Текст книги "Слон Килиманджаро"

– Что ты знаешь об этом человеке?

– Много чего. – Я отправил в рот кусок пирожного.

– Много чего, – повторила она. – А чего много? Он появляется неизвестно откуда, в архивах Монархии о нем нет ни бита информации, он признает, что не остановится перед убийством, если кто-то станет между ним и бивнями, он живет как какое-то животное в этой жуткой квартире, и ты берешь четырехнедельный отпуск, чтобы лететь с ним на Землю и присутствовать при языческой церемонии, о которой ты ничего мне не говоришь.

– Ему нужна моя помощь. И пока я согласился лететь с ним только на Небесную Синь. Насчет Земли я еще не решил.

– Почему-то, когда мне требовалась твоя помощь, ты ссылался на загруженность работой, – фыркнула Хильда и ударила пухлым кулачком по столу, расплескав чай.

– Это моя работа, – терпеливо объяснил я.

– Твоя работа закончилась, как только ты нашел бивни.

– Я их еще не нашел, – уточнил я. – Вот почему я должен лететь на Небесную Синь.

– Не води меня за нос, Дункан. Ты их нашел, в этом можно не сомневаться. Слишком уж самодовольная у тебя физиономия.

Я не мог этого отрицать, но не хотелось и подтверждать, поэтому я молча смотрел на нее.

– Скажи мне правду, – после долгой паузы взмолилась Хильда. – Ты думаешь, то, что он собирается сделать, как-то связано с восстановлением чести или престижа масаи?

– То, что думаю я, значения не имеет. Он думает, что связано, а это – главное. Она покачала головой:

– Почему я трачу на тебя столько времени, Дункан?

– В самом деле, почему? Она пожала плечами:

– Если бы я знала.

– Ты не можешь объяснить, почему тебя тянет ко мне. Я не могу сказать, почему я решил помочь Мандаке. Почему бы нам не остановиться на том, что я наконец-то выполняю то, чего ты от меня хотела?

– Когда это я говорила, что хочу отправить тебя на Землю с Мандакой?

– Ты всегда говорила, что хочешь, чтобы я брал на себя обязательства по отношению к кому-либо. А когда я взялся помочь Мандаке, ты начинаешь жаловаться.

– Ох, Дункан, Дункан, что же мне с тобой делать? Как можно быть одновременно таким умным и таким глупым?

– Почему бы тебе не пожелать мне счастливого пути и не сказать, что привезти тебе с Небесной Сини?

– Вернись с Земли здоровым и невредимым. Этого будет достаточно.

– Я еще не решил, полечу я на Землю или нет, – напомнил я ей.

– Разумеется, полетишь, – бросила она.

– А если и полечу, кому захочется убить специалиста по розыску охотничьих трофеев?

– Ты действительно хочешь, чтоб я сказала тебе? Мы вновь начнем ссориться.

– Тогда не говори. – Я достал карманный компьютер.

– Если я решу лететь на Землю, то вернусь через двадцать девять дней. Почему бы вам с Гарольдом не заказать на тот вечер столик на троих в «Древних временах»? Я угощаю.

Она вздохнула, уставилась на чашку с чаем.

– Я подумаю, Дункан.

Доедали мы в полном молчании. Потом я поднялся.

– Извини, но должен бежать. У меня еще полно дел. Она не сдвинулась с места, не отвела глаз от чашки. Я подумал, что она хочет посидеть одна, и повернулся, чтобы уйти.

– Дункан?

– Да?

– Счастливого тебе пути, черт бы тебя побрал.

Корабль Мандаки приземлился в единственном космопорте Небесной Сини, и мы поехали в город на маленьком такси-роботе.

Планета полностью отвечала своему названию, ибо нигде я не видел такого синего неба. Причиной тому, решил я, чистейший океан, покрывавший восемьдесят процентов поверхности. Такси мчало нас мимо ухоженных полей, где фермеры выращивали гибрид пшеницы с гораздо более крупными зернами, чем на других планетах. Чистый, прозрачный воздух наполнял легкие, я откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь поездкой, а вот Мандака нервничал, не находя себе места.

Наконец такси доставило нас на огромную площадь, исторический центр города, и робот подробно объяснил нам, как добраться до музея. Пять минут спустя довольно примитивные движущиеся дорожки вынесли нас к зданию музея, и мы сошли на каменные ступени. Я представился швейцару и спросил, как нам с Мандакой попасть в крыло естественной истории.

– Уведомите также о моем прибытии Хейзл Гутридж и попросите ее встретить нас в зале окаменелостей.

– Разумеется, мистер Роджас, – кивнул швейцар и поспешил за Мандакой, уже шагавшим по коридору.

Мы миновали три художественные галереи, научный зал, добрались наконец до раздела естественной истории, а несколько мгновений спустя вошли в зал окаменелостей, где нас встретили двадцатипятифутовый динозавр и пятьдесят скелетов мелких зверушек.

– Где бивни? – шепотом спросил Мандака.

– Совсем рядом. – Я уже хотел поделиться с ним своим секретом, но тут вошла Хейзл Гутридж.

– Как я понимаю, мистер Роджас? – Она направилась ко мне, протягивая руку.

– Очень рад нашей личной встрече, – улыбнулся я. – Этот джентльмен – Букоба Мандака, мой коллега.

– Добрый день, мистер Мандака. – Короткий кивок. – Я и не подозревала, что вы собираетесь посетить Небесную Синь. – В голосе слышалось осуждение. – Если б вы предупредили меня, мы бы подготовились к встрече.

– Я же говорил вам, что я ищу бивни одного слона, находящиеся, по моим данным, на Небесной Сини.

– Но я же сказала вам, что о них у нас нет никаких сведений.

– Я вам верю. Однако они здесь.

– Что-то я вас не понимаю, мистер Роджас, – рассердилась Хейзл Гутридж. – Я лишь могу повторить, что в экспозиции музея их нет.

– Вы также сказали, что естественная история – не ваш конек, и у вас нет куратора этого раздела. Она нахмурилась.

– Уж не обвиняете ли вы меня в том, что я вам солгала, мистер Роджас?

Я покачал головой.

– Я обвиняю вас разве что в невежестве, – ответил я. – Бивни в этом зале.

– Где? – одновременно спросили она и Мандака. Я указал на динозавра:

– Здесь.

– Это реконструкция скелета плотоядного динозавра, – заметила она.

– Я знаю. Но хищники таких размеров встречаются гораздо реже, чем вы думаете. В галактике два миллиона населенных планет, и лишь на двадцати семи жили такие большие хищники, причем только на трех их можно классифицировать как динозавров. Мой компьютер проанализировал экологическую, геологическую и климатическую историю вашей планеты и пришел к выводу, что вероятность существования динозавров-хищников близка к нулю и составляет три миллионных доли процента.

– Что вы такое говорите, мистер Роджас? – Мандака впился взглядом в динозавра, – Я говорю, что тот, кто знал меньше меня о прошлом Небесной Сини, мог решить, найдя бивни, что перед ним – останки огромного доисторического животного, и реконструировал скелет, отталкиваясь от ложной предпосылки.

– Это невозможно, мистер Роджас! – запротестовала Хейзл Гутридж.

– Но почему? Вы живете на колонизированной планете, население немногочисленно, палеонтолога среди вас нет, а судя по вашим экспонатам, местные травоядные и хищники габаритами не отличались. – Я повернулся к динозавру. – Думаю, бивни – два самых больших ребра, а все остальное подгонялось под них.

Мандака перебрался через ограждение, прежде чем Хейзл Гутридж успела открыть рот.

– Вы правы! – торжествующе воскликнул он. – Это бивни Слона Килиманджаро!

– Не может быть! – Голосу Хейзл Гутридж недоставало прежней убедительности.

– Может, – возразил я. – Кто-то допустил ошибку, а экспертов, которые могли бы ее исправить, у вас не было. Я не нахожу в этом ничего удивительного, учитывая конкретные реалии.

– Если вы правы, это непростительная ошибка.

– Я прав.

– Я потребую независимой экспертизы.

– Она займет несколько месяцев, – заметил я.

– Возможно, – согласилась она.

Я посмотрел на Мандаку, тот покачал головой.

– Полагаю, мы сможем найти ответ прямо сейчас.

– Как? – недоверчиво спросила она.

– Есть у вас молекулярный микроскоп? Он сразу определит, земного происхождения бивни или местного.

– Нет.

Я нахмурился:

– Я думал, в каждом музее…

– С оборудованием и персоналом у нас большие проблемы.

– Ладно, есть другой способ. Вопрос в следующем: бивни это или ребра. Если ребра, внутри они будут полыми, потому что должны содержать костный мозг. Если бивни – то нет. Любой акустический анализатор плотности сразу ответит нам на этот вопрос.

Она кивнула:

– Я немедленно отправлю их на анализ. Если вы подождете в моем кабинете, через полчаса я принесу результаты.

– Нас это вполне устроит, – ответил я, предупреждая протесты Мандаки.

Она вызвала охранника, который проводил нас в скромный кабинет, где мы и прождали сорок минут. Наконец Мандака не выдержал, поднялся, закружил по кабинету.

– Она что-то задумала! Я покачал головой:

– Начальник департамента поиска «Уилфорда Брэкстона» только что указал ей на подделку, выставленную в ее музее. Двадцать минут назад она выяснила, что я прав, и теперь пытается найти способ свести до минимума ущерб, нанесенный репутации музея.

– Если она не продаст их нам, я вернусь ночью и заберу их, – прорычал Мандака.

– Продаст, – уверенно заявил я, Он хотел что-то ответить, но тут в кабинет вошла Хейзл Гутридж, бледная как полотно.

– Мистер Роджас, мистер Мандака. Приношу вам свои извинения. Вы были правы.

– Ничего страшного не произошло, – заверил ее я. – Наоборот, все может завершиться к взаимной выгоде. Мой коллега по-прежнему желает купить бивни.

– Я уже говорила вам, что мы не продаем музейные экспонаты.

– Но вы также говорили, что в музее выставлены только местные экспонаты, представляющие флору и фауну Небесной Сини. Мне кажется, наличие среди них бивней земного слона негативно отразится на репутации музея, если об этой ошибке станет известно.

– Это угроза, мистер Роджас?

– Разумеется, нет. Речь о другом: чем быстрее демонтируют скелет динозавра, тем меньше вероятность того, что его увидит кто-то еще.

Она пристально смотрела на меня, не в силах решить, то ли я ей угрожаю, то ли подсказываю наилучший выход из создавшегося щекотливого положения.

– Сколько вы готовы заплатить за бивни, мистер Мандака?

– Три миллиона кредиток, – ответил он.

– Три миллиона? – У нее округлились глаза. – Я понятия не имела, что они так дорого стоят.

– Если и стоят, то лишь для мистера Мандаки, – вмешался я.

– Совет директоров должен собраться в следующем месяце. Я уверена, что они согласятся продать вам бивни, мистер Мандака.

– Я должен забрать их немедленно, – возразил Мандака. – Таково условие сделки.

– Обычно такие вопросы так не…

– Но и ситуация очень уж необычная, – пришел я на помощь Мандаке. – Опять же, если вы продадите бивни немедленно, не придется говорить совету директоров, что именно мы хотели купить. Вы можете даже сказать им, что мы предложили три миллиона за весь скелет.

Она обдумала мои слова, согласно кивнула.

– Если вы распорядитесь доставить бивни на мой корабль, – он назвал номер ангара, – я немедленно переведу деньги на счет музея. – Он помолчал. – Или, если хотите, на ваш личный счет.

– Пожалуйста, на счет музея! – воскликнула она. – Я готова поступиться правилами, чтобы спасти репутацию музея, но я не воровка!

– Никто на это даже не намекал, – заверил я ее. – Что же касается досадной ошибки, ставшей причиной нашей встречи, то вы можете на нас положиться. Мы никому ничего не скажем.

– Я искренне на это надеюсь. Я отдала музею всю жизнь и не хочу, чтобы он стал всеобщим посмешищем.

Еще несколько минут я успокаивал ее, потом она распорядилась демонтировать бивни и отвезти их в космопорт, а Мандака связался со своим банкиром и дал команду перевести деньги на счет музея.

Три часа спустя Мандака стоял у грузового люка корабля, в который заносили принадлежащие ему бивни Слона Килиманджаро. Когда погрузка закончилась, он повернулся ко мне.

– Так что вы решили, мистер Роджас? Отвезти вас домой или вы примете участие в последнем этапе этого путешествия и увидите собственными глазами, как завершится одиссея бивней?

– Я не должен участвовать в обряде. Моя задача – сжечь ваше тело и развеять пепел по ветру. Так? Он кивнул. Я пожал плечами:

– Пожалуй, полечу с вами.

– Я никогда в этом не сомневался, – ответил он.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

МАСАИ (6304 г. Г.Э.)

Одинокий, не знающий покоя, без бивней, лишенный возможности уснуть Вечным сном, которого ждал с таким нетерпением, я в миллиардный раз принюхивался к галактическим ветрам, и наконец после стольких разочарований запах спасения достиг меня через время и пространство. Торжествующий трубный глас молчаливо исторгся из меня, ибо этот человек, Мандака, возвращался на священную гору.

Новый год наступил, когда мы летели с Небесной Сини на Землю, пребывая в камерах глубокого сна. Мы проснулись замерзшие и голодные (глубокий сон замедляет жизненные процессы, но не останавливает их, так что я всегда просыпаюсь с жутким чувством голода), когда корабль вышел на околоземную орбиту. Приземлились мы на заре следующего дня в двух милях от южного склона Килиманджаро.

– Легенды говорят о том, что слон погиб на северном склоне, – пояснил Мандака, когда мы загрузили бивни и припасы на две гравитационные тележки. – Но на начальные девять тысяч футов мы поднимемся по южному склону.

– На то есть причина? – полюбопытствовал я. Мандака кивнул:

– На южном склоне построен город Ньерере, так что первые семь с половиной или даже восемь тысяч футов мы пройдем по сносным дорогам. Иначе нам пришлось бы преодолевать густую растительность. Она редеет только на высоте восьми тысяч футов.

– Почему вы не связались с ними заранее? Может, у них есть космопорт.

– Есть, но бездействующий. Город покинут уже восемь столетий.

– Почему?

Мандака пожал плечами:

– Почему человек уходит из Рая? Чтобы посмотреть, что вокруг. – Он помолчал. – И даже глубокое разочарование не заставляет его вернуться.

Я стоял лицом к востоку, оглядывая бесконечный вельд, с редкими акациями, с высокой, качающейся на ветру травой.

– Красота-то какая!

– Вы правы, – согласился он. – Когда-то, тысячи лет назад, на равнине Серенгети жили от трех до четырех миллионов животных. Их ежегодные миграции являли собой незабываемое зрелище. – Он вздохнул. – Теперь не осталось ничего, кроме травы и насекомых. Ни птицы, ни полевой мыши.

– Что же случилось с животными? – спросил я.

– Мы свалились им на голову, мистер Роджас, – мрачно ответил Мандака. – Вы издаете справочник охотничьих трофеев. Вам известно, когда вымер какой вид.

– Прочитать об этом в книге – одно, увидеть собственными глазами безжизненную равнину Серенгети – совсем другое. Тут уж отчетливо сознаешь, что мы натворили. – Я повернулся к Килиманджаро, вершина которой пряталась в облаках. – Пытаюсь представить себе всех львов, леопардов, слонов, носорогов, разнообразных травоядных, что обитали на склонах этой горы.

– И людей, мистер Роджас, – добавил Мандака. – Здесь обитали и люди. Теперь остались одни насекомые.

– Может, в следующий раз мы будем умнее. Он покачал головой:

– Следующего раза не будет. Во всяком случае здесь.

– Так где-то еще.

– Возможно. – В голосе его слышалось сомнение. А потом мы зашагали по дороге, ведущей в покинутый город.

Ньерере начинался на высоте пятисот футов от уровня моря, и чувствовалось, что его планировке в свое время уделили немало внимания. Большие общественные парки, вид на равнину Серенгети, открывающийся из окон каждого дома, торговые зоны, аккуратно встроенные в жилые кварталы. На высоте тысяча двести футов мы миновали маленький частный аэропорт с разрушенными ангарами и треснувшей взлетной полосой. Мне доводилось видеть покинутые города, но всегда причиной тому служили война или эпидемия. Впервые я попал в город, население которого просто собрало вещички и уехало. Многие дома еще хорошо сохранились, в некоторых оставались нетронутыми окна и двери, меня не покидало чувство, что вот-вот мы встретим кого-то из жителей. Собственно, город ничем не отличался от равнины. Когда-то на этих улицах шумела толпа, в домах жили миллионы людей, но осталось от всего этого многообразия лишь те же пыль, трава и насекомые.

Поднявшись на высоту шесть тысяч футов, мы решили, что на сегодня достаточно, и провели ночь в вестибюле некогда роскошного, а теперь заброшенного отеля. Бассейн стоял без воды, казино начало разваливаться, но вестибюль из стекла и стали еще сопротивлялся дождям и ветрам. Ночью температура упала, я проснулся, дрожа от холода, но Мандака спал как младенец.

Мы тронулись в путь, как только солнце прогрело воздух и разогнало туман на вершине горы, так что я впервые увидел ее ледяную шапку. К полудню уже вышли из города и начали медленно огибать гору, направляя гравитационные тележки и прорубая бластерами тропу в густой растительности. Спали мы опять в спальниках с подогревом, однако под утро, когда температура окружающего воздуха стала падать, я опять замерз, хотя в спальнике поддерживались постоянные двадцать восемь градусов Цельсия.

На утро третьего дня я уже жадно ловил ртом воздух, о чем меня и предупреждал Мандака: мы поднялись на высоту восьми с половиной тысяч футов. Четыре часа потребовалось нам, чтобы достичь северного склона, и наконец Мандака остановился, его черные глаза внимательно оглядели местность.

– Мы уже близко, – объявил он.

– Как близко?

– Еще тысяча футов или около того.

– Вы уверены? Он кивнул.

– Откуда вы знаете? – Я дышал с трудом. – Нет же ни фотографий, ни каких-либо замеров. Может, его убили на том самом месте, где мы сейчас стоим.

– Думаю, нет. – Мандака смотрел вверх по склону.

– Почему нет?

– Здесь слишком открыто. Мы должны подняться выше.

– Но семь тысяч лет тому назад здесь могло что-то расти!

– Выше, мистер Роджас! – Мандака устремился вперед. – Разве ваши изыскания ничего не сказали вам о нем? Он был из тех, кто шел до конца, а значит, поднялся выше по склону.

Сил спорить у меня не осталось, так что я лишь кивнул и последовал за Мандакой.

И во второй половине дня мы добрались до прогалины, за которой высились деревья. С обрыва открывался отличный вид на равнину. Мандака остановился, огляделся, понюхал воздух, кивнул.

– Мы на месте.

– Вы уверены?

– Насколько это возможно. По моему разумению, он умер здесь. Во всяком случае, я сделал все, что мог. Если я и ошибаюсь. Бог должен меня простить.

– И теперь вы покончите с собой?

– Позже. – Он опустил на землю гравитационные тележки. – Когда взойдет полная луна.

– Приготовить вам что-нибудь поесть? – спросил я, доставая портативную кухню.

– Нет. Есть на этой святой горе что-либо, кроме молока с кровью моих коров, – кощунство. – Он помолчал. – Но вы можете поесть.

– Ограничусь сандвичем. – В моем голосе слышались извиняющиеся нотки.

Я достал сандвич, развернул обертку, откусил кусок, начал жевать, посмотрел на лежащую далеко внизу равнину.

– Превосходный вид, не так ли?

– Да.

– А где вы выросли?

– Отсюда не видно. – Он указал рукой на северо-запад. – Примерно в ста тридцати милях в том направлении.

– Ребенком вы поднимались на Килиманджаро? – спросил я.

Он покачал головой:

– Это святая гора, подниматься на нее может лишь тот, кто искупит грехи масаи.

– Должно быть, это тяжелая ноша – осознание того, что именно вы призваны искупить грехи масаи.

– Тяжелая.

– У вас не возникало искушения поставить на этом крест? В конце концов масаи владели бивнями тысячу триста лет. Один из них мог прийти с ними на Кириниягу, но никто не пришел.

– Они могли переложить эту ношу на другого. Я – последний. Мне отступать некуда.

– Вы не держите на них зла? Он посмотрел мне в глаза.

– Разумеется, держу. Я делаю это, потому что должен. Но предпочел бы без этого обойтись.

– Так почему бы вам на все не плюнуть?

– Не могу.

– Но почему? Мало ли что мог наговорить колдун, умерший более семи тысяч лет тому назад.

– Но эти семь тысяч лет доказали истинность его пророчества. Мы уже говорили об этом, мистер Роджас. Вам необязательно верить в необходимость того, что я делаю. Я в это верю, этого достаточно.

– Грустно осознавать, что вы умираете зря.

– Я умру за свою веру. Есть ли у человека более веская причина для смерти?

– Нет, – признал я.

– И разве можно найти лучшее место, чем это? – продолжил он. – Тут все началось, мистер Роджас. Меньше чем в сутках пути от подножия горы находится ущелье Олдовай, где человек сделал первые шаги на двух ногах. Эту гору Бог даровал моему народу, и отсюда мы пошли на север и на запад, покоряя всех, кто стоял у нас на пути. Великие люди поднимались на эту гору, мистер Роджас, поэты и вожди, охотники и исследователи, писатели и воины. И здесь испустило дух величайшее животное всех времен. – Он помолчал, окинул взглядом равнину, вздохнул. – Нет, лучшего места для смерти мне не найти.

Я устыдился того, что ему пришлось все это мне объяснять, и, чтобы скрыть смущение, быстро спросил:

– А вы не боитесь?

Он долго думал, потом покачал головой.

– Моя жизнь меня не радовала, мистер Роджас. Единственное, что я могу сделать сам, – это покончить с ней. Так что смерть меня не страшит.

– Я был бы в ужасе, – признался я.

– Каждое живое существо проходит путь, неизменно оканчивающийся смертью. Разница между нами состоит в том, что я с детства признаю эту неизбежность, а вы стараетесь ее игнорировать.

– Возможно, – с неохотой согласился я, думая о том, что различий у нас несколько больше, но не смог их найти. – Но я не уверен, что пошел бы на это, даже если бы меня к этому готовили.

– Если б вы знали, что все дорогие вам люди, все предки, которых вы чтили, останутся проклятыми до скончания века, пока вы не проведете обряд очищения, думаю, у вас достало бы сил.

– Едва ли я смог бы убедить себя, что все это правда.

– Это вопрос веры, не логики.

– Но если вы ошибаетесь…

– Тогда один несчастный человек расстанется с жизнью чуть раньше положенного срока. И это событие не станет ни личной, ни вселенской трагедией.

Я обдумал услышанное и не нашел возражений. Мы помолчали. Потом я пожаловался, что замерз. Мандака собрал хворост и разжег костер.

– Садитесь поближе к огню, мистер Роджас, – предложил он, и я последовал его совету. – Так лучше?

– Да, благодарю вас, – ответил я, наслаждаясь идущим от костра теплом, терпким запахом дыма.

– Знаете, – заговорил Мандака, не отрывая глаз от язычков пламени, – человек несчетные тысячи лет вот так сидел у костра, готовил пищу, грелся, отгонял хищников. Теперь мы создаем искусственную среду обитания, производим еду из химических отходов. Условия нашей жизни меняются, но меняемся ли мы?

– Мы, несомненно, продвинулись в своем развитии, – вставил я.

– Я не об этом. Появилось ли что-то более важное, чем ощущения тепла, сытости, безопасности? Поэтому куда легче сделать это здесь… – Он обвел рукой гору, небо, усеянное звездами. – ..В колыбели человечества, у этого костра.

– Должно быть, иначе мы бы сюда не пришли.

– А почему мы здесь?

– Чтобы совершить невозможное.

– Невозможное совершил Бутамо, раб, семь тысяч лет тому назад.

Я обдумал его слова.

– Сегодня перед вами стоит задача потруднее.

– Все это я мог проделать, не уходя к звездам.

– Иначе вы не нашли бы бивни, – напомнил я.

– Тогда, наверное. Господь хотел, чтобы я побывал на звездах и понял, что нет ничего важнее этой ночи здесь, на Килиманджаро.

– И смерти.

– И смерти, – согласился он. Я задумчиво смотрел на огонь. Никогда раньше я не сидел у костра и пришел к выводу, что мне это нравится.

– Как вы думаете, что ждет вас впереди? – наконец спросил я.

– После смерти?

– Да.

Он пожал плечами:

– Пока мне это знать не дано.

– Небытие?

– Возможно.

– Может, небытие – это все, что нашли остальные масаи.

– А может, это все, что они искали.

– Если не небытие, тогда что? Он ответил не сразу.

– Может, я окажусь во времени, предшествующем смерти слона, живущим в гармонии с природой.

– По мне это далеко не рай.

– Неужели? Оглянитесь вокруг, мистер Роджас. Мы покоряем один мир и находим тысячу других. Мы устанавливаем дружеские отношения с одной цивилизацией и уничтожаем тысячу других. Мы излечиваем одну болезнь и сталкиваемся с тысячью новых. На каждое наше достижение возникает тысяча неразрешимых проблем. Может, райский сад не начало пути, а конечная точка?

– По вашему тону ясно, что вы готовы к смерти. – Я придвинулся к костру, спасаясь от холода.

– Умирают все. А я умру не напрасно.

– Вы на это надеетесь.

– Я знаю.

– Но если Сендейо ошибся…

– Моя смерть все равно будет что-то да значить. – Он улыбнулся. – Похоже, вы хотите меня отговорить. Вас мое намерение задело за живое, а я подозреваю, что раньше с вами такого не случалось.

– Это правда, – с неохотой признал я. – Но стоит ли ради этого умирать?

– Не знаю, – ответил Мандака. – Надеюсь, что да.

– Я бы предпочел остаться безразличным.

– Я бы предпочел, чтобы кто-то из масаи, живущих до меня, сделал то, что предстоит мне сегодня. Так что наши благие пожелания не будут реализованы.

– Это несправедливо.

– В жизни далеко не всегда находится место справедливости.

– Я нашел бивни. Выполнил свою работу. На том следовало поставить точку.

– Вы не из тех, кто останавливается на полпути. Для вас точка будет поставлена лишь по написании последней главы истории бивней.

Я помолчал, обдумывая его слова.

– Все равно мне это не по душе.

– Всю профессиональную жизнь вы имели дело с параметрами мертвых животных. Через несколько часов я присоединюсь к ним, а вы сможете вернуться в бесстрастный мир исследователя. А пока предлагаю вам подумать о Слоне Килиманджаро.

– Он мертв почти восемь тысяч лет. Чего о нем думать?

– Если души масаи затерялись между этой жизнью и следующей, как провел эти годы он? Проспал ли их вечным сном или, наоборот, душа его не знала покоя, требуя вернуть ту ее часть, что вы разыскали на просторах галактики? Подумайте об этом, мистер Роджас. Если мое деяние не освободит от заклятия мой народ, возможно, ваше упокоит наконец величайшее из животных.

– Хотелось бы в это верить.

– Но вы не верите? Я покачал головой.

– Мне очень жаль вас, мистер Роджас, – вздохнул Мандака. – Это беда – верить лишь в то, что можно увидеть, замерить, пощупать руками.

– А мне очень жаль вас, – искренне ответил я – Не верить в это – тоже беда.

Он вгляделся в далекую равнину.

– Что вы там высматриваете? – спросил я.

– Прошлое, – последовал ответ. – Настоящее. Может, даже будущее.

– Ваше будущее? – удивился я. Он усмехнулся:

– Мое будущее определилось семь тысяч лет тому назад и через час оборвется. Видите? – Он указал на небо. – Взошла полная луна, чтобы призвать меня до того, как хлынет дождь.

– Что-то я не вижу облаков. – Я посмотрел на звездное небо.

– Будет дождь, – уверенно заявил он и направился к гравитационным тележкам. – Пора начинать.

Он вывел тележки на обрыв, выходящий к равнине, в сорока футах от костра, осторожно положил бивни на землю, приказал тележкам вернуться на прежнее место.

– Обряд я совершу здесь, глядя на земли моих предков, где ветви не заслоняют меня от взгляда Бога.

– Вроде бы Сендейо говорил, что масаи должны построить для бивней алтарь.

– Бивни на священной горе, которую даровал нам Бог, – ответил Мандака. – Они лежат на Его траве и растениях. Его ветках и корешках. Какой алтарь, сработанный человеком, сравнится с этим?

Он достал из тюка сплетенную из травы сеть, длиной десять футов, шириной – четыре.

– Эта сеть, – он расстелил ее между бивнями, – сплетена из трав, растущих на планетах, где побывали бивни.

Покончив с сетью, он собрал хворост и с десяток сухих стволов, положил все на сеть.

– Когда я умру, завалите мое тело хворостом и сухими стволами и зажгите костер.

– Если вы этого хотите.

– Хочу. А потом не забудьте разбросать мои кости и развеять пепел.

– Не забуду.

– Я понимаю, вам это будет противно, но помните, что я уже ничего не почувствую.

– Я все сделаю.

– Я знаю. – Мандака посмотрел на небо. – Еще пять минут.

И пока я протягивал руки к костру, чтобы отогнать холод, он медленно разделся и, обнаженный, выпрямился во весь роит под лунным светом, пробивающимся сквозь листву. Потом наклонился над гравитационной тележкой, достал из тюка головной убор из гривы льва. За головным убором последовало ожерелье из когтей льва, еще несколько минут он разрисовывал лицо.

И наконец вытащил длинный нож.

– Он принадлежал брату Сендейо, Ленане, верховному вождю всех масаи.

– Нож впечатляет, – без особого энтузиазма ответил я.

– У нас есть еще одно дело. Мандака подошел ко мне.

– Есть? Он кивнул:

– Протяните руку.

– Зачем?

– Просто протяните, – потребовал он. Я протянул, он схватил ее левой рукой и надрезал мой большой палец ножом, который держал в правой. Я вскрикнул от боли и удивления.

– Что это вы задумали? – Я отдернул руку.

– В церемонии могут участвовать только масаи. – Мандака надрезал свой большой палец и прижал его к моему. – Если по какой-то причине я допустил ошибку и вам придется ее исправлять, вы должны быть масаи. Вот почему наша кровь должна соединиться и смешаться.

Он подержал свой кровоточащий палец у моего, потом убрал руку.

– И теперь я – масаи? – Я инстинктивно сунул палец в рот.

– Нет, – ответил он. – Но большего я сделать не могу, и Бог, надеюсь, меня поймет. – Он посмотрел на меня. – Но и ты должен мне помочь.

– Как?

– Вынь палец изо рта. Масаи не обращают внимания на физическую боль.

– Даже ту, которую предстоит испытать вам?

– Я сделаю то, что должен. Но если проявлю слабость…

– Что тогда?

– Тогда тебе придется убить меня, прежде чем я закричу.

– Нет! – Я отпрянул. – Так мы не договаривались!

– Я знаю. И надеюсь, что до этого не дойдет. – Он помолчал. – Но ты мой единственный друг, а теперь и брат. Если тебе покажется, что я готов закричать, ты должен перерезать мне горло, прежде чем звук достигнет моих губ и сорвется с них.

– Я не смогу этого сделать! – запротестовал я.

Он долго смотрел на меня, потом одобрительно кивнул.

– Ты – мой друг и брат и сделаешь то, что должно сделать, – уверенно заявил он.

Я открыл рот, чтобы возразить, но он уже отвернулся от меня и зашагал к бивням. Долго стоял перед ними, что-то бормоча на незнакомом мне языке, потом лег на кучу хвороста и стволов между бивнями.

Начал произносить имена, как я догадался, особо отличившихся верховных вождей масаи. Поднял правую руку, лунный свет блеснул на длинном лезвии ножа Ленаны.

– Сендейо! – воскликнул он, когда нож застыл над его сердцем. – Все сделано! Fezi Nyupi, все исполнено!

И он вогнал нож себе в грудь.

Тело его застыло, нож выпал из руки, пальцы сомкнулись на бивнях. Рот раскрылся, но ни звука не сорвалось с губ.

Я наблюдал, как он еще секунд двадцать извивался от боли. Не выдержал, подбежал к нему, опустился рядом на колени. Он посмотрел на меня, ужасная гримаса перекосила его лицо, но он попытался улыбнуться. Я взял его за руку, не замечая, что его пальцы буквально впиваются в мою кожу.

На мгновение рука его расслабилась, потом вновь сжала мою, я поднял нож, надеясь, что мне не придется им воспользоваться, но зная, что я им воспользуюсь, даже против воли, чтобы помочь ему осуществить начертанное судьбой.