Текст книги "Когда мама – это ты"

– Люсь, прости, ладно?

– Прохладно, – ответила Людмила и пошла в столовую. Время завтрака. Надо отмечать гостей и количество выданных омлетов.

Анатольич опять схватился за голову – болит, зараза. Кристинка еще капризничать начала, власть над ним почувствовала. К девяти утра на работу явиться не может, видишь ли. Красивая, сил нет, сердце заходится. И дура, такая наивная, что хоть плачь. Защитить ее от всех, от мира этого гадского и злобного. Посадить, как цветок, и поливать. Под колпак, чтобы даже сквозняк не дунул. Или держать как собачку – наряжать, кормить деликатесами. Лишь за то, что иногда руку лизнет.

Анатольича сложно было удивить, но звонок в семь утра заставил его подскочить с кровати.

– Служба федеральных судебных приставов беспокоит, – строго сказала трубка. – По распоряжению… из Москвы… будет доставлено… требуется принять… создать необходимые условия… оказать полное содействие…

Анатольич плохо понимал, что от него требуется, но Служба судебных приставов беспокоила его впервые. От страха он тут же покрылся холодным липким потом, потому что не понимал, что нарушил. Но точно нарушил, раз за него взялись из Москвы. Этот факт его измученный бессонницей мозг тоже успел зафиксировать. Анатольич вспомнил все свои большие грехи и малые прегрешения, которых, к его ужасу, накопилось немало. Но даже их не хватало на Москву. Не тот масштаб. А неизвестность пугала сильнее известности. Если знаешь, за что отвечать придется, так вроде легче. Анатольич понятия не имел, чем так заинтересовал столицу.

– Будет сделано, – прохрипел он в трубку.

Схватил полотенце и побежал на пляж, благо жил совсем рядом, считай, на самом берегу моря. Квартирку эту купил сразу же, как только появились деньги. О ней знали только Кристинка, Людмила и дядя Паша. Но точно не государственные службы. Отмахав лишних триста гребков после буйков, Анатольич решил утопиться. Но, опустив ноги, перестав грести, тут же замерз. Свойство Черного моря – сверху вода теплая, но стоит отплыть и нырнуть – пронизывает ледяным холодом. Анатольич вынырнул и поплыл назад. Голова проветрилась, боль отпустила. Он выходил из воды в тот момент, когда дядя Паша открывал свою каморку.

– Ты чего здесь с ранья? – удивился Анатольич.

– Вот да, сранья, Анатольич, лучше не скажешь. Йоги, твою мать, – выругался дядя Паша, – сейчас придут асаны свои делать. Кто из твоих баб придумал террасы под йогу сдавать? Кристинка? У них, молодых, у всех мозги набекрень. Но терраска эта на весь сезон выкуплена, чтоб ее, бляха муха. Уже готов снести ее, чтоб они не мучились. Может, им рок врубить, а? Или попсу какую? Не, я так нормально ко всем, толерантно, но этих удушить хочется. Им, блин, рассвет подавай. Я им говорил, что рассвет у нас на два часа раньше. Нет, у них сейчас рассвет, раньше они спать хотят. А я не хочу, да? Ой, Анатольич, а с тобой-то что? Кристинка чудит или случилось чего?

– Не знаю, дядь Паш. Может, и чего, – пожаловался Анатольич.

– Да, сейчас хер разберешь чего или ничего. Если чё, я здесь, туточки, зови. Вырулим, не впервой. Помнишь, как мы по молодости каратиста в мусорку запихнули? – хохотнул дядя Паша.

– Забудешь такое… – Анатольич вспоминал прошлое со светлой грустью. Чего только не устраивали, все с рук сходило.

Они с дядей Пашей тогда были Толиком и Пашкой. Пашка – на пять лет старше, но уже в авторитете. По малолетке в тюрьму угодил по дурости – обворовали магазин. Потом еще раз. Морду разбил кому не надо, за бабу, конечно же. На работу его никто не брал, а Анатольич сразу взял – дядя Паша, как известно, запоминал имена всех жильцов, кто из какого номера. Фотографическая память. Пляж чистил. Один раз спас ребенка – родители в бар ушли, здесь же, наверху, пиво пили. А ребенка одного оставили. Дядя Паша вытащил, откачал, обматерил мамашу. Отцу нос разбил в кровь. Те хотели в милицию, но потом одумались – ходили, благодарили. На других пляжах спасение на водах за таксу, как шезлонг. Заплати заранее, тогда, может, посмотрят в твою сторону. А так – тони на здоровье. Дядя Паша вытаскивал и своих, в смысле со своего пляжа, и чужих – с соседского. Дамочек откачивал от теплового удара. Мужиков перепивших. Дядя Паша был как Людмила – свой, родной, из тех, кто не предаст, не бросит.

Тогда, в молодости, Анатольич, Толик, засмотрелся на девушку. Красотка, конечно же. Кристинка – ее точная копия, только на сколько лет моложе? На двадцать, да уж почти на все тридцать. Кобель старый. А тогда Толик был молодой, спортивный, загорелый. Приударил, конечно. Та была не против. Не то что не против, а сама в первый же день к Толику пришла. Сюда, в пляжную подсобку. Тогда сарай сараем. Это сейчас бар оборудовали, второй этаж надстроили. Кофе, чай, пиво, мороженое. Тогда только море, деревянный закуток и надувной детский матрас, на котором все и происходило. Молодость, романтика. И во второй раз тоже. На третий он уже ее не звал, так все равно пришла. Ну и вдруг выяснилось, что девушка очень даже замужняя. Муж у нее не просто так, а руководитель секции каратистов. Знаменитый. Весь в регалиях, каратист каратистов, чемпион чего-то, приехал своих подопечных каратистов тренировать и жену взял, чтобы позагорала. Она и позагорала вместе с Толиком, о чем мужу честно сообщила. Мол, он, каратист всех каратистов – говно, а Толик – герой и мечта. Каратист собрал команду и вызвал Толика на разговор. Толик взял Пашку. Вдвоем они отметелили всех каратистов в количестве двенадцати штук, а самого главного засунули головой в мусорный бак. Они-то не знали, как надо правильно, поэтому дрались, как умели. Пока те в стойке стояли, Толик с Пашей влупили с ноги, и все. Жена главного каратиста потом долго мужа из мусорного бака доставала…

– Приставы звонили. Судебные, – признался Анатольич.

– Ну звонили… – Дядя Паша ответил спокойно.

– Придут сегодня. Надо оказать содействие. Из Москвы команда дана. Только я не знаю, чем Москву задел. На что я им сдался? Ну ладно, наши бы докопались, я бы понял. Но где я и где Москва?

– Надо, так окажем, кому только не оказывали… Ты сам-то не выходи, начальству не положено, пусть Люська их встретит. Она быстрее разберется. Ну и я подойду. Присмотрю, как и что, – сказал дядя Паша серьезно.

– Паш, ты же знаешь, я бы сказал, если что. Ты же в курсе всех моих дел… Ну клянусь, вот вообще ничего не сделал! Сам уже всю жизнь отмотал назад. Ничего не было такого. Ну на фига мне подставляться? Сам посуди.

– Тут суди не суди, а если кто глаз положил на наше место, так и найдут за что, – ответил дядя Паша. – Давай это, горячку не пороть раньше времени. Ты поплавал, охолонул, вот и иди домой. А мы с Людмилой встретим гостей как родных. Узнаем, как, что и чего. А потом думать будем. Может, ты зря тут уже обосрался.

В девять ноль-ноль на проходной стояла Людмила в парадном костюме. На стоянке дядя Паша делал вид, что разгружает багажник. Кристинку усадили на ресепшен, для виду. На всякий случай. Маску медицинскую на нее нацепили. Шорты повыше натянули, чтобы хотя бы попу прикрывали на тот случай, если встать придется. Антисептик на стойку выставили. Все таблички вывесили, ленты на пол наклеили.

Сам Анатольич сидел в своей квартирке и гипнотизировал взглядом телефон. Людмила обещала отзвонить как и что. По ситуации докладывать. Анатольич от ужаса допивал бутылку «Балаклавы», которую любила Кристинка. Шипучка, но качественная. Шибает сразу же.

На стоянке припарковался военный грузовик. Несколько солдат выскочили из кузова и принялись бодро выгружать ящики и коробки. Людмила лихорадочно соображала, как принято обращаться к военным. В голове отчего-то упрямо вертелось «честь имею», что совершенно не соответствовало моменту. Наконец из машины вышел мужчина, не в военной форме, в обычной одежде, но стало сразу понятно, кто тут главный.

– Куда нести? – спросил мужчина у Людмилы.

– Кого нести? – уточнила вежливо Людмила.

– Ну вот хотя бы этого. – Мужчина показал на солдатика, который вытащил из кузова здоровенного медведя. Точнее, сначала появились лапы медведя, потом его туловище. А дальше медведь застрял. Остальные солдаты залезли в кузов, и было страшно представить, что появится следом. Следом появились шары, привязанные к медвежьей лапе. Солдатик держал медведя, шары, которые норовили улететь, и еще один букет из шариков поменьше.

– Так, тут семнадцать шаров. Плюс запасные. На случай, если лопнет какой. Перед вручением пересчитайте, – отдал распоряжение мужчина.

– Слушаюсь, – ойкнула Людмила.

– Торт в холодильник, фрукты тоже. Арбуз пусть порежут и на стол подадут красиво. Дыню на ужин. И чтобы тоже красиво, а не ломтями, – продолжал командовать мужчина.

– Точно так, – заверила его Людмила. Хотела сказать «так точно», но от волнения перепутала последовательность слов. Она взяла коробку с тортом и прижала ее к груди. Если бы не коробка, грудь Людмилы непременно отпечаталась бы на сладком декоре.

В этот момент над головой пролетели два «стрижа».

– Ой! – Людмила на всякий случай присела. – Это что? К чему? Не война же?

– Учения, не волнуйтесь, – заверил ее мужчина, и Людмила тут же заволновалась и прижала коробку с тортом еще жарче, будто от этого торта зависела судьба не только учений, но и всего мира.

– Торт красиво вручить. – Мужчина говорил строго.

– Будет исполнено. Красиво, – ответила Людмила и хотела отдать честь, но руки были заняты. – А это у вас что? – Она заметила ящик, не заполненный фруктами.

– Мы тут постреляем немного, – ответил мужчина, и Людмила испугалась еще больше.

– По ним стрелять будете? – Она кивком показала на небо. «Стрижи» заходили на второй круг.

Мужчина только многозначительно хмыкнул.

– Ведите! – велел он.

– Куда? – ахнула Людмила, окончательно растерявшись.

– Для размещения. – Мужчина показал на то, что было выгружено.

Людмила, к счастью, очнулась, услышав знакомое слово. Размещать она умела. Торт вернула солдатику, поскольку пришлось придерживать калитку – ту давно требовалось смазать, да и починить не мешало бы. Хлопала со страшным грохотом, норовя оттяпать пальцы, если вовремя руку не отдернешь. Ящики успешно занесли, но медведь вместе с шарами в калитку пролезать отказывался. Шары от ветра путались и точно бы лопнули – рядом рос колючий куст, который облюбовали пчелы. Вились роем, защищая территорию. Уже двоих отдыхающих покусали. И никакие средства на них не действовали. Людмила лично опрыскивала куст, но спустя сутки пчелы вновь роились над ним.

– Надо открыть ворота, – принял решение мужчина.

– Надо, – согласилась Людмила.

– Откроете? – уточнил он, глядя на застывшую на месте Людмилу. Она кивнула и побежала в здание администрации.

– Ключ, от ворот! – крикнула она Кристинке, которая спала, сидя за столом.

На месте ключа не оказалось. В ящике тоже. Зато нашелся ключ от второй двери на кухню, давно считавшийся утерянным.

– Кристинка! А это что? – рявкнула Людмила, вытаскивая лифчик из ящика, куда складывали все «потеряшки» и мелочи, которым требовалось найти применение – шуруп, явно вылетевший из кресла, пульт от телевизора, но не того, который стоял на ресепшене, набор отверток, в котором не хватало трех штук.

– Лифчик, – невозмутимо сообщила Кристинка.

– Я вижу. Ключ от ворот где? Ну почему у тебя вечно бардак на рабочем месте? Хотя бы кружку помой! Документы разложи. Неужели так сложно? Скрепки валяются. И пыль вытри. Сейчас же! – раскричалась Людмила.

Кристинка сонно начала перекладывать вещи с одной части стола на другую.

Ключ не находился. Людмила вспомнила, что на всякий случай сделала дубликаты всех ключей. На каждый повесила квадратик пеленки, от какой именно двери. Такие квадратики младенцам на ручки и ножки в роддоме привязывают, с указанием имени матери и даты родов.

– Так, быстро иди к воротам и делай что хочешь. Я домой за ключами сбегаю и вернусь. Поняла? – рявкнула Людмила.

– Я же убираюсь. Не убираться тогда? – Кристинка хлопала глазищами.

– Кристинка, сто раз говорила. Не убираюсь, а убираю! Говори правильно. У нас столичный контингент, надо соответствовать! Господи, ну почему Анатольич себе таких дур в любовницы выбирает? Хоть бы одну умную нашел! – отмахнулась Людмила.

– Он просил позвонить, – сообщила Кристинка. При всей своей дурости и пустой голове ей достался легкий нрав. Она не умела обижаться, дуться. Была незлопамятной и радовалась любому пустяку – от зацветшего куста розы до хорошей погоды.

– Потом. Пойдем со мной, – велела Людмила.

Они дошли до ворот, и Людмила, сделав страшные глаза дяде Паше, сбежала домой за ключами.

– Ой, здрасьте! – Кристинка хлопала ресницами от восторга. – Шарики. Какие красивые! Какой медвежонок милый! Ничего себе. Ой, торт какой! Супер! Его в холодильник надо, а то потечет. А для кого это? Ой, классный сюрприз! И фрукты. Арбуз надо порезать красиво и разложить на тарелки.

Так уж получилось, что глупая как пробка Кристинка задала единственный правильный вопрос – для кого? И не успел мужчина ответить, легко подхватила торт и убежала.

– Все, я его в наш холодильник пристроила, в администрации. На кухне вечно места нет. А в нашем я полки вынула, и он встал. Какой же красивый! С ума сойти. А чего вы мишку не заносите? Давайте около администрации его оставим. Я позову именинницу, и вы ей сразу все вручите. Свечки у вас есть? Давайте. Я зажгу и вынесу торт. Это что у вас? Фрукты? Несите. Прямо по дорожке. Справа дверь. Зеленая такая. Надо дернуть посильнее, тогда откроете. Шариков семнадцать, да? А это запасные? Отлично. Ой, так это для Ани, что ли? Ну точно! Она говорила, что у нее день рождения скоро. Она меня учила танцевать румбу. Так у нее здорово получается.

Кристинка продолжала тараторить. Все застыли, раскрыв рты. Кто от чего. Солдатики от длинных ног Кристинки в едва заметных шортиках. Мужчина от оперативности девушки. Когда же она подхватила медведя, как родного, аккуратно пронесла его в калитку вместе с шарами, все готовы были исполнять каждое ее пожелание.

– Подполковник Петров. Можно просто Сергей Иванович, – откашлялся мужчина.

– Кристина, очень приятно. – Кристинка подала ему руку, которую хотелось не пожать, а немедленно облобызать.

К тому моменту, когда взмыленная Людмила прибежала с запасными ключами, у здания администрации вовсю проходило поздравление, организованное, конечно, Кристинкой. Она и свечи в торт воткнула, и отрепетировала, чтобы все дружно кричали «С днем рождения!». Она же привела Аню, завязав ей глаза платком.

В общем, все получилось в лучшем виде. Настолько лучшем, что никто и не ожидал. Аня чуть не плакала от счастья, прижимая к груди медведя. А запасные шары Кристинка предложила выпустить в небо, загадав желание. И горячо заверила – точно исполнится. Конечно, без стрельбы тоже не обошлось. В ящике оказались фейерверки на все вкусы. Кристинка хлопала в ладоши.

Людмила коротко всплакнула от того, что все благополучно разрешилось. Дядя Паша пошел на кухню и лично нарезал арбуз красивыми, ровными дольками. Раздал и солдатам, и подполковнику, и всем проходящим мимо проснувшимся постояльцам. Так пожелала именинница. Она же попросила раздать конфеты детям, и три коробки шоколадных конфет стали самым вкусным завтраком – Кристинка лично бегала по территории и угощала детей. После чего, уже к обеду, Аня получила в подарок от детей шишку, листочек, улитку, ягоду тутовника и рисунок на асфальте.

– Дед, спасибо, – Аня позвонила любимому дедушке, – ты у меня самый лучший!

– Будь счастлива и здорова, барашка, – ответил счастливый дед.

Хорошо было всем, кроме Анатольича, которому забыли позвонить и рассказать, зачем приезжали приставы и чем дело кончилось. От нервов Анатольич, допив Кристинкину шипучку, надрался портвейном и залакировал коньяком. После чего наконец благополучно вырубился лицом в пол.

Неожиданный визит судебных приставов, надо признать, самым благоприятным образом отразился на жизни пансионата. Пусть и ненадолго. Еще несколько дней повариха баба Катя варила приличные щи-борщи и лично засолила свежие огурцы, а не как обычно – те самые, которые не просто «устали» и «помялись», но и начали откровенно подгнивать. От пережитого стресса она даже достала из глубин морозильной камеры крабовые палочки, вписав в меню «крабовый салат». Впрочем, пока резала, съела половину прямо из упаковки. От нервов, конечно, а не по злому умыслу. Так что недостаток крабов пришлось прикрывать, как обычно, старой колбасной нарезкой, горошком, кукурузой и майонезом. Отдыхающие салат не оценили и возвращали на мойку нетронутым.

– Вкусно же, – обиделась баба Катя, доедая остатки прямо из тазика и жалея, что потратила неприкосновенный запас.

Уже через час на раздачу пришлось отправляться самой Людмиле, потому что у бабы Кати так скрутило живот, что мама дорогая.

– Продристалась, – сообщила она слабым голосом, признав, что салат попахивает.

– Ты сколько эти палочки хранила? С какого года? – возмущалась Людмила.

– Так они же в морозилке, что с ними станет-то? – пыталась оправдаться баба Катя. – И не пахли они. Нормальные были. Только сейчас завоняли.

– Еще раз просрочку сунешь куда, сообщу Анатольичу, – пригрозила Людмила.

– А то, можно подумать, он здесь столовается! Ни разу не зашел, – опять обиделась баба Катя. – Хоть бы раз тарелку супа пришел съел для проверки. Ему на кухню наплевать. Ты тоже мою стряпню не ешь. Кристинка вечно на диете. А мне обидно. Может, я страдаю без контроля. Как горничных, так ты гоняешь, а хоть бы раз ложку в кастрюлю сунула. У меня ж и глаз уже замылен, и вкусы не те. Пересолю и не чувствую. Никто не подскажет. Всем на меня наплевать. Анатольич хоть бы отчитал за что, я и такому вниманию рада.

Обида бабы Кати была старая. Она по молодости была влюблена в Анатольича и переживала его роман с Людмилой, проливая горькие слезы. А то, что Анатольич в сторону Катюхи, как он ее тогда называл, даже ни разу не посмотрел, не имело никакого значения. Ведь это она его любила, платонически и безответно. Потому и осталась в пансионате после матери, чтобы хотя бы рядом. Первое время ждала каждый день – что придет, попробует ее стряпню, оценит и, может, через еду влюбится. Она ж очень прилично готовила. Техникум кулинарный с красным дипломом окончила, потом еще специально на кондитера училась. И вот к чему скатилась – к протухшим рыбным палочкам. Если бы Анатольич слово доброе ей сказал, она бы каждый день шедевры готовила. Но правильно говорят: кухня – это любовь. А любовь в сердце бабы Кати давно погасла. Она с тоской смотрела на женщин, своих ровесниц, и не понимала, почему им еще все можно, а у нее уже все кончено. Салаты со старой колбасой отражали ее нутро – давно засохшее, никому не нужное. Только на мойку отнести, не пробуя.

– Ему не наплевать! – рявкнула Людмила. – Уж не думала, что и тебя еще контролировать придется. Ты же вроде своя, родная. Зачем так нас всех подставлять? Сейчас и так тяжело. Я же держусь как-то, и ты давай соберись. На вечер ватрушки сделай. И творог нормальный возьми, а не скисший.

– Так позавчера ватрушки были, – пожала плечами баба Катя.

– Правильно, и их все съели. Сколько раз тебе говорить: люди не свиньи! – Людмила уже сорвалась на крик.

– А то кто ж? Свиньи и есть. Жрут, срут и пьют. Потом выноси за ними, выгребай, – пожала плечами баба Катя.

Людмила не стала спорить. А с чем спорить-то? Права повариха – иные нажрутся, засрут номера по самый потолок. А если компания гуляет, так и вовсе туши свет – пока отмоешь беседку, руки отвалятся. Точно, свиньи. Хоть бы бутылки до мусорки донесли. Так нет же. И корки арбузные по столу разбросаны. Пчелы уже налетели.

– Катюх, ну я тебя прошу. Анатольич сейчас весь на нервах. Или ты хочешь, чтобы он и тебя какой-нибудь Кристинкой заменил? Меня-то заменил, не ойкнул. Наймет новенькую, городскую, которая начнет художественно соус по тарелке размазывать. Тебе это надо? Давай просто спокойно работать. Вечером – ватрушки. А завтра на обед сделай свое жаркое. Ну то, которое я люблю. И просто овощи порежь. Не смешивай. Уху свари. Я попрошу дядю Пашу, чтобы рыбы тебе привез. У тебя ж уха – умереть не встать. Никто такую не варит. Сто лет ее не ела.

– Правда никто? Ты никогда не говорила, что мое жаркое любишь.

– Катюх, ну, конечно, правда. Давай. И я тебе обещаю, лично налью Анатольичу твою уху и жаркое положу. Пока не съест, буду над ним стоять. Давай. Нам с тобой только и остается, что выживать.

Баба Катя кивнула. И ватрушки, и уха, и жаркое действительно были потрясающими. Будто другой человек к плите вставал.

А потом на столах опять появилась старая заветренная колбаса в виде нарезки и подгоревшая каша. И снова пошли жалобы, что муравьи в номерах. Да не один муравьишко, а целыми толпами ходят, как у себя дома. Конечно, ходят. Первый этаж. Плюс отдыхающие сами покупают печенье, сладости всякие. Засунут в нижний ящик тумбочки и забывают. Вот муравьи и пасутся табунами. А пауки, так это ж примета хорошая. К деньгам или к новости радостной. Людмила бегала по номерам, рассказывая про пауков и муравьев. Лично пшикала спреями всякими, чтобы отдыхающие видели – сделано все возможное. Не могла же она им признаться, что муравьи как ходили, так и будут ходить. А пауки переживут всех постояльцев, их детей и внуков.

Еще несколько дней после визита военных Людмила, глядя на небо, в котором проносились «стрижи», ласково шептала: «Соколики полетели». Признавалась самой себе – то происшествие стало лучшим за последние сколько… да не важно уже, сколько лет. И безумно скучала по острым ощущениям, адреналину в крови. Прислушивалась к сердцу – нет, уже не выскакивает из груди. Опять все как прежде – разносы, «вы из какого номера?». Дядя Паша ушел в традиционный запой, Славик вроде справлялся. Хайрат тоже куда-то запропастился, кусты сохли на глазах, надо узнать, появится или опять искать кого? Жалобы от отдыхающих только успевай разгребать – то сейф сломался, то кондиционер потек, то загулявшая компания до пяти утра никому спать не давала, очередь не оттуда, а отсюда. «Да, у нас самообслуживание, а что вы хотели? Официанток нет. Все официантки в кафе на пляже. Почему запеканку есть невозможно? Все едят, не возмущаются. Все по технологическим картам, по ГОСТу приготовлено. Да, в детском лагере такой омлет ели. Так сидите, ешьте, вспоминайте детство. Многим нравится. А диетстол и вегетарианское – это не к нам. У нас пансионат для всех. Мы разницы не делаем. Пандусов нет, к сожалению. Да, планируем, в следующем году обязательно. С домашними животными нельзя. Детское меню есть. Нет, не отдельное, но в два раза дешевле. Порции меньше. Плюс сосиски с макаронами можем по запросу отварить. Нет, номеров с кухней не имеем. Только чайник в номере».

Кристинка тоже ходит на взводе, дерзить начала. Нервная. То плачет, то хамит открыто. Но опять же не со зла, а от настроения.

– Ты чего, беременная, что ли? – спросила как-то Людмила.

– Нет! – рявкнула Кристинка и горько расплакалась.

– Анатольич обидел? – уточнила Людмила, хотя знала, что Анатольич обидеть не может.

– Нет. – Кристинка утирала слезы.

– Поменял тебя? – удивилась Людмила. Вроде еще не должен был. Он баб раз в пятилетку менял, как по соцплану. Кристинке до смены еще три года оставалось.

– Толик совсем с ума сошел! Боится из дома выходить. Я к нему должна пробираться через кусты. И пока он сигнал не подаст – два раза лампу настольную включит и выключит, – не разрешает зайти. Я понимаю, конечно, мужчина в возрасте и все такое. – Кристинка, заливаясь слезами, пустилась в подробности, будто ждала, кому выговориться. – Но я ж не против, ролевые игры, то-се. Уже медсестрой наряжалась, так он за сердце схватился и нажрался. Твердит, что за ним следят. Параноик. И в постели уже никак, как я ни стараюсь. Попросил раздеться, медленно, чтобы он видел. Я думала, ему нравится, как я танцую. А он, оказывается, хотел убедиться, что на мне микрофона прилепленного нет. Это старость, да? Головой совсем поехал. А мне что делать? Терпеть? Я не хочу так. Раньше как все было – пять минут, и дрыхнет. Подарки дарил. А сейчас? Бухает целыми днями. Уже галлюцинации начались. Мол, видел тень во дворе – точно за ним слежку установили. Теть Люсь, что мне делать? Может, вы с ним поговорите?

– А чего боится-то? Ты узнавала? – спросила Людмила.

– Всего! – разрыдалась в голос Кристина. – После тех приставов началось. Я ему уже сто раз говорила, что приехали девочку поздравить, только и всего. Рассказала, как все прошло. Он мне не верит. Втемяшил себе в голову, что девочка только предлогом была, а на самом деле за ним приезжали.

– Ладно, поговорю с ним, – пообещала Людмила, отпаивая Кристинку валерьянкой.

Людмила вывела из запоя дядю Пашу, лично поставив ему капельницу на швабре – чай, не впервой. И уже с ним отправилась к Анатольичу. Кое-как убедили его к жизни вернуться. И жизнь потекла своим чередом – заселение, выселение, жалобы, претензии. День Нептуна, который праздновался раз в неделю. Рисование мелками на асфальте для детишек. Поубивать бы. Где-то раздобыли баллончики и весь асфальт краской расписали. А отдирать кто будет? Это ж не мелки. Новая группа заехала – дети-спортсмены, родители вроде йоги. Опять на бабу Катю жалуются. Есть невозможно. Дети худющие, аж светятся. Мамашки злые, тоже на вечной диете. А тут, считай, на голодовке. Любой взбесится.

Только одна из всего заезда нормальная женщина. Ирина. По утрам в администрацию заходит, где стоит кофейный аппарат. Наливает в свою кружку. Улыбается, благодарит всегда. Такая милая, приветливая. Радуется всему. Всегда в хорошем настроении.

– Какая вы приятная, – сказала Людмила, решив сделать комплимент, – раскройте секрет.

– Три бутылки рома из Москвы привезла. Но точно не хватит. Придется с винчиком чередовать, – ответила Ирина.

Вот так всегда – стоит поверить в то, что люди могут быть приятными сами по себе, по натуре, без особых причин, а оказывается…

Кристинка опять в слезах и соплях ходит. Ей, конечно, очень идет – губы припухлые, глаза влажные, румянец. Работает как часы: все показывает, цокая на своих каблучищах. Шорты становятся все короче, хотя куда уж… Но проблемы вдруг стала решать – сама и сейфы перенастраивает в номерах, и кондиционеры. Горничных гоняет жестко. Те убирают так, как в собственном доме никогда не драили.

– Кристинка, что ты с ними такое сделала, чего я не смогла? – хвалила помощницу Людмила.

– Обещала уволить на хрен. Я же любовница директора, а не абы кто, – пожала плечами Кристинка.

– Аргумент, – с уважением и восхищением признала Людмила. Ей бы в голову не пришло вот так напрямую использовать свое положение.

– Я ребенка хочу, – вдруг разрыдалась Кристинка.

– С чего вдруг? – ахнула от неожиданности Людмила. Никто из любовниц Анатольича не собирался от него рожать. Кристинка рассказала, что случайно стала свидетелем разговора. Шли дети, из тех, что спортсмены, и поздоровались с семейной парой.

– Здравствуйте, родители Родиона.

– Здравствуйте, дети, – ответили муж с женой. – Но мы не родители Родиона.

– А вы чьи? – уточнили вежливо дети, чтобы в следующий раз не перепутать.

– Мы ничьи. У нас вообще детей нет, – сказала женщина.

– Она это так сказала, что у меня сердце остановилось. Хочу ребенка. Прямо сейчас, – рыдала Кристинка. Людмила металась в поисках валокордина.

– Будут у тебя дети. Обязательно будут. Куда они денутся?

– У вас же нет! И у Толика нет! У дяди Паши тоже нет. Значит, и у меня не будет! – Кристинка продолжала рыдать.

– Подожди, у бабы Кати сын есть. – Людмила нашла валокордин, но куда-то запропастились все чашки.

– Ну и что? Его тоже считай что нет. Место тут проклятое. Не хочу здесь оставаться. Уволюсь. Ищите мне замену. Уеду от вас.

– В Москву? – спросила Людмила, потому что любовницы Анатольича отправлялись обычно в Москву и поступали в Кулек – Институт культуры. Проторенная дорожка. У Анатольича там имелись связи – одноклассник то ли в деканы выбился, то ли аж в проректоры.

– Почему в Москву? В Симферополь. Или в Краснодар. Не знаю. Лишь бы не здесь.

– Утро вечера мудренее. Захочешь, уедешь и в Москву, и в Краснодар. – Людмила напоила Кристинку успокоительным и гладила ее по голове, как дочку, которой у нее никогда не было. Могла бы быть, от Анатольича, но испугалась, не родила. Жалела? Нет, не особо. Тоже мечтала вырваться, уехать. Обещала себе, что сезон доработает и уедет куда глаза глядят.

Уехала. На соседнюю улицу, перебравшись после смерти матери, разменяв две квартирки на одну. Та же аллея, но с другой стороны. Без магазина под окнами, в новый дом. Какой новый? Тоже из прошлого века. Зато две комнаты, а не одна. Ремонт не как у всех, а красивый. До Кристинки у Анатольича была Настя. Талантливая девка. Она и пансионат этот, считай, спроектировала. Нарисовала на здоровенном ватманском листе, где какие корпуса должны стоять, придумала, как все оформить. Художественную школу окончила, потом училище, в институт поступила. Мечтала стать архитектором. Нервная была, правда. То в слезах, то хохочет. Анатольич ее побаивался и берег. Все ее идеи в жизнь воплощал. До сих пор вспоминает с благодарностью. Настя будто свое время опередила. Еще тогда придумала, что каждый номер должен быть уникальным. Нельзя, чтобы у всех одинаковые. Кому-то одно нужно, кому-то другого хочется. Так и получилось, что в новых корпусах все было сделано по Настиным эскизам – Анатольич так решил. В ее память. Один номер – «Африка», другой – «Европа», третий – «Азия».

Когда Настя срывалась, Людмила ее уводила к себе. Девушка ей кухню расписала цветами немыслимыми, стену в спальне. Ей было все равно, что расписывать. Ночами сидела, пока Людмила кисточку не отбирала и не заставляла поесть и поспать. Настя умела сделать из ничего шедевр. Расколачивала старую плитку, как-то совмещала осколки, и получался узор. Покупала дешевую мозаику, стекляшки и так выкладывала, что дух захватывало. После ее смерти Людмила ничего не трогала. Даже Настины кисти и краски, давно ссохшиеся, хранила. Никого в дом не приводила. Ее квартира была шедевром, созданным талантливым художником.

Настя умерла в шесть утра. Пришла на пляж поплавать – она любила утром, пока нет ни людей, ни медуз. Нашел ее дядя Паша, пришедший открывать свою каморку. Настя прилегла на лежак под навесом, укрылась полотенцем. Дядя Паша решил не будить – пусть поспит. Утром в эти часы самый сладкий сон. А когда стал тормошить спустя два часа – отдыхающие требовали лежаки, – Настя уже была мертва. Врач сказал – инфаркт. Да, и в молодом возрасте случается.