все помчались к площади. Корреспонденты всех газет расчехлили на бегу свои фотоаппараты, а учитель Анатолий Петрович раздает автографы и говорит:

«У него по русскому языку, конечно, тройка, но это твердая, надежная тройка. И вообще в нем есть что-то эдакое, не зря же его всегда называли «краса и гордость нашего класса!»

Чтобы не выдать радости, Сын Молнии потребовал каменный резец и молоток. Великаны-носильщики поняли его с большим трудом и сперва принесли ему кремневый нож, которым режут мясо, потом, уразумев его намерения, доставили все, что нужно. К их удивлению, Сын Молнии не высек огонь из камня, не вырезал на скале мамонта, оленя или человека, а пробил странные, непонятные черточки и засмеялся. Надпись на скале теперь выглядела так:

МИЛА+ОГЕЙ=ЛЮБОВЬ!

И снова Кольку понесли на плечах.

Из кармана его курточки торчал, поблескивая на солнце, фонарик, носилки раскачивались, и фонарик все больше высовывался наружу, пока, наконец, не плюхнулся в траву.

И тотчас же из леса коричневой тенью мелькнула фигура главаря, он схватил фонарик, опрометью бросился в кусты и тут заметил, что за ним следят. О, обмануть его было не так-то просто, он сделал вид, что не видит пристальных немигающих глаз, бесшумно побежал к стойбищу, спрятав за пазухой драгоценную и опасную находку. Ему все казалось, что вот-вот Сын Молнии спохватится, поймет, что потерял волшебный огонь, скажет тайные слова и Молния насквозь прожжет грудь похитителя. По ничего такого не произошло, главарь благополучно добрался до своей пещеры задолго до того, как появились в толпе великаны, несущие Кольку.

Спрятав волшебный огонь под шкуры, главарь отодвинул полог и стал следить за тропой. Через некоторое время, крадучись, из леса вышел Огей и побежал к пещере, где жили Дети Молнии.

«Это он видел!» – подумал главарь, бросился наперерез Огею, схватил мальчишку и стал бить тяжелыми своими кулачищами Но Огей вырвался, а за спиной главаря раздался голос Милочки:

– За что вы его? За что?! – кричала она грозно, надвигаясь на главаря и заслоняя от него Огея.

Главарь произнес что-то нечленораздельное и скрылся в своей пещере.

– Безобразник какой! – кричала ему вслед Милочка. – Дерется, дерется, только и знает, что кулаками размахивать!

Она отвела Огея в пещеру, уложила его и стала успокаивать:

– Сильно он тебя? Сильно? Ну, ничего! Я ему покажу. Ишь какой! Маленьких обижает. Хочешь, я тебе песенку спою. Это я сама придумала:

 
Вставай, пионер на рассвете,
походный рюкзак собери, –
там утро надело планете
трепещущий галстук зари.
 
 
А песня, легка и крылата,
зовет нас в неведомый путь,
и хочется очень, ребята,
и хочется очень, ребята,
в грядущие дни заглянуть!
 

– О-гей! – улыбнулся мальчишка. Он всегда произносит это свое «О-гей!», и Милочка поняла, что у слова не одно, а много значений. Вот сейчас «О-гей» прозвучало как, скажем, «о, ты и петь, оказывается, умеешь!»

– О-гей! – сказала она и тоже улыбнулась.

И тогда Огей тоже запел. Вот его песенка:

 
Оны-двоны, троны-чорооны, пянер-мянер, – Чок!
Анзы-дванзы, тринзы-волынзы, чуер-муер, Чок!
 

– О, – сказала Милочка, – я же знаю эту песню. Какая же она первобытная? Это же обыкновенная считалочка. Когда мы в жмурки играем, то всегда ее говорим.

«Кто знает, – подумала Милочка, – а вдруг эта считалочка дошла до наших дней с древних времен. Только вот у Огея она что-нибудь да значит, а у нас это просто бессмысленный набор слов».

Не успел Огей закончить свою песенку, как в пещеру вошел обеспокоенный Колька Спиридонов.

– Ты знаешь, – шепнул он Милочке, – фонарик пропал.

– Поищи-ка получше.

– Да нет же, я его брал с собой. Ну да ладно, батарейка в нем все равно кончилась.

Спиридонов вывернул карманы – на шкуру посыпались гвоздики, рыболовные крючки, коробок спичек, завернутый в полихлорвиниловый лоскуток – чтоб при случае не промокли спички, перочинный нож, сосновая шишка, чего там только не было… Не было только фонарика.

– У тебя, оказывается, есть крючки! – сказала Милочка.

– Ты не помнишь: есть в реках рыба, ты ведь уже учил все про древний мир…

– Рыбы? Рыбы есть… Ты знаешь, это – идея!… Урра! Эге-гей! Ай да я! Ай да мы!

– Чу-чу-бо! – сказал Огей, тронув Кольку за плечо. – Чу-чу-бо-огей.

– Что он говорит? – спросил Колька у сестры, которая знала уже много слов языка первобытных.

– «Чу-чу» – огонь, «Бо» – так называют главаря. Огонь-главарь, какая-то бессмыслица… Постой-постой, а за что главарь его бил?

– Огонь-главарь? – задумался Колька. – Уж не украл ли он фонарик?

Огей говорил что-то взволнованно, но так быстро, что даже Милочка не могла понять ни одного слова. Тогда он замолчал и» стал изображать. Вот Колька восседает на носилках. Па лице его – блаженство. Огей так точно изобразил Спиридонова, что невозможно было не рассмеяться: он зажмурил глаза, растянул в улыбке рот, выпятил грудь, левое плечо выдвинул вперед… Носилки трясутся, подпрыгивая в такт с шагами великанов, фонарик падает на траву, его хватает «бо», Огей бежит за ним, «бо» бьет Огея…

Колька вышел из пещеры и остановился, заслышав в кустах разговор. Прислушался. Главарь убеждал кого-то, грозил, приказывал. Много бы отдал Колька, чтобы понять, о чем идет речь. Он осторожно раздвинул колючие ветки, подкрался поближе и понял, что главарь задумал недоброе: в его руках поблескивал фонарик, и он давал пощупать еще недавно такую страшную и священную «молнию» своим друзьям. Они протягивали руки сперва с опаской, потом, осмелев, сжимали фонарик в ладони, затем разглядывали ее, отыскивая следы небесного огня, но ладонь оставалась чистой. Главарь нажимал кнопку («Ишь ты, и это подглядел!» – подумал Колька), но фонарик не горел, и это обстоятельство, по-видимому, смущало заговорщиков За спиной Кольки хрустнула ветка, он вздрогнул, оглянулся, опасаясь засады, и увидел Милочку. Она стояла на тропе, ведущей на поляну, и выговаривала Огею, как это обычно делала мама:

– Опять ты сегодня не мылся! Ну разве можно так? Ведь чистота – это залог здоровья? Понял?

Огей скалил зубы, преданно глядел на Милочку, но понять ее не мог.

– Ми-ла! – произносил он в ответ на каждое ее слово.

– Да ты сам взгляни на себя, – и Милочка протянула ему круглое зеркальце, с которым никогда не расставалась. Огей взглянул в зеркальце, увидел свой приплюснутый нос, большие удивленные глаза, смуглые щеки с грязными бороздками от недавних слез, испугался, бросил зеркальце на землю и убежал.

Колька негромко позвал Милочку, раздвинул кусты, знаками предупредив ее, что нужно молчать.

– Видишь? – и он показал ей на главаря и его приятелей, все еще вертящих в руках фонарик.

– Они что-то задумывают?

– Конечно. Главарь понял, что наш фонарик не страшен, что в нем нет никакой молнии.

– Ах, никакой! – рассердилась Милочка. – Я ему покажу!

– Тихо-тихо! Не связывайся с ними.

Но Милочка бесшумно выползла на поляну, спряталась в густой траве, поймала зеркальцем солнечный луч. Зайчик запрыгал по лицам заговорщиков, и вдруг ослепительный свет ударил в глаза главарю. Он испуганно заслонился рукой, отбросил фонарик и пустился наутек.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой Колька становится врачом, а рыбы ходят посуху.

Еще густой, как взбитые сливки, туман висел над рекой, а наши герои были уже на берегу. По просьбе Милочки, Огей принес из своей пещеры тонкую прочную нить – ее свила мать Огея из жил мамонта, Колька привязал к ней крючок, небольшой камешек – для груза и кусок коры – поплавок На счастье поплевал Колька на крючок, забросил его подальше от берега и не успел мигнуть, как леска задергалась, поплавок ушел в воду. Подсек Спиридонов и вытащил на берег огромную трепещущую рыбину. Он никогда еще в жизни не видел таких: широкий хвост, чуть оперенный, похожий на киль самолета. Тело покрыто крупными чешуйками, на голове тоже чешуйки, что-то похожее на них, но только большого размера, казалось, голову слепили из темных листочков слюды. Плавники рыбы скорее походили на хвосты, словно из тела росли не легкие полупрозрачные крылышки, как у омуля или щуки, а присосались к нему половинки небольших рыб Спиридонов отбросил чудовище за спину, снова закинул удочку и снова вытащил буквально через секунду такую же рыбину.

– Две, – сказал он, радостно потирая руки. – Штук двадцать поймаю, – и хватит…

И подумал: «Вот бы у нас в Кынгырге было столько рыбы! Я бы чемпионом мог стать».

И еще одна громадина попалась на крючок. А четвертая – чуть не утащила рыбака в реку. Колька и эту бросил за спину.

Но рыба встала вдруг на свои плавники-ноги и как ни в чем не бывало зашагала посуху к реке. Колька оторопел. И вторая, и третья рыба, и первая тоже заторопилась к воде. Если бы Огей не прибил их крепкой дубинкой, не видеть бы Спиридонову улова.

– Вот уж чудо так чудо! – закричала Милочка и запрыгала, припевая:

 
Тили тили-тили-тили,
Рыбы посуху ходили…
 

А Кольке вспомнился вдруг урок зоологии, и он так явственно услышал голос учителя, что даже вздрогнул.

…Учитель расхаживал у доски и говорил про древние времена:

– Вам теперь покажется удивительным, что рыба запросто шагает по земле. А в те времена, давным-давно, водились на белом свете двоякодышащие рыбы. Были у них и жабры, было и нечто отдаленно напоминающее легкие. В те времена климат на земле менялся, реки порой пересыхали, моря, окруженные молодыми, все время формирующимися горами, меняли очертания своих берегов. И рыбам приходилось приспосабливаться. Чтобы не погибнуть, они научились ходить по суше, перебираясь из водоема в водоем. Переходы все увеличивались, и каждое новое поколение имело все более крепкие легкие, пока рыбы не перестали быть рыбами, а превратились в земноводных. Вот какая история.

Так легко и так подробно врезался в память урок. А помнится, слушал Колька тогда невнимательно. И вдруг ему стало грустно-грустно. И в школу захотелось сейчас же, немедленно!

Он довольно толково рассказал Милочке о ходящих рыбах, хотя и не знал о них многого. Не знал он и того, что рыба, которую поймал он, называлась кистеперой – такое имя дали ей ученые, – не знал и того, что человечество долго-долго думало, будто все эти кистеперые и двоякодышащие – уже история. И вдруг в 1938 году в рыбацкие сети попалась кистеперая латиметрия – морской хищник, живущий в океанских глубинах, и двоякодышащая рыба – цератодут. И ученые тогда были удивлены не меньше, чем теперь Колька и Милочка.

Огей исчез, но через некоторое время вернулся с короткой, похожей на дубинку палкой. К ней он привязал такую же, как и у Спиридонова, жильную леску, маленький отточенный плоский камешек заменил ему грузило, а вместо крючка он приспособил кривой коготь хищной птицы – крепкий и острый.

Теперь они вытаскивали рыб попеременно – Колька одну и Огей одну, Колька три и Огей три. Но вот у Кольки клев кончился, а Огей все снимал и снимал с когтя рыбу за рыбой.

Спиридонов помрачнел – чемпионом ему не суждено было стать даже здесь. Милочка ехидно улыбалась – она явно болела в этот миг не за брата. Но Огей, глянув на вытянутую Колькину физиономию, подошел к нему и молча протянул свою удочку…

С трудом перетащили они весь улов к костру.

Рыбу накалывали на толстые палки, втыкали их в землю у самого костра, над рожнами клубился парок, запах несся такой, что у всех просто слюнки текли.

Жадность никогда не была лучшим качеством человека. Даже в каменном веке. Но бывший вожак был жадиной и себялюбцем. Пока никто не видел, он торопливо выгреб из костра огромную полусырую рыбину и, широко раскрыв рот, вцепился в нее зубами. И вдруг он взревел: тонкие, но крепкие кости вцепились в язык, одна даже застряла в, горле. Отбросив дымящуюся, горячую рыбину, вожак прыгал на одной ноге, орал, кому-то грозил кулаками. Он думал, что это подстроили ему Дети Молнии, захотевшие его наказать.

Колька подошел к вожаку, жестом приказал ему лечь на землю и раскрыть рот. Дрожа и обливаясь потом, первобытный лег, уже не надеясь подняться; сожрут его сейчас Дети Молнии – и все дела.

«Великий хирург» Спиридонов начал свою первую и последнюю в жизни операцию. Он осторожно выдернул кости из языка, но едва просунул руку поглубже, главарь чуть не откусил ее и взвыл от страха и боли. Колька зажег веточку, поднес ее ко рту пациента поближе, чтобы разглядеть: где же все-таки кость. Но пациент ловко вскочил на ноги и скрылся в кустах.

– Куда же ты? – в гневе произнес хирург.

– Ойкудажеты! – как воинственный клич подхватило племя, а Колькины телохранители ринулись в кусты и вскоре приволокли упирающегося главаря, распростерли его на земле перед Спиридоновым. Колька расщепил веточку – получился примитивный пинцет. Осторожно вытащил из горла главаря кость. Знаком он приказал отпустить пациента. Тот вздохнул облегченно: все кончилось пока благополучно, боль прекратилась.

– Ойкудажеты! – кричали мужчины, женщины и дети. Они плясали с этим воинственным кличем вокруг костра, потом расхватали рожны с рыбой и начался пир.

Надо сказать, что несколько дней, проведенных в стойбище, позволили брату и сестре настолько освоить древний язык, что Колька Спиридонов решился даже – на радостях после успешной операции – кое-что рассказать окружавшим его ребяткам о себе. Рассказ этот выглядел примерно так:

Горы. Горы. Горы.

Среди густого леса – дом отдыха «Елочки».

Колька и Милочка выбегают из дома, перекинув через плечо полотенце.

Спиридонов наступает на свой собственный шнурок, падает. А когда поднимается – над головой на ветке сидит барс.

– Брысь! – кричит Милочка и падает без сознания. Но Колька не таков. Он смело глядит в глаза барсу. Зверь прыгает на Спиридонова, он отскакивает в сторону, – зверь падает на землю.

Колька, воспользовавшись моментом, вбегает во двор дома отдыха «Елочки», запахивает за собой ворота, но зверь уже пришел в себя, почесал лапой ушибленное место и прыгнул через забор. Отдыхающие бросились врассыпную, они улепетывают, забыв в шезлонгах полотенца и очки. Колька тоже бежит. И тут он видит качели – доску, перекинутую через чурбачок.

Осененный неожиданной догадкой, Спиридонов становится на один конец доски. Барс, конечно, прыгает на ее другой конец, отчего Колька подлетает вверх и хватается за толстенный сук лиственницы. Он раскачивается, как хороший циркач на трапеции, а внизу, на доске, подняв вверх оскаленную морду, сидит барс. И даже вроде улыбается.

Руки Колькины занемели, наконец, они не выдерживают, он обрывается, падает на доску, от сильного удара она подбрасывает барса, и зверь, пролетев над деревьями, падает в речку Кынгыргу.

А все кошки, как известно, не любят воды. И вот Колька идет по школьному двору. Здесь выстроилась вся пионерская дружина. Гремит оркестр. Девочки смахивают умиленные слезы и глядят на Спиридонова восторженными глазами. Директор школы вручает ему сверкающую на солнце медаль – «За отвагу на пожаре», – другой не оказалось. А потом директор подносит на белом, расшитом красными цветами рушнике свернутый трубкой свиток с семью сургучными печатями.

Колька взламывает их, развертывает свиток. Это школьная ведомость за пятый класс. Стройными рядами заполнили ведомость пятерки. А за поведение даже стоит шестерка!

– Ну, знаешь, «краса и гордость», ври да не завирайся! – раздался над ухом Спиридонова Милочкин голос. – Тоже храбрец нашелся. Она запрыгала на одной ножке и запела:

 
Колька рыси испугался и от кошки убежал!
 

– Ладно уж… Запела… – Колька не заметил, как сестра подошла к костру, и теперь досадовал на себя за эту оплошку. Сказать по совести, так он даже малость покраснел.

– И еще интересно: у кого из нас пятерки?

– У тебя, у тебя. Молчи.

– А у «красы и гордости»?

– Подумаешь, две четверки!

– И только-то? – засмеялась зловредная сестра.

– Ну, по русскому языку тройка, конечно, но зато – твердая.

– Давай уж до конца.

– Ну ладно тебе! Пристала! Двойка у меня по географии. Вот что!

– То-то! – торжественно произнесла Милочка. – Поняли? – обратилась она к ребятишкам.

– Ни-ни! – отвечали они. Что в переводе с языка первобытных людей означало «нет».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой рассказывается о том, как легко быть изобретателем, когда изобретаешь уже изобретенное.

Колесо. Миска. Лук и стрелы.

Кому теперь придет в голову заняться их изобретением? С самого малого возраста встречаемся мы с тысячами предметов, даже не подозревая, что было время, когда человеку не у кого было спросить «который час?», потому что он и понятия не имел о часах, что вилки и ложки не так-то уж и давно появились на нашем столе и что обычная ученическая ручка сменила гусиные перья каких-нибудь сто двадцать лет тому назад. И разве, отправляясь на прогулку на легкой «Волге», вспоминаем мы человека, придумавшего колесо? И разве садясь за стол, чтобы съесть тарелку вкуснейших сибирских пельменей в бульоне, думаем мы о тех, кто изобрел тарелку или построил первую мельницу, чтобы размолоть зерно? На обложке школьной тетради помещена таблица умножения.

А разве математик, установивший некогда, что дважды два – четыре, а пятью пять – двадцать пять, не величайший из математиков всех времен? Но мы заучиваем таблицу наизусть, пользуемся ею всю жизнь, и кажется нам, что она всегда была.

А Колька и Милочка попали в мир, где открыты пока очень важные, но простые вещи: огонь – горяч, на нем можно готовить пищу, острый камень может резать мясо и шкуру, а другой камень, привязанный к палке, – и топор, и молоток, и копье…

Об этом задумался Колька Спиридонов в пору дождей. Вот уже неделю небо покрыто серыми, как шерсть дикого оленя, лучами, в лесу темно и мокро, дождь, бесконечный и проливной, осатанело бьет холодными струями в землю, вздувает реки, превращает ручейки в мятежные потоки. Спрятались звери, рыба не клюет. Огонь перенесен в пещеры – главная забота о нем: только бы сберечь живительное рыжее пламя. Лишь теперь узнали брат и сестра, что значит потерять огонь. Колька впервые подумал, что коробок спичек, тех самых, что стоят сущий пустяк и продаются в Прибайкальске на каждом углу, достоин того, чтобы его изобретателю люди в каждом городе поставили памятник.

Холодно в пещерах, голодно. Надо срочно что-нибудь предпринять. Зверя сейчас не найти. Реки вышли из берегов, несутся со скоростью невообразимой, рыбы на дне закопались в ил, спрятались под камнями, даже самые прожорливые не проявляют к крючку с наживкой никакого интереса.

Вожак собрал в своей пещере всех мужчин племени. Они расселись на камнях, на гранитном полу и стали ждать, что он скажет.

– Люди, – сказал вожак, – вот уже много раз было светло и было темно, а вода с неба все течет и течет. Дети Молнии могли бы попросить огонь вернуться на небо, но они не могут сделать этого или не хотят. Нам нечего есть, нечего есть нашим женщинам и нашим детям. У нас есть пища, но мы почему-то боимся ее съесть. Мы боимся Молнии, которая у них в руках. Но я прикасался к ней – и со мной ничего не случилось, она меня не убила. Подумайте обо всем, что я сказал.

Мужчины задумались, опустив кудлатые подбородки на кулаки. Тогда к костру вышел старый художник. Он недобрым взглядом поглядел на вожака и сказал:

– Когда погас наш Большой огонь и нам грозила беда, Дети Молнии вернули нам огонь в ладонях своих. Помните?

– Помним, – понуро ответили мужчины.

– Когда нашему Бо, – он указал на вожака, – пришла пора стать звериной едой, они отвели разъяренного зверя от Бо, а мамонта мы съели. Они приносят нам удачу. Подумайте обо всем, что я сказал.

Через несколько минут мужчины вышли из пещеры вожака. Они несли три внушительных размеров шкуры. Миновав черный круг кострища, они направились к реке. Колька, накинув на голову куртку – чтобы не так промокнуть, пошел за ними следом. Мужчины, разделившись на группы, вошли, придерживая друг друга, в поток. Он валил их с ног, но они удерживались каким-то чудом, и, поставив шкуры против течения, пытались перегородить реку у берега. Вскоре, вконец измотанные, они вынули свои примитивные неводы из воды. В шкурах трепыхалась рыба. Ее было немного, но она была. Подпрыгивая и выкрикивая радостные слова, мужчины двинулись к стойбищу. А Кольке припомнился вдруг тонкий капроновый невод, что всегда сушился на гвоздиках, вколоченных в стену дома. Как редко снимал его отец – только по воскресеньям, да и то не всегда. Вот бы сюда невод! И Колька понял, что если и дальше придется оставаться здесь – кто знает: цела ли Машина Времени, можно ли на ней вернуться в будущее? – то ему придется изобретать все, что давным-давно изобретено. Но тут же сознался себе, что это все легче, когда вещь знакома тебе, когда она уже кем-то придумана, кем-то была изготовлена, и ты держал ее в своих руках. И еще он подумал, что пора приняться за дело. Он попросил Огея собрать в их пещеру всех женщин.

Вскоре, по его требованию, принесли ему женщины звериные жилы, высушенные, превращенные в тонкие нити, которыми сшивали обычно одежду. Колька показал, как надо ссучивать жильные нити в нетолстые веревки. Он привязал веревки к длинному копью, попросил нескольких женщин удержать копье на месте. Второй конец каждой веревки Спиридонов привязал к другому копью, натянул и тоже закрепил. Словно огромные гусли легли на каменный пол пещеры. Тогда, привязав жильную нить к продолговатому, заостренному куску дерева, стал Спиридонов протягивать эту импровизированную иглу то над, то под основой, связывая места перекрещения нитей так, что получились небольшие клетки. Потом он провел еще ряд. И предложил женщинам делать то же. Они начали с другого конца невода, и, надо сказать по совести, у них получилось лучше, чем у самого «изобретателя». Сеть была готова только на следующий день. Получилась сна не ахти какой, клетки – неровные, но Колька решил попытать счастья. Привязали к нижнему краю камни – для груза, привязали к верхнему краю куски дерева – поплавки – и забросили невод в клокочущую реку, перегородив течение. Сеть натянулась, но не лопнула. Через некоторое время, ее попробовали вытащить – и не смогли. Собрали все племя. Мужчины и женщины, даже малыши, даже совсем-совсем старики, – все вцепились в концы невода, и он медленно пополз на берег. Заколесила в нем рыба, забилась. И грянул в честь великого изобретателя воинственный клич: «Ойктоэто! Ойкудажеты!»

В этот вечер впервые за всю неделю люди наелись досыта. Было весело в каждой пещере. И в каждой пещере, кроме одной, говорили о том, как хорошо, что живут вместе с племенем пришельцы с неба. И только вожак да друзья его были мрачны: теперь не заставить первобытных съесть своих богов.

Однако ни Колька, ни Милочка не подозревали, что дождь грозит им нежданной бедой. Их врагом оказался не дикий пещерный медведь, часто пугающий племя своими набегами, и не гигантский носорог, ростом с доброго слона, не наводнение, не пожар. Их врагом оказался невидимый малюсенький вирус гриппа, который занесли они на своей одежде из двадцатого века в век каменный, из века атомного в век каменного ножа и каменного топора. Даже в далеком двадцатом веке, в котором еще так недавно и так беззаботно жили Колька Спиридонов и его сестра, на границах государств стояли посты биологической службы, которая запрещала перевоз из страны в страну животных и растений, чтобы случайно не завезти незнакомые вирусы и микробы. И когда космонавты доставили с Луны первые пробы лунных пород, то и самих космонавтов и все, что доставили они на Землю, довольно долго держали в карантине, нужно было проверить: нет ли в лунных камнях микроорганизмов. И это в двадцатом веке, когда есгь и пенициллин, и биомицин, и нафтизин, и тетрациклин, и даже варенье из малины. А что же тогда говорить о каменном веке?

Вирус попал, наконец, на благодатную почву. Всякие болезни были у первобытного человека, и жил он, обычно, недолго. Но, кажется мне, гриппа у него никогда не было. В первую очередь коварный враг, как всегда бывает, сразил того, кто его доставил через века и версты.

– Апчхи!

Колька вытер нос рукавом, но через секунду снова:

– Апчхи!

– На здоровье! – сказала Милочка брату, и вдруг тоже:

– Ааа-апчхи!

Вошел Огей. Он с улыбкой посмотрел на брата и сестру, которые вели себя так странно: они держались за носы и произносили одно только слово:

– Аа-пчхи!

И вдруг Огей почувствовал, что у него защекотало в носу, слезы набежали на глаза, и тогда он тоже радостно и протяжно чихнул:

– Ааааа-пчхи!

К вечеру дождь прекратился, выглянуло солнце, но радости никому не принесло: все племя чихало.