Текст книги "Слон Килиманджаро"

– Мне кажется, вы оторвались от реалий, – покачал головой Руссо. – Я вам сочувствую, но бивни принадлежат мне. Я за них уже заплатил.

– Тогда я умоляю вас как человека, большую часть своей жизни прослужившего людям, еще раз послужить им, подарив бивни музею.

– Это невозможно, – покачал головой губернатор. – Я заплатил за бивни, они – мои, и я здесь, чтобы увезти их на Дедал.

– Вам их не увезти, – возразила Эстер.

– Что вы такое говорите? – возмутился Руссо.

– В чем дело, Эстер? – встревожился Киджано.

– Джошуа. – Она повернулась к куратору музея. – Мы должны где-то остановиться. Мы не имеем права позволить им уничтожать то, что создавалось полторы тысячи лет.

– У меня такое ощущение, что вы мне угрожаете. – Руссо более не улыбался.

– Дело именно так и обстоит, губернатор.

– И каким же образом одна безоружная женщина может помешать моим людям забрать бивни?

– Одной безоружной женщине с вами не справиться. Поэтому я и установила взрывное устройство под один из бивней. Если кто-то коснется его, все крыло взлетит на воздух вместе с теми, кто в нем находится.

– Под какой бивень? – нахмурился Руссо.

– Так я вам и сказала!

– Это нелепо! – взорвался Руссо. – Я просто приглашу специалистов, которые разминируют бивень, и все равно увезу их, а вы проведете несколько лет в тюрьме.

– Взрывное устройство среагирует на малейшую вибрацию. Я не уверена, что ваши специалисты сумеют его снять.

Руссо вновь посмотрел на Киджано.

– Она говорит правду?

– Понятия не имею.

– А что вы думаете?

– Я думаю, – после паузы ответил Киджано, – что не хотел бы находиться в музее, если вы решите забрать бивни.

Руссо приказал своим людям выйти за дверь, повернулся к Эстер Камау.

– Хорошо. Что вы еще хотите? Больше денег?

– Если б я хотела денег, трехсот тысяч хватило бы за глаза.

– Так чего же вы хотите?

– Проще сказать, чего я не хочу.

– Пожалуйста, скажите.

– Музей – это не здание, оно новое, а экспонаты, древности, которым я посвятила всю жизнь. Не только я, две тысячи ученых за последние полторы тысячи лет приложили руку к созданию этой коллекции. Конечно, они делали это ради собственной славы и из любопытства, но они трудились на благо всех кенийцев, и теперь мы продолжаем их работу ради живущих на Новой Кении. Это наша история, наше прошлое. Все, что у нас было, и все, что есть, – эти сокровища принадлежат всему народу. И я не хочу и не могу допустить медленного растаскивания музейных коллекций. – Она помолчала. – Уж лучше я все уничтожу одним махом.

– Но продажа экспонатов куда выгоднее их уничтожения, – заметил Руссо. – Я, к примеру, готов подписать с вами соглашение, предоставляющее вам первоочередное право выкупить бивни, если я или мои наследники решат их продать. Я уверен, что и другие покупатели ваших экспонатов согласятся на такое условие.

– Какой прок от этого соглашения, если эти экспонаты могут оказаться в добрых двухстах тысячах световых лет и на продажу их выставят лет через тысячу?

– Такое соглашение по крайней мере оставит вам возможность исправить ошибку, совершаемую, по вашему мнению, правительством. Уничтожение бивней и других экспонатов лишит вас такой возможности.

– Есть и третий вариант.

– Какой же?

– Оставить бивни, где они есть. Это их законное место. Он покачал головой.

– Шантажу я не уступлю.

– Тогда послушайте, что я хочу сказать вам о музее, и, возможно, мне удастся убедить вас в своей правоте.

– Сначала отключите взрывное устройство, а потом я вас выслушаю.

– Я вам не верю, губернатор.

– Не верите, что выслушаю?

– Что примете правильное решение, выслушав меня. Он долго молчал, разглядывая две колонны слоновой кости, потом вновь повернулся к ней.

– Почему именно бивни?

– Я вас не понимаю.

– Я знаю, что вы продали чучела чуть ли не всех животных, а также коллекции ракушек и бабочек. Почему именно бивни заставили вас решиться на крайние меры?

– В них величие Кении, – ответила она.

– Что вы хотите этим сказать? Я, разумеется, не очень хорошо знаю историю бивней, но могу предположить, что их добыли в ходе какой-то охотничьей экспедиции.

Эстер покачала головой.

– Бивни – это сама Кения! – с жаром воскликнула она. – Кения славилась дикими животными, а эти бивни принадлежали величайшему животному на Земле. Кения занималась торговлей слоновой костью, и эти бивни тоже продали на аукционе. Кения была колонией, потом обрела независимость, а бивни остались последним свидетельством британского колониализма. Многие великие сыны Кении боролись за независимость, но точку в этой борьбе поставил Джейкоб Тику, вернув бивни Кении. Потом кенийцы улетели к звездам, и бивни отправились в это путешествие вместе с ними. Кения – микрокосм эволюции человечества, от примитивного человека к жителю города и космическому путешественнику, и они пережили все эти эпохи. Для истории Кении они бесценны. – Она всмотрелась в Руссо. – Без них мы ничто.

– Ясно. – Руссо медленно кивнул. – Они значат для вас очень многое.

– Для всех кенийцев.

– Но особенно для их куратора.

– Моя работа – сохранить бивни для вечности. Поэтому я не могу допустить, чтобы вы увезли их. Вы это понимаете?

Руссо улыбнулся:

– Теперь понимаю. – Он повернулся к Киджано. – У вас есть ключи от стенда?

– Ключей нет. Замок открывается отпечатком большого пальца одного из руководителей музея.

– Пожалуйста, откройте его.

– Но взрывное…

– Никакого взрывного устройства нет, – заверил его Руссо.

Киджано осторожно подошел к стенду, приложил большой палец правой руки к сканнеру, стеклянная дверь распахнулась.

Руссо шагнул к бивням, коснулся каждого, повернулся к Эстер Камау.

– Я не стану выдвигать против вас обвинения. Несправедливо осуждать священника за желание уберечь святыню.

Он вышел из комнаты за своими людьми, а Эстер печально посмотрела на доброго друга.

– Извини, Джошуа. Я не могла не попытаться спасти их.

– Знаю.

– И взорвать не смогла.

– Я и не думал, что сможешь, – кивнул он.

Меньше чем через год Музей африканских древностей продал свой последний экспонат – копье нанди ручной работы.

Эстер Камау не стала свидетельницей этого знаменательного события. Она умерла семью месяцами раньше. Никаких болезней доктора у нее не нашли, просто ей не хотелось жить. Джошуа Киджано обратился к правительству с просьбой установить на ее могиле скромный памятник за государственный счет. Бумага эта шесть лет пролежала без движения. За это время Джошуа Киджано умер, и, когда до его просьбы дошли руки, никто уже не мог вспомнить, кто такая Эстер Камау и за какие заслуги правительство должно тратить на нее деньги налогоплательщиков. Бумагу положили под сукно и вскоре забыли, потому что выяснилось, что правительственная политика финансовой стабилизации привела к стагнации экономики, и теперь эксперты старательно искали новые пути ее стимулирования.

Музей, пять лет простоявший пустым, за несколько месяцев кардинально реконструировали и разместили в нем бурно разрастающееся Бюро экономического развития. И все правительственные чиновники Новой Кении гордились тем, что нашли достойное применение уже, казалось бы, никому не нужному, но еще добротному сооружению.

ШЕСТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

Кристалл компьютера потух, Мандака посмотрел на меня.

– Ваше любопытство удовлетворено? – спросил он.

– На текущий момент.

– Ирония ситуации в том, что из всех кенийцев только один попытался спасти бивни, и тот не был масаи.

– А откуда вы это знаете?

– Камау – имя кикуйю, – объяснил Мандака. – Опять же, она занимала важную и престижную должность, следовательно, не могла принадлежать к масаи, – с горечью добавил он.

– Почему?

– Уже поздно, и меня мучает жажда, мистер Роджас. – Мандака встал, потянулся. – Я думаю, мне пора домой.

– А мне спать совсем не хочется. Я с радостью провожу вас, если вы живете неподалеку.

– Живу я далеко, – ответил он. – Вы все равно хотите проводить меня?

– Да.

– И увидеть, как живет последний масаи? – Его глаза весело блеснули.

– Наверное, как и все, – предположил я.

– Вы же в это не верите, мистер Роджас.

– Не верю, – признал я.

– Ох уж это ваше любопытство! Хорошо, мистер Роджас, я покажу вам то, чего не видел ни один человек с тех пор, как я поселился на этой планете.

– Спасибо.

Он направился к двери, подождал, пока я прикажу огням погаснуть, вышел в коридор, опять подождал, пока я перепрограммирую систему охраны и замок.

– Вас, конечно, это не остановит, – прокомментировал я свои действия, – но вдруг кто-то наблюдал за вами, когда вы входили в квартиру. Пусть они попотеют.

– Я бы об этом не тревожился, мистер Роджас. В вашей квартире не на что позариться.

Я хотел огрызнуться, но тут до меня дошло, что он совершенно прав, поэтому промолчал и повел его к аэролифту, на котором мы спустились в холл. Швейцара с Хесполита сменила его коллега с Мендори, похожая на кошку, мускулистая, с шелковистым желтым мехом. Я предупредил ее, что не вернусь до следующего вечера, потому что после визита к Мандаке намеревался поехать в «Брэкстон».

Мы вышли из дверей, встали на медленную дорожку, на перекрестке перешли на дорожку-экспресс, которая в пять минут пронесла нас через город и доставила на западную окраину. Там мы поменяли еще три дорожки, пока не сошли с последней перед высоким зданием из хрома и стекла, сверкающим в лунном свете.

– Моя скромная хижина, – с саркастической улыбкой объявил Мандака.

Миновав сложную систему охраны, мы оказались в вестибюле и повернули налево, к личному аэролифту, который доставил нас на самый верхний, семьдесят девятый этаж. По застеленному ковром, ярко освещенному коридору движущаяся дорожка понесла нас направо и остановилась у первой же двери.

Мандака что-то произнес на незнакомом мне языке, подождал, пока охранная система идентифицирует его. Дверь открылась, пропуская нас в квартиру, и встала на место, едва мы переступили порог.

– Свет, – приказал Мандака, и вся квартира разом осветилась.

Я стоял на утоптанной земле маленького дворика, окруженного изгородью из растений с большими шипами. Справа от себя я увидел хижину, крытую соломой, с обмазанными глиной стенами. А вместо стен передо мной открылась панорама уходящей вдаль саванны.

Через двор я последовал за ним в хижину. Мебель заменяли три примитивные циновки. В середине горел костер. Тепла я не почувствовал и сразу все понял.

– Голографические проекции? – спросил я. Мандака кивнул.

– Да. Вы стоите на ковре, и я полагаю, что владельцам дома не понравились бы хижины, сделанные из высушенного коровьего помета. Я выбрал эту квартиру только потому, что высота потолков здесь двадцать футов и я смог разместить проекторы нужной мне мощности. – Он улыбнулся. – Мне надо переодеться. Через минуту вернусь.

С этими словами он наклонился и прошел через низкую дверь воображаемой хижины, хотя мог пройти во весь рост, через проекцию. Ожидая его, я обошел хижину. У стены стояли два копья с большими металлическими наконечниками. Я коснулся одного и, к своему изумлению, обнаружил, что оно настоящее. Потом вроде бы услышал чье-то блеяние, но решил, что это фонограмма. Над огнем висел котелок, в котором что-то варилось. Как выяснилось, тоже топографическое.

– Добро пожаловать в мой дом, мистер Роджас. – Мандака вновь появился в хижине, одетый в какой-то красный балахон, оставляющий открытым одно плечо и свисающий ниже колен. В одной руке он держал древний бурдюк с молоком. Поднес его ко рту, выпил, осторожно положил на пол.

– Это… необычно.

– Я – последний масаи. – Скрестив ноги, он сел на циновку у костра. – Не осталось никого, кто будет чтить и поддерживать древние обычаи.

– Меня поражает другое. Вы действительно так живете.

– Я следую всем ритуалам, которые не противоречат местным законам, – ответил он. – То есть я не режу коз и не предсказываю будущее по их внутренностям. Я также не доказал, что стал мужчиной, потому что не убил копьем ни одного льва.

– Это неудивительно. Последний лев умер в две тысячи восемьдесят восьмом году Нашей эры.

– Да, конечно, вы же ведущий эксперт «Уилфорда Брэкстона»! – Он хохотнул.

– Масаи мерили свое богатство числом принадлежащего им скота. Но я вижу лишь голограмму пустой саванны. Куда подевались все коровы и козы?

– Дело в том, что скот у меня настоящий, мистер Роджас, – ответил Мандака. – Мне принадлежат большие стада на четырнадцати планетах. И состояние я сколотил на мясе, шкурах и молоке.

– Как я понимаю, и остальные комнаты вашей квартиры… напоминают о давно ушедших днях.

– Кроме моего кабинета, из которого я контролирую покупку и продажу скота.

Я задумался, как бы потактичнее задать следующий вопрос, но не нашел нужных слов. И спросил в лоб:

– Вы не находите, что отсутствие современных удобств не есть благо?

– Я нахожу, что для меня такой дом – необходимость, – серьезно ответил он. – Когда я уйду, не останется никого, кто будет помнить наши традиции. Мы – гордый народ, мистер Роджас. Мы обходили ловушки западной цивилизации и после того, как европейцы ассимилировали все остальные племена. Мы жили в гармонии с окружающей нас природой, мы ни у кого не просили милости, но и никому ее не подавали. Мы хотели только одного: чтобы нам позволили жить, как мы жили всегда… – Он замолчал, глубоко задумавшись, потом продолжил. – Знаете, мистер Роджас, мы никогда не забивали наш скот для еды, только смешивали их кровь с молоком.

– Весь ваш народ жил на молоке с кровью? – изумленно спросил я.

– Главным образом. – Он уставился в какую-то точку пространства и времени, и мерцание костра отбрасывало странные тени на его темное лицо. – Когда-то мы были великим народом. Наших elmorani, молодых воинов, боялись все, кто их видел, женщин защищали все наши воины, а наши земли считались самыми плодородными во всей Восточной Африке. Мы говорили на своем языке, с презрением отметая суахили и английский. – Он посмотрел на меня, печально улыбнулся. – А потом пришел черед перемен, столь неспешных, что поначалу мы ничего не заметили. Мы проиграли сражение с лумбва. Нанди сумели дать нам отпор. Наша молодежь стала носить рубашки и шорты. Когда мы заболевали, то шли в больницу, а не к мундумугу. Не успели мы оглянуться, как многие из нас говорили уже на суахили и мы начали выпрашивать шиллинги у туристов за право сфотографироваться с нами. И при этом нас стало гораздо больше, чем во времена былого величия.

Он вздохнул и продолжил, словно забыв о моем присутствии:

– Потом пришла пора независимости, и англичане отдали страны таким людям, как Кениата и Ньерере. Когда человек достиг звезд, он колонизировал Новую Кению, Уганду II, Ньерере, но масаи остались на Земле, без земель, без скота, без собственного языка. – Он помолчал, словно возвращаясь из прошлого в настоящее. – А теперь остался только я, мистер Роджас. Я один могу искупить грехи моего народа.

– Как?

– Я должен кое-что сделать, и, кроме меня, сделать это некому.

– Поэтому вам и потребовались бивни? Он кивнул:

– Поэтому мне и потребовались бивни.

– Как могут бивни искупить грехи вашего народа, спасти его?

– Я вам скажу, мистер Роджас, когда вы найдете бивни и они станут моими.

– Ловлю вас на слове.

– Я очень надеюсь, что мне удастся выполнить данное вам обещание.

– Удастся, – уверенно заявил я. – Даже сейчас, пока мы беседуем, компьютер ищет бивни.

– Я знаю. – Он глубоко вздохнул. – Вы и представить себе не можете, сколь они важны для меня. Я не женюсь, у меня не будет детей. Если я не спасу мой народ, его уже никто не спасет.

– А почему вы не женитесь? – спросил я. – Я знаю, что масаи крали женщин у других племен, так что чистокровного масаи просто не найти.

– С двадцать четвертого столетия Нашей эры масаи не женятся вне племени. Во всяком случае, не должны. Быть может, кое-кто нарушал закон и брал жену из другого племени или народа.

– Но никто из них не попадал в ситуацию, когда женщин-масаи просто не было. Последнему масаи нельзя руководствоваться этим правилом.

– Не в этом дело, мистер Роджас.

– Тогда я повторю вопрос: почему вы не можете жениться?

– Потому что я не мужчина. Я недоуменно воззрился на него.

– Не понял.

– Ни один мальчик-масаи не становится мужчиной, elmoran, пока его не обрежут. Он не может занять место среди равных, не может давать совет старшим, не может жениться. – Он помолчал. – Меня так и не обрезали, мистер Роджас. По закону моего народа я все еще мальчик.

– Обрезание – очень простая операция. Ее может сделать любой врач.

– Это невозможно.

– Тогда почему вас не обрезали, чтобы вы могли жениться и вести нормальную жизнь?

– Я скажу вам, когда вы найдете бивни. Но я уже говорил, что не судьба мне жениться и заводить детей. Я очень сожалею об этом, мне хотелось бы иметь большую семью, но я вынужден избрать другую тропу.

– Какую же?

Он долго смотрел на меня, и, пожалуй, впервые на его лице отразились чувства.

– Более ужасную, чем вы можете себе представить, мистер Роджас.

Маска бесстрастного масаи заняла привычное место, и он предложил мне выпить молока. Я догадался, что такое случалось с ним крайне редко, если вообще случалось, поэтому взял бурдюк в руки.

Прежде чем выпить, заглянул в его темное чрево.

– Пейте спокойно, мистер Роджас. – Мандака усмехнулся. – Крови там нет.

Я глотнул молока, которого не пил с детства, вернул ему бурдюк.

– Спасибо, что разделили его со мной, – искренне поблагодарил его я.

– Молока у меня много, да вот пить его не с кем. – Он пожал плечами. Поднялся. – Пойдемте со мной, мистер Роджас. Я покажу вам остальные комнаты. Другого дома масаи уже не будет, так что вы сможете утолить свое любопытство.

Я встал и последовал за ним, инстинктивно склонив голову, чтобы не удариться головой о воображаемый дверной косяк, и мгновением спустя оказался в другом помещении, размерами побольше.

Украшали его головные уборы из львиного меха, около каждого стояло копье. Аккуратные ярлычки указывали имя владельца головного убора и копья.

– Да у вас тут музей, – восхитился я.

– Такой коллекции нет ни в одном музее, – ответил он с ноткой гордости в голосе. – Вот этот головной убор принадлежал Нельону, в честь которого назвали один из горных пиков.

Несколько минут он рассказывал мне историю каждого головного убора и копья, лицо его оживилось. Такое случалось с ним, лишь когда речь заходила о бивнях. Наконец мы подошли к последнему из головных уборов, самому непритязательному, из сухой травы.

– А это что? – спросил я.

– Это мой головной убор. Львов на Земле не осталось, пришлось пользоваться подручными материалами.

– Неужели ваше детство прошло в таких условиях? – недоверчиво спросил я. – Вы жили в хижине?

– В manyatta, – поправил он меня. – Хижина – часть усадьбы, в которую входят другие хижины и окружающий их забор.

– Но как власти могли допустить, чтобы вы жили, извините, как дикарь.

– Я же все объяснил: Земля практически обезлюдела, те представители властных структур, что еще остались, не считали необходимым указывать семье, живущей в Кении, вдали от всех остальных, как им вести хозяйство и что есть. – Он помолчал. – До тринадцати лет я видел лишь родителей да бабушек с дедушками.

– Вы никогда не играли с другими детьми? – изумился я.

– Никогда.

– И вы жили, как ваши далекие предки?

– По форме, но не по духу, – ответил он. – Да, мы жили в глинобитной хижине, но в ней стояли три компьютера. И хотя я не посещал школу, я получил дипломы по экономике, бизнесу и африканской истории.

– Насчет истории мне понятно. Но почему экономика и бизнес?

– Я знал, что наступит день, когда мне придется покинуть Землю и убедиться, что я – последний масаи. А если моя догадка окажется верна, на меня ляжет поиск бивней. И первое, и второе будет стоить немалых денег.

– И когда вы покинули Землю?

– Двадцать шесть лет тому назад, после того как умерли мои родители.

– И больше вы туда не возвращались? Он покачал головой.

– Еще нет.

– Но собираетесь вернуться?

– Собираюсь, – вздохнул он.

– Я вам завидую.

– Правда? Почему?

– Потому что я всегда хотел побывать на прародине человечества.

– Вы – богатый человек. Почему вы не съездили туда? – спросил он.

– Пару раз намечал такую поездку, – признал я. – Но всегда что-то мешало.

– Вроде бивней?

– Именно. Передо мной ставились такие интересные задачи, что я не мог от них отказаться. Но я надеюсь, что все-таки выкрою время.

– Меня это не удивит, – усмехнулся Мандака. На какое-то время в хижине повисла тишина.

– Пожалуй, мне пора, – нарушил я молчание. – День выдался долгим, я устал.

– Уделите мне еще пару минут, мистер Роджас, – остановил меня Мандака. – Я хочу вам кое-что показать. Вас это заинтересует.

Следом за ним я прошел в еще одну топографическую хижину. Я увидел несколько примитивных картин и скульптур, потом Мандака подвел меня к рисунку, изображавшему огромного слона с непропорционально большими бивнями.

– Что вы на это скажете, мистер Роджас? Я всмотрелся в рисунок.

– Это он?

– Я думаю, да. Даты совпадают, художник нарисовал еще нескольких слонов, но не с такими бивнями.

– Каких же он был габаритов? – с трепетом спросил я.

– Мы лишь знаем длину его бивней – более десяти футов, так что обычный человек доходил бы ему до сих пор. – Он указал на точку посередине ноги.

– Просто великан! – вырвалось у меня.

– Самое крупное животное из всех, живших на Земле, – согласился со мной Мандака.

На рисунке слон выглядел как живой, и я без труда представил себе, как он идет по саванне Восточной Африки. Земля дрожит от его шагов, а трубит он громче грома.

– Есть другие рисунки или фотографии? – спросил я Мандаку.

– Только этот.

– Позвольте вас поблагодарить. Я так рад, что вы показали мне его.

– Пустяки.

– Но мне действительно пора. Надо поработать.

– Я думал, вы собрались спать.

– Я могу поспать и в моем кабинете. Но сначала я должен кое-что выяснить.

– Знаю.

Я изучающе посмотрел на него.

– Вроде бы вы не одобряли моего интереса к истории бивней.

– Я ошибался. Мне казалось, что охотник не должен слишком много знать о добыче.

Через другие хижины он провел меня к входной двери.

– Завтра вы свяжетесь со мной? – спросил я. Он кивнул.

– Позвольте поблагодарить вас за ваше гостеприимство.

Дверь открылась.

– Это я благодарю вас за то, что пришли. Вы – мой первый гость;

– С тех пор как вы приехали сюда. – Я вышел в коридор. – Вы мне это уже говорили.

– С тех пор как я покинул Землю, – уточнил он, когда коридорная дорожка понесла меня к воздушному лифту. Я оглянулся, чтобы посмотреть, машет ли он мне на прощание рукой, но дверь уже закрылась.

В кабинете царил мрак. Я приказал компьютеру включить неяркий свет и налить мне чашечку кофе, сел в кресло, установил нужный мне угол наклона спинки, закинул руки за голову.

– Компьютер?

– Да, Дункан Роджас?

– Какой процент твоей мощности занят розысками бивней?

– Семьдесят два и три десятых процента.

– Направь пять процентов на выполнение моего следующего распоряжения и продолжай розыски.

– Приступаю… Исполнено.

– Я видел рисунок, судя по всему, прижизненный, Слона Килиманджаро.

– В соответствии с имеющейся у меня информацией таких рисунков нет. Я должен просмотреть банки памяти и сравнить хранящиеся там сведения с вашим наблюдением.

– Прекрасно. Но мне почему-то кажется, что таких свидетельств очевидцев может быть несколько.

– Логичное умозаключение.

– Я хочу, чтобы ты связался с банком памяти библиотечного компьютера на Делуросе VIII и выяснил, нет ли там таких свидетельств. Ограничь поиск временным периодом от тысяча восемьсот семьдесят пятого до тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры. Свидетельства могли написать и позже, но этот отрезок времени просмотри обязательно.

– Приступаю…

– И, пожалуйста, поставь мне концерт Крониза. Вновь мой кабинет наполнила атональная музыка. Я держал чашку с кофе, а пальцы другой руки выбивали на ней мелодию концерта.

Покончив с кофе, я бросил чашку в дезинтегратор, принял молекулярный душ, переоделся и лег на кушетку.

– Я нашел свидетельство, в котором речь скорее всего идет о Слоне Килиманджаро, – внезапно объявил компьютер.

Я резко сел, от сонливости не осталось и следа.

– Выключи музыку.

– Исполнено.

– Чем обусловлена неопределенность твоего заключения? – спросил я.

– Свидетельств других очевидцев нет, так что сравнивать не с чем. Но я провел сравнение со всеми известными свидетельствами тех, кто встречался с очевидцами, и вероятность того, что в найденном мною материале речь идет о животном, которое вы называете Слоном Килиманджаро, составляет девяносто четыре и тридцать две сотых процента.

– Хорошо! – с жаром воскликнул я. – Расскажи, что ты раскопал.

– Исполняю…