Текст книги "Когда мама – это ты"

– Шашлык из мидий есть и крабы вареные, – отвечает женщина.

Молодой человек покупает краба и пугает им девушку. Та хихикает и убегает. Дети дружно орут от ужаса.

– Это есть надо, а не баловаться, – тихо замечает женщина, обидевшись за краба. Кто-то подходит и спрашивает, как есть мидии. А краба как? Там вообще есть, что есть? Женщина терпеливо демонстрирует деревянную шпажку с нанизанными мидиями, уже очищенными. И показывает, как, где и что отрывать у краба.

Я, не удержавшись, взяла кукурузу. Съела, как в детстве – вгрызаясь в кочерыжку, еле успевая жевать. Уже доедала, когда прибежала та женщина. Взволнованная, даже испуганная.

– Соль-то я забыла дать. Как без соли-то? – И выдала мне пакетик с солью, которой хватило бы на приготовление полноценного обеда. Соль крупная, сероватая, вспотевшая в пакете.

* * *

Моя подруга Катя написала, что заболела. Я спросила про температуру, кашель и прочее. «Знаешь, что самое страшное? Я открываю окно и не чувствую запаха улицы. Понимаешь? Ощущение, что нечем дышать. Ты подходишь к окну, чтобы пустить свежий воздух, а ничего не меняется. Вообще. Мозг впадает в панику. Я покрываюсь липким потом. Ведь улица должна пахнуть».

Да, должна. А еще улица не только пахнет, но и звучит. Я открываю окно и слышу истошное: «Ты горишь как агонья. Ты моя агонья» – и что-то еще. Мой мозг тоже в панике. Агонья? Имя? Или агония? Тогда почему «ты горишь»? Я лихорадочно подбирала возможные словосочетания. Агонию можно продлить, она может начаться. Тело может биться в агонии. Агония может быть затянувшаяся, смертельная, страшная.

Катя рассказывает: выползла из комнаты на кухню. На столе стоят две тарелки – одна в шоколаде, другая со следами засохшей яичницы.

– Вы почему посуду не моете? – слабым голосом спросила она.

– А зачем? – удивился муж. – Кто хочет блинчики, может есть из тарелки с шоколадом, кто яичницу – из тарелки с яичницей.

– А что у детей на обед? – уточнила Катя у супруга.

– Круассаны и пирожки, – ответил радостно и гордо муж, будто только что не только убил и притащил мамонта, но и сам его разделал и приготовил.

Средняя, Полина, решила напечь блинчиков. Катя пришла и все съела. Полина, глядя на пустую тарелку:

– Я тут пеку, пеку… а вы…

– Теперь ты понимаешь мои чувства, – ответила Катя и ушла спать.

Катя съела шоколадку. В комнату заходит малышка Ева.

– И кто у нас тут такая грязная и шоколадная? – спросила Катя.

– Ти-и-и-и, – ответила Ева.

Матери пришлось согласиться.

– Они вьют из тебя веревки, – заметила строго Катина свекровь.

– Нет, они из меня макраме плетут, – ответила та.

– Нет, ну вы представляете, только села спокойно поесть, первый раз за целый день, между прочим, – рассказывает Катя, – как Ева попросила проводить ее на горшок. Отчего-то сама не может дойти до ванной, ее надо непременно довести. Я ласково сказала, что она вполне способна справиться сама. И что? Ева принесла горшок на кухню.

«Девочки, подскажите, что делать, – написала в чат Лена. – Два родительских собрания одновременно. Дистанционно».

«Ссылки ведь разные? – спокойно ответила Катя. – Значит, берешь телефон и планшет или ноутбук и подключаешься с двух устройств. Один звук в наушнике, другой – как обычно. Видео отключай. Первые пять минут непривычно, потом нормально».

Я тем временем продолжала каждый вечер слушать «агонью» – детские дискотеки без этой песни не обходились. Теперь старый добрый турецкий «арам-зам-зам-гули-гули» времен детства моего уже двадцатилетнего сына казался усладой для слуха.

Но очередным вечером меня ждал сюрприз – вечер живой музыки. И не просто какой-то, а джаза. Я рано радовалась. Вечер джаза как-то неудачно совпал с праздником Нептуна, в котором музыкант – а он оказался трубачом – играл роль Нептуна. И перепил явно не морской водички. Через пятнадцать минут его исполнения мне хотелось отобрать трубу и засунуть ему, простите, в жопу. Да, так нельзя ни говорить, ни писать, но по-другому я не могу выразить свои чувства. Ну чтобы настолько не попадать в ноты! Ни в одну! В какой-то момент к трубачу присоединился коллега-саксофонист. Он сначала долго протирал тряпочкой мундштук, потом прикладывался губами то так, то эдак, но играть не стал. Если вы не понимали смысла выражения «смертельная тоска» или думали, что понимали, то вот вам подлинный образец. Саксофонист смотрел на публику именно «со смертельной тоской в глазах». А трубач истошно выводил «Стренджерс ин зе найт», напоминая одинокую женщину на танцплощадке, у которой последний бокал вина оказался не просто лишним, а уже четвертым лишним.

Впрочем, трубач в тот вечер нашел свою публику. Пьяный, раскрасневшийся мужик, пытавшийся вести в танце любовницу. Почему любовницу? Она терпела. Жена бы не стала. Мужик выделывал замысловатые па, наступая своей даме на туфли. Он ее пытался кружить, то проходился перед ней в лезгинке, то вдруг изображал русскую народную присядку. Наконец жахнулся на копчик, что было ожидаемо. Застонал. Но отчаянно пытался встать. Женщина с облегчением ушла пить вино и курить. Мужик сидел посреди танцпола и отмахивался от желающих его поднять и увести. Делал жест, мол, все нормально. Хорошо погуляли. Как без сломанного копчика-то? Считай, вечер впустую. Хотя, судя по виду, у него и давление шарахнуло. Наверняка еще и диабет с таким весом.

Любовница мужчины, сильно его младше, допила вино и наконец пошла в администрацию просить вызвать врача. А была бы ровесница, так вошла бы в положение, побеспокоилась, бежала бы в администрацию, а не шла прогулочным шагом. Женщины за сорок – они ведь знают, каково это, когда вдруг скачет давление. И давление, помноженное на алкоголь. Да и таблетки всегда при ней – и от давления, и от изжоги, и валокординчик в обязательном порядке на дне сумки. Мало ли сердце еще прихватит? Зачем взрослым, так сказать, мужчинам нужны непременно молодые? Им с ровесницами лучше будет. И поговорить есть о чем – хочешь, молодость вспоминай, хочешь, анекдоты старые рассказывай. Да и про простатит можно, и про геморрой, и про похмелье, которое не такое, как в двадцать или в тридцать. Женщина-ровесница не просто посочувствует, а со знанием дела тему поддержит. И после не потребует бурного секса на перилах или на пляже с втыкающимися в спину камнями: дойти до номера и спокойно лечь спать. Еще и таблеточку на ночь от бессонницы выпить. И опять же, найдется, о чем на ночь поговорить – ортопедический матрас обсудить и степень жесткости подушки. Нет, лучше иметь две, конечно. Одну мягкую, а вторую пожестче – под шею подложить. И одеяло тонкое – душно в номере. Или уже приливы? Нет, надо давление еще раз измерить, непременно на двух руках. Тонометр всегда с собой, на тумбочке лежит. Без него никуда. Его в чемодан первым укладываешь, как и аптечку.

* * *

Вот я зачем-то отправилась на утренние зарядки, организованные для всех желающих взрослых. Захотела прокачать попу, ноги и все, что там еще положено прокачивать. Решила не тащить из Москвы удобный толстый коврик, а купила самый простой и дешевый.

Зарядка проходила на террасе, на пляже. Море чистое, едва плещется. Редкие купающиеся. Рядом группа йогов приветствует солнце. Красота.

Да, если вам еще нет сорока. А после – все резко меняется. Во-первых, уснуть в одиннадцать вечера уже не получается. Организм отвык за много лет. Потому что в двадцать три ноль-ноль у матери начинается третья смена – домыть посуду, собрать разбросанные носки, разложить супружескую кровать. Сделать чучело сурка из каштанов для урока технологии. Намазать хоть что-то под глаза, чтобы утром встать хоть с каким-то подобием лица. Муж выпил антидепрессант, который был прописан в качестве снотворного, и храпит. Он всегда храпит на этом препарате, и еще полдня на него надежды нет. Будет ходить, будто мешком по голове ударенный.

Дочь проснулась – хочет воды. Вдруг расплакалась. Ни с того ни с сего. Просто так, без повода. Капаю пустырник ей, заодно и себе. Замечаю, что в комнате сына не закрыта дверь – значит, еще не вернулся. Или он еще вчера не вернулся? Не помню. Ну вот как я могла забыть, когда последний раз видела собственного сына? Ладно, прилегла с дочерью. Кажется, задремала. Хорошо, что она выкладывает на соседнюю подушку целую гору игрушек. Хвост кота оказался у меня в носу, и во сне я начала задыхаться. Еще и корова плюшевая на лицо прилегла. Пришлось проснуться. Встала, пошла в ванную. Опять больно ударилась ногой об угол кровати. Мизинцем. Только успел зажить. Хотя, возможно, у меня там давно тройной закрытый перелом. Пытаюсь не выругаться. Слезы из глаз. Иду, хромаю, хлюпаю носом. На всякий случай закрываю входную дверь на ключ, чтобы сын смог открыть своим ключом. Когда все-таки я его видела? А завтра какой день недели? Точно не понедельник, понедельники я отслеживаю. И пятницы тоже. А число? Отчего-то мне становится важно узнать день и число. Календарь и ежедневник – на кухне. Плетусь туда. Сна ни в одном глазу. Лишь отчаянное желание закрыть дверь на кухню и посмотреть сериал. Но тогда точно утром не встану. Мизинец болит ужасно. Видимо, ударилась сильнее, чем обычно.

Достала замороженную отбивную, положила на мизинец.

Вдруг на кухне появился муж. Испугался, увидев меня. Я бы тоже испугалась. Сижу на полу с отбивной на ноге и рыдаю.

– Тебе плохо? – спросил муж. Хорошо, что на антидепрессантах в качестве снотворного он не очень быстро соображает и не впадает тут же в панику.

– Уже все хорошо. Иду спать, – отвечаю я.

– А что у тебя на ноге?

– Отбивная.

Муж кивает. Может, почаще ему эти таблетки пить? Хотя нет, его храп я больше не выдержу. Из коридора доносятся звуки – попытка тихо открыть входную дверь и… Вася все-таки роняет ключи. Поскольку я открыла балконную дверь, входная тут же реагирует на сквозняк и звонко хлопает.

– Вы чего тут? – спрашивает с явным испугом Вася, появившись на кухне.

– Да вот тебя жду, уснуть не могу. И папа тоже, – отвечаю я.

Сын знает, что это шутка. Я его и в подростковом возрасте не ждала. Ложилась спать. За сидение на кухне, заламывание рук и панику в нашей семье отвечает муж.

– Вы чего шумите? – На кухне появляется сонная Сима и тут же кидается обниматься к брату.

– Ну да, нормальная ситуация. Два часа ночи, а вся семья на кухне собралась. Может, утром за завтраком встретимся? Или ужин семейный устроим? – говорю я.

– Меня завтра не будить, – отвечает сын.

– А мне кого будить, папу или тебя? – уточняет у меня дочь.

– Папу!

– Нет, я всех разбужу. Позавтракаем всей семьей, – объявляет Сима и идет спать.

Мы с Васей тихо стонем.

* * *

Недавно меня оставили одну на сутки. И что я делала? Раньше бы побежала встречаться с подружками, на массаж, вечером еще куда-нибудь. Я до трех утра смотрела сериал и была счастлива – меня никто не трогал, не просил выключить свет и пойти наконец спать. И утром не нужно было вставать по будильнику. В каждом возрасте – свои маленькие радости. Ванна? Точно нет. Если станет плохо – никто не вытащит. А плохо станет непременно – с возрастом горячие ванны влияют на давление. Да, еще нужно вставать по утрам аккуратно, без резких движений. Сначала проснуться, осознать себя в реальности, повернуться на бок, медленно спустить ноги с кровати, подождать минутку, потом сесть. Отдохнуть обязательно. Прийти в вертикальное положение. И лишь после этого встать. Медленно. Желательно держась за что-то твердое. Пока не за палочку, а за тумбочку, например. Но скоро да, и палочки, и ходунки пригодятся. Это не я придумала, это мне массажистка посоветовала, специализирующаяся на женщинах «сорок плюс». И спать нужно ложиться до одиннадцати, даже не до двенадцати. Это, конечно, все правильно, я не спорю. Но очень сложно заставить себя медленно вставать, когда ты много лет подскакиваешь как ошпаренная – от резкого звонка будильника, от того, что на тебя вдруг всем телом падает ребенок и начинает скакать попой на твоем животе. От сидящей на лице плюшевой коровы, перекрывающей воздух, от мужа, который или храпит, или бегает всю ночь, открывая и закрывая окна, потому что ему душно. Я всегда вставала рано, чтобы заплести дочь в школу, приготовить завтрак, но просыпалась и начинала соображать приблизительно к обеду. Сын тоже может встать, пойти в институт, отвечать на мои вопросы, но это совершенно ничего не значит. Он умеет стоять и говорить, не приходя в сознание.

* * *

В шесть тридцать утра, когда на берегу начинается зарядка «для взрослых», хочется умереть. Других желаний нет. Точнее, хочется покончить с жизнью конкретным способом – утопиться, учитывая близость моря. Утром, чтобы дойти до пляжа, – таблетка от давления под язык. Кофе непременно. Бухнуть две полные ложки, залить водой и выпить, не дожидаясь, пока гуща осядет на дно чашки. Еще одна таблетка, элеутерококка, чтобы хотя бы изобразить активность. Успокаиваю себя, что это безвредно. Даже вялым детям прописывают. После завтрака лучше выпить что-нибудь успокоительное, иначе до обеда буду бороться с желанием воткнуть кому-нибудь ручку в глаз. Ручка всегда со мной. Я же писатель.

Ручка есть, памяти уже нет. Начала ведь про коврик рассказывать. Хотя какая там история? Содрала копчик, видимо, в процессе зарядки и еще раз уже лежа на шезлонге. И нет чтобы положить коврик на шезлонг или матрасик какой надувной, как делали все бабулечки. Я ж решила, что еще молодежь. Могу и на твердом полежать. И на камнях тоже запросто. Вот нечего было выпендриваться. Спина – от шеи до поясницы – разламывалась, а пониже – саднила. Да так, что остаток отпуска я спала или на боку, или на животе, причем переворачиваясь в полете. Лечь на спину даже на секунду было невозможно. Как и сидеть на стуле. В кресле еще ничего, а на скамейке или на чем-то твердом – никак. И ведь обидно до слез. Ладно бы я содрала копчик по уважительной причине, проведя ночь на пляже. Так нет же. Всего лишь сделала зарядку и полежала на шезлонге без матраса. А еще обиднее, что никто не заподозрил меня в пляжных утехах. Все тут же сочувственно спрашивали про спину и про шезлонг. Даже миф создать не удалось, в него никто бы не поверил. Ну и отдельный аттракцион – намазать копчик клеем БФ‑6.

Ой, тут опять было смешно. Я все время забываю, что достижения советской медицины известны не всем современным родителям. Недавно на моих глазах с самоката свалился ребенок.

– Возьмите, – сказала я молодой маме и выдала ей «Снежок», который всегда ношу с собой на всякий случай. Это великое изобретение, знакомое всем спортсменам. Стоит три копейки, достать сложно. Такой небольшой пакетик, который нужно или сильно бросить об пол, или наступить на него ногой. Тогда содержащееся внутри вещество растекается по пакету и тот становится экстренной заморозкой. Действует, правда, недолго – минут десять. Но когда ничего другого нет под рукой – незаменимая вещь.

– Это что? – Мамочка не поняла, читая название. Тут я вспомнила, что у этого поколения «Снежок» – детский напиток, похожий на сладкий кефир.

Дальше я выполняла трюк с растаптыванием пакета и прикладыванием к ребенку. Мамочка смотрела, раскрыв рот. Да, в прямом смысле слова. Наглядная демонстрация идиоматического выражения.

Та же история всегда происходит с клеем БФ‑6. Да, официальное название. Не путать с ПВА. Тот для поделок в детский сад и школу. Не путать с бутилатом ПМ, который для обоев и линолеума. Еще есть КС, но тот вообще строительный. БФ – он один такой, неповторимый. Стоит сейчас, кажется, рублей восемьдесят. Я всегда думала, что, наверное, существуют и БФ‑5 и БФ‑4. А они от чего? Почему именно 6? Наверняка там целая история создания.

После подорожника, опять же – незаменимая вещь. Всегда его беру в поездки на случай ран и царапин. И в каждой поездке находится молодая женщина, которая смотрит на него с ужасом. Конечно, проблема с неймингом, как сказали бы сейчас. Обозвать медицинский препарат клеем, да еще с непонятной аббревиатурой БФ‑6 – это дорогого стоит. Всегда восхищаюсь такими смелыми авторами. Аннотация, которую я тут же выдаю по первому требованию всем заинтересованным, тоже песня, а не описание. Никакой рекламы с моей стороны, чистый восторг. «Действующее вещество: поливинилбутираль. Спиртовый раствор специальной синтетической фенолформальдегидной смолы, поливинилбутирола и канифоли с добавлением пластификатора». Ну красота же! Срок годности, естественно, указан. Куда же без него. Читаем: «Длинный срок». Можно считать, пожизненный. И самое прекрасное в этом клее – производитель. Наверное, есть разные. Но у меня – Муромский приборостроительный завод.

Клеем можно замазать все, что хочешь. Это и антисептик, и ранозаживитель. Он не щиплется и не пачкается, как зеленка. Его не нужно сыпать на рану, припорашивая все вокруг, как современные рекламируемые средства. Надо чуть намазать и походить. Рана сама затягивается. Даже такая, как у меня. На копчике, точнее, еще ниже. Волшебное средство у меня было с собой, но как его намазать на нужную часть, я не знала. После лежания на тонком коврике на дощатой террасе, где проходила зарядка (я каждый раз, чтобы отвлечься от страданий, повторяла текст незабвенного диктанта про Агриппину Саввичну, которая как раз на дощатой террасе потчевала чаем коллежского асессора… и так далее), я лифчик не могла самостоятельно застегнуть – так болели руки. А после шезлонга засунула в чемодан платье с молнией на спине. С возрастом многие застежки даются с трудом. Это ж не как в молодости – руку вывихнешь, лишь бы застегнуть молнию на платье. Тут уж надо выбирать – или молния, или собственное начинающее дряхлеть и деревянеть тело.

Я умею выкручиваться так, чтобы сделать самой себе укол в ягодицу. И в правую, и в левую. Думала, что и с клеем справлюсь. Легла на кровать, как-то соразмерила собственные объемы. Мне даже удалось намазать пострадавший ни за что ни про что копчик. Я уже начала благодарить мать-природу за собственную гибкость, когда поняла, что правую руку, застрявшую между ягодиц, уж простите за интимные подробности, назад вернуть не могу. Не выворачивается. Заклинило. Решила полежать и подождать – вдруг отпустит? Еще думала о том, что сейчас вернется дочь и увидит меня в такой позе, причину которой я при всем своем писательском воображении не смогу объяснить. Так что я перекатилась в полете на бок, за короткое время освоив искусство левитации. И не такое сделаешь, когда на попу сесть не можешь. Сползла с кровати на пол. Правая рука по-прежнему лежала на спине лицом вниз. То есть ладонью вниз, что доставляло дополнительные неприятные ощущения в области кисти. И да, я тоже лежала лицом вниз, так что описание вполне точное. В таких ситуациях, как я читала, нужно представить себе, что твоя рука вовсе не твоя, и ее нужно просто переместить куда следует. Отличный совет. Интересно, авторы пробовали провести этот эксперимент на себе? Уверена, что нет. Я больше верю в стресс и адреналин. И в то, что боˆльшая боль может затмить меньшую. Пока я думала, как с помощью медитации и дыхательных упражнений, подслушанных у йогов из соседней беседки, абстрагироваться от собственного тела, ладно, хотя бы от руки, в номер вбежала дочь и плюхнулась на меня обниматься.

Она, конечно, очень худенькая и весит даже меньше положенной нормы, согласно таблице роста и веса для гимнасток. Тридцать килограммов веса рухнули на меня – на руку, копчик, спину. Я охнула и тут же выпростала руку на место. Легла на бок, потому что клей, видимо, разошелся. И поняла, что это счастье. Когда кто-то может плюхнуться тебе на спину, на живот, на голову в момент твоего прощания с жизнью. Только тогда начинаешь по-настоящему жить. Быстро вскакиваешь, чтобы собраться на ужин. Копчик? Да ну его. Попросила дочь замазать зеленкой. Она залила щедро. С трусами можно попрощаться. Но не жалко. Дочь даже дула, чтобы не щипало.

Я плакала от счастья – есть кому не только подать стакан воды, но и залить попу зеленкой.

* * *

Заставляю себя абстрагироваться и стать сторонним наблюдателем, репортером. Наблюдать за реальностью, стоя в стороне. Известный прием, которому раньше учили всех журналистов. Лучше бы я его не применяла. Тут живут странные люди, будто специально собранные в одном месте сумасшедшим сценаристом.

Женщина, молодая мать, удивительно доброжелательная и улыбчивая даже по утрам. Ласковая и нежная с дочкой. Сентиментальная. Плачет, что бы дочь ни сделала – нарисовала на асфальте человечка, прыгнула в бассейн. Не расстается с чайной чашкой темного стекла.

– Я привезла кофе из Москвы, но закончился. Вы тут какой покупали? – спросила я.

– У меня ром. Но трех оставшихся бутылок точно не хватит. – Сказала так, будто я собиралась попросить бутылку. Секрет счастливого отдыха оказался прост.

И опять названия, как говорят в столице, «нейминг», прости господи. Магазин на пляже «Вкусняшка», кафе «Сытняшка», лавчонка принадлежностей для пляжа «Надувнушка», игрушек – «Игрулька».

Вывески. На сей раз креативные: «Прежде чем открыть этот кран, читайте здесь». И стрелочка-указатель. «Не мыть ноги под этим краном. Штраф – 500 рублей! Кран принадлежит кафе! Трубопровод тоже!» Старая деревянная раздевалка с новенькими блестящими вывесками одна под другой: «Раздевалка мужская», «Раздевалка женская». Гендерное равенство в действии.

Одинокий уличный фонтанчик. Как в моем детстве. Нажать и жадно пить, ловя тонкую струйку. Сейчас все от него шарахаются. Даже зубы чистят, используя бутилированную воду. Я нажала и умылась. Так и не заставила себя сделать глоток. Да и фонтанчик уже не тот. Не обтертый тысячами рук, гладкий, отполированный до блеска жаждущими губами. Живой. Мы в детстве на таких фонтанчиках желания загадывали – потрешь рукой о раковину, и оно исполнится. Но нужно что-то простое. Например, загадать пирожки с яблоками на ужин. Или чтобы завтра зарядки не было, потому что пойдет дождь. Или чтобы устроили дискотеку вместо репетиции отчетного концерта. Все говорили, что желания точно сбываются. А те, что не сбываются, неправильно загаданы. Этот фонтанчик наверняка тоже когда-то считался счастливым. А сейчас – заплесневелый, вонючий.

Только тут могут произойти самые необычные истории, в которые никто не верит, когда их пересказываешь. Я знаю таких множество, описываю их, но читатели списывают все на богатое писательское воображение. Если бы вы знали, как было на самом деле! Я не преувеличиваю, чтобы сделать ярче. Напротив, преуменьшаю, потому что это невозможно воспринять и переварить. Только в том случае, если не расставаться с чашкой, в которую до краев налит ром.

Когда мы ехали из аэропорта в наш пансионат, застряли в пробке.

– Долго стоять будем? – спросила я у водителя.

– Смотря что для вас долго.

– А пансионат хороший? Происшествий не было?

Я имела в виду отравления, тепловые удары, кишечную палочку, отсутствие воды и прочие бытовые неурядицы, которые всегда случаются в южных городках и поселках.

– Не, нормально все, только один мужик утопился. Но он йог, – ответил водитель.

– Какой ужас!

– Не, откачали. Вот ему, наверное, ужас. Он там уже в нирване, с рыбками, в водоросль превратился, а тут назад вернули, – иронизировал водитель.

– А чего утопился?

– Так кто его знает? Он же йог. Встретил солнце и пошел в море. Хорошо, дядя Паша пришел пораньше. Он и вытащил. Йог-то далеко не заплыл, даже до буйков не догреб, хилый какой-то. А дядя Паша – мастер спорта по плаванию в прошлом. Больше криков было. Но йог нормальным мужиком после этого стал. Бухал до конца отпуска. Про свои махатхары и асаны-фигасаны забыл. Ему наша Луизка такие асаны показала, какие тот в жизни не видел. Луизка – она такая, может. Тут вошла в положение и постаралась. Она у нас по этим йогам большой специалист. В цирке раньше работала. Теперь вот здесь трудится женщиной низкой социальной ответственности. На благо, так сказать. Мать у нее раковая, вот она и… на химию, на уколы обезболивающие. Это у вас там в Москве можно бесплатно, а у нас за деньги не достанешь… Луизка хорошая. Она не просто так, а помочь хочет.

* * *

Над нашими поселочком и пляжем начали летать самолеты. Военные. Низко и красиво летели. По одному, по два. С громким звуком. Все невольно пригибались и провожали самолеты взглядами. Даже бакланы перестали летать. Конечно, все полезли смотреть новости. Вялый вайфай в истерике выплевывал странную информацию – то учения, то эскалация конфликта. Зависал на том месте, когда хотелось посмотреть дату – свежая новость или нет. Но все чувствовали себя неуютно, подсчитывая вылеты и количество пролетевших самолетов. Одна из женщин написала мужу: «У нас тут «стрижи» летают». «Это прекрасно», – ответил муж. Но женщина имела в виду модель самолета, а не милых птичек, о чем и сообщила мужу. Но тот на боевых стрижей никак не отреагировал. Да, это были именно «стрижи» – мы все загуглили картинки и женскими мозгами сверили увиденное с изображениями.

– Дядь Паш, ничего не случилось? – спросила я у хранителя пляжа. Здесь он был главным. Сразу по всему и по всем. В его подчинении находился Славик, который нехотя выдавал шезлонги – своим и чужим, забывая брать плату с чужих, не отмечая при этом в журнале своих, пансионатских.

– Ну летают. Вам-то чё не спится? – Дядя Паша не любил ранние подъемы, но именно он должен был открывать доступ к пляжу. – А ваш какой номер номера? – спрашивал он новеньких. После чего запоминал всех в лицо, в любом купальнике.

– Ничего себе у вас память, – восхитилась я, когда он назвал меня по имени-отчеству и фамилии, плюс имя дочери, плюс номер проживания. Ладно это. Он запомнил, что у меня трусы сегодня были от старого купальника, а лифчик – от нового. Так и сказал: «Трусы вчерашние».

Да, они модные, с завышенной талией. И я в них казалась себе Бриджит Бардо. Дядя Паша, впрочем, не оценил.

– Ну ты-то вроде умная, – сказал он мне. – У женщины должен быть животик. У тебя сколько детей? Двое? Так скажи своему мужу, пусть двоих родит и потом кубики на прессе требует. Сам-то, небось, не Аполлон.

– Дядь Паш, мой не требует кубиков. А вот как я ему жопу свою покажу? У меня там кровавая рана. Мужу я как ее происхождение объясню? Ладно мужу. Себе я как объясню? Ничего ведь не делала! Ну хоть матрасы на шезлонги какие положите.

– Да, это обидно, если не делала, – рассмеялся дядя Паша. – А про память мою… Радуйся, что у тебя не такая. – Он говорил будто о неизлечимой болезни.

– Это НАТО летает? – уточнила одна из обеспокоенных мамочек, показывая на самолет.

– Если НАТО прилетит, нам тут всем … будет, – ответил дядя Паша, показывая на забор с надписью красной краской «Объект особого режима» и строение за ним. Вышка непонятного назначения, на крыше которой медленно вращалось нечто похожее на флюгер. Но устройство реагировало не на дуновения ветра, а на что-то другое. Вышка выглядела бы пугающе, если бы не балкончик, на котором гудел здоровенный вентилятор, и стоявшая там же бельевая сушилка с трогательно развешенными мужскими трусами-семейниками.

– Ой, такие трусы мой дедушка носил, – восхитилась та же заполошная мамочка. – Неужели их кто-то еще носит?

По утрам и вечерам из будки вышки выходил Колян и в огромный, явно военный бинокль наблюдал небо. Хотя по утрам он быстро отвлекался от неба и разглядывал пляж – йогов, точнее йогинь, пловчих, бегуний или девушек, которые решили сделать селфи для «Инстаграма» на рассвете, а не на закате, как все остальные. Налюбовавшись девичьими прелестями в рассветном нежном солнце, Колян удалялся в будку особого режима досыпать. Спал он крепко. На самолетные экзерсисы не реагировал.

– А это противовоздушная оборона? – интересовалась очередная встревоженная дамочка, показывая на флюгер на вышке.

– Ага, она, – хохотал дядя Паша, – пропеллер. Воздух гоняет, а толку нет. Если его Карлсону в жопу вставить, и тот не полетит.

Вдруг весь пансионат преобразился, взбодрился как-то. Даже дядя Паша орал на Славика, чтобы протер шезлонги от песка, прежде чем складывать. И складывал сам, обещая оторвать руки и голову Славику. На территории пансионата появился новый, непривычный звук. Я, выключив утром кондиционер, открыла окно и не сразу поняла, что произошло. Пахло свежескошенной травой. Вдалеке гудела газонокосилка, звук которой после вечерних дискотек и «джазовых» вечеров казался ласкающей слух музыкой.

На завтраке администратор Людмила сверкала таким слоем свежей туши на ресницах, что все бабочки разлетелись, не выдержав конкуренции. Ее молодая помощница Кристина была втиснута в настолько узкие шорты и топик, что стоило переживать за содержание кислорода в ее крови.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Ой, даже не знаю, не каркайте под руку, – отмахнулась взволнованно Людмила.

Завтрак был выдан грандиозный – омлет, булочки с маком, нарезка из ветчины и сыра. Масло – не квадратик, а целых два.

– Проверка, что ли? – спросила я.

– Ох, не приведи господь, – отмахнулась посудомойка, утирая рукавом халата слезы.

Тут мне стало очень интересно, но мои расспросы вызывали лишь панику на лицах персонала пансионата. Все молчали, будто в рот воды набрали. Даже дядя Паша вдруг спросил, из какого я «номера номера».

– Дядь Паш, вы чего? Вы же про меня уже знаете то, о чем мой муж не догадывается, – попыталась пошутить я. – Что происходит? Ждете кого-то важного?

– За буйки не заплывать. Флаг желтый, – отрезал дядя Паша.

Флаг он вывесил, кажется, впервые за всю неделю. Во всяком случае, я его точно до того не видела.

Стрижкой газонов все не закончилось, а только началось. Уже днем, возвращаясь с пляжа, я перепутала ворота. Наши были противно-зелеными, цвета зацветшего болота и уже облупленными. А эти вдруг сияли свежей краской цвета сочной зелени. Горничные буквально летали между корпусами, отмыв даже лестницы и балконы. Баба Катя на обед выдала вполне приличный борщ не из отходов, а из свежей свеклы, не пожалев здоровенных кусков мяса на каждую порцию. А на второе – жаркое, которое жевалось и оказалось не просто съедобным, а вкусным.

* * *

В это же время в Москве генерал армии Потапов устраивал сюрприз на день рождения внучки Анечки. Ей исполнялось 17 лет. Умница, красавица, на золотую медаль идет. Спортсменка, не комсомолка, но активистка – и в школьной жизни участвует, и детям танцы преподает, чтобы собственную копейку заработать. Самостоятельная. Глаза в пол-лица, в мать, любимую и единственную дочь генерала. Но внучка – вот настоящее счастье. Поначалу он, как все мужики, внука ждал. Но быстро понял – идиот. Анечка любому парню сто очков вперед даст. И на лыжах, и плавает, и на рыбалку может. Так спиннингом владеет, что опытные рыбаки одобрительно кивают. А как подойдет да обнимет, так сердце останавливается от нежности и счастья. Нет, сначала на сто кусков разрывается, и каждый за внучку отдашь, не задумываясь.