Текст книги "Бродячая женщина (сборник)"

Мессенийские хождения

Первым делом мы купили подсвечник. Обошли все маленькие магазинчики вокруг главной площади посёлка Петалиди и в каждом ритуально что-нибудь приобрели – надо-не надо, а доля туристическая. Так вот, если считать от башенки с колоколом, которая в центре, на восьми часах была лавочка с поддельными духами и мусором, а среди прочего – он. Я, как вошла и увидела, остановилась и замолчала. Потом беззвучно сделала губами так: «Мня. Мня» – не будто хорошее что, а как если бы меня одолело несколько разных мыслей, но ни одну из них я не пожелала обнародовать (как, собственно, и было). Подсвечник выглядел как три больших стеклянных фаллоимитатора на металлической подставке, причём совершенно очевидно, что дизайнер ни о чём таком не думал, но подсознание его категорически подвело.

После большого внутреннего усилия отвернулась и осмотрела другое странное, честно пытаясь отогнать два-три видения, но ничего не вышло, поэтому я подёргала Диму за палец, сказала: «Это купи» и быстро отошла. Он тоже как-то очень молча взял, заплатил, и мы ушли.

В отеле поставили на комодик, я долго мялась, но к вечеру всё же спросила:

– Эта штука у тебя ничего не вызывает?

Дима ответил:

– Как не вызывать… – тут, правда, такое длинное многоточие, – да и с тобой всё понятно. А?

– Нет, – сказала я, – никуда мы его засовывать не будем. Забудь.

То был прелюд, развития не требующий. Но, как оказалось, это был и знак – поездка вышла непростой.

С самого начала я опасалась, что этот человек превратит мою жизнь в шапито, и много лет строго следила, чтобы ему не удалось. Но в последние годы расслабилась и внезапно оказалась на гастролях в Сауз Пелопоннесе с бродячим цирком.

Задача была один раз выступить на площади Пилоса вместе с актёрами, акробатами и фаерщиками, а потом неспешно откисать в пятизвёздочном отеле у Ионического моря. Это у Димы была такая задача, а у меня всё ещё проще – две недели отдыхать в качестве жены барабанщика. Если честно, я не сомневалась, что справлюсь.

Пока мы пять часов ехали из Афин по дороге, красивой до слёз, девочка из турагентства взахлёб рассказывала, как греки любят русских – буквально за мылом не нагнись, так любят. Как родных.

Надо признать, у меня непростые отношения с родственниками, поэтому я почти не удивилась, когда оказалось, что Интернет в отеле 1 евро/10 минут, в то время как все мало-мальски заметные городки покрыты бесплатным вайфаем. Но мы были на отшибе.

По утверждениям гида, гордые греки едят только сезонные плоды – если не сразу с ветки, тепличное или привозное, им невместно. А сейчас как раз пересменок, поэтому никаких фруктов в отеле нет. Вообще. В отличие от деревенских лавочек, где о пищевом мессенийском снобизме как-то позабыли и потому было всё-всё и самая вкусная на свете клубника.

Они и чай не пьют, и за ужином на мгновение показалось, что я в аду, и в качестве воздаяния приговорена к «липтону» – незадолго до отъезда я как раз издевалась над некой медийной персоной, которая, судя по фотосессии, заваривает в своём шикарном загородном доме пакетики с жёлтым ярлычком. К счастью, повсюду продавали связки местного горного чая, несколько напоминающего шалфей, и я потом спаслась.

Но вы же понимаете, неудобства не имели ни малейшего значения утром, когда эти все ушли репетировать, а я спустилась к морю, чтобы сидеть в полном одиночестве и смотреть на воду. У них на пляже «красиво, как в метро “Автово”», потому что всё во мраморе – валяются всюду белые и розовые глыбы, светятся на солнце как-то совершенно бесплатно и щедро, не Интернет же, и до того это прекрасно, что сначала подмывает статуй из них напилить, чисто как Пракситель, а потом понимаешь, что и так уже хорошо. У меня там, впрочем, было дело: я вознамерилась достичь тактильного оргазма, перетирая в ладонях галечную крошку. Где-то через час я была близка, но вдруг заметила, что ветер давно уже задувает в ушки и завихряется в полостях головы. Накинула капюшон (было поздно, но я об этом ещё не знала).

А назавтра мы поехали в белоснежный Пилос, чтобы посмотреть место будущего выступления и крепость. Режиссёр наш замечательный (вы же знаете их породу – они все, от гениев до постановщиков ёлок в ДК «Коммунар», похожи) выгрузил из автобуса труппу человек на сорок, построил и сказал:

– Так, репетируем антре, идём отсюда и до главной площади, не привлекая особого внимания.

После чего возглавил колонну вместе с пареньком на ходулях и в голос заорал:

– Дамы и господа, сеньоры и сеньориты, представление начинается! – и так скрытно, стал быть, и двинулись.

И всё было в том же духе.

Да, но потом мы пошли в крепость, и там я обрела утешение под сосною. В Майами, помнится, горевала, что не могу записать звуки порта – весь этот стальной грохот кранов, шум воды, певичку и оркестрик из кафе на набережной, болтовню разноязычной толпы и протяжные вопли птиц. А тут пожалела, что нельзя зафиксировать запах тёплой, но ещё не высохшей хвои, горячих древних камней, белых цветов и морской соли.

Это были бы банальные записи, как миллион любительских фотографий, как описание в дамских книжицах и парфюмерных релизах – ах, кофе-корица-кардамон-карамель-шоколад-имбирь. Но жизнь вообще банально пахнет, звучит и выглядит.

По дороге обратно у меня окончательно заболело горло, и следующие сутки я не помню, но на послезавтрашний вечер был назначен спектакль, и где-то с утра дня Х мне пришлось вернуться к реальности. Последовал ряд целительных кошмаров – поочерёдно приснилось нашествие инопланетян, теракт и групповое изнасилование какой-то честной женщины, которой в самом деле не нравилось, – и от каждого я просыпалась всё здоровей. Видимо, холодный пот позитивен, и к трём я смогла встать. Надо заметить, до самого отъезда в Москву меня всё лечили и лечили – каждую ночь снилось что-то новенькое, вроде конца света, змей и особо тяжких саспенсов.

Про сам спектакль я можно не буду? Шесть часов на приморской улице под моросящим дождём не способствуют. Но зато я словила вайфай и забилась в кафе, откуда высунула нос только на собственно представление. По окончании ввалилась обратно и с чистой совестью позволила себе то, о чём мечтала весь вечер, – ай нид метакса файф старз немедленно. Это самая сложная фраза, которую пришлось произнести, а дальше уже достаточно было говорить: репит, репит, репит. И всё стало нормально.

А дальше потянулись медленные больные дни: я всё равно куда-то ходила и ездила, просто время от времени загибалась от кашля и слабости, потом ничего – снова шла и ехала.

В январе написала в Живом Журнале:

«Какая-то девочка указала на наш двор лиловой лопаткой и сказала бабушке:

– А весной здесь будут одуванчики и море.

И я тут же обрела просветление».

Встретите девочку с маленькой лопатой – приложитесь к поле её клетчатого пальто, она пророк, – всё сбылось, если считать, что «здесь» это там, где я. Потому что этой весной я видела море и совершенно рязанские травы по берегам – лиловый татарник, маки, мелкие розовые часики, веронику, кашку и, само собой, одуванчики. Вся Южная Греция помешалась на жёлтых цветочках – от зверобоя, куриной слепоты, пижмы и львиного зева до акаций, мимоз и ещё какой-то ярко цветущей дикости на кустах и деревьях.

Да, был и кактус, от которого я отщипнула пару деток:

– Приеду домой, стану добывать из него мескалин.

– А ты уверена, птичка, что он в нём есть?

– А это уже его проблемы, я лично собираюсь из него добыть.

Кстати, о детках. В труппе собрались юные существа разного пола, и я была очарована – давно не видела двадцатилетних девочек близко. Они такие нежные, что, кажется, сексом с ними заниматься – это как трахнуть котёнка (разве только ты сам такое же двадцатилетнее).

И вообще, они удивительные. Если отталкиваться от затасканных шаблонов, то мы – поколение спирта рояль (ещё были поколение пепси и поколение кофе старбакс – из тех, кто действительно читает «афишу», пишет в молескин и тычется в айфон, и всё это на полном серьёзе, а не как я). А теперь наросло какое-то поколение зелёного чая: вечером после выступления, когда мы бы устроили грязные танцы под барабаны с последующим расползанием в кусты, они натурально пели советские песни. Это было мило.

Иногда в своих путешествиях я находила Сеть и получала письма. И три человека независимо друг от друга сообщили, что видели меня во снах дурных и печальных. Последний написал перед отъездом, и я нажаловалась Диме:

– Плохое всем снится. Не иначе меня уронят с самолёта.

– Главное, чтобы тебе не снилось, – сказал он и осёкся (я, как ночная птица, регулярно будила его воплями). – Хочешь, бросим багаж и поедем поездом?

Я отвернулась и собралась плакать. Не было давящего страха и обычной предполётной паники, а только очень горестно, потому что помирать неохота. Полтаблетки феназепама, впрочем, решают вопрос.

Как оказалось, перемещения физического тела не совсем уж бессмысленная вещь даже в сравнении со странствиями духа. Если в Иерусалиме мне было откровение: «всё, что я до сих пор принимала за христианство, оказалось православием», то в Каламате сложилось продолжение: «а то, что я считала православием, было постсоветской ересью, не более». Конечно, есть ещё и обычное русское ощущение бытия – привычка добавлять «темный и страшный» к любому существительному: тёмные и страшные времена, тёмная и страшная вера, тёмное и страшное солнце. Но у меня возникло впечатление, что любая древняя религия обязательно содержит в сути своей силу, спокойствие и радость, и наша тоже. А нынешние церковные функционеры будут гореть в аду (без вайфая, клубнички и с чаем липтон) ещё и за то, что в последние несколько десятилетий исхитрились отсечь от «русского народного православия» его мощную мистическую составляющую и взамест присобачить замашки склочной и нечистой на руку комендантши из студенческой общаги.

В хождениях своих я повидала много живой и неживой красоты, но перевал Langada, который мы проезжали, совсем разоряет сердце. Это такая красота, с которой ничего невозможно поделать – нельзя насмотреться и, даже пройдя все горы ногами, не получится их присвоить и поселить в себе (и уж совсем идиотом надо быть, чтобы пытаться фотографировать). Можно только ехать, минуя туннели, сквозь прекрасную жизнь, в которую ни вцепиться, ни войти, которую не зафиксировать и не сохранить как-нибудь для личного пользования. Если хочешь, умри здесь, но жить – мимо, мимо, туда, где существование попроще и где позволительна иллюзия, что «записать» что-нибудь возможно.

Впрочем, в Греции не случилось того единственного организующего переживания, которое было в Штатах или Иерусалиме.

В Майами, например, почти всё произошло в последний день, перед выездом в аэропорт, когда я уже окончательно выбралась из океана и в последний раз оглянулась на воду, а в неё как раз заходил высокий чёрный парень, тонкий и длиннорукий. Он шёл по мелководью вглубь, преодолевая сопротивление маленьких волн, доходящих ему едва ли до колен; шёл ни медленно и ни быстро, без лишнего усилия; раздвигал плечами воздух и откидывал голову, поднимая лицо к небу, и был он весь – свобода.

В Тель-Авиве, в ночь перед отлётом, по набережной я гуляла и слушала, как надо мной снижаются крупные самолёты; как мартовское холодное, но всё равно тёплое море разбивается о каменный волнорез; как женщина у самой воды долго и надсадно кричит по-английски на невидимого в темноте злодея-любовника, а я всё пыталась понять, как среди этого грохота нашлось столько покоя и столько любви для меня.

А в холодной деревенской Греции мне всё было никак, всё было зря, и что же я делала в последние несколько часов, ожидая автобуса, который отвезёт через весь Пелопоннес до самых поднебесных Афин? Я, конечно, лежала на мелкой, как рис, гальке, вжималась щекой, грудью, животом и ногами в нагретое крошево, нисколько не заботясь о том, что кожа станет как тиснёная бумага; а спина моя в это время нечувствительно обгорала на ветру, я знала, но зачем-то хотела привезти в Москву эти жестокие следы солнца, камней и соль Ионического моря. Чтобы кто-то мог лизнуть белёсый потёк на плече, погладить синяк, поцеловать обожженную лопатку и убедиться, что я на самом деле не стеклянная женщина из тех подарочных сосудов, которые наполнены дешевым вином и стоят дороже своего содержимого; нет, я вот, исхожу жаром и кашлем, у меня до сих пор красно под коленками и на сгибе локтя.

Мне всё кажется, что в меня кто-то не верит, кто-то важный, – а ведь я есть.

Небо Америки

Знаете, я по большому счёту туда не стремилась. Всё это была идея туристического агентства, возжелавшего рекламный текст, а мне хотелось только, чтобы бог взял меня в свои большие жёсткие руки и перенёс куда-нибудь далеко отсюда, попутно до полусмерти напугав, чтобы я перестала наконец думать о всяких глупостях, а беспокоилась лишь о том, как бы меня не уронили в океан, и что жить-то как хочется, мамочки. Но я всегда понимаю, когда бог присылает мне вертолёты, и потому легко согласилась полететь в Майами, а потом написать об этом, и вот пишу.

Приготовила речь для консула. Туристическая девушка предупредила, что для получения визы очень важно убедить его в том, что я не собираюсь остаться в их прекрасной стране, но при этом всю жизнь мечтала её повидать.

«Бакланы! Я скажу им, что беспокоюсь о бакланах, чьи перья склеились от нефти в Мексиканском заливе из-за той мерзкой выходки со скважиной! Хотя нет, нельзя…. А, ну да, я же писатель, решила сделать книгу о конце света в двенадцатом году, когда от Африки отколется кусок, и от этого поднимется большая волна, и всю Америку на фиг смоет! И вот, значит, я должна посмотреть побережье, чтобы как следует это себе представить… Нет, как-то не годится. Ладно, скажу, что хочу увидеть Микки Мауса».

Но говорить ничего не потребовалось, визу мне дали, просто погуглив Марту Кетро и ознакомившись со списком книг в блоге. Живой Журнал, оказывается, – это аргумент.

Итак, очутившись перед фактом одиннадцати (или двенадцати?) часового трансатлантического перелёта, я поискала информацию в Сети и нашла, что «Боинг-777» находится на вершине рейтинга безопасности, составленного страховой компанией Ascend, – за 20 млн лётных часов не было потеряно ни одного самолёта. И что именно их использует компания, запустившая первый беспосадочный рейс Москва – Майами. К тому же у меня был феназепам.

Я пребывала в настроении «ах, оставьте», и потому мой багаж был собран идеально: три обувки, парочка штанов афгани, три майки и белое платье на случай ужина с дресс-кодом. Вот и всё, не считая белья и того, что на мне. Ну и немного тысяч баксов на случай, если вдруг понадобится какой-нибудь пустячок.

В последний момент положила в сумку резиновую уточку, чтобы показать ей мир. И, забегая вперёд, скажу, что она его таки повидала…

В аэропорту мою крошечную поклажу упаковали в коробку из-под виски Джемисон, и потому таможенники обеих стран встречали её радостным «вау». Но к тому моменту со мной уже был третий член нашей экспедиции, Маша, – не только фотограф и блондинка, но и опытный путешественник, умеющий договариваться с пограничниками всего мира. Без неё я бы пропала, потому что поначалу английская речь сливалась для меня в доброжелательное мяуканье.

О собственно перелёте много не скажу – волшебная пилюля сжимает время так, что дорога для меня продлилась часа четыре, не больше.

А в аэропорту нас встретил наш четвёртый герой, Валера, который в этом путешествии отвечал за наземную часть тура – отель, экскурсии и всё-всё-всё. И тут позвольте мне остановиться и спеть песню.

Мало кто так возился со мной из любви, как Валера – по долгу службы. Любого хорошего профессионала отличает готовность делать чуть больше, чем он обязан, но тут я даже как-то растерялась: человек полностью посвятил нам семь дней своей жизни, развлекал, устранял проблемы и оберегал нас, как тухлые яйца. И, судя по телефонным переговорам, которые мы слышали, такое отношение полагалось каждому клиенту – туристов только что на помочах не водили, если, конечно, они нуждались в опеке. А я нуждалась.

Вообще, это нормально для Америки – все мелкие конфликты, которые возникали, всегда решались в пользу клиента. Недодали сдачи, недолили рома в коктейль, заглючил купленный девайс – стоило только сказать, и всё исправляли с извинениями. И потому наши люди, которые работают в этой стране в сфере туризма, должны соответствовать тамошним стандартам в идеале. За всех не скажу, но нам повезло. Я бесконечно ценю вежливость и выдержку, и Валера, на которого внезапно свалились две женщины и утка, был безупречен.

Отель попался ужасно милый, и всего по паре: в номере две комнаты, два телевизора, два туалета и четыре подушки на огромной кровати. Нам с уткой хватило в самый раз.

Вот только океан был один.

Когда я уезжала, подруга сказала, что океан – это большое утешение. Даже если у вас всё хорошо. К середине жизни в каждом из нас накапливаются усталость и печаль, оседающая сыростью в лёгких и тяжестью на сердце. И поэтому однажды нужно обязательно собраться, проделать все эти глупости с визами и перелётами и всё-таки выйти на берег, дать десять баксов смуглому парню, который принесёт шезлонг, полотенце и зонтик. И сначала уляжется суета вокруг вас, потом внутри и станет ясно, что именно сюда вы шли, ехали, летели, ползли всю жизнь; что именно в этой колыбели вас качали тридцать или сорок лет назад, и в ней однажды укачают лет через сорок или пятьдесят – как повезёт.

Когда перестанете реветь, ступайте в воду, и она будет, как вся нежность, которая выпадала на вашу долю, и как любовь, которой когда-либо не хватило – вы теперь знайте, что она никуда не исчезала, она вся там, в океане, и вечно ждёт вашего возвращения.

* * *

Кажется, за эту поездку я повидала больше мостов, чем за всю предыдущую жизнь. У меня к ним слабость, каждый раз, оказавшись над водой, так и тянет Проститься, Принять Решение, Загадать Желание или попросту утопиться. Но одна только дорога в Key West, это долгая цепь мостов, соединяющих острова, и у меня в конце концов закончились желания, решения и объекты для прощаний, а топиться не захотелось совсем.

Я собиралась взглянуть на домик Хемингуэя. Мне говорили: «Лучше поезжайте на Кубу, в его настоящий дом, где он застрелился». Но я не хочу смотреть дом, где он застрелился, мне интересно, где он написал «По ком звонит колокол». Оказалось, что главное там – толпа котов-вырожденцев. Толстые, часто плешивые и, видимо, совершенно безумные, потому что вряд ли можно сохранить здоровую психику при таком трафике, – они прекрасны. Про традиционную шестипалость вы наверняка знаете – мне на минутку показалось, что Хэм вывел их специально, чтобы научить печатать на машинке.

Сам Key West настолько похож на декорацию, что я даже захотела посмотреть местное кладбище – точно ли в этом городке живут и умирают настоящие люди? Оказалось, точно. Но парк Universal местами выглядит гораздо достоверней.

О, если вы не любите всяческие шоу так, как не люблю их я, обязательно нужно заехать в Universal. Для начала вид аутентичных американских горок напугает вас настолько, что вы гораздо легче смиритесь с другими аттракционами и покорно пойдёте во все павильоны без разбора. Прелесть их в том, что, заходя внутрь, никогда не знаешь, испытание какого рода тебя ожидает. Разве что по косвенным признакам можно догадаться: попросят ли оставить сумку в камере хранения, как зафиксируют в тележках – лёгким поручнем или зажмут такой нешуточной хреновиной (скажу сразу, если хреновиной, вы пропали). Потом вас некоторое время будут трясти, переворачивать, обливать водой, опалять огнём, пытать сферическими «болтанками», словом, развлекать, и где-то после пятого павильона у вас разовьётся стокгольмский синдром, и вы сами начнёте рваться во все тяжкие. Кроме американских горок, конечно.

Рассматривая эту игрушечную жизнь – Key West, Universal и район Майами-Бич в стиле арт-деко, имея в списке экскурсий пункт «виллы знаменитостей», я уже начала подозревать, что мне подсунули ненастоящую Америку, которая находится внутри стеклянного шара с кукольными домиками, только при встряхивании сверху сыплется не снег, а блестящие пылинки, и всю эту прелестную конструкцию лениво покачивает океан.

Но тут мы действительно поплыли смотреть виллы знаменитостей, и, наглядевшись на резервацию для звёзд, которых содержат на острове, – разумеется, сказочном, – я соскучилась и стала глазеть в другую сторону. Я снова увидела мосты, грохочущий порт, набитый старым железом, услышала, как перекрикиваются баржи и лайнеры. И в этом было столько мощи, что как-то сразу стало понятно, на чём на самом деле держится та фанерная Америка для туристов. А позже мы катались на монорельсе и за окнами скользили небоскрёбы, средоточия бизнеса и огромных денег – не только шальных, но и вполне солидных.

И это тоже была далеко не вся Америка. Мне ещё хотелось увидеть крокодилов, и мы отправились в Национальный парк Everglades. Навигатор сбился с пути, и я вдоволь насмотрелась на бесконечные ухоженные поля, на лошадей, на пальмовые плантации, на медленную фермерскую жизнь, которая слишком скучна для путеводителей, но составляет ещё одну из основ спокойствия этой страны. Мы даже съехали на просёлок, и растрясло нас там не хуже, чем по дороге в какую-нибудь деревеньку Путятинского района Рязанской области.

Но потом, потом мы всё-таки нашли крокодилов, и я совсем потеряла голову. Почему-то субтропические болота более всего напомнили мне о рае – рае в кувшинках и безмятежных зарослях, с белыми тонкошеими птицами и бессмертными черепахами.

На человека там нападает дурацкое умиление. Когда катер завёз нас в тихие воды, поросшие высокими травами и низкими кустарниками, проводник заглушил мотор, издал несколько квакающих звуков и закричал: «Ланч! ланч!» – и это было мило, хотя обычно я не люблю столь незатейливого юмора. Но если неподалёку и правда видишь серое бревно с глазами, а катерок такой старенький, то это, действительно, прозвучит.

Ещё мне дали подержать парочку молодых крокодильчиков. Они влажные, нескользкие и очень-очень нежные.

…Я всё пытаюсь сообразить, что же такое важное узнала об Америке – что она большая, сытая, разная. И над ней огромное небо.

Мы как раз ехали в Орландо, и, чтобы не скучать, я начала писать рассказ, один из тех, какие мне особенно нравятся, – как никто никого не любит и каждый невыносимо одинок. И вот когда внутри текста совсем не осталось надежды, Маша вдруг сказала:

– О, какое кольцо в облаках… Ещё одно! Боже… – и тут же бросилась снимать.

Я тоже взглянула в окно: высоко в небе кружил маленький самолётик, выписывая слова Love God.

Я подумала, что таким дурочкам, как я, конечно, счастье, потому что мы пишем и пишем печальные глупости в своих ноутбуках, а нам всё же иногда отвечают очень просто и с бесконечным терпением.