Текст книги "Когда мама – это ты"

– Арсен, это так хорошо. Я желаю вам счастья, – ответила Лика.

– Да, я попросил Свету – рожать будешь у нее. Она сейчас в нашем роддоме работает.

– Как у нее? Мэри договорилась уже с тетей Нателлой. Она принимала и Карена, и тебя.

– Тетя Нателла уже не видит, кого принимает. При всем уважении… Давай ты у Светы родишь. Мне так спокойнее будет. Все-таки я стану дядей.

– Мне кажется, я здесь рожу. В этом доме. Устала очень. Мне уже все равно, – призналась Лика.

– Подожди, я об этом тебя хотел попросить. Как сестру. Ты можешь родить пятнадцатого? Тогда моя мама точно в загс не приедет, и я спокойно женюсь. Умоляю. Все, что хочешь, для тебя сделаю. Луну с неба достану!

– Арсен, дорогой, я просто женщина, а не мать-природа. Я забеременела, потому что меня попросили. Так сильно просили, что я сама не знаю, как так получилось. Твой троюродный брат спокойно женился. Но я не могу отвечать за роды! Ни одна женщина не может!

– Ты можешь, я знаю. Спаси меня. Давай ты родишь пятнадцатого утром? Да?

– Арсен. Спроси у своей жены. Она тебе скажет, что роды могут начаться в любой момент. Врачи называют лишь предполагаемую дату. Точная – если назначено кесарево сечение, но мне оно не назначено. Этим я управлять не могу! – Лика показала на живот. – Только ребенок знает, когда пришло время появиться на свет. В этом и заключается таинство. И сам подумай. Если я начну рожать пятнадцатого утром, твоя жена, которая должна будет принимать у меня роды, как ты договорился, не сможет выйти за тебя замуж. Она будет в больнице со мной, а не в загсе с тобой.

– Что мне делать? Что мне делать? – Арсен схватился за голову и сел на детский велосипед.

– Не сломай велосипед. Пусть все будет так, как должно, – ответила Лика. – Успокойся. Надо довериться судьбе.

– Вот в этом Света и не похожа на всех. Она не доверяет судьбе, она сама ее строит, – сказал Арсен.

Лике было искренне жаль Арсена, он чуть не плакал от отчаяния. Но она была уверена в своей правоте – остается только довериться. Иногда судьба сама решает, как лучше. Этому ее научила бабушка. Она же всегда говорила: «Если чего-то очень боишься или переживаешь по поводу того, что может случиться, самое страшное обычно не происходит. Да, произойдет другое, но не то, о чем ты думала все это время и чем себя изводила». Бабушка была права. Лика убеждалась в этом много раз – самые страшные предположения никогда не сбывались.

Лика начала рожать четырнадцатого ночью. Роды принимала Света. Загс был в одиннадцать тридцать утра. В восемь двадцать пять Лика родила прекрасную девочку. Света успела переодеться, сделать прическу и позавтракать.

– Лика, что хочешь проси! Все сделаю! – Арсен кричал в трубку.

– Будь счастлив, дорогой, – ответила Лика.

Мэри не доехала до загса. Все утро провела в роддоме, доводя медсестер до нервного срыва. Потом добилась, чтобы ей дали подержать внучку, и наконец замолчала, замерла.

– Я назову ее Мария. Мэри, – сказала Лика, и свекровь окончательно забыла и про Арсена, и про его Свету, и про свадьбу. А потом сделала то, чего от нее никто не ожидал.

– Твоя девочка. Расти как знаешь. Ты – мать. Если попросишь, помогу, – сказала она Лике, передавая малышку ей на грудь.

* * *

Теперь, спустя двадцать лет, Лика сходила с ума, не зная, что делать с собственным мужем, который, в свою очередь, сошел с ума. Увидев фотографию зятя, он стал вести себя как его собственная мать.

– Худой какой, наверняка больной! – кричал Карен.

– Дорогой, когда я за тебя замуж выходила, у тебя тоже пузо не висело. Ты был такой худой, что я боялась тебя обнять. Обычно невеста хрупкая и тонкая, а у меня ты был такой худой, что все женщины мне советы давали, как тебя откормить побыстрее, – ответила Лика.

– У меня не висит пузо! Где ты увидела? Посмотри внимательно! Как это переживет мама?

– Мэри уже пережила. И пожелала им счастья. Они к ней приезжали. Со сватьей познакомили. Мэри сказала, что лучшей свекрови для внучки и не пожелает. И да, дорогой, ты такой же стройный, как в молодости.

* * *

Мэри давно болела, почти не вставала с кровати. Каждый день мог стать последним… Но она успела дождаться внуков от Арсена – Светлана родила мальчиков-близнецов – и вот теперь – свадьбы старшей внучки. Того и гляди, Мэри могла стать прабабушкой. Голова работала идеально. Только тело не слушалось.

– Мам, бабушка Мэри хочет с тобой поговорить, – позвонила Лике дочь после загса.

– Лика, это ты? Я хочу тебе сказать, что девочка счастлива. Так смотрит на Серго, что я не сомневаюсь. Он тоже на нее так смотрит, что я совсем не сомневаюсь. Скажи моему сыну, чтобы уже перестал дергать детей. У них все хорошо будет. Я их сейчас вижу. Такие красивые… такое счастье мне подарили.

– Спасибо, Мэри. – Лика расплакалась.

– Серго… – сказал Карен и с тех пор стал только так называть зятя, которого видел исключительно онлайн – по скайпу или ватсапу.

– Лика, я тебя поздравляю. Пусть Мария будет счастлива, – сказала я.

– Да, только так рано, я не ожидала, – призналась Лика.

– Ты замуж во сколько вышла? В двадцать? В двадцать один уже Марию родила. А я в двадцать один вышла замуж и в двадцать четыре родила сына, что считалось уже очень поздно. Чуть ли не в последний вагон запрыгнула. Хорошо, что рано. Пусть насладятся чувствами, страстями. Пусть ругаются, мирятся. Ты же сама знаешь, что с каждым годом сложнее. Если по молодости не притереться, потом совсем не сможешь. – Я как могла пыталась успокоить Лику.

– Да, это правда. Если бы я Карена не знала сто лет, давно бы убила. А если бы сейчас встретила, даже не посмотрела бы в его сторону.

В этот момент из основного зала салона раздалось рыдание. Будто что-то случилось, причем страшное. Лика подскочила и кинулась на помощь. Я побежала следом. Плакала Аня, Ани. Молодая женщина, которая вышла замуж и сразу забеременела. Долгожданное счастье, причем двойное. Ани было уже тридцать четыре, и она ни на что не надеялась, даже свахи отказывались с ней «работать». Но вдруг в нее влюбился клиент – вдовец с маленькой дочерью. Ани стригла и девочку, заплетала ей косы, и отца. И как-то все само собой сложилось. Быстро. Ани уже ходила беременная.

Она рыдала так, будто узнала страшную новость.

– Ани, что? – Лика принесла воды, села рядом. – Тебе плохо? Давай «Скорую» вызовем. Мужу позвонить?

– Не могу вспомнить, не могу, – плакала горько Ани.

– Что не можешь вспомнить? – уточнила Лика.

– На кого первого посмотрела. А вдруг на курьера? Тогда у меня сын будет похож на узбека? Или на татарина? Что я Ашоту скажу? – Ани была безутешна.

Клиентки замерли, не понимая, что происходит. Даже я не понимала, хотя, казалось бы, знала все кавказские приметы. Потом, успокоив Ани, Лика объяснила. Эта традиция есть у грузин и армян, у осетин ее точно нет. Во всяком случае, я слышала о ней впервые.

У нас говорят – ребенок «зашевелился», у грузин – «заиграл». Красиво, мне очень понравилось. И это – официальное значение. Так и спрашивают у беременных женщин: «Ребенок уже “заиграл”?»

Существует примета – в тот момент, когда беременная женщина впервые почувствовала шевеление ребенка в утробе, то есть когда ребенок «заиграл», надо вспомнить, на кого будущая мать в тот момент смотрела. На того и будет похож ребенок. В идеале, конечно, чтобы мать смотрела или на собственное отражение в зеркале, или на мужа. Тогда ребенок будет похож или на мать, или на отца. Хорошо, если беременная невестка на свекровь будет смотреть. Тогда тоже счастье. На свекра – тоже замечательно.

– Курьер точно приходил, – плакала Ани, – я на него смотрела. И тогда ребенок «заиграл».

– Может, раньше? – пыталась успокоить ее Лика.

– Нет, я заказ принимала. У меня что, ребенок таджиком будет? – Ани опять залилась слезами.

– Ну почему обязательно таджиком? Может, он раньше «заиграл», а ты не почувствовала и смотрела на мужа.

– Так бывает? – удивилась Ани. – Что я не почувствовала?

– Конечно, бывает. И не такое бывает. Вот сестра моей матери, тетя Элина. У нее сын негром родился. Ну не совсем негром, но очень черный. Как индус какой, – начала рассказывать Лика.

Тетя Элина родилась смуглее всех в семье, будто еще в утробе на огороде трудилась. Две ее старшие сестры белокожие, что считалось красивым и аристократичным, а Элина – ну крестьянка крестьянкой. Сама смуглая, волосы чернючие. За нее никакой мастер не брался, хотя она мечтала перекраситься в блондинку.

Но тетя Элина, несмотря на недостаточно бледный цвет кожи, удачно вышла замуж, быстрее сестер, и родила сына.

– Так ты не представляешь, – продолжала рассказывать Лика, – Георгий такой черный родился, что чернее тети Элины. И ее муж, дядя Сосо, конечно, как увидел сына, так очень удивился. Дядя Сосо-то светлый. Не блондин, конечно, но обычный, средний. А Георгий – сам смуглый, будто загорал в животе, и волосы черные. Не лысый, как дядя Сосо, который уже в тридцать лет облысел, а с густыми волосами.

– И как тетя Элина объяснила мужу? – ахнула Ани.

– Так и объяснила. Мол, они же ездили в Сочи отдыхать? Ездили. И вот там она на негра, настоящего, и посмотрела, когда ребенок «заиграл». Негра дядя Сосо не помнил, но спорить с женой не стал. Зачем спорить? Себе дороже. Потом тетя Элина кинулась к свекрови, и та нашла фотографию деда Сосо. Тот тоже был черный и с волосами, каким женщина позавидует. Так что перестань плакать. Ты наверняка в зеркало смотрела, на себя. Ребеночек на тебя будет похож.

– Почему ты так думаешь? – всхлипнула Ани.

– Ох, когда ты вообще на курьеров смотрела? – отмахнулась Лика. – Ты на свой живот только смотришь. И внутрь. Все беременные внутрь смотрят. С чего бы ты стала курьером любоваться?

Ани успокоилась и убедила себя в том, что действительно смотрела на себя, любуясь животом. А точнее, гадая, покупать новые джинсы для беременных или еще можно в старых походить. Живот рос быстро.

Лика никак не могла сосредоточиться на работе.

– О чем ты думаешь? – спросила я.

– Знаешь, дочь уже давно уехала, год почти прошел. А я так и ставлю на стол четыре тарелки. Ничего не могу с собой поделать. Как думаешь, долго так будет? – призналась Лика.

– Мне кажется, всю оставшуюся жизнь.

* * *

Сима второй год занимается в знаменитой художественной школе имени Серова. Я уже рассказывала, что все время путала Серова с Суриковым, потому что рядом, во дворике, стоит памятник Сурикову. И мой муж говорил, что Серова допустимо путать с Коровиным, но никак не с Суриковым.

У меня была назначена встреча в том районе, и я решила забежать в школу – узнать расписание. Муж нарисовал карту. Ручкой на бумаге. Я так и не научилась передвигаться по навигатору, а с картой Москвы ходить по улицам вроде как неприлично. Тем более что супруг прекрасно ориентируется в переулках старой Москвы и рисует максимально короткий путь. Мне нравятся его карты – он обязательно нарисует памятник и подпишет, дворик и дома изобразит так, чтобы я их точно узнала. Сима, конечно, в смысле художественных способностей пошла в него. А я могу заблудиться даже в собственном районе. У меня другая память – я помню окошко в доме или особенности дороги. Плитку на лестнице – вдруг появилась одна, совершенно другая, ее точно не было, и я тут же начинаю сомневаться – та лестница или другая? Я запоминаю деревья, цветы на балконах, смешные вывески. Если что-то исчезает, теряюсь.

Я вышла после встречи, достала листочек и пошла. И ведь шла четко по нарисованному плану местности. Но шла долго, не пять минут, как уверял муж, а уже все пятнадцать. Наконец сдалась и позвонила.

– Я, кажется, потерялась.

– Это невозможно. Там нельзя потеряться, – ответил муж. Это он твердит мне все время. – Что у тебя рядом?

– Памятник. Как ты и нарисовал. Но дворик другой. Точно, – призналась я.

– Поверни от памятника направо.

– Понимаешь, там направо вообще дороги нет. Никакой.

– Быть не может.

Спустя еще несколько минут объяснений выяснилось, что я перепутала памятники. Сурикова с Верой Мухиной.

– Как такое возможно? Как ты вообще там очутилась? – недоумевал супруг.

– Не знаю, но клянусь, что Суриков – один в один Вера Мухина! – твердила я. – Как две капли воды похож.

– А подпись ты не могла прочитать? Для таких, как ты, специально пишут!

– Нет, не догадалась.

Теперь у нас в семье новая байка – мать, не сведущая в истории искусств, путает не только Сурикова с Серовым, но и Сурикова с Верой Мухиной. А это уже вообще ни в какие ворота.

– Зато я могу отличить Гершвина от Стравинского! – пытаюсь оправдаться я.

* * *

Начался новый учебный год. По сетям и родительским чатам ходит шутка – «Учебный год как беременность. Длится девять месяцев, а тошнить начинает на второй неделе». Пока все в норме. Сима пошла в седьмой «М» в общеобразовательной школе и в первый «Е» в художественной. А у подруги дочь пошла в первый «Ж». «Ну, все в жизни обычно начинается через жопу», – написала подруга. «Ты только дочери это не говори», – ответила я.

Катя написала, что моя воспитанница Полина говорит: «Слышу песнь жавороˆнка», с ударением на «о». И рыдающий смайлик. Я часа три ходила, и этот жавороˆнок с ударением на «о» не давал мне покоя. Где-то уже было, точно. Наконец вспомнила – стихотворение, которое учат второклассники. «Слышу песни жаворонка, слышу трели соловья… Это – русская сторонка, это – Родина моя!» И там, конечно, ударение на «о». Написала Кате, чтобы не поправляла Полину, потому что иначе – не в рифму. Катя ответила, что и не собиралась, потому что ей малышку Еву завтра утром вести первый раз в детский сад.

Позвонил старый друг, бывший коллега по работе в ежедневной газете, Володька. Знаю его лет сто. Созваниваемся по праздникам и все никак не можем встретиться выпить кофе. А тут Володька позвонил просто так. Я даже перепугалась – вдруг что-то случилось?

– Привет. Что? – ахнула я в трубку.

– Мишка в первый класс пошел, – ответил Володька таким тоном, каким сообщал, что нас снова оставили на дежурство, а тут посыпались новости и всю полосу придется перекраивать.

– Господи, напугал, я думала кто-то заболел, – выдохнула я. – И как Миша? Господи, как время бежит, он вроде вчера родился. Учительница хорошая?

– Фашистка, я думал, такие в прошлом остались, – буркнул Володька. А его очень сложно впечатлить. Он удивительным образом не утратил способности сохранять толерантность, терпимость и добрый нрав. А также верить в отдельных людей и в человечество в целом.

Володька рассказал, что учительница поставила в классе длинную скамью и назвала ее «скамейкой штрафников». И за любое прегрешение ребенок отправляется туда. Но Миша занимается хоккеем, так что его этой скамьей не испугать. «Пап, я как Павел Буре, только без клюшки», – объявил первоклассник-хоккеист. И теперь при любой возможности старается посидеть на скамье. Ему там больше нравится. Штрафников не спрашивают и в тетрадях не заставляют писать.

А еще учительница детей выпускает с урока в туалет только по одному. Да, есть такое правило в школе, но оно не относится к первоклашкам. Даже те, кто пришел из садика, то есть подготовленные к этому ужасному миру, не всегда могут потерпеть. И Миша сообщил папе, что, оказывается, обладает суперспособностью, как Человек-паук или как супермен. Он умеет терпеть дольше всех в классе. Володька объяснил, что терпеть не стоит, потому что это вредно для здоровья. И надо как-то объяснить это учительнице. А еще он побывал на пикнике, устроенном силами родительского комитета.

– Расскажешь? – спросила я.

– Давай встретимся, пива выпьем, расскажу, – ответил Володька.

Да, ему совсем нехорошо, раз он собрался со мной пить пиво, а не кофе.

– Я думал, это все неправда, – сказал он. – Ну то, что ты пишешь про школу. Почему ты раньше мне не сказала, что все правда?

Мужчины вообще становятся очень чувствительными, когда их чадо идет в школу. Была на встрече, разговорилась в рамках светской беседы с ведущим, которого видела впервые в жизни. Оказалось, у него дочь-школьница.

– В каком классе? – спросила я исключительно из вежливости.

Мужчина сначала надрывно потянулся за антисептиком, потом начал искать ключи от машины, а затем выдал:

– Вот от вас я такого не ожидал! Вы же должны понимать!

И выбежал из комнаты ожидания.

Я тогда слегка опешила. Не то чтобы вопрос был из разряда бестактных.

Но спустя всего несколько месяцев поняла чувства того мужчины. Он забыл, в каком классе учится его дочь, и не мог в этом признаться не только мне, но и самому себе.

Уже у меня сначала спросили, в каком классе учится моя дочь. Я ответила: и класс, и номер школы назвала.

– Ой, а какая буква? У меня сын тоже в седьмом в этой же школе.

Вопрос задала мамочка, с которой я столкнулась в школьном дворе. Не специально. Я возвращалась с деловой встречи и решила заехать встретить дочь.

Я не помнила, в каком Сима классе. В общеобразовательной – седьмой, а в художественной – первый. И пришлось подстраивать график, чтобы она успевала доехать до художки. То есть она ходит два дня со своим классом, а один – с чужим. И буквы, каких в нашем детстве никогда классам не давали. «М», «Е» и то ли «З», то ли «К». И какой из них в общеобразовательной, я вдруг забыла. Следом речь зашла о старших детях, и тут мне совсем отшибло память. Я забыла, на каком курсе учится мой старший сын Василий – на третьем или на четвертом. Мамочка уточнила, во сколько лет Вася пошел в школу, и быстро все подсчитала. Выходило, что уже на четвертом. Она смотрела на меня с недоверием и даже отошла на два шага назад. Будто я кашлянула в ее сторону. Да и я чувствовала себя недоматерью. Ну как я могла забыть? Обсуждаем ведь и поступление в магистратуру, и про диплом мне сын рассказывал, про поиски научного руководителя.

Да, так бывает. Раньше я сама не понимала, как можно забыть, в каком классе учится любимое чадо. А с другой стороны, я до сих пор не могу запомнить дату рождения супруга. К счастью, он не обижается, когда я ему пишу, чтобы уточнить, когда он родился, если заполняю анкету в школу или в секцию. Сын тоже не помнит наши с мужем даты рождения, хотя мы для него – отец и мать. «Зачем? Вас можно загуглить», – сказал как-то Василий. Но день рождения сестры помнит.

Тоже, кстати, наблюдение. Если вы спрашиваете у человека, сколько лет его сыну или дочери и он называет не количество лет, а год рождения, ребенок явно занимается спортом. Там все измеряется годом рождения, а не «ой, моей уже скоро четыре исполнится».

* * *

У Симы в классе новый учитель математики – Сергей Андреич, или Андрей Сергеич – дети никак запомнить не могут. И периодически называют его Яном Борисовичем – по имени прошлого математика, который не выдержал испытания школой и шестиклассниками. Сначала отказался от «ашек», точнее сбежал, перешел к «бэшкам», а потом и вовсе уволился. Андрей Сергеич оказался почти точной копией Яна Борисовича, только в очках. Или не объясняет, или объясняет так, что вообще ничего не понятно. А класс – математический. Дети специально туда поступали, участвовали в олимпиадах, смотрели дополнительные онлайн-курсы. То есть не гуманитарии в значении идиотов. Девочки, конечно, немедленно загуглили всю информацию про молодого преподавателя и выяснили, что до того, как стать математиком, он служил в театре. В должности актера. Не в московском, конечно, провинциальном, но все же. И находили оправдание его забывчивости, невнятным объяснениям и нервным срывам. Мол, он же не совсем математик, а актер, поэтому в роль учителя, наверное, входит. А вдруг он непризнанный гений театрального искусства? Мальчики едко уточнили, не хотел бы Андрей Сергеич вернуться на сцену. Возможно, театральные подмостки ему подойдут лучше, чем кабинет математики. Дети не умеют прощать промахи. Семиклассники тем более. Эти дети уже завалились толпой к другой математичке – с опытом, стажем – и умоляли взять их назад. Та схватилась за голову. Мало того что ей после Яна Борисовича пришлось доводить сразу все классы – и теперь вот опять. Всего неделя прошла! Ну хоть бы полгода продержался! Андрей Сергеич уже пообещал детям, что уволится, как его предшественник. «Слабак», – решили дети.

Это ведь самое страшное для подростка – если взрослый решит сбежать. Они еще маленькие, пусть и колючие, наглые, иногда сверх меры дерзкие и чересчур умные. Да, эти дети очень умные. Куда умнее нашего поколения. Я ими восхищаюсь. Скоростью, смелостью, да той же наглостью в решениях. Они не молчат, а отстаивают свое мнение. Решают задачи не общепринятым способом, не тем, который требует конкретный преподаватель, а тем, который считают удобным и лучшим. Ответ ведь верный. Просто решение оформлено по-другому. Андрею Сергеичу они еще пять вариантов решения представили, доказывая, что его способ – лишь один из многих. Для них преподаватель – не истина в последней инстанции. Они знают – есть лучше, есть хуже. Есть курсы интереснее. Педагог уже не сможет убить в них увлечение, любовь к предмету. Они готовы его «пережить», в надежде получить другого, сильного, интересного, яркого.

* * *

Моя любимица Полина плачет. Ее первая учительница, только после института, набравшая первоклашек, уволилась. Родителям об этом сообщили 31 августа.

– Хотя бы в декрет? – спрашивала, рыдая, Полина. Потому что декрет – это да, понять можно, а просто так уволилась, что для малышей означает бросила, принять детской душой невозможно. – У нее кто родится, мальчик или девочка?

– Нет, она просто уволилась. Не справилась с вами, – объяснила Катя дочери.

– Как с нами можно не справиться? – не понимала Полина. – Мы же такие милые!

Я живо представила себе эту сцену. Рыдающая Полина кого угодно может довести до инфаркта. Я хваталась за сердце, если она начинала просто кукситься. Малышка, глаза в пол-лица, искреннее страдание.

– Детей бросать нельзя! – заявила Полина таким голосом, каким читала стихотворения, выбивая слезы даже из чужих пап и мам.

Но, к счастью, новая учительница смогла успокоить второклашек.

– Как тебе Вера Ивановна? – осторожно спросила Катя.

– Очень добрая. Никакой дисциплины в классе, – ответила радостно Полина.

Катя выдохнула.

* * *

В первый день в детском саду Ева пробыла полчаса. Поиграла в детскую кухню, пока мама сидела рядом, потом взяла ее за руку и повела на выход. Все, наигралась. На второй день – та же история. И на третий.

«Я не понимаю, кто ходит в сад – Ева или я?» – написала Катя и прислала видео. Дети садятся завтракать.

– Смотри, завтрак. Кашку будешь? – спрашивает Катя у дочери.

Малышка мотает головой.

– А чай? Нет?

Ева решительно шагает в раздевалку. Запись заканчивается.

Наконец спустя неделю Кате удалось сбежать. На целый час. А на следующий день уже на час пятнадцать. Она строила грандиозные планы на утро. И построила. Отвела Еву в сад и вернулась домой. Сделала маску на лицо и маску на голову, на брови наложила краску, чтобы уж заодно. Воспитательница позвонила на второй серии первого сезона сериала, который Катя давно собиралась посмотреть. Сообщила, что все хорошо, но Еву лучше забрать, пока не стало плохо. А стать может совсем скоро, с минуты на минуту. Катя посмотрела на часы – одиннадцать утра. До запланированного полудня Ева недотянула. Ну и дальше, как всегда. Ничего нового. Катя бросилась в душ, кое-как смыла все маски, вместе взятые. Высушиться не успела. Прибежала в детский сад с мокрой головой.

– Что с вами? – спросила испуганно воспитательница.

– А что со мной? Что с Евой?

Катя заглянула в группу, ожидая увидеть самое страшное. Впрочем, после двух старших детей она не знала, что такое самое страшное. Старшая, Алиса, могла разрисовать красками всех детей с головы до ног, средняя, Полина, как-то сломала руку, упав с горки во время прогулки. Это ладно. Мальчик, с которым она играла, сломал обе руки.

Ева сидела за столом и кормила остатками каши любимую мягкую игрушку – собаку, которую звали Собакой. Девочка всегда ходила, зажав ее под мышкой.

– У вас на лице что-то, – сказала воспитательница.

– Да, остатки маски. – Катя достала салфетку и протерла щеки.

– Нет, брови, – показала воспитательница.

Катя забыла, что решила покрасить брови. Побежала в туалет и начала смывать краску. Вышла, сверкая бровями в стиле Сальмы Хайек.

Ева не очень обрадовалась маме с бровями, поскольку увлеклась открыванием и закрыванием духовки на детской кухне.

– Почему вы мне позвонили? Я думала, что-то случилось, – спросила Катя у воспитательницы.

– Мне показалось, что Ева устала. Я просто перестраховалась. Вы все же ее заберите, – ответила та.

Катя кивнула. Воспитательница была новая, молодая. Старую, Лидию Ивановну, которая была и у старшей Алисы, и у средней Полины, так просто не испугаешь. Если ребенка завели в группу, все – можно было хоть во все тяжкие пускаться… Раньше шести вечера Лидия Ивановна детей не выпустит и родителей не побеспокоит.

* * *

У меня начались творческие поездки-командировки. Попросила устроить все одним днем, благо встреча с читателями проходила в Питере. Утром приехать, уехать вечерним «Сапсаном». Приготовила еду, расписала, куда и во сколько везти Симу и когда забирать.

Все было прекрасно. Мне, естественно, достался сосед то ли на жестком ЗОЖе, то ли веган, я не поняла. Но когда я ела курицу, он смотрел на меня с ужасом и пытался отодвинуться. Даже спрашивал у проводника, не свободно ли место в конце салона. А в начале салона? Тоже нет? Впереди расположилась компания очень интеллигентных женщин, которые отправлялись в рабочую командировку. Спустя час я поняла, что они учителя. Говорили громко, на весь вагон. Обсуждали некую Нину Николаевну. За четыре часа дороги я узнала про Нину Николаевну то, что она сама про себя не знала. Рядом сидела компания туристов-итальянцев, которые звонили всем родственникам и рассказывали про поездку. Они так шумно рассказывали, что учительницы не могли их перекричать. До конца поездки соревновались в громкости.

Мой сосед воткнул наушники и включил в телефоне сериал. Я присмотрелась. Боже, и этот человек еще смотрел на мою курицу с укоризной и собирался отсесть. Это я должна была от него отсесть! Мужчина смотрел тысяча двести пятьдесят девятую серию сериала «След» или что-то вроде того.

Выйти из вагона было сложно. Туристы-итальянцы с учительницами забывали чемоданы, норовили упасть в проходе и возвращались за зонтиками и шарфами. Я насчитала трех уволенных секретарш. Мужчины-бизнесмены предпочли в прямом смысле слова громкое увольнение, вопя на весь салон: «Куда ты меня посадила? Что значит, повезло, что не китайцы?»

* * *

Жизнь течет своим чередом. Я уже не могу заниматься с Полиной, потому что не совпадают графики. Не могу по утрам кормить Еву сырниками – она все же согласилась есть кашу в детском саду. Я смотрю на игрушки, которые специально разложила по отдельным ящикам и поставила в шкаф так, чтобы можно было в любой момент их достать. Когда они пригодятся?

Кабинет отца семейства, который чем только не служил – и местом для тренировок, и школьным классом – только там интернет ловится всегда, – и спальней для дневного сна малышей – они засыпали на диванчике, тоже обрел новую жизнь. С тех пор как Сима стала учиться в художественной школе, где тоже задают домашние задания, папино кресло служит подставкой для натюрморта. Пригодились ткани, с которыми Сима выступала в школе, – красная атласная в танце ко Дню Победы, прозрачная органза – для танца балерины к Восьмому марта. Синяя? Эту я покупала для одежды фигурки Марии – делали с Симой вертеп на школьный конкурс. Как давно это было, а кажется, будто вчера. Сима раскладывает ткани на кресле, отодвигает занавески. Я предлагаю включить свет.

– Мам, мне нужен настоящий. Смотри, какие здесь тени. – Сима показывает на ткань.

Новый этап, который остается только принять. Да, мне безумно жаль, что я не могу вернуть прошлый год, в котором были дети, суета, мои занятия с Полиной, попытки завоевать внимание Евы. Симины тренировки, соревнования – художественную гимнастику – пришлось бросить. Зато художественную школу полностью взял на себя муж – он дочь отвозит, привозит. Вступил в родительский чат и недавно воскликнул, как Володька, папа первоклассника Миши: «Почему ты не говорила, что все правда? Я думал, это художественный вымысел!»

Но я уже знаю – надо отпустить и не жалеть. Ведь жизнь обязательно преподнесет что-то новое. То, к чему ты не был готов. И это новое будет прекрасно хотя бы своей неизвестностью, непредсказуемостью. Только вчера мне казалось, что я освоила поделки на школьные конкурсы, а сегодня они уже не нужны. Сейчас у меня старший двадцатилетний сын и дочь-подросток. Они меняются, и я должна меняться вместе с ними. Да, мне, как и многим родителям, хочется, чтобы дети подольше оставались детьми. Они и останутся – когда заболеют и попросят приготовить «греночки», которые любили в детстве. Когда будут плакать от еще детских обид и трагедий, и их нужно будет обнять, поцеловать и вдруг спеть колыбельную. Ту самую, которую пела, когда они были малышами. Принести молоко с медом на ночь, чтобы спокойно уснули. Или просто сидеть и слушать, отложив все дела, включая срочные. Нет ничего важнее этих разговоров, неожиданных, полуночных. Никакая работа их не стоит. Надо закрыть ноутбук и слушать. Больше ничего не требуется. Про девушку, про будущее, планы работы и учебы, друзей, хоть про погоду… не важно. Точнее, очень важно. Про все, включая погоду.

Дети взрослеют. И это счастье. Я ударилась локтем, и дочь подошла, потерла больное место, как это всегда делала ей я. Она приготовила чай не только для себя, но и для меня. Принесла, поставила. Вася сказал, что у него есть свободный день на нас – объяснил сестре тему по алгебре, настроил мне наушники, сходил за водой и соками, разобрался по просьбе отца с Госуслугами. Вечером мы сидели и смотрели мультфильм. В кабинете отца, где на мольберте стоял Симин натюрморт и все еще лежали мои кубики для растяжки, оставшиеся с лета. На столе – учебники для второго класса. Я надеялась продолжить заниматься с Полиной и не находила в себе сил убрать книги на полку.

Пусть все меняется. Только не так быстро, как сейчас. Я много чего просила у судьбы в разные годы. Сейчас прошу одного – чтобы все были здоровы. Чтобы родители жили долго, а за детей было спокойно. Больше ничего не нужно.