Текст книги "Правда зеркала"

Глава одиннадцатая

Философы изучают эту реальность, столь отзывчивую к представлениям о ней, размышляют над ее основами, восхищаются законами, управляющими безумием. Но они копают недостаточно глубоко. Если реальность – это воплощенная иллюзия, тогда все – иллюзия. Мы не те, кем себя считаем.

Плоть и кости – это мифы, одни из составных частей безумия. Являются ли они частью нас или же продуктами реальности, в которой мы существуем? Это и есть все сущее либо же за пределами нашей реальности существует нечто иное, какая-то высшая истина?

Все, кажется, игнорируют законы, которые не являются законами, те аксиомы, которые определяют наш мир и в то же время изменчивы и уступают безумию. Объекты падают вниз, притягиваясь к центру Вселенной, к своему естественному месту. Это всем известно. И все же один мощный гайстескранкен своей волей может изменить это, хотя бы на миг. Когда гайстескранкен умирает или покидает данную местность, естественный ход вещей восстанавливается. Что это – действие реальности, освободившейся от принуждения чужой воли, или же вера живущих здесь человеческих масс в то, как все должно быть устроено, вновь пересиливает? Я пытался изучать это явление, но мое собственное существование слишком сильно изменяет саму реальность, которую я хочу изучить.

Это замкнутый круг.

Мы обречены на невежество.

Форштелунг, натурфилософ

Бедект ехал на восток. Холодный ветер, предвестник холодов, дул с севера. Цюкунфт плелась следом, закутавшись в шаль, как будто зима уже наступила.

С утра она заглянула в свое зеркало – задавала вопросы, а потом сидела молча, и юбка, задравшись на ногах, которые она скрестила, обнажала стройные бедра. Иногда она кивала, как будто слышала какие-то ответы. Множество выражений сменилось на ее лице. Бедект ходил кругами рядом с ней, пытаясь тоже разглядеть хоть что-нибудь.

В конце концов она пробормотала что-то себе под нос и сердитыми, отрывистыми движениями запихала зеркало в сумку.

– Ну что? – спросил он.

– Ничего, – ответила она.

С тех пор она была тиха и молчалива.

Бедекту это не нравилось. Что она увидела? Почему бы ей не рассказать ему?

«Если проклятый пацан будет мертв, когда мы доберемся туда…»

Бедект хлестнул коня, ускоряя темп, и Цюкунфт сделала то же самое без единого звука жалобы.

Тучи, которые начали собираться еще вчера вечером, потемнели и набухали, скоро явно собираясь разродиться дождем.

– Ненавижу дождь, – сказал Бедект, и Говна Кусок фыркнул в знак согласия, дернув ушами.

Цюкунфт, которая провела большую часть ночи в жалобах на холод, пожала плечами и ничего не сказала, лишь сильнее укуталась в шаль.

Небо приобрело цвет ржавого железа. Ход времени перестал ощущаться, за тучами исчезло и солнце. Бедект был уверен, что сейчас чуть позже полудня, но по ощущениям и по всему виду казалось, что уже вечереет. Он сгорбился в седле, пытаясь укрыться от ветра, уносившего последние крохи тепла.

«Что за дерьмо. Я должен быть в теплой таверне с теплой женщиной, – он отогнал видение обнаженной Цюкунфт, – и пива чтоб было хоть залейся».

Он почувствовал себя старым, и как холод просачивается сквозь одежду глубоко в кости.

«Я действительно старик».

Если бы он отказался от этого жестокого образа жизни, хорошо ел и меньше пил, на что бы он мог рассчитывать? Еще лет на пятнадцать, прежде чем снова окажется в Послесмертии? Пятнадцать лет. Ничтожно мало. Последние десять лет сливались в его памяти в размытую череду драк, мелких преступлений, шлюх и пьянок. Боги, ему казалось, что ничего этого и не было, что сорок ему стукнуло только вчера.

«Ну вот ты откажешься от такой жизни – и что тогда?»

Чем бы он занялся? Он не знал ничего, кроме драк, не умел обращаться ни с чем, кроме своего топора. Можно было бы, конечно, купить бордель со смазливыми шлюшками и найти кого-нибудь, кто вел бы дела за него.

«На какие шиши? Ты на мели».

Опять. Как всегда. На этот раз он не мог винить в этом Штелен.

– Подъезжаем, – сказала Цюкунфт.

Бедект моргнул, вернувшись к реальности, и остановил Говна Кусок. Лауниш бы встал как вкопанный, если бы он легонько сжал ему бока коленями; но этот конь оказался необученным. Боги, он скучал по своему верному старому коню!

Они находились на караванной тропе, связывающей Зельбстхас с Грюнлугеном. Гряда холмов была утыкана редкими высокими деревьями с начинающей рыжеть листвой. В тени их ветвей как-то умудрялись существовать заросли дрока и крапивы. Тропа вела их в долину, где какая-то безымянная река текла на юг, сливаясь, скорее всего, с Флусрандом. Бедект бывал здесь раньше, но последний раз – больше десяти лет назад. Оставалось только надеяться, что берега той речушки все еще соединены мостом. Геборене за прошедшие годы стали намного воинственнее, и со дня на день грозили соседям Священной войной; Бедект совершенно не удивился бы, обнаружив мост обрушенным в реку.

– Насколько близко? – шепотом спросил он.

– Близко.

Бедект прислушался. Он не слышал ничего, кроме обычных звуков дикой природы: птицы и звери занимались своими повседневными делами – убивали, ели и трахали друг друга. Если поблизости и убивали целую семью, то жертвы хранили в процессе ужасающее молчание.

– Мы рано? – спросил он. – Мы добрались сюда первыми?

Цюкунфт вытащила зеркало и уставилась в него. Нахмурилась и пожала плечами.

«Проклятая бесполезная гайстескранкен».

Бедект осмотрелся. Слишком много обнаружилось мест, где можно устроить отличную засаду, – и ему это не нравилось. Если жрецы Тойшунг видели, как они подъезжают, то могли уже засесть в густых кустах или даже забраться на какое-нибудь дерево и теперь наблюдать за ними сверху. Ему показалось, что кто-то пристально смотрит ему в спину – даже между лопатками зачесалось. Кто-то держал его на прицеле своего арбалета?

Бедект соскользнул с седла и присел на корточки как можно ниже, чтобы стать мишенью как можно меньшего размера.

«Хочешь представлять из себя мишень поменьше? Попробуй похудеть!»

Цюкунфт все еще сидела на своей лошади. Бедект тихонько свистнул и махнул ей рукой, чтобы она тоже спешилась. Если она собиралась погибнуть и ради этого притащилась сюда, он ей с радостью поможет в этом.

В лесу по-прежнему было тихо, но не слишком. Если бы рядом кто-то сидел в засаде, тишина была бы более глубокой. Бедект вытащил топор из-за спины и передал Цюкунфт поводья Говна Куска.

– Сиди тут, – сказал он.

Она кивнула, глаза у нее были широко распахнуты от предчувствий.

Не разгибаясь, Бедект двинулся вперед. Колени жалобно застонали. Слева начинался спуск, и Бедект спустился, быстро оглядывая на ходу кусты, внимательно посматривая на деревья и не забывая исследовать грязную тропинку под ногами. Свежих следов он не нашел. Какое-то время по этой тропинке никто не ходил. Он не мог решить, хорошо это или плохо.

«Что-нибудь я да услышу».

Тойшунг. Семью. Какие-то звуки должны раздаться. А если Зеркальщица ошибалась? Они ошиблись местом или полусумасшедшая девчонка неправильно поняла вообще все, что видела в зеркале?

А потом он почувствовал его. Запах, слишком знакомый запах разорванной плоти и вспоротых кишок. Они заявились не слишком рано, не опередив несчастную семью или кровожадных Тойшунг. Они добрались сюда слишком поздно.

Бедект пошел на острый запах крови, больше не боясь нарваться на засаду. Он нашел семью на дне впадины, в которую вел спуск. Мужа привязали к дереву его же кишками. В запястья жены вбили грубо обтесанные колышки, приколотив ее к земле. Широко разведенные ноги привязали к еще двум кольям. В тех местах, где тело женщины не покрывала грязь и свежие кровоподтеки, сияла белизной очень светлая кожа. Рядом громоздилась куча тряпок – одежда женщины, которую грубо срезали с нее. На мертвой плоти блестела роса. В центре поляны возвышалась куча мокрой золы – все, что осталось от давно потухшего костра. Тойшунг никуда не торопились: они даже заночевали здесь. Какие-то обломки и обрывки, без сомнения, скудное имущество этой семьи, над которым Тойшунг как следует поглумились, были разбросаны по всей поляне; так ребенок, рассердившись, ломает свои игрушки и разбрасывает их.

В голове у Бедекта застучало. Грудь сдавило, каждый выдох вырывался между стиснутыми зубами, как тихое рычание. Он сжал топор.

Он осмотрел останки лагеря. Нашел, где спали Тойшунг, проведя весь вечер в развлечениях и притомившись. Нашел следы – утром они ушли на восток. Они вернулись туда, откуда явились.

«Они целенаправленно выследили эту семью, чтобы проделать с людьми вот это все, – понял Бедект. – Проклятые религии!»

Ему захотелось прикончить каждого идиота, которому не хватило силы воли повернуться спиной к бесконечным пантеонам безумных Вознесенного. Во что такое они могли поверить, что могло оправдывать подобное зверство? Список Бедекта был очень коротким, но ни на что подобное он никогда не пошел бы. Конечно, он обворовал бы этих несчастных не задумываясь. Убил бы даже, если бы пришлось. Но то, что устроили Тойшунг – бессмысленное, зверское убийство и пытки, – не имело никакой цели, кроме извращенного, дикого удовольствия.

Бедект услышал, что сюда идет и Цюкунфт с лошадьми. Оказавшись на поляне, она тихо вскрикнула от ужаса и отвращения. Он не обратил на нее никакого внимания, продолжая кружить вокруг костровища. Нашел разорванную и окровавленную одежду ребенка лет десяти и замер на месте.

«А пацан где?»

Бедект заметил место, где в грязи застыли следы борьбы. Отсюда в лес убежал кто-то маленький и босой. Кто-то крупный и обутый последовал за ним.

– А где мальчик? – дрожащим голосом спросила Цюкунфт.

Бедект ничего не ответил и пошел по следу. Судя по звукам, Цюкунфт двинулась за ним.

Они нашли его быстро. Он ушел недалеко. Тойшунг догнали его в паре сотен шагов от лагеря и закончили свою ужасную работу. Каждый из его пальцев был сломан и торчал под невозможным углом. Каждый его сустав – локти, колени, плечи и запястья – выгибали в противоположную сторону, пока кости не лопнули. Они изнасиловали его, неоднократно и грубо. Он выглядел точно так же, как Морген, над которым всласть потешились последователи Поработителя.

«Очень похоже на инсценировку».

Зачем бы кому-то идти на такое?

Желудок Бедекта взбунтовался. Низкое, бешеное рычание заполнило его череп. Перед глазами все то расплывалось, то снова обретало четкость, кровавая завеса ярости захлестывала каждую мысль, низводя ее до самой простой.

Позади него Цюкунфт рухнула на землю, покрытую толстым ковром пожухшей травы и опавших листьев, и заплакала, уткнувшись лицом в руки.

– Вставай, – сказал он. – Мы уходим.

Но она не встала. Тогда он взял ее на руки и отнес к лошадям, прижимая к груди, чтобы она не видела всего этого, хотя и знал, что она уже все видела. Он усадил ее в седло, вложил поводья в обмякшие руки. Поднял ее шаль – она упала в грязь, а Цюкунфт этого даже не заметила – и набросил ей на плечи.

– Мы опоздали, – ровным голосом произнесла она. – Опоздали навсегда. Зачем тогда она мне это показывала?

– Это уже не важно, – сказал Бедект и тоже забрался на коня.

Цюкунфт широко открыла глаза и пробормотала себе под нос какую-то молитву. Она потянулась было к седельным сумкам, но запуталась в узлах. Бедект остановил ее руку.

– Мне нужно знать, – сказала она. – Мне нужно спросить зачем.

– Позже, – ответил Бедект. – Мы уже идем.

Она кивнула, бессильно свесив руки вдоль тела.

– В Унбраухбар, – сказала она.

– Нет, – сказал Бедект. – На восток.

Она повернулась к нему, впилась в лицо взглядом.

– Зачем?

С оглушительным треском молния разорвала небо, и тучи стошнило ливнем прямо в порыв бешеного ветра.

– Я убью их.

Глава двенадцатая

Отражение, запертое в зеркале, наблюдает за зеркальщиком и ждет его падения. Когда гайстескранкен наконец достигает Вершины, Отражение выходит из зеркала, становясь реальным, и занимает место зеркальщика. Чаще всего зеркальщик после этого оказывается пойманным в ловушке зеркала и сам становится Отражением, которое только и ждет падения зеркальщика.

Если они могут так легко меняться местами, был ли хоть когда-нибудь кто-то из них по-настоящему реален?

Лангзам Брехен, философ

Когда солнце начало садиться, Вихтих остановил Эргерлиха, чтобы полюбоваться на это. Он недолго пробыл мертвым, но все же успел соскучиться по хорошему закату. Конь, напрочь лишенный поэтической жилки, проигнорировал зрелище садящегося солнца и принялся жевать сочную траву, которую обнаружил между передними копытами.

«Не то чтобы это был особенно выдающийся закат».

Солнце рухнуло за горизонт, как толстяк на кровать, засыпанную подушками; задница его сплющилась и растеклась, а затем и вовсе скрылась из виду.

Температура быстро упала, и вскоре Вихтих пожалел, что не использовал последние светлые мгновенья дня на поиски дров и растопки. Хотя Вихтих находился в пределах границ Зельбстхаса и, следовательно, во вполне окультуренной местности, он ненавидел ночь. Особенно вне стен города. Особенно проведенную в одиночестве.

Пока он искал дрова в том, что здесь считалось лесом – на самом деле это был практически парк, с аккуратно подстриженными деревьями, растущими противоестественно ровными рядами, – он понял, что забыл скатку или одеяло. Разведя огонь, он понял, что не прихватил с собой никакой еды. Так же, как и скатка с одеялом, припасы остались на лошади, брошенной им в Послесмертии.

Не то чтобы это было важно. После приобретения одежды и лошади от денег Курца мало что осталось. Их хватило бы только на весьма ограниченный запас провизии. Но в данный момент Вихтиху хотелось бы, чтобы тогда, в городе, он хотя бы вспомнил об этом!

Вихтих проклял Моргена. Чего хотел добиться маленький паршивец, наобещав ему богатство, славу и привилегии – и обокрав его перед тем, как вернуть в мир живых? Может быть, не все, что ты приносил в Послесмертие с собой, оставалось при тебе в случае возвращения в мир живых? Может быть, пацан-божок полагал, что деньги останутся у Вихтиха, но почему-то этого не произошло. Вихтих подумал о своих мечах. Он добыл их обоих в Послесмертии, и они благополучно переместились в мир живых. Почему с золотом должно быть по-другому?

Старые боги были непознаваемой тайной, отчужденной и далекой, и новые недалеко от них ушли.

Прижавшись к огню как можно ближе, Вихтих завернулся в попону Эргерлиха. Она пахла, как пот с лошадиной задницы, но это было лучше, чем провести ночь, дрожа от холода, и проснуться по колено в соплях. Вихтих с отвращением сморщил нос. Больные люди выглядят отвратительно. Конь в этот момент высказал пару исполненных ненависти колкостей в адрес хозяина, но Вихтих пропустил их мимо ушей.

Ночные звуки становились все громче. Где-то со свистом осыпались камни. Кто-то скулил и сопел так, словно застрял в грязи и пытался выбраться оттуда. Деревья стонали и скрипели, как колени Бедекта, кряхтели, как старики.

«Долбаный лес».

Может быть, ему стоит сесть на лошадь и двинуться дальше, попытаться найти город. Такой, чтобы там были кровать, еда, пиво и женщины. Он бывал здесь раньше, но большого количества городов на этом направлении что-то не припоминал. Южнее должна была протекать Флусранд, пограничная река между Готлосом и Зельбстхасом. Там имелось нечто вроде заставы или гарнизона, хотя Вихтих не мог вспомнить, на какой стороне реки.

«Слишком далеко», – решил он.

Река находилась по меньшей мере в дне езды отсюда, и идея провести в седле еще целую ночь и день ему не понравилась. Красивая была вещица, спору нет, но чертовски неудобная. Последние восемь часов Штелен будто бы непрерывно пинала его прямо в причиндалы. Интересно, Бедект, после того как завалил ее в том переулке в Найдрихе, так же себя чувствовал?

Вихтих надеялся, что да.

Пошел дождь, мелкий, холодный и липкий, как туман. Капли поблескивали на попоне, как крошечные драгоценные камни. Эргерлих с горьким презрением смотрел на хозяина, тот отвечал довольной усмешкой, пока дождь не пропитал попону и у Вихтиха не начали стучать зубы.

«Долбаный лес».

Подбросив в огонь побольше сырых дров, он придвинулся ближе к костру. Он не проводил ночь в уютных стенах таверны с тех пор…

«С тех пор, как этот лживый поганец, этот божок убил меня».

Вихтих снова ощутил, как ледяная сталь пронзает его кишки, как Морген бьет его ножом снова и снова. Он все еще не вернул пацану этот должок. Возвращение Вихтиха к жизни вряд ли можно было считать равноценным возмещением со стороны Моргена. Однажды он заставит пацана страдать. И если тот думал, что может использовать Вихтиха, а затем просто выбросить на помойку свои обещания богатства и славы, он чертовски ошибался.

Вихтих яростно фыркнул на умирающий костер.

«Я получу все, что мне причитается, – или он получит все, что причитается ему».

А может быть, и то и другое.

«Маленький божок никогда не будет манипулировать мной. Никогда не сможет перехитрить меня».

Вихтих расхохотался хриплым смехом, который перешел в мучительный кашель. Черт возьми, нет. Он был слишком хорош собой, чтобы заболеть.

Покрепче натянув вонючую попону, он свернулся в позу эмбриона и заснул.

Вихтих проснулся от звука выходящей из кожаных ножен стали – словно зашипела рассерженная змея. Молодой человек стоял над ним на коленях, в кулаке у него был нож – острое лезвие так и сияло. Рыжевато-каштановые волосы спадали юноше на плечи.

Парень злобно ухмыльнулся, у него оказались идеальные зубы – прямые и белые. Вихтих попытался освободить руки и понял, что, плотно укутавшись в чертову попону, он сам себя загнал в ловушку. Нахлынули воспоминания – вот он точно так же просыпается и видит склонившегося над ним Моргена, один из чудовищных ножей Штелен зажат в дрожащей руке, – и все тело Вихтиха сковало намертво, так, как никакой ночной холод не смог бы.

Рука этого парня не дрожала.

– Пять лет, – произнес он.

На вид ему не могло быть больше пятнадцати.

Вихтих облизал пересохшие губы.

«Он не ударил меня ножом сразу. Либо он идиот, либо ему что-то от меня нужно».

Он прикинул, что бы это могло быть.

«Или и то и другое», – решил он.

– Пять? – переспросил он.

Молодой человек кивнул, впившись в Вихтиха взглядом плоских серых глаз.

– Пять лет я охотился за тобой.

«Охотился?»

Звучало это плохо. Вихтих попытался с извиняющимся видом пожать плечами, но в попоне было особо не пошевелиться.

– Извини. Я был мертв.

Это не впечатлило парня.

– И скоро ты умрешь снова.

– Всю дорогу мне не везет с детьми, – запинаясь, проговорил Вихтих, на ходу пытаясь сообразить, почему юноша выглядит таким чертовски знакомым.

– Может быть, тебе стоит перестать их бросать.

«Перестать бросать?»

– О чем ты говоришь?

Мальчик склонился к нему. Изо рта у него воняло, как у трупа.

– Ты бросил нас. Трус.

– Бросил вас? Послушай, пацан, если я трахнул твою мать в каком-нибудь переулке и ты – мой отпрыск, что ж, отлично. Я не знал, что ты существуешь. Я не бросал тебя. Что бы ты ни думал, что бы твоя мать-шлюха ни наго…

Парень ударил его ножом. Не сильно, но достаточно глубоко, чтобы Вихтих оборвал себя на полуслове, закричав от боли. Ноздри юноши затрепетали. Он наклонился еще ниже, словно желая вдохнуть запах страданий Вихтиха. Он наполовину вытащил нож. Вихтих прерывисто вздохнул.

– Ты знаешь, кто я, – сказал парень.

Кончик ножа все еще вонзался в его плоть, и Вихтих стиснул зубы, чтобы не застонать. Он уставился на красивое лицо над собой. Идеальные волосы. Ровные зубы. Широкие плечи. Юнец выглядел как…

Вихтих вспомнил слова Моргена, что время в Послесмертии течет по-другому. Он вспомнил, как говорила барменша в «Ляйхтес Хаус», – по слухам, он, Вихтих, умер десять лет назад.

– Флух? – спросил он. – Но я как раз ехал к вам. Я возвращался домой.

– Траурих находится к востоку отсюда, а не к югу, – ответил Флух, проворачивая нож в ране и вонзая его еще глубже.

Вихтих до такой степени крепко замотался в попону, что не мог даже пошевелиться, чтобы отодвинуться от этого ножа. Он застонал от боли.

– Сначала мне нужно сделать кое-что, – произнес он. – Закончить незаконченные дела. А потом я собирался ехать прямо домой. Твоя мать…

– Она мертва. Умерла два года назад. – И снова нож провернулся и вошел чуть глубже.

Вихтих вытянул шею, нашел взглядом Эргерлиха и прикинул, может ли он заставить лошадь сделать что-нибудь, чтобы отвлечь парня. Эргерлих, казалось, даже не заметил, что Вихтиха ковыряют ножом.

«Долбаная лошадь».

– Я не мог вернуться нищим. Мне нужны были деньги, чтобы содержать…

Флух что, сказал, что она мертва? У Вихтиха голова пошла кругом, когда он попытался вместить эту новость в свою привычную реальность. Она не могла умереть. Она была неостановимым потоком гневного сарказма и унизительных колкостей. Она разносила в пух и прах все его попытки, чем бы он ни пытался заняться, хотя у него были чистые намерения, он хотел добиться успеха, чтобы она могла жить в хорошем доме.

– Я хотел, чтобы ты гордился мной, когда я вернусь, – почти проскулил Вихтих в ответ и тут же возненавидел себя за это жалкое нытье.

– Гордился? – переспросил Флух. Глаза его расширились от неожиданности. – Ты бросил нас. Свалил, бездушный дерьмовый пьяница.

«Пьяница?»

Флух был слишком юн, чтобы понимать такие вещи. Его мать, должно быть, насочиняла про Вихтиха всякого дерьма.

– Тебе не понять, – проворчал Вихтих. – Я люблю, то есть любил твою мать. Но мы… Но мы…

«Но вы что?»

Как объяснить этому мальчику, что его мать была сварливой ведьмой, что она никогда не верила в Вихтиха, никогда не верила, что он станет великим хоть в чем-нибудь. Он вспомнил, как она советовала ему выбрать что-нибудь, что угодно, а затем этого и держаться. Она не понимала. Откуда ему было знать свою судьбу? Лишь годы спустя, после того как он встретил Бедекта, он пришел к пониманию, что должен стать величайшим фехтовальщиком в мире.

– Но вы что? – настаивал Флух.

– Ты был ребенком, ты бы не понял.

– Я больше не ребенок! – рявкнул Флух в лицо Вихтиху, забрызгав слюной и обдав гнилостной вонью.

«Боги, как у пацана несет изо рта».

Неужели никто не обучил его основам гигиены? Вихтиху припомнилось, как жена все время ковырялась в его гардеробе, отпуская язвительные комментарии по поводу его печального состояния. Годы прошли, прежде чем он понял, насколько эффективен может быть хороший костюм. Могла ли она так сильно измениться? Он даже представить себе подобного не мог.

– Как только я закончу с Бедектом…

– Ты никогда ничего не закончил в своей жизни.

Вот теперь это звучало как слова жены. Вихтих открыл было рот, чтобы ответить, но тут парень заорал на него:

– Бесполезный мудак! И теперь ты охотишься на своего единственного друга и собираешься его убить. И все ради чего? Красивого титула и кучки золота? Ты никогда ничему не учишься. Эгоистичный трус!

– Он не друг мне, он меня бросил!

– Быть Величайшим Дебилом в Мире значит для тебя больше, чем все твои друзья и семья вместе взятые!

Величайший Дебил? Теперь парень говорил как Штелен. Вихтих сморгнул, окончательно растерявшись. Неужели клептик нашла парня и каким-то образом натравила его на Вихтиха? Нет, она же мертва. И слава всем богам!

– Как только Бедект умрет, – поклялся Вихтих, – я вернусь к тебе за тобой. Обещаю. Мы будем вместе…

Нож провернулся у него в животе, извиваясь в плоти, как что-то живое.

– Твои обещания – дерьмо.

– Клянусь, – ответил Вихтих.

И даже не был уверен, что лжет. В конце концов, именно это он собирался сделать. Он всегда собирался сделать именно это, но всегда возникали обстоятельства, которые мешали его возвращению.

Флух выпрямился, глаза его округлились. Нож исчез из живота Вихтиха, но в руке парня он его не видел.

Откуда-то издалека донеслось хриплое лошадиное ржание. Звук прокатился где-то над головой, словно Вихтих лежал в глубокой расщелине. Вихтих изогнулся в попоне как смог, пытаясь найти взглядом Эргерлиха. Коня нигде не было видно. Глубокий туман, густой и синий, скрыл все.

– Он идет, – сказал Флух, с ненавистью уставившись на Вихтиха. – Тебе повезло, что этот плевок блевоты, твой божок, присматривает за тобой. Я мог бы сейчас выпить тебя досуха, после чего мир однозначно стал бы лучше.

Вихтих ощутил пустоту в животе, словно из кишок высосали все содержимое – или же просто выпотрошили его.

«Он знает про Моргена?»

Вихтих потрогал живот. Рука осталась чистой. Он пристально посмотрел на своего мальчика. Флух теперь выглядел по-другому, фигура его почему-то теряла очертания под взглядом Вихтиха, расплывалась, и волосы вроде бы стали совсем не такими, какими были, когда Вихтих увидел парня в первый раз, а глаза – не такими серыми.

– Флух, – озадаченно сказал Вихтих, – я вернусь домой. Обещаю.

Флух растаял, как туман в лучах утреннего солнца.

Вихтих проснулся, дрожа от холода и весь мокрый. Горло саднило, как будто он всю ночь кричал. Попона лежала мятой кучей рядом с ним. Он кашлянул, сплюнув густую мокроту, и сел. Он чувствовал себя слабым и опустошенным. Голова кружилась. Руки покрылись мурашками от утренней прохлады.

Эргерлих стоял там, где Вихтих привязал его. Конь с отвращением посмотрел на фехтовальщика.

– Иди в жопу, – пробормотал Вихтих. – У тебя есть мех. Или волосы. Или что там есть у вас, лошадей.

Эргерлих насмешливо зашлепал губами в ответ.

– Эй? – крикнул Вихтих, поднялся на ноги и застонал от боли. Кишки словно всю ночь перемешивали взбивалкой для яиц. – Флух?

«Где пацан, черт подери?»

Вихтих увидел кучу мокрого пепла – все, что осталось от костра, – и словно ледяная молния страха пронзила его, от затылка до копчика. Он спал без огня?

«Стучать-колотить!»

В прошлый раз, когда он позволил костру погаснуть ночью, за Штелен, Бедектом и ним самим явились альбтраумы. Тогда они все трое чуть не погибли. Вихтих приподнял рубашку и уставился на сморщенную рану на животе.

«Эта рана – не от ножа».

Выглядела она примерно как те раны, что остаются после купания в далеком южном океане Зальцвассер – если во время него на тебя натыкается кровососущая змея.

Что сказал Флух в конце? Что-то о боге? Теперь ему казалось, что этот ночной разговор – всего лишь сон, слова размывались в памяти. Чем больше усилий он прилагал, чтобы припомнить все точно, тем туманнее становился смысл речей.

«Мой мальчик».

Грудь Вихтиха сжалась, вызвав жестокий приступ кашля, от которого он согнулся пополам. Он смотрел на кучу золы – все, что осталось от его костра, – и лишь одно слово стучало в его насквозь промокших, отупевших мозгах: «альбтраум».

Флух сказал что-то о боге, присматривающем за ним.

– Морген? – позвал Вихтих.

Тишина.

Неужели юный бог пришел ему на помощь? Неужели Морген прогнал альбтраума, когда тот высасывал жизнь из Вихтиха? Он уставился на промокшую конскую попону, лежащую в грязи. Перед сном он думал о Моргене. О том, как проснулся, закутанный в свое одеяло, а этот ублюдок раз за разом бил его ножом в живот. Вихтих вспомнил свое удивление по поводу того, что Флух знает больше, чем мог бы. Должно быть, альбтраум высосал эти воспоминания из разума Вихтиха, питаясь не только его кровью, но и страхами. Вихтих вздрогнул от отвращения при мысли о том, что эта тварь воткнула в него часть своего тела. Вот что женщины ощущают во время секса? Он отогнал эту мысль, не желая углубляться в нее, опасаясь того, что может узнать о себе, если пустится в дальнейшие рассуждения.

Он чувствовал себя оскверненным, грязным и использованным.

Изнасилованным.

Он вспомнил, как изо рта его сына несло полуразложившимся трупом.

«Нет, это был не мой сын. Это был всего лишь кошмар, воплотившийся наяву. Хватит об этом думать».

Вихтих давно привык избегать самоанализа. На самом деле отказ размышлять о себе был первой линией обороны от мира, стремящегося сокрушить его. Так что Вихтих считал это само собой разумеющимся. Это был единственный мудрый путь в безумном мире.

«И вот ты опять это делаешь. Ты не хочешь думать о…»

– Иди в жопу, – сказал он сам себе.

Он выпрямился, борясь с желанием поковыряться в сморщенной ране, но не смог сдержаться. Проклятому альбтрауму повезло, что он успел сбежать. Вихтих уже почти разгадал его мелкие уловки, еще пара секунд – и он прикончил бы мерзкую тварь. Он зарычал, кашлянул и сплюнул густую мокроту.

Альбтраум, должно быть, понял, на кого нарвался. Величайший Фехтовальщик в Мире – не какой-то идиот, которого любой грязный слизень может выпить досуха. Он содрогнулся при мысли о том, как что-то шевелилось в его внутренностях, и повернулся к коню.

– Никакого долбаного проку от тебя, – сказал он.

Эргерлих проигнорировал его.

Вихтих кивнул сам себе, накинул мокрую попону на спину лошади и пристроил седло сверху. Это было единственное объяснение. Морген не имел никакого отношения к тому, что монстр сбежал от своей жертвы. Юный бог был бесполезным лживым маленьким поганцем. Этого просто не могло быть, чтобы Вихтих был обязан Моргену своей жизнью.

Чувствуя необходимость справить нужду, Вихтих встал у ближайшего дерева и помочился – почти одной только кровью.

Он вскарабкался в седло – все суставы болели – и двинулся на юг. Едва успел увернуться, когда Эргерлих попытался укусить его. Слишком усталый, чтобы придумать достойный ответ, Вихтих удовольствовался тем, что проигнорировал попытку.

На ходу он начал припоминать обрывки разговора с Флухом. С каким отвращением парень отнесся к его плану убить Бедекта за деньги.

«Ну, это Флух зря».

Сколько раз Бедект говорил фехтовальщику, что убьет в тот же самый миг, когда сможет на этом заработать? Во всяком случае, дело было не только в деньгах. Он делал это для своей семьи. Со славой и деньгами он смог бы, наконец, вернуться к жене и ребенку. С большими деньгами. Если, конечно, Морген не соврал насчет этого.

«Если, конечно, маленький паршивец не врал мне от начала до конца».

Альбтраум все понял превратно. Неудивительно, что он не смог понять глубину чувств, которые Вихтих испытывал к своей семье. Проклятая тварь была тупым червем, плодом безумия, воплотившегося наяву, чтобы питаться страхами и сомнениями.

«И кровью», – подумал Вихтих и снова потрогал рану на животе.

Во всяком случае, альбтраум лишь доказал правоту Вихтиха. Если бы фехтовальщик не любил свою семью так сильно, если бы возвращение к ним не было для него самым важным, вонючее существо нашло бы какую-нибудь другую тему, чтобы прицепиться.

Почувствовав себя немного лучше, Вихтих сжевал те небольшие запасы провизии, которые у него имелись. Да, альбтраум ошибался во всем.

Время летело мимо, как тысяча извинений, тонущих в крови и кишках и бесконечном океане лжи и обмана. Вихтиха покачивало на ходу. Кто-то из рук вон плохо затянул ремни под седлом. Или как они назывались? Он не мог вспомнить.