Текст книги "Сага о Викторе Третьякевиче"

Листовки

Листовки писали и переписывали при свете фонариков. Надежда и Виктор, как ни устали за день, проведённый на ногах с утра до позднего вечера, не желали отставать от других бойцов отряда. Уже далеко за полночь, оценив высоту стопки, которая выросла прямо на глазах за каких-то пару часов, решили наконец ложиться.

– Ничего, завтра можно спать хоть до обеда, – успокоила ребят Надежда. – Отдыхайте, в город пойдём к вечеру. Пойдём вчетвером: мы с Виктором, Забелин и Алексенцев.

Проспали в самом деле, вопреки обыкновению, за полдень, перекусили и снова принялись переписывать текст, пока Надежда наконец не решила:

– Хватит, хлопцы. Нам же их ещё в город надо как-то пронести.

Ребята принялись ловко распихивать пачки листовок за пояс и за пазуху и перевязывать так, чтобы не было заметно. Втроём они разобрали около половины стопки. Надежда взяла оставшуюся половину и при помощи платка соорудила себе живот, словно она беременная.

– Легенда у нас с тобой прежняя, братишка Гришка, – обратилась она к Виктору. – Тебя мамка послала охранять беременную сестру. А идём мы к тётке.

На условном языке, который был в ходу у Надежды и её связных, «идти к тётке» означало идти на явочную квартиру.

– Хорошо, идём к тетке, сестрица, – кивнул Виктор. – А хлопцы следом подтянутся.

На улицах Ворошиловграда в ночное время действовал комендантский час. До пятиэтажного дома на улице Коцюбинского успели добраться до его начала. Квартира располагалась на третьем этаже. Позвонили в дверь. Отозвался высокий девичий голос.

– Привет от тётки Макаровны из Паньковки, – произнесла Надежда условленные слова, а из-за двери ответили:

– Хорошо вам там при мамке на хуторе живётся!

Звонко и уверенно прозвучал голос, и следом щёлкнул замок. Дверь открылась. На пороге стояла худощавая белокурая девушка лет двадцати. Она посторонилась, сделав гостям приглашающий жест. Надежда и Виктор шагнули в прихожую, и девушка быстро затворила за ними дверь.

– Принесли? – спросила она.

– Ты же видишь, Света, – ответила Надежда, показывая на свой живот. – Помоги мне.

На пару минут девушки удалились в комнату, и вскоре Надежда вернулась оттуда заметно постройневшая.

– Теперь ты, – обратилась она к Виктору. – Давай разгружайся. Нам на ночь хватит того, что у хлопцев осталось.

Пока Виктор выполнял распоряжение Надежды, она расспрашивала свою связную, что нового удалось узнать.

– Ты знаешь, Надя, Пятый хлебозавод? Там теперь фрицы склад боеприпасов устроили! – выпалила вдруг Светлана.

– А вот за это тебе отдельное спасибо! – горячо поблагодарила её Надежда. – Молодец! Мы обязательно туда наведаемся!

Забелин с Алексенцевым ждали их в подворотне напротив подъезда. Там было темно, и ребята так хорошо затаились, что Надежда с Виктором не заметили бы их, если бы Юра не подал голоса.

– Полицейский патруль по улице только что проходил, – сообщил он шёпотом.

– В какую сторону? – также шёпотом спросила Надежда. – К центру или из центра?

– В сторону площади, – ответил Юра.

– Это хорошо! – успокоила ребят Надежда. – Значит, сейчас они по центру прогуливаются, а мы пока пойдём в другую сторону. Тем временем полицаи к себе в участок вернутся и часов до четырёх не покажутся. А мы пока спокойно управимся.

– Хорошо, если они такие ленивые, – с сомнением протянул Забелин. – А то луна яркая, небо чистое. Нам в полицию загреметь никак нельзя.

– Ты что, Афоня, боишься, что ли? – поддел было старшего товарища отважный Юрка.

Но Надежда ответила Забелину как ни в чём не бывало:

– На этом участке они делают два обхода за ночь: к полуночи и перед рассветом. Так сообщила моя связная. По крайней мере, пока. Давай нам свои листовки, Афанасий. Мы сейчас пойдём направо, а вы – налево. Будем держаться в квартале друг от друга.

– Где встречаемся? – спросил Забелин, поспешно передавая пачку Виктору.

– У Пятого хлебозавода, – отозвалась Надежда и прибавила загадочно: – У нас с вами сегодня ещё одно важное дело. Управиться нужно до рассвета. Не опаздывайте.

Первая диверсия

Луна и вправду была слишком яркая. Особенно поначалу, пока не поднялась высоко в небо. Её бледный свет заливал улицу и стены домов, делая всё вокруг призрачным, полуреальным. Под действием этих чар Виктор, перебегая с одной стороны улицы на другую, не раз цепенел оттого, что невесть откуда взявшаяся фигура устремляется за ним по пятам, и тотчас понимал, что это его собственная тень. И звук собственных шагов порой отдавался в глубокой ночной тишине так гулко, будто раздваивался, создавая ощущение присутствия кого-то постороннего, идущего по его следу. Ничем не выдавая свой страх, Виктор удивлялся этой чертовщине. Он и не подозревал, что способен принимать свою тень за приведение. Хорошо, что это не мешало ему добросовестно выполнять свою работу, и Надежда ничего не замечала, обманутая его самообладанием. Если бы Забелин помалкивал о своих опасениях, Виктору, возможно, не клевала бы мозг стервятником мысль о полицаях, которые всё-таки могут бродить где-то в темноте: ведь в городе до этой ночи уже появились первые листовки, а значит, осиный рой потревожен, что бы там ни говорила Надежде её связная.

Вот опять Виктору почудился звук шагов за спиной.

– Стой! – шёпотом приказала Надежда.

От её голоса Виктора бросило в холодный пот, и он вдруг ощутил, что страх у них один на двоих. А в тишине ночной улицы действительно послышались шаги. Правда, далеко. Надежда и Виктор шмыгнули в ближайшую подворотню и затаились. Шаги не приближались, а удалялись, и вместе с ними голоса, как будто бы пьяные.

– Кажется, немцы гуляют, – шепнул Виктор. – Через квартал от нас. Чёрт их носит!

– Надеюсь, наши хлопцы уже на полпути к хлебозаводу, – заметила Надежда. – И нам тоже пора. Что осталось, как раз по дороге расклеим.

Небо уже начало бледнеть. В предрассветных сумерках впереди замаячили две призрачные фигуры, в которых всё же можно было узнать Забелина и Алексенцева: одна фигура лёгкая, стройная, а другая крепкая, коренастая. Был час мёртвой тишины, когда, кажется, спит всё живое, даже сам воздух тяжелеет и становится сонным.

Надежда и Виктор прибавили шагу. Забелин с Алексенцевым поджидали их возле дощатого забора хлебозавода. Чем ближе, тем отчётливее становились видны просветы между досками. Когда Надежда и Виктор подошли вплотную, Юра Алексенцев сразу их обрадовал:

– С этой стороны двое охраняют. Тут основной вход на склад. Перелезать через забор рискованно. Но мы уже обошли вокруг и нашли отстающую доску. Мы все сможем там пролезть.

Надежда и Виктор заглянули в щель между досками и убедились сами: по двору лениво прохаживался один из часовых, вооружённый автоматом. Второй неподвижно стоял на месте. Вокруг здания бывшего хлебозавода под открытым небом высились не поместившиеся под крышей штабеля боеприпасов. Впрочем, Надежда ведь ещё не рассказала ребятам суть предстоящего дела. Могли ли они разглядеть в предрассветных сумерках, что именно сложено в штабеля возле здания?

Будто прочитав Надеждины мысли, Афанасий Забелин решительно рассеял её сомнения:

– Юрка уже во двор пробирался через лаз в заборе с той стороны. Лаз старый, еще с довоенных времён: видно, кто-то с хлебозавода батоны и караваи воровал. А фрицы здесь снаряды и бомбы хранят. Восемь штабелей авиабомб Юрка с той стороны возле чёрного входа насчитал. И вот мы подумали: как же будет хорошо, если фрицы недосчитаются хотя бы этих восьми штабелей!

– Если тут есть снаряды и бомбы, то, значит, есть и взрывчатка! – воодушевлённо подхватил Юрка. – Наверняка! Но не на улице, а внутри. С чёрного хода на склад не пробраться, там на окнах решётки. Значит, надо снять охрану, пока совсем не рассвело. Сначала того фрица, который справа, – он совсем квёлый, дрыхнет стоя. Я зайду ему со спины – и булыжником в висок. Булыжник уже присмотрел подходящий. Там же, во дворе. Я справлюсь. Вы только второго фрица отвлеките, чтобы не помешал.

– Второго фрица надо брать нам с Афанасием, – прошептал Виктор, и Забелин тотчас с готовностью отозвался:

– Ты, Витя, тоже сзади ему заходи, заставь его обернуться, а я тем временем выскочу перед ним и глотку гаду перережу.

Он достал из кармана нож для бумаги и одним ловким движением показал, как расправится с часовым.

– Хорошо, – согласился Виктор.

– А я заберусь на склад через окно, – заявила Надежда.

Ребята потом вспоминали эту свою диверсию, и им казалось, что всё произошло во сне. Немцы не успели даже ничего понять. Только вернувшись из города в лес, Афанасий и Юра осознали, что сегодня открыли счёт убитым врагам. Словно куль с мякиной повалилось на землю одно отяжелевшее тело с разбитым виском, и тотчас же следом – второе, с перерезанным горлом.

– Хлопцы, здесь есть гранаты! – раздался из ближайшего окна склада торжествующий голос Надежды.

– Хватит и одной, – отозвался Виктор. Еще до войны на учениях по боевой подготовке он занял первое место в классе по метанию гранат, а по стрельбе – первое место в школе. Настало время применить свои умения. Виктор велел всем быстро выбраться со двора склада обратно на улицу и отойти от забора как можно дальше. Один ловкий бросок в ближайший штабель – и светопреставление, сопровождавшееся оглушительным грохотом, превратило предрассветные сумерки в ослепительный день. Ребятам пришлось бежать без оглядки, а потом красться дворами и подворотнями. Им удалось покинуть город незамеченными. Напрасно суетились полицаи – диверсантов и след простыл.

Когда встало солнце, они были уже в лесу.

– Ну что ж, хлопцы, вот и разворошили мы сегодня осиный рой! – поздравила ребят Надежда.

– Да, здорово сработали! – подхватил Юра. Карие глаза его возбужденно блестели. – И кое-кому это ой как не понравится!

– Да уж, всякой сволоте оно явно против шерсти! – отлично понял младшего товарища Афанасий Забелин и пояснил для Надежды и Виктора: – Мы с Юркой, пока в подворотне той вас ждали, как раз такую вот сволоту и слышали. Разорялась она чуть не на всю улицу, мол, всё зло от партизан, потому что из-за партизанских вылазок немцы делаются злые и некультурные и население обижать начинают, а вот без партизан под оккупацией очень даже неплохо жить можно, приспособившись к новой власти. Видно, гадина эта и приспособилась уже неплохо, потому что в комендантский час свободно разгуливает по городу, а значит, спецпропуск имеет: на фрицев работает, и не с голодухи поломойкой какой-нибудь за хлеб. Нет, это птица другого полёта!

– Шлюха фашистская! – злобно выругался Юрка.

А Виктор, внимательно наблюдая за Надеждой, заметил задумчиво:

– Шлюх сейчас, конечно, развелось немало, причём обоих полов, и партизаны им как кость в горле. Но, с другой стороны, если бы я пошёл работать на немцев по заданию подпольного обкома, я бы на всю улицу о партизанах именно так и высказывался. Ночной пропуск – вещь полезная, а ещё полезнее – пропуск в комендатуру, в кабинеты фашистских начальников. А партизан поругать язык не отвалится. И что партизаны те тебя фашистской шлюхой обзовут – не беда. Главное, чтобы дальше обзывания дело не пошло.

– Вот тебе на! – воскликнул Юрка. – Как это ты, Витька, догадался? Надь, а что, правда?!

– Виктор наблюдательнее вас, но он и знает больше, – примирительно заметила Надежда. – Поэтому и догадался, кого вы на улице возле дома нашей связной видели.

Да, Виктор догадался, что Юрка Алексенцев обозвал шлюхой разведчицу Лилю, перед уходом в лес завербованную Надеждой для сбора информации. Лиля держала связь с Надеждой через Светлану. Может быть, сведения о складе боеприпасов на хлебозаводе принесла для них именно Лиля.

– Я вот думаю, как это трудно – на немцев работать по заданию, да ещё стараться, чтобы никто не догадался, а наши чтобы тебя ещё и за тварь продажную считали, потому что это тоже часть задания. Не знаю, смог бы я так или нет. А ведь кто-то должен! – поделился Виктор с товарищами своими мыслями.

– Ты, Витька, всё бы смог, если надо! – воскликнул Юрка с жаром. – Ты когда задумаешься, на тебя глядишь – и кажется, будто бы ты на Луну улетел. Кто бы догадался, что ты так гранаты кидать умеешь? Словно на фронте уже побывать успел и подорвал фашистских танков не меньше десятка!

– Не успел, – улыбнулся Виктор. – Я пока ещё ни одного фашиста не убил.

Тут шестнадцатилетний Юрка Алексенцев почувствовал своё превосходство.

– Успеешь, – протянул он снисходительно и поспешил прибавить: – Вон, я убил и не заметил. Проломил ему висок, он и брякнулся как кукла. – Юрка зачастил взволнованной скороговоркой, лихорадочно блестя глазами: – Булыжник я подходящий выбрал, с острым краем. А человека, оказывается, раз плюнуть убить. Хоть фашист он, конечно, не человек, но организм у него человеческий и кровь как у людей. Он чуть меня своей кровью не забрызгал. Вот была бы она у них, фашистов, чёрная… А то точно как у нас!

– Я до войны даже курицу убить не мог, – признался вдруг Афанасий, достав из чехла свой нож с обтянутой кожей рукояткой и недоверчиво глядя на плохо вытертое от крови лезвие. – Курицу жалко было, мать меня так и недопросилась. А тут – никакой жалости, только ненависть и отвращение. Как захрипел он, забулькал своей перерезанной глоткой – меня чуть не стошнило. Вовремя ты, Витя, отходить скомандовал. Ножик только я запачкал, жалко. Не думал, что моим ножиком зарезать можно. Но не зря я его вчера наточил! Говорят, стоит только начать, дальше ещё легче будет, и уже не так противно. И вправду, была бы у них кровь другого цвета! Они же нечисть! Может, оттого и противно так, что нечисть эта людьми прикидывается, и убивать их приходится как людей…

Повисло тяжелое молчание. Ребята сидели на земле, в тени развесистой ивы, не поднимая друг на друга глаз.

– Если мы будем считать их за людей, то убивать не сможем, – сказала Надежда. – Ни фашистов, ни их приспешников из местных, для которых партизаны самые страшные враги, потому что злят их новых хозяев, а те показывают своё истинное лицо, и по глупости купиться на фашистскую пропаганду уже нельзя – для этого надо быть конченой сволочью. Именно такова и есть одна из наших главных задач. А то иные граждане надеются всю оккупацию прожить с фрицами душа в душу, а где нет ни листовок, ни взрывов, как мы сегодня в городе устроили, там и фрицы облав с расстрелами не чинят – зачем им опровергать свою же собственную пропаганду? Правда, это не касается евреев, которых «культурная нация» уничтожает поголовно в первую очередь. А ведь есть такие, которые этому даже рады! И невдомёк им, что украинцы, русские и белорусы по гитлеровскому плану на очереди вслед за евреями. Это ведь уже теперь ясно! И то же самое ждёт весь советский народ: скотское существование в рабстве с последующим уничтожением. Но гитлеровцы об этом не рассказывают жителям оккупированных районов. Они кричат по радио про райскую жизнь для молодёжи, которая поедет на работы в Германию, где на деле многих ожидает голод, унижения, побои и мучительная смерть. Теперь, когда наши мирные люди об этом узнают, они не поедут в логово врага добровольно. А значит, будут облавы и расстрелы. И тогда уж каждый поймёт, что тихо отсидеться не выйдет, что покорность врагу означает измену Родине, что сопротивление – это долг каждого. Хорошо ты это, Афоня, про курицу сказал! Конечно, жалко курицу, она же глупая и зла никому не сделала! Но во время оккупации никто из наших советских людей не имеет права быть курицей. Каждый обязан остаться человеком. И помнить заодно о том, что и фашистская нечисть такой на свет не родилась. Были они изначально людьми. Нечистью сделала их геббельсовская пропаганда. Вот о чём нам с вами нельзя забывать никогда. У них – яд, у нас – противоядие. Слово и дело.

Всю оставшуюся дорогу до партизанского лагеря Виктор обдумывал сказанное Надеждой. Конечно, он подписался бы под каждым её словом! Победить врага можно только сопротивляясь. Пропаганда и пример сопротивления – вот долг партизан перед населением. Потому что партизанами должны стать все. До тех пор, пока фашистская нечисть не будет изгнана с нашей земли.

Выслушав рассказ о диверсии на складе боеприпасов, командир горячо похвалил своих молодых бойцов:

– Ай, добре! Молодцы! Фрицы теперь охрану там усилят, так что весь склад рвануть, может, и не получится. Но не это сейчас главное. Вы ж такой там конец света учинили, что его долго помнить будут! А это значит, у людей в голове отложится: фрицы в городе не хозяева! Вот за что я вам, товарищи вы мои дорогие, выношу благодарность!

Однако мысли командира Яковенко были заняты группой Литвинова, следов которой обнаружить пока не удавалось.

– Сегодня опять наши на поиски пошли, Хмаренко с Морозовым, – признался он озабоченно. – А литвиновские, может, в свою очередь нас ищут. Так что, если наши ни с чем вернутся, завтра я сам пойду. Со мной – Галя Серикова и ты, Витя. Сегодня отдыхайте. Пойдём опять рано.

Морозов и Хмаренко, как и опасался командир, не принесли никаких сведений о группе Литвинова.

– Ну и ладно, – сказал им Яковенко ласково. – Теперь наша очередь.

Поиски группы Литвинова

На следующий день двинулись в путь на рассвете, не делая привала, пока не стало по-настоящему жарко. Вышли к лесистому берегу Донца. Тень и близость воды после степного зноя показались раем. Камыши, застывшие над зеркальной гладью, напомнили Виктору Суходольский хутор, превращённый в пионерлагерь, ночные купания вожатых и сны яснее яви, в которых его подстерегали русалки и звал на помощь пойманный ими мальчик. Вот он, Донец, приток Дона, всё тот же, что под Краснодоном, что здесь. Уж не русалки ли утащили на его илистое дно связных группы Литвинова, когда они по заданию своего командира вот так же блуждали по лесостепи в поисках штаба отряда и остановились на привал у этого берега?

Синее небо, отражаясь в воде, становится ещё глубже, и в нём ничего не стоит утонуть. Как до войны. И даже не верится, что здесь, на нашей земле, – враги, что они совсем рядом.

Ещё труднее уложить в голове, что с приходом врага зашевелилось в сердцах стольких людей всё маленькое, подленькое, что прежде пряталось словно русалки в тине. Вот если бы его можно было укротить при помощи волшебной музыки, как в том сне! Виктор невольно улыбнулся этой мысли, сознавая, что о другой музыке, кроме той, что сыграли вчера ночью в Ворошиловграде они с ребятами, речи быть не может.

– О чём ты, Витя, так глубоко задумался? – пристально глядя на него, спросил командир Яковенко.

– Да у меня, Иван Михайлович, одна мысль из головы не идёт: как это мы в мирное время недоглядели за людьми… Мне в детстве отец много про Гражданскую войну рассказывал. Я на селе родился и видел, как кулачьё над бедняком измывается, как всё село живёт впроголодь, а жируют за счёт других каких-то две семейки мироедов. Потом сломала кулачью хребет наша советская власть и показалось, что теперь уже всё, не будет у Гражданской войны продолжения, что остаётся учиться и строить, создавать новую жизнь, что возврата к прежнему у людей и в мыслях нет. Ведь народ наш поверил в новую жизнь, в то, что можно жить лучше, светлее, чем деды жили. Большинство наших людей поверило! Откуда же они берутся, эти старосты и полицаи, что готовы фашистам сапоги лизать? И ведь это, говорят, в каждом селе, на каждом хуторе!

Яковенко глубоко вздохнул.

– Умный ты хлопец, – сказал он с отеческой нежностью. – И очень верно ты заметил, что полицаи из местных жителей – это продолжение Гражданской войны. Нам, коммунистам, горько признать, что рано мы победу праздновали. Может, и правы были некоторые, кто ругал нас за то, что мы не так боролись, как следовало, а порой и не с теми. По крайней мере, отчасти. Теперь вот фашизм полмира под себя подмял, а фашисты – это ведь прямые наследники белогвардейцев. Итальянские и испанские фашисты этого даже не отрицают. Значит, где-то мы дали слабину, раз враг так поднялся. Это признать приходится. Но не это сейчас главное. Самое главное, что мы, коммунисты, понимать обязаны, это то, что замахнулись мы на невиданно великое дело, а в великом деле и сопротивление соразмерно. Ведь мы всему старому и косному вызов бросили. А это война. И вот пришёл враг. Ведь это он на наш вызов ответил! Нам теперь победить надо любой ценой.

Виктор вспомнил свой довоенный разговор с братом Мишей о главном враге коммуниста. Не о том, который снаружи, а о том, что внутри. Да, это было непросто. Не всё говорилось вслух, и, как знать, всегда ли это было оправданно. Держать людей за серую массу, неспособную разобраться в сложной жизненной реальности, и в то же время требовать от них массовой сознательности – это, следует признать, не вполне честно. Но пришла пора не на словах, а на деле отделить главное от второстепенного. И забыть о всякой мелочности. И может быть, сполна расплатиться за ошибки. Не факт, что именно за свои. Это и значит – не мелочиться. Пришло такое время…

– Да, Иван Михайлович, я понимаю, – ответил Виктор.

– Очень точно, товарищ Яковенко! – обратилась к командиру Галина, перевязывая на голову белую косынку. – Вы так сказали, что у меня прямо мороз по коже! Вызов врагу. У меня, знаете, в первые дни войны перед глазами словно парад физкультурников на Красной площади всё шагал: и хлопцы, и девчата там такие красивые, сильные, здоровые, задорные! Точно как вызов всему замшелому старью, всей гнили мира! И вот она, эта гниль, вдруг оделась в сталь и явилась несметным войском на нашу землю. Победим мы – победит весна на земле. Мы за нашу Советскую Родину сражаемся, а значит, за будущее всего мира. А враг наш ставку сделал на всё подлое и тёмное в людях, на всё рабское и скотское. Не зря фашисты в оккупированных городах и сёлах церкви открывают: молитесь, мол, своему богу и скажите спасибо фюреру! Им снова религия понадобилась, чтобы людей превратить в стадо баранов! Я как подумаю, сколько крови людской пролито из-за этого религиозного дурмана, такое зло берёт! А в Средней Азии сколько девчат-комсомолок погибли за то, что хотели учиться, а не быть проданными в жёны богатым баям своими родными отцами! Неужели же они зря отдали жизни ради лучшего будущего тех, кто идёт по их стопам? Неужели мы, советская молодёжь, допустим, чтобы наш единый советский народ враги растащили по национальным хаткам при помощи религиозного яда?!

– Не дойдут фашисты до Средней Азии, Галка, слышишь! – горячо воскликнул Яковенко. – Ты даже думать забудь об этом! И ничего у них с религиозной отравой не выйдет, просчитались они! Идут в церкви молиться одни только старые бабы, да и молятся-то они не за фюрера, а за сыновей своих, что на фронте против фюрера воюют. Вот тут-то Геббельс точно маху дал!

– А я думаю, верующие к оккупантам лояльнее становятся после того, как те для них церкви открывают, – заметил Виктор. – И это уже вызов нам. Потому что люди сбиваются в стадо и слушают древние сказки только тогда, когда им не хватает живого примера перед глазами, как не быть овцой. Когда люди видят настоящих героев, способных спокойно смотреть в лицо смерти, им становится стыдно скулить и жаловаться своему богу. Они уже не могут не понимать, что в их боге больше нет силы, если мы, коммунисты и комсомольцы, делимся ею с ними.

Командир Яковенко смотрел на своих молодых бойцов с нескрываемым восхищением.

– Ай, добре! – не удержался он в порыве чувств от ласкового украинского слова. – Не просчитался же я с вами, когда взял в отряд! С такими сознательными бойцами любое задание по плечу! Только, молодчины мои, вы уж себя берегите. Это приказ! Понапрасну рисковать жизнью строго воспрещается! Потому как если с нами что случится, вся подпольная работа на вас останется: и пропаганда, и личный пример.

– С кем «с нами»? – насторожилась Галина. – Что вы такое говорите, Иван Михайлович?

– Да я и Наде уже говорил, – мягко улыбнулся Яковенко, но тут же прибавил серьёзно: – Нужно ко всему быть готовыми, Галя. Вы – подпольный обком комсомола. Если взрослые выбывают, долг молодёжи заменить их в борьбе. А случиться может всякое. Не нравится мне эта история с группой Литвинова! Сколько ни ходим – никаких следов. Сдаётся мне, что-то у них стряслось. Эх, спешили мы, когда людей в отряд набирали! Может ведь такое быть, что затесался кто-то ненадёжный, а то и вовсе… Ладно, айда! – оборвал он себя на полуслове, поднимаясь на ноги. – Отдохнули, двигаемся дальше! Пойдём пока берегом.

Галина и Виктор тронулись в путь за командиром, а мысли их были заняты его внезапным откровением и одним-единственным словом, так и не произнесённым вслух.

Берегом идти было легче, чем по голой степи – близость воды давала жизнь деревьям, чья тень укрывала не только от солнечного зноя, но и от посторонних глаз. Здесь, в прибрежной лесополосе, было неплохое место для временной партизанской стоянки. Поэтому командир Яковенко и совершал уже в третий раз обход округи вниз по Донцу.