Текст книги "Когда мама – это ты"

Он, Потапов, ведь с пеленок с ней, с внучкой. И из роддома лично забрал. Зять есть, конечно, как же без отца-то ребенку? Попробовал бы сбежать, лично бы догнал да ноги выдернул. Нет, не выдернул, пристрелил бы сразу. Да зять и не пробовал, надо признать. Обожал жену и дочь. Тестя боялся и уважал. А вот бабушки у Анюты не было, что оставалось для генерала саднящей на сердце раной. Потапов жену похоронил рано, больше не женился, да и не собирался. Зачем ему? Когда и дочь, и внучка под боком, рядом. Квартира большая – всем места хватило. Зять в командировках в основном. Правильно, пусть деньги зарабатывает. С отцовской стороны Анечка тоже осталась без бабки с дедом. Отца зять и не знал. А мать скончалась за год до рождения внучки. Потапов никому в этом бы не признался под дулом пистолета, но был счастлив – Анечку у него никто отнять не мог. Никакой конкуренции. Он – единственный и любимый дед.

Он ее и купал, и пеленал, и укачивал, гудя на одной ноте военные марши и строевые песни. Петь не умел, зато «пурум-пум-пум» выдавал точно в такт. А уж когда Анечка ползать, потом ходить начала, генерал совсем счастливым стал. С характером девка. Упрямая, упертая. Будет пыхтеть, но доползет до цели. Вся в деда. Он такой же. Телец, да еще в год Быка родился. И Анечка тоже.

– Давай, бошки-барашки, – говорил дед, и Анечка радостно хохотала. Прикладывала свой лобик к его, и они «бодались», приговаривая: «Бош-ки-бараш-ки, бош-ки-бараш-ки».

– Ты ж моя барашечка, – умилялся генерал.

Самостоятельной рано стала. Первое слово – не «мама», не «дай», а «сама». Чуть что – сама. Говорила – «ама!» Кормить не позволяла – вырывала ложку. Одевалась, пытаясь застегнуть молнию. Злилась, если не получалось, могла расплакаться, но все равно упрямилась, не позволяя помочь. Мать не выдерживала. Застегивала, помогала обуться. Иначе опоздаем в садик. Анечка плакала, возмущалась, отказывалась уходить. А он, дед, терпеливо ждал. Ну опоздаем, придем попозже. Лишь бы не плакала. Пусть делает, раз ей надо непременно самой справиться.

Старше стала, у генерала сердце совсем заходилось – умная девка. Не голова, а целый генштаб. И мозг мужской, не бабский, холодный, трезвый, без сантиментов. За своих убьет, если потребуется. Дружить умеет. Верная. С ней не только в разведку, на смерть пойдешь, не задумываясь. Где ж она себе мужа под стать найдет? Да генерал всех кавалеров готов был из табельного оружия заранее поубивать за слезинку ее малейшую. Пусть только попробуют обидеть. Ну вот куда она опять едет? Одна. Зарабатывать сама хочет. Нанялась танцы вести у детей в лагере семейном. Да и он, и мать с отцом ей все готовы были оплатить. Так нет же – гордая. Учится, за медаль бьется, поступать собралась только на бюджет. Уперлась – и все, не сдвинешь. На платном учиться не станет, лучше работать пойдет. А ему каково ее отпускать? Маленькая ведь еще. Его Анютка, внученька, сердечко, бошки-барашки. До сих пор иногда подбежит, уткнется лбом, застынет на пару секунд и дальше бежит. А ему и не надо больше. Чувствует – с ним она, не отдалилась, не взъерепенилась. Доверяет, советуется. Дорогого стоит. Он слушает, кивает.

– Дед, ну ведь правильно? – не плачет, сдерживается.

Он кивает: конечно, правильно, раз так решила.

– Ну как ты ее отпускаешь? – обращался генерал к собственной дочери.

Та пожимала плечами. Знала, что запрещать бесполезно. Все равно по-своему сделает. Как запланировала, как решила.

– Ты сам ее этому научил, – отвечала всегда дочь.

А все равно сердце болит за Анютку. Страшно. Ну вот куда опять на ночь глядя собралась?

– Дед, не волнуйся, я, если что, могу и с ноги влупить, – хохочет. Целует его, прижимается лбом и убегает. Когда успела вырасти? Только вчера в том углу кроватка ее стояла. А он качал.

Да, может. Недаром и спорт, и танцы, и рукопашный бой – это уже он настоял. А внучке понравилось. Не только с ноги могла, но и захват сделать. Мужика здорового пузом к земле приложить и прижать. Он приходил, смотрел, как Аня тренируется. Гордился. Но сердце так и не успокоилось. А если влюбится в какого-нибудь идиота, да так, что по-настоящему? Как тогда быть? Она ведь с сердцем открытым живет, никакой защиты. И защищать будет до последнего, биться за чувства, за любовь свою. Верная, преданная. Ох, страшно… Как жить-то с таким открытым забралом? Это только с виду не подойдешь. А так – наивная, что ребенок малый. И спит до сих пор с игрушкой, собакой плюшевой. Уже стирать ее страшно, столько лет, сколько Анечке – генерал внучке на рождение купил и в кроватку положил. Анечка без собаки – Барбоса, она маленькая говорила Бабоса, – не засыпала. Если забывала где, так роту солдат по тревоге поднимай и ищи Бабоса, иначе Анечка не уснет. Сейчас хоть с собой возить перестала, а раньше вообще не расставалась – и в школу, и на тренировки. Бабос всегда с ней. Утром Протасов как-то заглянул в комнату внучки, скорее, по привычке – проверить, спит, не спит? Одеяло опять на полу? Маленькая всегда раскрывалась, сбрасывала. Спала только с открытой форточкой, даже зимой. Дед приучил. Сам так любил, чтобы под теплым одеялом, а в комнате холодно. Жена покойная всегда мучилась, мерзла. Дочь в мать пошла. Генерал ходит, окна в квартире открывает, дочь следом идет – закрывает. Генерал ночью заглядывал к внучке – открывал форточку пошире, одеяло поправлял и знал – спать будет Анечка крепко. Вот заглянул, не сдержался. А Анечка спит, обняв Бабоса своего. Как маленькая. Ну какая она взрослая?

Генерал потер сердце, положил под язык таблетку валидола и взял домашний телефон. Современные мобильные не признавал, хотя зять дарил. Всех моделей. Анечке семнадцать исполняется. Не верится. Как так быстро годы пронеслись? Надо поздравить. Жаль, что не в семейном кругу, как всегда, отметят. Назавтра – с друзьями хоть куда, а сам день рождения – дома, только с семьей. Первый год она одна будет праздновать. Но и без праздника нельзя. Пусть там в своем лагере отметит, порадуется. Ребенок ведь еще. Значит, и праздника ждать будет.

Генерал позвонил своему бывшему однокашнику по училищу. Сто лет не виделись. Жизнь разметала, разнесла, как и всех их. Костик, Котя. Служба судебных приставов. Тоже генерал уже. Занесло его в эту службу, хоть он и военный был… В Крым давно переехал. Потом началось – Крым наш, Крым ваш. Да какая разница? Котя как служил при прежней власти, так и при новой остался.

– Котя… это Потапов, – хрипнул генерал в трубку. Так еще с училища повелось – его все по фамилии называли, без имени, Потапов, а Костика – Котей. Тонкая кость, лицо – картины писать. Породистое, интеллигентное. Красивое, но не слащавой красотой, а чем-то неуловимым. Ноги, руки длинные. Пальцы тонкие, но натруженные, в мозолях. Только глянешь – залюбуешься. Аристократ. Котя злился, когда его так называли. Мать – повар в столовой, отец – слесарь. Пьющий, естественно. Из деревни, из-под Курска. Откуда аристократам взяться? Котя сам выбился. В военное училище поступил. Лучше всех танцевал. Спину держал, как танцор, и ногу поднимал выше всех на плацу. А уж как раздевался, так все рот открывали – жилистый, высушенный, одни мышцы, ни грамма жира. Ему бы в балетное училище с такой внешностью и фигурой. Но Котя пошел по военной стезе. Родине хотел служить, быть нужным. И такое бывает. Котю в Кремлевский полк прочили – с такими-то данными только туда. Но Котя поехал в Крым, который тогда, конечно, еще не назывался оккупированной территорией. Почему от карьеры отказался? Все просто. Отец умер от пьянки. Мать в поселок вернулась. В тот, где детство провела. От тетки ей домик вполне сносный достался. Котя хотел новый купить в ближайшем городке или квартиру со всеми удобствами. Но мать заупрямилась – хотела дожить свои дни в теткином доме. Продала давно опостылевшую квартиру, после смерти мужа ставшую ненужной. На вырученные деньги ремонт сделала и хозяйством обзавелась – куры, утки, сад-огород. Парник, курятник, новые ворота. Котя тогда вслед за матерью переехал. А как иначе? Мало ли что? Никого больше нет у нее. Котю отговаривали все, кто мог. Но тот сказал как отрезал: «Мать дороже». Везде можно карьеру сделать, если захочешь. И родине служить честно, верно.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – хохотнул Котя в трубку. – Как твое ничего? Пыхтишь?

– Пыхчу. На пенсию отправили. Еще в прошлом году. Упирался, так по красной дорожке с почетом ногами вытолкали, – признался Потапов.

– Да и меня так же. В этом уже. Слушай, если мы с тобой сложимся пенсионными бутылками, можем дорогим коньяком торговать. Хороший бизнес будет.

Котя всегда шутил. В любой ситуации. Потапову на проводы столько коньяка и прочих коллекционных бутылок надарили, что не знали, куда в доме ставить. Уже и Анечкиным учителям раздарили, и зять на работу начальству отнес, и дочь пару бутылок презентовала на своей работе, а запасы все не заканчивались. Потапову врачи разрешали пятьдесят граммов, не больше. А он и не хотел. Давно не хотел. После запоя, черного, непролазного, в который ушел после смерти жены, вообще не мог на рюмку смотреть. Даже нюхать было противно.

– Котя, можешь своих поднять? Внучка моя у вас, – перешел сразу к делу Потапов. Не любили они долго болтать, с предисловиями. Старое поколение. Звонили только по делу, по пустякам никогда.

– А что сразу не позвонил? Встретили бы, довезли Аньку твою, – возмутился Котя.

Потапов был ему благодарен. Помнил, как зовут внучку. Кто сейчас вообще имена помнит? Тем более детей, внуков?

– Да, Анька… семнадцать лет исполняется… поехала в лагерь какой-то преподавать детям. Свою копейку заработать хочет, – признался генерал.

– Уже семнадцать? Когда успела-то? – ахнул Котя, и Потапов опять был ему за это благодарен. Удивился искренне, по-честному. – Молодец, дед. Я вот от своих так и не дождусь.

У Коти подрастали двое детей. Сын, прижитый случайно – Котя его знал, поддерживал, – тоже пошел по военной службе. Потапов его в Москву в училище устроил по просьбе Коти. Но мальчишка оказался умным, не стыдно было за такого просить. На все праздники звонил, поздравлял. Отчитывался об успехах. На отца похож как две капли воды – и внешностью, и нутром. Тоже честный, гордый, не наглый. По головам не шел. Не подсиживал. Друзьями обзавелся, редкость в наши дни. Сам хотел всего добиться. Или себе доказать, или отцу. В Кремлевском полку служил, от которого его отец отказался. Тоже был тонкий, звонкий, жилистый. И дочь – уже законная, от недолгой жены. Дочь с отцом не общалась после того, как родители развелись, что для Коти оставалось нескончаемой болью. Сын, внебрачный, которого не ждал и не хотел и узнал, только когда тот уже подростком стал и потребовалось судьбу его решать, стал родным. А дочь, любимая, долгожданная, знать не хотела. Отрезала отца, будто его и не было.

– Дождешься, не переживай, – сказал Потапов.

– Так, что делаем? – серьезно спросил Котя.

– Не знаю. Лагерь семейный. Адрес… Я проверял – все прилично. Может, торт ей туда, фрукты какие? Арбуз или дыню? Может, бутылку шампанского? Не знаю. На твое усмотрение. Организуй там своих ребят из тех, кто помоложе. Девочку надо поздравить. Я ж не знаю, какие у молодежи сейчас интересы. Да она и не современная вроде. Ребенок еще. Другие в ее возрасте уже оторви да выбрось, а она при нас все время…

– Сделаем в лучшем виде. Снаряжу своих. Не переживай, – пообещал Котя, и Потапов знал, что друг все организует в лучшем виде.

– Только это… пусть торт будет диетическим. Она ж спортсменка у меня. Худеет. На диете все время. Им нельзя. Пусть положат фрукты сверху. Чему там худеть-то?

– Понял. Фрукты сверху на торте.

– Если есть молодые ребята, может, они что еще подскажут? – попросил Потапов.

– Есть. Подскажут. Лично прослежу, – пообещал Котя.

– Спасибо, товарищ генерал, – сказал Потапов.

– Честь имею, – ответил, засмеявшись, Котя.

Котя позвонил генералу только один раз, зная, что тот не любит лишних вопросов. «Решайте сами. Вы – люди, а не запрограммированные роботы. Армия – не тупое исполнение приказов. Иногда нарушение может спасти жизни. Думайте, рассуждайте, принимайте решения. Своими мозгами пользуйтесь, а не чужими», – этому Потапов учил своих подопечных в училище, где преподавал после выхода на пенсию. Конечно, не всем такое нравилось. Но так учили их, его и Котю. Поэтому они и выбились. Вопреки системе, вопреки всему. Нет никого дороже матери. Предавать и подставлять друзей нельзя, преступление. Нужно жить честно не для других, а для себя. В глаза другим проще смотреть, чем самому себе – в зеркале. Принципами нельзя поступаться. Ни одна должность не стоит дружбы. Будь свободен, никогда не бойся, меняй жизнь. Система строится на вас, непокорных, смелых, свободных. И Потапов, и Котя верили в эти правила.

– Шарики разноцветные будут. Букет цветов, естественно, фрукты лучшие выбрали – и арбуз, и дыню, и по мелочи – абрикосы, персики. Торт лично заказал – хорошая девочка-кондитер, сама делает, пальчики оближешь. Завтра в девять утра доставим.

– Спасибо. Я у тебя в долгу, – растроганно сказал Потапов.

– Сочтемся. Только это… Мои ребята говорят, что медведь нужен, – признался Котя, – настаивают. Клянутся, что девушке очень понравится. В полном восторге будет. Я, конечно, не знаю. Ребята они молодые, лучше нас с тобой понимают. В наше время медведей-то девушкам не дарили. Вот я и решил у тебя узнать, надо медведя, не надо?

– Медведя? А какого? – Генерал тоже растерялся.

– Говорят, большого, – ответил Котя.

– Зачем медведя-то? Испугать только. Да и загадит этот медведь там все. Куда его потом девать? Это ж не щенок.

Котя не хохотнул, а хрюкнул.

– Ты чего? – не понял Потапов.

– Да я как ты сначала. Про живого подумал, – рассмеялся Котя. – Про игрушечного речь. Ну игрушка мягкая, здоровенный медведь. Ребята мои к лапе хотят шары привязать. И символично – сейчас ведь Олимпиада, твоя тоже спортсменка, ну и мишка, считай, олимпийский. Но если перебор, то я дам отбой.

– А что, можно мишку. Хорошие у тебя ребята, мозговитые. С фантазией. Я бы не додумался. Очень хорошо. Пусть медведь и шары. У дочки моей, Анечкиной матери, был такой олимпийский мишка в детстве. – Генерал опять чуть слезу не пустил от нахлынувших воспоминаний. А говорят, молодежь у нас плохая, истории не знает, не помнит. Вон как все организовали, придумали. – Ты это, поблагодари от меня ребят своих.

– Сделаю, – выдохнул радостно Котя. – Завтра доложусь, как все доставят и вручат.

На следующее утро владелец пансионата в семь ноль ноль утра был разбужен звонком телефона. Только закемарил. Анатолий Анатольевич, которого все давно сократили до простого Анатольича, но не панибратского, а уважительного, давно мучился бессонницей. То будет сезон, то не будет. В прошлом году еле на плаву удержался. Пусть без прибыли, но хотя бы в ноль вышел, не прогорел, как многие. В этом вроде тьфу-тьфу, народ валом валит, номера едва успевают убирать. Но что ни день, распоряжение сверху – опять заболеваемость растет, а дистанцию не соблюдают. Только отклеили красные полосы с пола – полтора метра, соблюдайте дистанцию, – так опять клеить надо. Людмиле надо позвонить, чтобы весь обслуживающий персонал заставила маски носить. Нагрянут с проверкой, оштрафуют ведь так, что мало не покажется. И табличку на стойку раздачи выставить. На ворота еще одну табличку вернуть. Мол, вход в масках и перчатках. Что еще? Еще что-то было. Да, пусть охранник опять температуру вновь прибывшим измеряет. Наплевать, что электронный градусник давно сломался. Все равно показывал черт-те что, тридцать пять и две. Пусть хоть для виду. Еще что-то важное… Анатольич потер лоб – пять утра, а уже сдохнуть хочется. Таблетку от головной боли или снотворное выпить? Или давление опять скачет? Каждый божий день в пять утра в потолок таращиться никаких сил уже нет.

И ладно бы с вечера чего лишнего себе позволил. Вообще ни на что не жаловался никогда. Перепил лишнего, утром в море нырнул – и как огурец. Отжался на турничке и побежал. Анатольич гордился своим телом – прокачанным, поджарым, с видимыми кубиками пресса. Ладно, уже не видимыми. Но и пузо не висит, как у многих мужиков в его возрасте. Так, в талии слегка раздался, не мальчик, чай. А тут вдруг как накрыло – и голова, и давление, и бессонница. Еще и колени стали болеть. На погоду реагировать. Как шторм, так колени ноют. Хотя ему всего-то пятьдесят пять. Хорошо хоть, по мужской части все работает, как часы. Ну ладно, чего себе-то врать? Почти как часы. Но лучше, чем у многих. Это ему и врач подтвердил. Мол, грех жаловаться. Простатита нет. Эрекция без всяких таблеток наступает. Интимная жизнь такая регулярная, что многим молодым не снилась. Только усердствовать не стоит. Да, профилактика простатита. Нужно непременно. Но без подвигов. Чтобы сердце не прихватило. Потихонечку, размеренно. Без сложных поз, требующих дополнительных усилий. Да, вы в прекрасной физической форме для своего возраста, но кардиограмма так себе. И тахикардия, что уже опасно. Стоит поберечься. Стресс, конечно, влияет. А давление? Так для каждого возраста свои нормы. Конечно, слегка повышенное, но в пределах. Следить надо. Измерять регулярно, дважды в день – утром и вечером. Лучше дневник наблюдений вести. Через месяц еще раз кардиограмму снять и к кардиологу на прием. Лучше перестраховаться. А что бессонница, так уже пора на таблеточки переходить. Поддерживать себя, так сказать. Да, до конца жизни уже. А что поделаешь? Все так живут. Хорошо, если денег на таблетки хватает. Вот, есть дорогие, а есть аналоги – подешевле. Все сначала с дорогих начинают, а потом к дешевым переходят. Жизнь такая. Задыхаетесь? Приступы? Точно к кардиологу. Есть ингалятор. Всегда с собой носить. Без него никак. А с ним еще бегать будете. Плаваете? Только давайте без рекордов. Медленно, в удовольствие. Лучше далеко не заплывать. А что бы вы хотели? Скажите спасибо, что здесь живете, на берегу моря, воздухом свежим дышите. Если бы в городе или, не дай бог, мегаполисе, так давно бы уже в больнице лежали. Позывы в туалет есть? Насколько частые? Чаще, чем раньше? Нет? Но тоже лучше последить. Аденома простаты дело такое. Лучше вырезать, чем мучиться. Нет, это не сейчас, так, в перспективе. Хотя бы будете уверены, что рак простаты вам не грозит. Столько случаев, и число с каждым годом растет.

Анатольич посмотрел на девушку, лежащую рядом. Кристинка, как всегда, сладко дрыхнет, даже не ворочается. Молодая, красивая, зараза. Сколько раз он обещал себе не связываться с этими длинноногими молодыми бабами? Скольких он уже пристроил и проводил в поисках лучшей жизни? Теперь Кристинка. Как увидел ее в шортах, так голову потерял. Ну почему таким ногам природа не приделает умную голову? Красивая до одури и такая же до одури бестолковая. Пристроил ее на ресепшен, куда еще? Людмилу попросил присматривать, контролировать. Дай ей бог здоровья. Сколько они уже вместе, плечом к плечу? Сто лет, считай. Боевой товарищ. А то, что был у них роман, так ни она, ни он не вспоминают. Людмила в молодости была красотка, глаз не оторвать. Но и умная. Училась всему быстро. Чутьем брала – кого послать, с кем поласковее, кому комплимент сделать, как с детишками посюсюкать. Все проблемы решала, будто руками разводила. Вспомнил, надо сказать ей, что опять жаловались на массажистку. Ну врет как дышит. Только не фильтрует, кому в уши заливает. Ладно раньше – из регионов ехали. Сейчас москвичи подтянулись, которым границы перекрыли. С ними нужно поменьше языком чесать, а лучше и вовсе молчать. У этих все не как у других. Наши-то бабы, если при деньгах, сразу напоказ все – и кольца, и сумки. А москвички совсем другие. Стоит такая бледная моль – шортики драные, футболка не футболка, тряпка какая-то. А оказывается, что у нее муж чиновник, да еще из министерства фиг знает какого. Много их. Не только при деньгах, но и при связях. Чуть что не так – и Анатольичу уже звонят. Мол, непорядок. Клиенты недовольны, жалуются. Проследите за своим персоналом. Что они себе позволяют? Ну вот зачем эта массажистка стала рассказывать всем, что пандемию придумали американцы, что все болезни от телефонов и микроволновых печей и что всех чипировали? Ну думаешь так, никто ж не мешает. Другим-то зачем об этом сообщать?

Или клиентке очередной, той, которая в шортиках и футболке, болезни такие приписала, что женщина в истерике в Москву звонит мужу, а тот уже связи включает. Людмиле звонят, та, святая женщина, на себя все удары принимает. Дамочку здесь успокаивает, мужу клянется, что все в лучшем виде. Ребенку булочку выдает бесплатно, за свой счет. Тридцать рублей булочка. Сколько Людмила этих булочек из своих карманных оплатила?

Пусть увольняет эту массажистку к чертям собачьим. Другую найдем, не проблема. Контингент иной пошел, значит, и персонал надо менять. Так ладно еще болезни и американцы. Одним эта массажистка, чтоб ее, рассказывает, как работала с эмчеэсовцами, после трагедий спасала. Для остальных припасла историю, как с больными детишками всю жизнь работала. Дэцепэшников на ноги ставила, к аутистам подход находила. Так пусть хоть сначала узнает, кому что трындеть! У одной дамочки оказался муж из МЧС, у другой – известный врач. Ну они и познакомились у бассейна, сверили показания. И решили вывести массажистку на чистую воду. Мошенницей объявили. Мол, самозванка. Да еще и массаж банками не так делает. Неправильно целлюлит с жопы сгоняет. Да, пусть Людмила ее сегодня же рассчитает. Ладно жопа, но только скандала с эмчеэсовцами не хватало. И с детьми. Надо сказать Людмиле, чтобы позвонила мальчику-компьютерщику, который сайт пансионата делал. Пусть срочно добавит строчку, что у них есть номера для инвалидов и они будут рады детям с различными заболеваниями в рамках… как его… чтоб его… этого… инклюзивного образования. И напомнить дяде Паше, чтобы пандусы соорудил срочно. Пусть Славика своего озадачит, все равно прохлаждается целыми днями. Опять отдыхающие на грязные шезлонги жаловались.

Еще про собак все время спрашивают. Надо с Люсей посоветоваться. Да, в молодости он звал ее Люсей, Люсечкой, Лисенком, Лисиком. Господи, какая же была красивая девка. Любовь у них настоящая случилась. Такой роман, что вокруг все полыхало и горело. Стоило, наверное, вместе жизнь прожить. Может, все по-другому и сложилось бы. Анатольич посмотрел на спящую Кристинку. Еще одна причина головной боли. Скоро начнет не просить, а требовать. Не заискивающе смотреть в глаза, а нагло и дерзко. Анатольич до последнего слова знал, как пойдет дальше. Но невольно залюбовался молодым телом. Кристинка была доброй. Так бы он с ней никогда, ни за что. Но она умела сострадать. Кидалась к упавшим детишкам, ему чай заваривала, пугалась, если он за сердце хватался. Не любила его, конечно, но жалела. Она и котов прикормила, на радость постояльцам. Подобрала сначала одного приблудного котенка, который теперь ходил жирный и наглый. Потом второго, уже кошку. И радовалась, когда у них появились котята. Трое из пяти остались в пансионате. Дети тискали котов, выносили им еду. Анатольич был, скорее, собачником. Но и эти наглые рожи не мог выгнать. Привык, что Рыжий норовит куснуть, если протянешь руку погладить. А Муся ласковая, тут же на колени прыгает и мурчать начинает. Рука не поднимается согнать, сбросить с колен. Муся нежная, будто бархатная. Худющая, сколько ни корми, с длинными ногами. А Рыжий нажрал себе пузо, еле ходит. Лежит на дорожке и не двигается. Все его обходить должны.

Хорошо, а если с собаками пускать отдыхающих? Как быть с котами? Хотя сейчас ездят с такими собаками, которые меньше котов. А если Рыжий задушит кого-нибудь и принесет хвастаться? Он все время приносит – то мышь, то птицу. Мол, я еще о-го-го, добытчик. Не дай бог, придушит какую-нибудь собаку, приняв ее за крысу. А что делать с аллергиками? Сейчас через одного клиенты спрашивают, есть ли диетическое питание. Людмила честно отвечает, что нет отдельного – ни диетического, ни веганского. Детское – да, есть. Сосиски с макаронами. Надо многое менять, конечно. Следовать веяниям времени. Пандусы обязательно сделать в первую очередь.

Кристинка тут попросила чемодан отнести на второй этаж. Клиент оставил. Не привык сам таскать. Всегда ведь есть мальчики на подхвате. А у Анатольича какие мальчики? Дядя Паша? Так и тот уже не в том возрасте, чтобы шезлонги тягать и переставлять по первому требованию. Без Славика никак. Охранник? Анатольич силился вспомнить, как его зовут. Охранники менялись каждый сезон, не задерживаясь надолго. Садовник? Кажется, Хайрат. Или уже другой? Они все на одно лицо. Анатольичу казалось, что под именем Хайрат работает целая семья. Но работают хорошо, не придраться. На территории все растет, колосится, кусты ухоженные, цветы глаз радуют. Кристинка позвонила и чуть не плача сказала, что не сможет дотащить чемодан. Хайрата нет, уже ушел. Дядя Паша со Славиком на пляже. Охранник тоже исчез. Дверь и ворота открыты. Анатольич, матерясь, пришел и потащил чемодан. Занес на первый этаж, преодолев один лестничный пролет, и дал себе слово завтра же начать устанавливать пандусы. Отдышался. Что они только тащат в этих чемоданах? Не на Север же. Футболка и плавки, что еще надо? И тут Анатольич ойкнул и понял, что не разогнется. В спину вступило так, что слезы из глаз брызнули. Раньше тоже могло прихватить, но не так сильно, как сейчас. И позвать на помощь, главное, некого. Ни гостей, никого из персонала. Он постоял в неприличной позе несколько минут и сделал еще одну попытку разогнуться. Но вступило еще сильнее.

– Твою мать, – тихо сказал Анатольич. И простонал, тоже тихо: – Помогите кто-нибудь.

На его счастье, перед ним показались ноги Людмилы. Выше бедер он не видел, но эти ноги мог отличить от всех остальных, даже если бы ослеп.

– Ты чего тут застыл враскоряку? – спросила Людмила.

– Чемодан вот тащил, – прошептал Анатольич.

– А что, больше некому? И почему ты шепчешь? – ахнула Людмила.

– Не знаю, – признался Анатольич, – больно. Вступило, зараза, сильно. Аж в глазах потемнело.

– Господи, чего ты вообще за этот чемодан схватился? Беречь себя надо. Ну не в твоем возрасте тягать тяжести.

– Кристинка попросила, – продолжал шептать Анатольич, – остальных нет.

– А, ну тогда понятно. Раз Кристинка попросила…

– Люся, мне плохо. Сделай что-нибудь. Я уже минут десять так стою. Хорошо хоть, ты появилась, – взмолился Анатольич.

– Да я вернулась после твоей Кристинки номер проверить. Сейф опять новые жильцы сломали. Вечно крутят как попало, хотя в инструкции как для дебилов написано. Нет же. Им сначала крутануть надо, дернуть и потом бежать жаловаться, что сейф сломан. Вот я и вернулась. У Кристинки в одно ухо влетает, в другое вылетает. Наверняка не починила. Ладно, давай, потихоньку, вот так, сейчас…

– Ой, – тихо сказал Анатольич, когда Людмила что-то нажала, дернула, еще раз нажала и дернула.

– Все, распрямляйся. Пойдем осторожненько, намажу тебя. И в платке придется походить. Надо спину твою разогреть. Давай ко мне, в администрацию, намажу тебя и завяжу. Подожди минутку, постой спокойно, я сейчас, только сейф проверю. Чемодан-то в какой номер нес?

– Триста пятый.

– Ну да, там большая семья, трое детей, поэтому такой тяжелый.

Анатольич медленно распрямился и вцепился в перила балкона.

Людмила тем временем схватила чемодан и потащила по лестнице. Быстро и умело. Он чуть не расплакался. Какая женщина. А он, идиот, упустил ее когда-то. Жил бы сейчас, как у Христа за пазухой. Нет же, ему очередную Кристинку подавай. Люся. Настоящая женщина. Откуда только силы берутся? Еще и на каблуках скачет.

– Ну ты чего? Не надо самой-то… – подал голос Анатольич.

– Ой, молчи лучше, – отмахнулась Людмила.

Потом она отвела его в свой кабинет, личную каморку, где стоял топчан. Уложила, намазала какой-то вонючей мазью, от которой сразу стало жарко и хорошо. Намотала ему на поясницу свой платок, настоящий, шерстяной, вязаный. Чаю налила – горячего, крепкого и сладкого. Как он любил. Кристинка вечно какую-то муть вместо чая заваривала. Людмила ему подушки под спину подложила. Анатольич лежал, прихлебывал чай и был счастлив.

– Люсь, можно я у тебя останусь? Так хорошо, – сказал он.

– Здесь или у меня? – улыбнулась Людмила, но грустно. Сколько раз они это проходили? Сколько раз Анатольич засыпал на этом топчане после очередной личной драмы или попойки? Всегда сюда приползал. А она ему чай заваривала, подушки подкладывала и таблетку от давления выдавала. Без нее бы давно сдох.

– Чем ты меня намазала?

– Мазь с пчелиным ядом. Ну повоняет немного, зато спина пройдет быстро. Ты бы еще на банане кататься полез, дурак старый. Нельзя тебе уже на такие подвиги. Беречь себя нужно.

– Люся, спасибо. Я тебя люблю, ты знаешь. Никого так не любил, как тебя, – сказал Анатольич, взяв Людмилу за руку и усадив рядом.

– Да, знаю. Дурак ты, – улыбнулась Людмила.

Анатольич поцеловал ее руку. Такую родную. Удивился появившимся пятнам. Не может быть, чтобы старческая гречка. Как так-то? Да, рука родная, но уже не та, что в молодости. Вон, фаланги опухли, кольцо в палец врезалось. Его кольцо. Он подарил. В шутку. Мол, сейчас это, а потом обручальное. Не думал, что она до сих пор эту дешевку носит. Анатольич потрогал пальцем кольцо.

– Мы не молодеем. – Людмила отняла руку, будто ей стало больно. Он готов был себя убить в тот момент.

Ту ночь он провел на тахте. Утром Кристинка вошла в каморку и тут же зажала нос:

– Фу, какая гадость. Чем тут пахнет?

– Пчелиным ядом, – ответил он.

– Что за бабкин платок на тебе? – Кристинка таращила глаза.

– Иди, я сейчас, – сказал он. – Ты, кстати, вчера забыла сейф починить.

Кристинка тут же обиженно выскочила. К его облегчению. Он принял душ, переоделся – Людмила на всякий случай держала в шкафу его брюки, рубашку, носки, нижнее белье. Почувствовал себя снова молодым и здоровым. Вышел бодрый, решив уволить охранника – опять его нет на посту. Лучше Хайрата на охрану поставить. Или его брата. Надо будет спросить, нет ли еще одного Хайрата.

– Смотрю, ты оклемался, – заметила Людмила.

– Да, выспался так, как дома не высыпался. Ты мне чего в чай подсыпала?

– Валокордина, – хмыкнула Людмила.

– То-о-оль, – послышался из администрации голос Кристинки, – иди сюда!

Анатольич дернулся.

– Иди, То-о-о-оль, – передразнила Кристинку Людмила. И он опять почувствовал себя полным козлом. Знал, что Людмила уже не обижается, но он опять сделал ей больно. Приползает к ней зализывать раны, а потом сбегает.