Текст книги "Правда зеркала"

Добравшись до Флусранда, Вихтих просто свалился со спины Эргерлиха. Он лежал на брусчатке моста и стонал, глядя на коня, который, в свою очередь, смотрел на него сверху вниз.

– За что ты меня так ненавидишь? – спросил Вихтих.

Конь был слишком рассержен, чтобы отвечать.

– Я купил тебе это красивое, хотя и невероятно неудобное седло. Прекрасную попону…

Отсюда, снизу, он увидел, что мокрая попона натерла животному спину до крови.

– Дерьмо. Прости, – он рассмеялся. – Почему ты ничего не сказал?

Окончательно ослабев от потери крови, Вихтих потерял сознание.

Глава тринадцатая

Ваша система классификации гайстескранкен несовершенна. Даже ваша попытка подклассификаций – это полный провал. Существует столько же видов гефаргайстов, сколько и людей. Термин «гефаргайст», используемый для обозначения гайстескранкена, испытывающего жажду поклонения себе, не только игнорирует причины этой его потребности, но и не принимает во внимание множество способов, которыми она может проявляться. Один гефаргайст станет королем, а другой – грозой королевства. Один создаст новую религию, в то время как другой начнет бороться за высшее место в иерархии жрецов Ванфор Штелунг.

Навесить ярлык можно на что угодно, но это совершенно не значит, что вы поняли суть явления.

Плюньте.

Умтриб, ученый-гефаргайст

Штелен и Лебендих двигались по следу Вихтиха на юг через холмы и пышные зеленые поля. С самим фехтовальщиком они ни разу не встретились, но на пути тут и там попадались меланхоличные следы его пребывания здесь. Почему-то при мысли о том, что Вихтих путешествует один, у Штелен начинало щипать в глазах, дрожала нижняя губа – но только тогда, когда Лебендих не видела. Без руководства Бедекта идиот принялся бессмысленно блуждать, непрерывно отвлекаясь на новую цель, которую немедленно забывал при виде следующей красивой улыбки или блеска монеты. А что делает Бедект без Вихтиха, отвлекавшего его от воспоминаний и постоянных болей то там, то тут, спутников его возраста?

«А ты?»

Что она делает без Вихтиха и Бедекта? Штелен украдкой взглянула на Лебендих.

«Гоняясь за этими двумя идиотами, ты счастья не найдешь. Будь честна с собой».

Штелен подавила желание рассмеяться. О чем, а уж о честности, даже с самой собой, она и не мечтала никогда.

«Возможно, Вихтих – не единственный трус».

Она оглянулась через плечо на удалявшийся Зельбстхас. Нет, там не было ничего для нее. Религия заставила ее чувствовать себя неуютно. Бедект мог сколько хотел по-стариковски бормотать, что чувство вины бесполезно, что оно является инструментом для контроля над глупцами, но он не понимал. Некоторые детские раны слишком глубоки, чтобы их можно было перерасти. Некоторые уроки ты не забудешь никогда. Некоторые преступления простить нельзя. Некоторым людям не спастись, для них нет никакой надежды на искупление. А каждая религия предлагала именно это, и Штелен от этого просто тошнило. Лжецы, раздающие ложные обещания, – жрецы любой церкви, вот кто все они были. Должны были быть.

Возможно, ей никогда не заслужить прощения. Но, может быть, когда-нибудь, если она украдет достаточно, она заслужит наказание. При мысли о том, что вот она едет, свободная и счастливая, а мир не знает о ее преступлении или не придает этому никакого значения, рот Штелен наполнился горечью.

Штелен отвернулась от Лебендих и харкнула горькой мокротой.

Она удивленно моргнула. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз сплевывала? Она поняла, что прекратила это делать, когда познакомилась с Лебендих. Не то чтобы фехтовальщица позволяла себе как-то высказаться на этот счет или выказать пренебрежение. Штелен виновато покосилась на Лебендих, но та была полностью погружена в свои мысли.

«О чем она думает?»

Она могла бы спросить, но Лебендих ведь ответила бы, а Штелен была не уверена, что хочет услышать этот ответ.

«Вихтих – не единственный трус».

Небу никто не объяснил важность уместного жеста, и поэтому с него, бесконечного серого, начало моросить – так кровь сочится на месте потертости. Дождь толком так и не пошел, но вскоре Штелен и Лебендих промокли насквозь. Они остановились, надели промасленные плащи, которые купили в Зельбстхасе, и молча продолжили путь. Некоторое удовольствие Штелен доставляла мысль, что Вихтих едет в этом ледяном тумане в одной из своих красивых рубашек. Она прямо видела, как он дрожит и проклинает небо, не в силах понять, что в данном случае он может винить только себя.

Они ехали бок о бок через бесконечный лес – деревья здесь росли как по линеечке. Штелен не могла решить, уютное ли молчание окутывает их, напряженное или какое-то еще. А может быть, не в своей тарелке себя чувствовала только она.

Эти растущие ровными рядами деревья, слишком высокие, чтобы их посадили уже при Моргене, и завораживали, и раздражали Штелен. Были ли они уже такими, когда она пробиралась через этот лес в прошлый раз? Их так посадили – и неужели для кого-то это могло оказаться столь важным, о боги, чтобы тратить на это свое время и силы? – или же они были воплощением общей для всего Зельбстхаса одержимости порядком? Ни один из вариантов особенно приятным назвать было нельзя. Печальные – или жалкие? или и печальные, и жалкие? – попытки борьбы юного бога с хаосом и разложением были обречены на провал.

Штелен обнаружила место, где Вихтих провел ночь, – то, что осталось от его смешного лагеря. Идиот провел ночь прямо в грязи. Штелен остановилась у кучи мокрой золы, спешилась, наклонилась и принюхалась.

– Типично для него.

– Что такое? – настороженно спросила Лебендих. Она уже была готова ко всему.

Вот за это Штелен ее и ценила. Фехтовальщица не теряла бдительности никогда, ни на единый миг.

– Пепел не пахнет животным жиром, – сказала Штелен. – Вихтих уехал из города, не закупившись провизией. Забыл, я думаю.

Тут она вспомнила, что сама украла у него все деньги, и рассмеялась. Дурак все равно спустил бы их на красивую одежду и женщин.

– Мы находимся менее чем в половине дня пути к северу от Флусранда, – сказала она. – Там есть мост, по которому мы сможем попасть в Готлос.

– Ты бывала здесь раньше? – спросила Лебендих.

Штелен кивнула.

Лебендих выжидающе приподняла бровь.

– В Унбраухбаре мы встретили жрицу, – произнесла она, когда молчание невыносимо затянулось.

«Как, вот как она, черт возьми, заставляет меня это делать?»

– Она рассказала нам о боге Геборене. В тот момент он был мальчишкой, глупым маленьким поганцем. – Штелен засмеялась: – Он не изменился. А жрицу я убила.

Она пожала плечами, припомнив шарфы, которые она забрала у девушки, когда та умирала в темном переулке, истекая кровью из перерезанного горла.

– Мы проходили здесь, когда направлялись на север, чтобы украсть мальчика.

В устремленном на нее взгляде мечницы ничего нельзя было прочесть.

– И где-то после этого все и пошло по борозде, – сказала Штелен.

– Ну, не все, – заметила Лебендих.

«Это пока».

Штелен вернулась в седло.

– Давай двигать.

Она повернула коня на юг, по следам жеребца Вихтиха. Лебендих ехала рядом с ней.

Несколько часов спустя Штелен все еще размышляла, что она будет делать, когда найдет фехтовальщика. Судя по следам, Вихтих ехал не особенно быстро. Если прибавить ходу, они с Лебендих догонят Вихтиха к вечеру, а то и раньше.

«Так почему же мы так медленно едем?»

– Что мы делаем? – спросила фехтовальщица, вырвав Штелен из раздумий.

– Преследуем Вихтиха.

– Зачем?

– Морген хочет, чтобы я его убила, – Штелен пошевелила ноздрями и сплюнула, зная, что на самом деле не ответила на вопрос. – И Бедекта.

– И какой план?

– План? – фыркнула Штелен. – Ты говоришь просто как… Никакого плана.

– Но мы их убьем?

Штелен кивнула.

«Думаю, да».

По мере приближения к Флусранду, холмы становились все более пологими и плоскими. Буйной зелени вокруг все еще хватало, но она начала выцветать, словно близость Готлоса отравляла ее. После заката холодный туман, преследовавший их весь день, наконец рассеялся. Штелен заметила башню на другом берегу реки. Она торчала там, как округлый член, пытающийся трахнуть небо.

«Точно мужики строили», – подумала она.

Женщина никогда бы не построила что-то настолько очевидно и смехотворно фаллическое. Только мужчины отвлекались на то, чтобы замусорить все вокруг памятниками своим крохотным писюлькам. Надо же быть настолько неуверенным в себе. Она представила себе, как женщины возводят какую-нибудь конструкцию, похожую очертаниями на груди, и рассмеялась.

Лебендих взглянула на нее, вопросительно приподняв бровь.

– На член похоже, – ответила Штелен, кивнув на башню. – Почему мужчины никогда не строят что-нибудь вроде сисек, с сосками?

– Строят, – ответила Лебендих. – Степные племена возводят куполообразные тростниковые хижины, и даже устанавливают на крышах сплетенные из травы подобия сосков.

– Вот куда нам точно надо смотаться, – хмыкнула Штелен.

Лебендих кивнула в знак согласия, но клептик поняла, чего та вслух не сказала: «Вот туда нам и надо, а не в то место, куда мы сейчас едем».

«Если она сейчас скажет: „Поехали“, тут же разверну коня».

Лебендих ничего не сказала.

Когда они добрались до реки, Штелен увидела остатки второй башни, давно разрушенной и погребенной под многовековой грязью и плесенью.

«Подходящая пара».

Она натянула поводья и остановила лошадь на вершине изгиба каменного моста, где в задумчивости уставилась на все еще целую башню. Там, внутри, находилось кое-что, что ей было нужно.

– Остановимся там на ночь, – сказала она.

Лебендих и бровью в ответ не повела. Она осматривала мост и усыпанную поросшими мхом камнями равнину за рекой. Оглянулась на цветущую зелень Зельбстхаса через плечо и нахмурилась. Если она услышала Штелен, то ничем это не обнаружила.

Штелен ударила лошадь пятками, посылая ее вперед. Лебендих последовала за ней.

У башни Штелен и Лебендих встретили двое стражников. Один из них, пожилой, был тощим, как полоска кожи, позабытая на солнце, в глазах мелькал насмешливый огонек. Второй, средних лет, щеголял животом, нависающим над тонкими ногами. Толстяк выглядел нервным. Старик держал свою огромную алебарду так, что было ясно – драться ею он не собирается.

– Цели визита в Готлос? – спросил толстяк.

Штелен рассмеялась и плюнула ему под ноги.

– Ну а чего туда никто не ездит, – ответила она.

Толстяк тем временем хмурился на слизь, растекшуюся по камню между его поношенными сапогами.

– Приспешников безумного бога здесь не ждут, – сказал он, посмотрев на Лебендих так, словно она могла бы подойти и вытереть наплеванное Штелен.

Фехтовальщица в ответ глянула на него, как на жука, которого, пожалуй, надо бы придавить ногой.

– Безумного бога? – переспросила Штелен, уже зная ответ.

– Приспешники этого из Зельбстхаса…

– Не, эти – не из таких, – перебила позабытая на солнце полоска кожи.

– Это может быть маскировка, – возразил толстяк, почесывая тупыми пальцами щетинистый подбородок.

Старик скептически посмотрел на него:

– О, ну, развлекайся, – бросил он, развернувшись и направляясь к башне.

– Они могут быть шпионами.

– Не вижу я здесь никаких проклятых шпионов.

– У вас есть где остановиться? – спросила Штелен. – Шпионить за вами будет намного комфортнее оттуда, где хотя бы не каплет.

Старик развернулся:

– У вас есть деньги?

– Немного, – хмыкнула Штелен.

– Ты в этом месяце получил жалованье? – спросил старик у молодого. – Так я и думал, – заметил он, когда собеседник отрицательно помотал головой.

– У нас есть где остановиться, – старик кивнул на Лебендих: – Ты – мечница?

Лебендих глянула на парные мечи, свисавшие с ее бедер.

– Никого, достойного смерти от твоих мечей, тут нет, – сказал он. – А прикончить старика – это всегда грязное пятно на репутации бойца.

Лебендих пожала плечами, как будто была не совсем согласна. Впервые она была практически в двух шагах от того, чтобы пошутить. Штелен хотела одарить подругу быстрой понимающей ухмылкой, но вместо этого сплюнула.

«Если я улыбнусь ей и кто-то из этих идиотов скривится, мне придется убить обоих».

Старик повел их в башню.

– Многого не ждите, – сказал он через плечо, – но, по крайней мере, точно не каплет.

Толстяк с унылой обреченностью последовал за ним.

– Как насчет пожрать? – спросила Штелен.

– Единственный человек, которому нравится стряпня Фолфетта – это Фолфетт, – ответил старик, кивнув на своего спутника. – Но, полагаю, она все ж лучше, чем черствый хлеб и вяленое мясо.

Штелен и Лебендих провели в небольшую комнату, скорее всего – изначально камеру для узников. За дверью из тяжелого дерева, обшитой железом, похоже, можно было отсидеться, даже если бы штурмовать башню пришла целая армия. Если бы Штелен в принципе было невозможно запереть (или запереться от нее), она бы даже забеспокоилась. Как бы то ни было, стражники не проявили особого интереса к своим гостям, кроме краткого всплеска любопытства, когда они осознали, что к ним пожаловали женщины. Но они быстро пришли к выводу, что Штелен и Лебендих либо слишком круты для них, либо, что более вероятно, особого интереса не представляют.

Дверь за стражниками закрылась. Подруги молча осматривали помещение: сплошной серый камень – и на миг Штелен подумала, а не были ли события последнего времени жестокой ложью и на самом деле она все так же мертва. Углы оплетала пыльная паутина, в которой там и сям попадались трупы создавших ее пауков.

Огромный камин – пустой и закопченный. Рядом лежали стопкой дрова, щепки и трут для растопки. Лебендих сняла стальной шлем, позволив длинным пшеничным косам вырваться на свободу. В фехтовальщице не было ни капли той пышной мягкости, которую искал в женщинах Вихтих. Штелен ценила Лебендих за нескрываемую силу, за то, как она игнорировала оценивающие взгляды мужчин, словно вообще их не замечая. Клептик наблюдала, как Лебендих забрасывает поленья в черный зев камина. Вскоре там уже ревело пламя. В стылой комнате стало чуть теплее. Фехтовальщица сняла мокрую одежду и развесила ее на ржавой решетке. Теперь искры не сыпались на пол.

Штелен сидела на узкой койке и смотрела, как перекатываются могучие мускулы под светлой, усыпанной веснушками кожей. Но и не только. Многочисленные шрамы, побелевшие от времени и свежие, розовые, покрывали тело фехтовальщицы. Эти последние Лебендих заработала, сражаясь на стороне Штелен в Послесмертии. У нее и своих таких хватало. Мысли о шрамах напомнили ей о Вихтихе, она зарычала и плюнула в огонь. Каким-то образом всегда, как бы плохо ни оборачивались дела, дураку удавалось ускользнуть без единой царапины. Как будто мало было других причин ненавидеть этого идиота.

Лебендих направилась к своей сумке, чтобы достать сухую одежду.

Лебендих оделась в сухое – темно-коричневую рубашку и такие же брюки, свободные, не стесняющие движений, и села рядом с Штелен, но достаточно далеко, чтобы не касаться друг друга.

– Кое-что изменилось, – сказала Лебендих. – Мы больше не мертвы.

– Я знаю, – ответила Штелен. – Это нужно отпраздновать. Давай напьемся.

Она протянула руку к Лебендих, и та остановила ее взглядом. Штелен прикусила нижнюю губу и кивнула с понимающим видом.

– Мне нужно немного времени, – произнесла фехтовальщица.

Прозвучало это нехорошо.

– Времени?

– Мы больше не в Послесмертии.

– Ты представить себе не можешь, какими серыми были последние несколько дней, – хмыкнула Штелен. – Помнишь, каким было на вкус первое блюдо, которое мы попробовали, вернувшись к жизни?

Фехтовальщица посмотрела на нее так пришибленно, что Штелен оборвала себя на полуслове.

– Те, кого ты убиваешь… – прошептала Лебендих.

Штелен нахмурилась, чувствуя, как вздергивается верхняя губа, обнажая желтые зубы.

– … должны служить тебе в Послесмертии, – закончила она правило.

– Мы больше не там, – произнесла Лебендих, внимательно глядя на Штелен в ожидании реакции.

– Так я и говорю, давай… – Штелен сморгнула. – Оу. Кредо Воина больше не подчиняет тебя мне. Я забыла. Я думала…

«Ты думала, что она и вправду хочет остаться с тобой? Дура!»

Штелен стиснула челюсти так сильно, что едва не раскрошила себе зубы. Она снова моргнула, избегая смотреть на подругу, и молясь про себя, чтобы глаза остались сухими. Никогда не показывай свою слабость.

«Скажи что-нибудь. Скажи ей, что может катиться на все четыре стороны».

У Штелен перехватило горло так, что она и дышать-то могла с трудом.

– Я больше не должна тебе подчиняться, – произнесла Лебендих. – Не должна оставаться здесь. Я могу уйти, как только захочу.

Она взяла Штелен за подбородок сильной рукой и развернула ее лицо так, чтобы та не могла больше избегать ее взгляда.

– Я могу убить тебя, если захочу, и я вообще-то хочу. Ты убила меня, перерезала мне горло, только чтобы досадить тому симпатичному моднику, в которого была влюблена.

– Я не…

Глаза Лебендих чуть сузились, и это заставило Штелен замолчать.

– Простить подобное не так-то легко, даже с учетом того, что время, которое мы провели вместе, нельзя назвать совсем уж неприятным.

Штелен отвернулась и уставилась на свои стиснутые кулаки. Простить? Штелен подавила желание рассмеяться, прикусила нижнюю губу острыми зубами, чтобы не дать безумному гоготу вырваться наружу. Прощение было последним, чего она заслуживала.

– Так что теперь?

«Ты уйдешь?»

Штелен даже не знала, что предприняла бы, если бы фехтовальщица поднялась, чтобы уйти. Убила бы ее или просто смотрела?

«Никто не ворует у меня».

Штелен снова повернулась лицом к Лебендих. Глаза фехтовальщицы покраснели.

«Это еще что такое? Почему грусть?»

Штелен не осмеливалась позволить надежде поднять голову перед лицом неизбежной потери.

– Так что теперь? – спросила она снова.

Это прозвучало очень ровно, и Штелен впервые возненавидела себя за стойкость. Сейчас она хотела плакать, так нуждалась в слезах – но не могла выдавить из себя ни одной. Просто не могла заплакать. Душа разрывалась от боли, но никто бы не смог заметить этого по ее лицу.

«Да что, черт возьми, со мной не так?»

Почему она не могла проявить свои чувства? Что-то более глубокое, чем просто страх быть отвергнутой, останавливало ее, но она не могла понять что. Что-то глубоко в ее прошлом.

Лебендих отвернулась, уставилась на одежду, висящую на каминной решетке. От ткани шел пар.

– Я все еще чувствую… теперь все по-другому. У меня есть выбор, – скомканно закончила она.

Штелен встала, с трудом втянула воздух через все еще сжатое словно невидимой рукой горло. Она пыталась сообразить, что же сказать Лебендих. Что ценит ее? Чтобы она убиралась?

Она вышла, так и не сказав ни слова, и закрыла дверь за собой.

Оказавшись одна в зале, все еще в мокром, Штелен засунула кулаки в карманы, чтобы они не дрожали. Правая рука наткнулась на что-то деревянное и теплое. Штелен вздрогнула и извлекла это на свет. Это оказались три игрушечных солдатика, вырезанных из темного красного дерева. Самый высокий был ростом примерно с половину самого длинного из ее пальцев. Она осмотрела первого солдатика – старик со шрамами, все еще мускулистый, но с брюшком. У нее перехватило дыхание. Это была не игрушка. Это был Бедект, так искусно вырезанный, что, казалось, он отвечал ей взглядом, когда она смотрела на него в упор. Скользнув взглядом по оставшимся двум фигуркам, она их тоже немедленно узнала. Вихтих и она сама, тоже почти как живые.

Поднеся фигурку Бедекта поближе к глазам, она внимательно осмотрела ее. Статуэтка имела не только точное физическое сходство – вплоть до отсутствующих пальцев и обрубка уха, – но и передавала душу человека, заключенного в эту груду покрытой рубцами плоти. В глазах фигурки было все: сомнения и страхи Бедекта, его непрошибаемый здравый смысл и весьма размытые нравственные устои.

Неловко сглотнув, Штелен убрала игрушку обратно в карман, достала следующую – Вихтиха – и принялась осматривать ее. Как и статуэтка Бедекта, эта фигурка была точной копией оригинала. Безупречная внешность, его непоколебимая уверенность в своей красоте – и глаза, из которых хлестали неуверенность в себе, отвращение к себе же и знание, что он недостоин обладать ничем из того, что у него есть. Игрушка источала страх. Страх последствий, страх ответственности.

«Где ты?» – мысленно спросила Штелен и поняла, что он тоже здесь, где-то в этой башне.

Штелен сунула его в карман рядом с Бедектом.

«Полежите вместе».

Она сжала в кулаке последнюю фигурку. Сомнения раздирали Штелен.

«Не смотри. Убери ее обратно в карман».

Нет, так повел бы себя только этот трус Вихтих.

Она осмотрела фигурку. Отталкивающие, искаженные вечной завистью черты худого лица. Тонкие губы застыли в брезгливой, полной гадливости ухмылке. Глаза – узкие осколки желтой ненависти – смотрели на мир тяжело, оценивающе и считали его посредственным. Игрушка выглядела так, словно находилась в полной боевой готовности, готовая в любой момент наброситься на того, кто посмеет ее обидеть, и разорвать на кусочки.

Штелен ухмыльнулась, глядя на фигурку, и поняла, что у нее самой сейчас стало в точности такое же выражение лица. Она держала ее на расстоянии вытянутой руки, изнемогая от желания выбросить игрушку, разбить ее о землю и растоптать обломки в крошку, сжечь дотла и обоссать пепел. И одновременно она была слишком напугана, чтобы осмелиться хоть на что-нибудь из всего этого.

«Кто сможет довериться такому вот?»

Никто. Никто не сможет довериться такому мерзкому человеку.

Игрушка выглядела испуганной и одинокой, отчаянно нуждающейся в понимании и любви и осознающей, что она этого недостойна.

И чудовищно некрасивой. Такой страшной, аж поджилки начинали трястись.

«Не могу я быть такой страшной».

Она вспомнила, насколько точно изображены и внешность, и черты характера Бедекта и Вихтиха на их статуэтках.

«Мог ли резчик ошибиться именно на фигурке, изображающей меня?»

Она припомнила все случаи, когда мужчины, даже те, кого она считала друзьями, бледнели и отворачивались, когда она улыбалась им.

«Сожги долбаных солдатиков. Всех троих».

Нет. Она знала, что не сделает этого. Она просто не могла. Несмотря на все искусство резчика, было в этих фигурках что-то глубоко неправильное; не в качестве изображения, а в самом их существовании.

Фигурка в руке Штелен казалась теплой.

«Это не игрушка».

Она стащила их у Моргена. Паршивый юный бог сделал их копии для чего-то, а не для того, чтобы играть с фигурками. Она подумала, что он, в сущности, еще ведь совсем мальчишка.

«Или, может быть, он и впрямь сделал наши копии, чтобы играть с ними. Может, он не понимает разницы и считает, что все мы – его деревянные солдатики».

Лишь одно пугало Штелен сильнее, чем мысль о том, что Морген начал с того, что создал их копии. Мысль, что фигурки выскользнут из ее руки и ими завладеет кто-нибудь еще.

Штелен злобно ухмыльнулась игрушке, и та ответила исполненной ненависти улыбкой. Морген хотел смерти Бедекта и Вихтиха, и разрушить планы ублюдка стоило больше, чем все, что он мог предложить взамен. Это не означало, что эти два идиота не умрут – в конце концов, они бросили ее в Послесмертии, – но они не умрут до тех пор, пока бог Геборене сможет извлечь из их гибели хоть какую-то выгоду.

Штелен сунула фигурку в карман к остальным. Она будет обращаться с ними бережно.

По крайней мере пока что.