Текст книги "Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости"

Образование – это цель, но это в то же время и возможность. Когда общество берет на себя обязательство в области образования, оно также берет на себя обязательство по отношению к своей собственной будущей стабильности, и не только в экономических вопросах, но и в достижении своих политических целей. Таким образом, именно сфера образования станет главной сценой, на которой будет происходить формирование политически подходящего сочувствия и борьбы с неподобающими формами ненависти, отвращения и стыда.

Наши нации стремятся развивать политические эмоции, которые поддерживают их заветные цели. Но они также поощряют активную критику и обсуждение. Бдительная критическая культура – это действительно ключ к стабильности либеральных ценностей. Активное культивирование эмоций может сосуществовать (хотя и не всегда это дается просто) с защитой открытого критического пространства.

Рассмотрим всего лишь один пример – расовые отношения в Соединенных Штатах. На сегодняшний день страна решила эту проблему не только через законы и институции, но в том числе через публичные празднования, риторику, символику, искусство и широкий спектр убедительных эмоциональных стратегий. И все же на различных уровнях продолжает процветать критика. Во-первых, даже те, кто открыто придерживается расистских принципов и хотел бы изменить правовые и конституционные положения нашего общества (вернуть расовую сегрегацию или даже рабство), могут свободно высказывать свое мнение и приводить свои аргументы. В отличие от многих наций, в Соединенных Штатах закон защищает право на расистские высказывания и демонстрации (например, неонацистские марши в Скоки, Иллинойс, или митинги ку-клукс-клана), если они не представляют собой угрожающую речь, адресованную конкретному лицу. Некоторые нации в рассматриваемом нами семействе наций могут посчитать, что это слишком затратный принцип свободы слова, и они не могут его себе позволить, учитывая их историю: так, в Германии незаконными считаются антисемитские высказывания и политические организации, и возможно, что это правильно, учитывая прошлое этой страны. Но в целом должна быть предоставлена широкая свобода для выражения критики основополагающих ценностей и целей нации, и это очевидно совместимо с сильной общественной устремленностью к этим целям.

Когда люди высказывают подобного рода критику, они оказываются в невыгодном политическом положении, поскольку, если они хотят достичь своих целей, им придется менять Конституцию США; они не могут просто предложить законопроект, делающий афроамериканцев низшим классом, или вернуть расовую сегрегацию. Они также остаются в невыгодном эмоциональном положении, поскольку в школе детей учат тому, что расовое равенство – это очень благородная политическая ценность и что хорошие американцы – не расисты. Школьники прониклись словами Мартина Лютера Кинга – младшего и речами со всех сторон, восхваляющими расовый прогресс и расовое уважение. Если кто-то захочет убедить своих сограждан в том, что при прикосновении к темнокожему человеку следует испытывать отвращение (как его испытывали миллионы американцев в период расовой сегрегации на Юге США), ему будет трудно добиться успеха. Но никто не обвинит его в преступлении за эту попытку.

Еще одна гораздо более обширная тема для дискуссий касается точного значения и объема конституционных гарантий. Большинство американцев сегодня согласятся с тем, что расовое равенство является заветной целью; однако их мнения о том, являются ли программы позитивной дискриминации хорошим или даже допустимым способом достижения этой цели, – сильно разнятся. Конституционные ценности, как правило, носят весьма обобщенный характер, и именно обобщенность обеспечивает пространство для дискуссий. Можно убедительно доказать, что Мартин Лютер Кинг – младший поддерживал позитивную дискриминацию, и ее сторонники верно услышат в эмоциональной силе его высказываний поддержку их собственной позиции. Тем не менее множество людей совсем иначе понимают слова Кинга и полны решимости избавиться от позитивной дискриминации, полагая, что следуют в этом его примеру. Одни придерживаются исторически верной позиции, другие – нет, но все это становится относительно второстепенным моментом в контексте продолжающегося гражданского спора. Можно быть преданным своей стране и воодушевленным американцем, поддерживающим идею расового равенства, но в то же время выступать против позитивной дискриминации и отмечать это несогласие в день рождения Мартина Лютера Кинга – младшего. Культура публичных эмоций, выстроенная вокруг Кинга, не закрывала это пространство для споров и даже не ставила несогласных в невыгодное политическое положение.

Наконец, даже когда люди приходят к согласию как относительно общих целей, так и относительно их точной интерпретации, они могут сильно различаться в выборе стратегий; и публичное укрепление эмоций через различные праздники ничего не делает для того, чтобы закрыть это пространство. Так, у двух людей, активно поддерживающих однополые браки и с радостью празднующих день рождения Харви Милка[165]165
  Харви Бернард Милк (1930–1978) – американский политик, член наблюдательного совета Сан-Франциско. – Прим. пер.


[Закрыть] (в Калифорнии это теперь официальный праздник), могут быть совершено разные мнения относительно роли судов в продолжении их борьбы не по принципиальным соображениям, а по стратегическим. Один человек может утверждать, что идущие наперекор воле большинства решения судов по спорным моральным вопросам приводят к негативной реакции, а потому следует оставить этот вопрос на усмотрение избранных законодателей. Другой может указать на политическое давление, оказываемое лоббистскими группами на избранных должностных лиц, и настаивать на том, что суды, в некоторой степени, защищены от такого давления, а потому могут лучше справляться с этими спорными вопросами. Согласие в эмоциях не закрыло пространство для дискуссий.

И действительно, критическое мышление и инакомыслие настолько ценны для здоровья и стабильности наших наций, что они сами будут порождать этот критический дух через эмоциональную привязанность, как это делали Тагор и Ганди. Истории о героях прошлого, которые рассказываются детям, призывают их любить и равняться на смелых людей, чья деятельность направлена на борьбу с предрассудками. Эти люди распознали великое зло и рисковали жизнью во имя справедливости. В школе они могут поставить пьесу по мотивам бойкота автобусных линий в Бирмингеме[166]166
  Бойкот автобусных линий в Бирмингеме – ненасильственные акции за права темнокожих людей в Бирмингеме, Алабама, возглавляемые Фредериком Шаттлсвортом, борцом за гражданские права. 20 декабря 1956 года протестующие потребовали в течение шести дней отменить законы расовой сегрегации в общественном транспорте. – Прим. пер.


[Закрыть], а могут сыграть роль Розы Паркс[167]167
  Роза Паркс (1913–2005) – политическая активистка, одна из основательниц движения за права темнокожих. В 1955 году Паркс отказалась уступить свое место белому пассажиру в секции автобуса для цветных. Арест Паркс привел к бойкоту автобусных линий в Монтгомери, штат Алабама. – Прим. пер.


[Закрыть], которая отказалась пересаживаться на последний ряд в автобусе, или роль Милдред Джетер Лавинг, вместе с мужем отказавшейся следовать законодательству, которое криминализировало смешанные браки в штате Вирджиния. Как мы увидим дальше, публичное искусство во многом усиливает эмоции, связанные с инакомыслием.

И конечно, одна нация может учиться у другой. Великолепный фильм Ричарда Аттенборо о Ганди оживляет дискуссии даже в самых отдаленных школах Соединенных Штатов. Есть в этом фильме, однако, один недостаток по сравнению с реальным положением дел в Индии: в нем не показывается жизненно важная атмосфера инакомыслия и критического мышления внутри движения Ганди; Джавахарлал Неру спорил с Ганди практически по каждому важному вопросу, в то же время выражая ему сильную эмоциональную поддержку.

Итак, и в Америке, и в Индии статус гражданина – поскольку молодые люди воспитываются так, чтобы научиться ценить эту роль, – тесно связан с идеями совести, инакомыслия и бесстрашного сопротивления. И эта ценность, как и другие ценности, чтобы быть стабильной и постоянно воспроизводиться, нуждается в эмоциях.

Милль и Конт надеялись – и в каком-то смысле даже верили, – что традиционная религия уступит место их проекту «религии человечества». Тагор был менее критичен по отношению к существующим религиям, полагая, что все они могли бы объединиться в духе религии человечества путем сотрудничества и частичных реформ. Религиям пришлось бы в некоторой степени измениться, чтобы стать частью совместного проекта, о котором он писал: все они должны были бы отказаться от какой-либо приверженности религиозной борьбе или ненависти и провести некоторые реформы (например, в случае индуизма упразднить касту неприкасаемых). Но картина, описанная в «Религии человека» и во многих других работах Тагора, представляет собой эволюцию на пути к взаимному уважению и утверждению определенных принципов в обществе, которое тем не менее оставалось бы религиозно разнообразным. Каждая религия продолжила бы оберегать собственные ритуалы и собственных богов и даже, возможно, верить в собственное превосходство на пути к прозрению (отказываясь от принципа теологического многообразия Руссо) в пределах, основанных на общих правах всех и равном уважении ко всем. Дух плюрализма вместе с принципом равного уважения преобладал в его школе. Ученики изучали все основные религиозные течения и отмечали их главные праздники, а не то, что эти праздники являются плохими пережитками эпохи религиозной вражды. Их не учили тому, что религия – это плохая социальная сила, хотя им, безусловно, было запрещено практиковать неприкасаемость или выстраивать иерархию, в которой индуисты стоят выше мусульман и христиан. Хотя Тагор и не дожил до того момента, чтобы выдвинуть политические предложения для гражданской религии в новом независимом государстве, существуют доказательства, что он бы предпочел программу отсутствия официальной религии Неру – Ганди, равные политические и гражданские свободы и политическую культуру, которая принимает существующий факт религиозного плюрализма, пытаясь развивать толерантность (политическую, не теологическую) и общие политические принципы.

Подход наших наций к проблеме плюрализма – это подход Тагора, а не Милля и Конта. Видя, что религиозный плюрализм не идет на спад в условиях свободы, и полагая, что равное уважение к гражданам подразумевает предоставление им достаточного пространства для самостоятельного поиска смысла жизни, эти нации возьмут на себя обязательство создания условий не только для полной религиозной свободы (и равной свободы), но и для отсутствия государственной религии, полагая, что установление одного конкретного религиозного или светского всеобъемлющего учения как единого учения нации – это путь неравного уважения к людям. Даже если такое учение не навязывается принудительно, оно создает внутреннюю группу и различные внешние группы, утверждая, что существуют истинно верующие граждане (в соответствии с официальным государственным учением) и те, которые таковыми не являются. Милль и Конт выступали за такие иерархические утверждения, поскольку считали, что существующие религии – главные препятствия на пути человеческого прогресса. Наши страны, напротив, считают, что сдержанность оправданна принципом равного уважения.

Наши нации придерживаются концепции, которая представляет собой версию учения, более известного как «политический либерализм» благодаря работам Чарльза Лармора и Джона Ролза[168]168
  Rawls 1986; Larmore 1996. Мой взгляд на этот вопрос изложен в: Nussbaum 2011a; Nussbaum 2011b.


[Закрыть]. Лармор и Ролз считают, что для равного уважения к гражданам необходимо, чтобы государство не выстраивало свои политические принципы на каком-либо конкретном всеобъемлющем учении о смысле жизни и ее основах, будь то религиозном или светском. Политические принципы должны быть такими, чтобы потенциально стать объектами «пересекающегося консенсуса» всех разумных граждан, то есть тех, кто уважает своих сограждан как равных и готов соблюдать справедливые условия взаимодействия. Идея заключается в том, что принципы в конечном счете должны встраиваться во всеобъемлющие доктрины (будь то религиозные или светские) всех этих граждан как часть или «модуль», который они будут поддерживать, в то же время поддерживая остальную часть доктрины. Консенсуса может не быть сейчас, но он может с определенной вероятностью случиться в будущем, и мы должны быть в состоянии наметить подходящую траекторию для его достижения.

Однако такой консенсус будет возможен только в том случае, если политические принципы будут иметь две особенности. Во-первых, они должны касаться узкой области – основных политических прав и вопросов политической структуры, но не претендовать на охват всех тем, затрагиваемых всеобъемлющим учением. Таким образом, политические принципы будут избегать спорных метафизических, религиозных и даже в некоторых случаях этических вопросов, по которым у разных религий разные позиции, и рассматривать только этические проблемы, затрагивающие фундаментальные вопросы политических прав или статуса гражданина, по которым, мы надеемся, в конечном итоге граждане смогут договориться. Во-вторых, они не должны основываться на каких-либо неоднозначных метафизических, эпистемологических и религиозных утверждениях. Их обоснование должно быть «автономным», то есть не быть привязанным к той или иной всеобъемлющей схеме научной или ценностной природы. Эти принципы будут основываться только на тех этических понятиях, которые являются центральными для самих политических доктрин: например, на идее равного уважения к людям и соответствующей ей идее человеческого достоинства. Политические принципы имеют определенное моральное содержание, и важное значение для них имеет идея равного уважения. Цель состоит не в том, чтобы построить чисто процедурную политику или политическую систему без моральных целей и стремлений. Однако есть надежда, что со временем эти моральные идеалы могут быть приняты гражданами, придерживающимися различных религиозных и светских взглядов, поскольку они будут воспринимать их как то, что полностью уважает их свободу и равенство.

Политический либерализм не предполагает, что все граждане, разделяющие идеи равного уважения и справедливости, с легкостью примут политические принципы. Иногда могут возникать противоречия (даже серьезные противоречия), и, конечно же, может возникнуть внутреннее напряжение между различными частями одного всеобъемлющего учения. Единственное требование состоит в том, чтобы политические принципы проявляли равное уважение ко всем гражданам, являющимся приверженцами различных религиозных и светских учений, и не устанавливали одно учение как единственно верное.

Отсутствие государственной религии – это не просто вопрос законов[169]169
  См.: Nussbaum 2011b, p. 35, где я обсуждаю экспрессивное подчинение со стороны государства как форму государственной религии.


[Закрыть]. Оно также оказывает влияние на проведение публичных празднований, программы государственных школ на направленность государственного финансирования. (Важнейшие судебные дела в конституционном праве Соединенных Штатов касаются именно такого рода вещей[170]170
  Более подробно об этом и сложной эволюции конкретных доктрин см.: Nussbaum 2008b.


[Закрыть].)

Следовательно, политические принципы не могут включать в себя религию человечества или же основываться на ней. Эта идея – по крайней мере, в том формате, в каком ее видят Конт и Милль, – вызывает возражения как по содержанию, так и по обоснованию. Содержание религии Конта включает в себя всевозможные неоднозначные метафизические и религиозные понятия, например идею линейного человеческого прогресса и идею человечества как объекта поклонения. Ее ритуалы трактуют обычные человеческие события – такие, как рождение и смерть – в очень специфическом, антирелигиозном ключе. В основе проекта Конта лежит отказ от теизма (ложность которого якобы доказал позитивизм) и другие позитивистские доктрины о природе Вселенной и роли человечества в ней. Идея Милля о том, что расширенному сочувствию будут учить в семьях и школах, а затем в университете через изучение великих произведений искусства, сама по себе неуязвима для этой критики. Но если в новую пострелигиозную эпоху, как предлагает сам Милль, теистическая религия была бы заменена человеческим сочувствием – это было бы неуместно. Вид гуманизма, который, по-видимому, выдерживает критику, – это гуманизм Тагора. Такой гуманизм понимается как требование верности общему ядру понятий, сформированных вокруг идеи человеческого равенства и свободы, этических идеалов, которые могут быть встроены в политические принципы нации, оставляя при этом достаточно места для реализации различных религиозных и светских взглядов на жизнь и не подчиняя одних другим.

Гуманизм в понимании Тагора действительно требует, чтобы основные религии подвергались серьезному анализу, и его неприятие каст может показаться кому-то навязчивым. Но расовая проблема в Соединенных Штатах очень похожа на кастовую проблему в Индии. Конституция США – в ее нынешней интерпретации – в очень сильной форме поддерживает расовое равенство. Законы о раздельном обучении в школах и законы, запрещающие межрасовые браки, были объявлены противоречащими конституции на основании идеи равенства. Аналогичным образом в Индии конституция запрещает практику неприкасаемости. В обоих случаях основные политические принципы включают в себя идеал равенства, который, безусловно, не был разделяем на момент принятия конституций всеми основными религиями. Однако со временем политические принципы приобрели нормативное значение, и ни одна крупная религиозная группа в США сегодня не защищает расовую иерархию или даже расовую сегрегацию (которая всегда была формой иерархии, но не всегда изображалась таким образом) как ключевой элемент своего религиозного идеала. Аналогичным образом в Индии – хотя дискриминация по кастовой принадлежности по-прежнему широко практикуется – конституционная норма оказала свое влияние, и даже консервативные индуисты не стали бы сегодня публично защищать практику неприкасаемости. Так и формируется «пересекающийся консенсус»: определенные практики запрещаются в публичной сфере, и со временем это, наряду с другими аргументами и социальными силами, заставляет людей переосмысливать элементы своего всеобъемлющего взгляда на жизнь.

Насколько, в таком случае, навязчивы политические принципы, церемонии и произведения искусства, которые они создают? Это, конечно, остается предметом многочисленных споров, поскольку многие американцы выступают против «политкорректности», которую они находят во многих наших публичных мероприятиях. Действительно, практиковать расовую сегрегацию сегодня в любом крупном учреждении Соединенных Штатов довольно трудно, и формирование публичных эмоций во многом связано с сильным неодобрением, с которым сталкиваются расисты. И все же неверно было бы предполагать, что не остается места для личного выбора следовать идеалам, противоречащим политической норме. Во-первых, свобода слова и свобода ассоциаций тщательно охраняются. Пересекающийся консенсус не требует отсутствия противоречий между всеобъемлющим представлением и политической точкой зрения. У большинства людей есть противоречия по крайней мере между некоторыми элементами их системы убеждений, хотя здесь их ограничивает лишь их собственное желание быть последовательными.

Размышления об этом сохраняющемся противоречии напоминают нам о преимуществе, которое было у Конта и Милля. Они не были правы с этической точки зрения, или, иначе говоря, их политические идеи не в полной мере уважали равенство и свободу людей. Но когда мы думаем о стабильности, мы видим, что их идеи выигрывают в сравнении с концепциями, которые защищаю я. Если вы считаете, что имеете право заменить все учения, вызывающие противоречия и конфликты, доктринами, которые всесторонне поддерживают ваши политические идеалы, и если вы добьетесь успеха в этом – то ваши политические идеалы могут стать более надежными, чем идеалы государства, деликатно оставляющего место для самых разных религиозных и светских идей, из которых иные противоречат политическим принципам государства, хотя приверженцы этих идей и принимают эти принципы. Это, безусловно, является преимуществом для набора политических норм, если все общество и его основные религиозные доктрины единым фронтом движутся в одном направлении. В своей же концепции я предпочитаю обходиться без этого преимущества во имя равного уважения. Следовательно, такому обществу придется жить с более высоким уровнем противоречивости. Общество не претерпит коренных изменений, а люди не будут превращены в надежных агентов политического идеала. И хотя мы надеемся, что они поддержат его с энтузиазмом, а не просто как modus vivendi, они будут колебаться между двумя различными мнениями и пытаться сохранять верность двум противоречащим наборам принципов. Даже в хорошо организованном обществе Ролз признает, что эта противоречивость может сохраняться; и тем более она присутствует в наших обществах, которые стремятся к полной социальной справедливости, но еще не достигли ее. Сцена действий смещается с общества как всеобъемлющего целого на саму политическую сферу и на ее стратегии, направленные на то, чтобы ее идеалы восторжествовали в мире плюрализма.

Как политическая сфера воплощает в жизнь свои политические идеалы? Даже с нашей «политически либеральной» точки зрения, проводящей четкое различие между политической сферой и остальной частью общества (то, что Ролз называет «фоновой культурой» (background culture), есть место для различия между юридическим принуждением и неформальным убеждением. Основные политические ценности (например, расовое равенство) могут и должны быть реализованы принудительно. Кроме того, этот факт сам по себе с течением времени оказывает убедительное воздействие, поскольку незаконность стигматизируется и наказывается, а у людей появляются веские основания, чтобы воспитывать своих детей в соответствии с правовыми нормами. Но и представители власти тоже могут использовать убеждение, поощряя как поддержку правовых норм, так и более общие привычки мышления, которые делают эти нормы стабильными. Когда Конгресс США объявил день рождения Мартина Лютера Кинга – младшего национальным праздником (наконец победив радикально настроенную оппозицию) и когда лидеры со всех уголков страны принимают участие в праздновании, они используют убеждение для поддержки существующих конституционных норм, но в то же время они поощряют более общие эмоциональные установки, лежащие в основе этих норм, и способствуют их укреплению.

В процессе этого правительственным чиновникам следует избегать намеков на то, что политические нормы вырастают из одного религиозного или секулярного взгляда на жизнь, а не из другого. В принципе, отмену расовой сегрегации или кастовой дискриминации следует защищать аргументами, не зависящими от какого-либо конкретного религиозного мировоззрения. Опасности сектантства и непреднамеренного установления государственной религии особенно велики, когда мы думаем об эмоциях, потому что эмоции реагируют на память, а память очень часто связана с религиозными ритуалами и привычками мышления, которые они формируют.

Однако иногда в ситуации крайней несправедливости бывает невозможно мобилизовать необходимую энергию без использования религиозных образов с их способностью вызвать сильный отклик. Когда Ганди опирался на индуистские традиции аскетизма для создания образа братства и человеческого достоинства, он рисковал создать ложное впечатление, что Индия в первую очередь для индуистов. Он считал, что ему необходимо сделать это, чтобы убедить индуистов принять радикальный новый взгляд на то, чего требует индуизм. Но в то же время Ганди понимал, что, сделав этот выбор, он берет на себя ответственность использовать любую возможность для привлечения мусульман и христиан в его ритуальные действия (например, его голодовка в Бенгалии, когда первая еда, которую он взял, была от мусульманина Мауланы Азада). Схожим образом Мартин Лютер Кинг – младший опирался на пророческие образы иудео-христианской традиции с большим успехом, и трудно представить, чтобы он смог добиться такого же эмоционального отклика, если бы не использовал этот язык. Его движение могло расколоться, но кажется, что он осознавал эту опасность, стараясь показать, что идеалы, к которым он подталкивал людей, были идеалами для всех американцев.

Таким образом, публичные эмоции должны быть одновременно ограниченными и поверхностными по сравнению со всеобъемлющими доктринами, которых придерживаются граждане. Иногда в чрезвычайных ситуациях они могут использовать глубину и способность вызвать горячий отклик одного из этих учений, но им лучше немедленно уравновесить этот ход приверженностью плюрализму и равному уважению. Ограниченность предмета означает, что многие аспекты человеческой жизни, в которых есть горе, страх, отвращение и другие эмоции, в принципе не будут темами для политического культивирования. Поэтому мы могли бы задаться вопросом о том, может ли политическая культура в конце концов сказать или сделать что-то интересное или глубокое в отношении этих эмоций. На самом деле она должна что-то сделать; и ей лучше решить проблему раскола общества как можно лучше, поскольку корни большинства пагубных политических тенденций заложены в детстве и в семье, в представлении о том, как должно выглядеть наше тело и тело других людей. Расистское отвращение и опасение физического загрязнения не могут быть устранены одними лишь законами и предписаниями избегать отвращения в политической сфере. Уитмен и Тагор понимали, что проблемы касты и пола в их обществах требуют от нас думать и публично говорить о теле, его эротизме, его ограничениях и смертности. В конце концов, истоки политического действия следует искать во всех сферах жизни, и тот, кто культивирует эмоции, должен постараться следовать за ними везде, где они становятся причиной проблем или сулят поддержку, избегая при этом опасности раскола настолько, насколько это возможно.

Иногда взгляды, которые мы будем выносить на рассмотрение (вслед за Керубино и баулами), будут в некоторой степени противоречить взглядам, которых в настоящее время придерживаются основные религии. Может показаться, что в таких случаях не удастся избежать опасности раскола. Но общественная культура – это диалог, и он динамичен, поэтому мы надеемся, что со временем (как в случае с расовой и кастовой стигматизацией) эти более общие противоречия могут быть преодолены. Борьба с сегрегацией и неприкасаемостью когда-то считалась в высшей степени раскалывающей общество, но сегодня кажется очевидным, что основные религии могут выживать и процветать и без этих предрассудков. В известной мере мы преодолели даже проблемы, связанные с отвращением и телом: по крайней мере, в большинстве современных обществ люди все меньше стыдятся своего тела. Идеи равной человеческой ценности или достоинства также противоречат представлениям о людях, которых придерживаются некоторые религии (например, кальвинизм); но эти идеи не кажутся предосудительно раскалывающими общество или устанавливающими государственную религию. На самом деле представляется возможным, чтобы даже кальвинизм процветал в стране, выступающей за человеческое достоинство и равные права человека. Большинство протестантских церквей в США больше не сосредотачиваются на человеческой низости и никчемности, хотя они могли бы продолжать это делать, заявляя о человеческом достоинстве в публичной сфере, и просто научиться жить с этим противоречием. Такой же исход возможен для отвращения: кто-то может утверждать, что отвращение – это плохая основа для законов, подчиняющих одну группу другой, и одновременно позволять отвращению руководить многими аспектами личного поведения. Аналогично обстоят дела с эротизмом и животными аспектами тела: в политических целях мы придерживаемся мнения, что наша телесность является частью нашего человеческого достоинства. Традиционным идеям о трансценденции обычного человека можно дать политическую интерпретацию (в духе Тагора), которая фокусируется на стремлении преодолеть несправедливость и достичь справедливости. Этим идеям не нужно сохранять, по крайней мере в политическом контексте, свою связь с неприятием тела и отвращением к нему.

Что касается идейной простоты, политическая культура эмоций не должна поддерживать себя, опираясь на теологические или метафизические традиции. Но нет причин, по которым она не может опираться на эмпирическую психологию, на исследование взаимоотношений между людьми и животными в приматологии и исследования предрассудков в истории и социологии. Дональд Винникотт, чьим концепциям воображения и игры отведена важная роль в этом проекте, не был психоаналитиком метафизического толка; он был практикующим врачом и очень эмпирически ориентированным. Его идеи совпадают с идеями других практико-ориентированных исследователей.