Текст книги "Слон Килиманджаро"

Я молча смотрел на него.

– Как не похожа квартира на ваш кабинет, мистер Роджас, – продолжал он. – Везде книги, стены увешаны фотографиями и голограммами редчайших животных галактики, еда и кофе всегда под рукой, мебель не просто удобная, но удобная лично вам. Там вы живете, мистер Роджас, живете ради дела, которым занимаетесь.

– Вы пришли сюда, чтобы сказать мне об этом? – В голосе моем слышалось раздражение. Очень уж точно охарактеризовал он мою жизнь, увидев несколько комнат со старой мебелью.

– Нет, я пришел сюда, чтобы сказать, что я очень вами недоволен, мистер Роджас.

– Да? А почему?

– Вам известна планета Нелсон двадцать три?

– Вы так быстро отследили объявление? – удивился я.

– Разумеется.

– Я потрясен.

– А я раздражен. Зачем вы дали его?

– Хотелось узнать, какие у вас источники информации.

– Ни мои источники, ни я не испытываем ни малейшего желания участвовать в экспериментах, которые служат исключительно для удовлетворения вашего любопытства, мистер Роджас, – жестко заявил он. – Я потратил немалые средства, чтобы проследить путь объявления до вашего кабинета.

– Возможно, мне не следовало этого делать, – признал я. – Вычтите ваши расходы из моего вознаграждения.

– Они составили почти треть того, что я вам плачу.

– Не важно. – Я пожал плечами. – Вина-то моя.

– Стоило ли давать это объявление, мистер Роджас? – спросил он, не сводя с меня глаз.

– Пожалуй, нет. Честно говоря, я предполагал, что вы или ваши люди его не заметите.

– Проверка вашей гипотезы может обойтись вам в кругленькую сумму, мистер Роджас. Или вам не нужны деньги?

– Все хотят получать деньги.

– Но не всем они нужны. – Он задумчиво посмотрел на меня, потом кивнул. – Вам деньги могут купить стерильные квартиры да тривиальные головоломки, которые вы тут держите. Только такие люди, как я, могут ставить перед вами интересные задачи, вроде розысков бивней Слона Килиманджаро. – Он иронически улыбнулся. – Я думаю, мистер Роджас, вам без меня не прожить, как и мне – без бивней.

– Давно масаи жаждут завладеть бивнями? – спросил я.

– Довольно-таки, – признал он.

– С тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры?

– Не совсем.

– Но желание это возникло у них до тысяча девятьсот четырнадцатого года Нашей эры? – предположил я.

– Да, мистер Роджас.

Я улыбнулся, довольный собой.

– Я так и думал.

– Возможно, мне не следовало недооценивать ваши головоломки. Они отточили ваш ум.

– Благодарю вас.

Он вновь долго смотрел на меня.

– Насколько я понимаю, между нашими сегодняшними встречами вы узнали что-то новое.

– Есть немного. – Я наполнил стакан. – Скорее подтвердилось то, о чем я и сам догадывался. Составите мне компанию?

– По-моему, я говорил вам, что пью только молоко.

– К сожалению, молока у меня нет. Не присесть ли нам, мистер Мандака?

– В кухне только один стул.

– Так пройдемте в гостиную.

Он пересек гостиную, сел в большое кресло. И приказал кушетке приблизиться, только потом вспомнив, что мебель в моей квартире не реагирует на команды голосом. Подошел к ней, установил контрольные рычажки так, чтобы она плавала над полом на высоте шести дюймов, при этом мягко покачиваясь, и сел.

– Так что рассказал вам компьютер этим вечером? – спросил Мандака, когда я отпил из стакана и поставил его на стол.

– Как и почему англичане вернули бивни Кении.

– Это произошло в двадцать первом столетии Нашей эры. – В его голосе слышалось недовольство. – Я-то думал, вы прослеживаете историю бивней из прошлого в будущее, а не наоборот.

– Все так. На экскурс в прошлое расходовалась лишь малая доля мощности компьютера. Просто мне хотелось побольше узнать об этих бивнях.

Я ожидал вспышки гнева, но он лишь кивнул.

– Джон Эдвард Кимати, – пробормотал он. – Его стараниями бивни оказались у нас в руках, но мы по-прежнему ничего не предприняли.

– А что вам следовало предпринять, мистер Мандака?

– Забрать их из музея и сделать то, чего от нас ждали. То, что еще предстоит сделать.

– Что же это?

Он задумчиво посмотрел на меня.

– Если б я мог надеяться, что вы мне поверите, мистер Роджас, я бы вам рассказал.

– Почему бы сначала не рассказать, а я уж сам решу, верить вам иди нет? Он покачал головой.

– Едва ли вы будете работать с полной отдачей, если придете к выводу, что ваш заказчик – безумец.

– Я уже думаю, что работаю на преступника, но меня это не останавливает.

На его лице отразилось удивление.

– На преступника? Почему? Неужели причина лишь в том, что я сумел нейтрализовать охранную систему вашей квартиры?

– Потому что вы не Букоба Мандака.

– Я уже говорил вам, что это мои настоящие имя и фамилия.

– Но в государственных архивах о вас нет никакой информации.

– Вроде бы за обедом вы удовлетворились моим ответом.

– Потому что наши интересы совпадают: я хочу найти бивни не меньше вашего. Вы, между прочим, очень сильный человек, мистер Мандака. Так что я и теперь не буду ставить ваш ответ под сомнение, если вы будете настаивать на нем. Но мне хотелось бы знать правду, Он улыбнулся:

– Интеллигентное решение, мистер Роджас. Пусть я и рискую разочаровать вас, но должен повторить: я – Букоба Мандака.

– Когда и где вы родились?

– На Земле, пятьдесят три года тому назад.

– На Земле? – изумленно переспросил я, ибо впервые встретил человека, родившегося на материнской планете.

– Совершенно верно.

– Тогда почему в архивах нет никакой информации о вас?

– Земля практически опустела, мистер Роджас. На ней сейчас живет не больше пятидесяти миллионов человек, и переписное бюро находится на краю света. Так что моим родителям не составило труда скрыть от властей сам факт моего появления на свет.

– Почему у них возникло такое желание?

– Потому что они знали, что может прийти день, когда мне потребуется абсолютная свобода, в том числе, как они правильно предположили, свобода от ненавязчивого контроля государства.

– Зачем вам свобода от государственного контроля, если вы действуете в рамках закона?

Он помолчал, словно прикидывая, что можно мне сказать, а что – нет.

– Пока я не совершил никаких правонарушений, но без колебания переступлю через любой закон, который встанет между мною и бивнями.

– Путешествие по подложному паспорту – правонарушение, – заметил я.

– Для меня – нет, – отмахнулся он. Ожил компьютер.

– С Дунканом Роджасом хотят поговорить.

– Соединяй, – приказал я.

– Желаете визуальный контакт или только звуковой?

– Визуальный.

Над кофейным столиком появилась Хильда Дориан.

– Ты знаешь, который теперь час?

– Перевалило за полночь.

– Ты должен был связаться со мной, как только вернешься с обеда, – бросила она. – Я проверила твой компьютер, после того как мы с Гарольдом пришли из театра, и компьютер сообщил, что ты ушел домой. Почему ты не доложился?

– У меня гость. – Я указал на Мандаку. Она отдала своему компьютеру соответствующую команду, и ее образ чуть развернулся, чтобы она могла видеть масаи.

– Он тебе угрожает? – тут же вырвалось у нее.

– Отнюдь.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Перестань опекать меня как ребенка.

– Перестану, если ты не будешь вести себя как ребенок. Тебе известно, что об этом человеке нет никаких сведений в архивах Содружества, однако ты пригласил его к себе домой.

– Не так уж я его и приглашал.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, Хильда. Заверяю тебя, опасность мне не грозит, и я рад, что он у меня в гостях.

Она переводила взгляд с одного на другого, потом откашлялась.

– Мандака, я вас предупреждаю. Вам будет лучше, если завтра утром он придет на работу целым и невредимым.

И прежде чем масаи успел раскрыть рот, Хильда исчезла.

– Кто это? – наконец спросил он.

– Хильда Дориан. – Тут я понял, что имя и фамилия ничего ему не говорят. – Она руководит департаментом безопасности «Брэкстона».

– Та самая женщина, которую вы хотели привести с собой на обед?

– Да.

– Любопытная получилась бы трапеза. – На его губах заиграла ироничная улыбка.

– Извините, иногда она слишком уж опекает меня. Надеюсь, она вас не оскорбила.

– Нет. – Он покачал головой. – Наоборот, мне бы хотелось, чтобы был человек, питающий ко мне такие вот чувства.

– А я бы этого не хотел. – Я скорчил гримасу.

– Вы так говорите только потому, что сердитесь на нее. Если б вы оказались в одиночестве, по-настоящему в одиночестве, вы бы ее боготворили.

– А вы по-настоящему одиноки? Он кивнул.

– У вас нет жены?

– Нет.

– Детей?

Он покачал головой:

– Мне не разрешено их иметь.

– Друзья?

– Ни одного.

Я уже и не знал, что сказать.

– Знаете, бывает и хуже. Многие люди сознательно выбирают уединенную жизнь.

– Я не выбирал такую жизнь, мистер Роджас, – с жаром заверил он меня. – Я бы с удовольствием наслаждался семейным счастьем, хотел, чтобы рядом был человек, который волновался бы обо мне точно так же, как ваш шеф безопасности волнуется о вас.

– Что препятствует вам обзавестись семьей?

– Мне предназначено судьбой жить и умереть в одиночестве. – Он посмотрел на меня. – Между прочим, наши жизни очень похожи, мистер Роджас: хладнокровие, минимум эмоций, уединение.

– Я не нахожу их похожими, – возразил я.

– Разница лишь в том, что вы добровольно избрали такой образ жизни.

– Вас послушать, так я отшельник, – запротестовал я. – А я постоянно общаюсь с людьми.

– Я тоже.

– И у меня есть работа, – добавил я.

– А у меня – миссия.

Не нравился мне этот разговор, поэтому я быстренько сменил тему:

– Обретение бивней – лишь первый этап вашей миссии, не так ли? Он кивнул.

– Но вы не искали их все пятьдесят три года, не так ли?

– Вы совершенно правы, мистер Роджас. На их поиски я затратил только семь лет.

– А что произошло семь лет тому назад?

Он долго смотрел на меня, потом пожал плечами.

– У меня не осталось уже никаких сомнений в том, что я – последний масаи.

– И последний масаи должен сделать то, что хотел сделать Лийо Нельон, когда разыскивал бивни?

– Сделать это мог любой масаи. – В голосе его слышались злые нотки. – А последний масаи просто обязан.

– Но вы не скажете мне, что именно.

– Вы подумаете, что я сумасшедший.

– Это деяние как-то связано с потерей масаи могущества, не так ли?

– Могущество – понятие очень растяжимое, – ответил Мандака. – Вы знаете, сколько нас было, когда масаи боялись все племена Восточной Африки?

– Нет.

– Двадцать пять тысяч, мистер Роджас, в сравнении с двумя миллионами кикуйю.

– Двадцать пять тысяч? – недоверчиво переспросил я. – И вам удавалось держать под контролем треть страны?

– Никаких стран в Восточной Африке не было, пока их не создали. Были земли, на которых традиционно жили масаи, и мы не предпринимали попыток захвата земель, принадлежащих другим племенам. – Губы его искривила вымученная улыбка. – Но в тысяча восемьсот восьмидесятом году Нашей эры наш величайший колдун, мундумугу Мбатьян предсказал близкий приход трех несчастий с севера, которые поставят масаи на край гибели. В восемьдесят первом году на нас обрушилась эпидемия ветряной оспы, после которой погибло девяносто процентов масаи, в восемьдесят втором наши стада поразила чума, после которой осталось лишь несколько коров да бычков.

– А третье несчастье? – спросил я.

– В восемьдесят третьем в Масаиленд из Момбасы пришел двадцатилетний шотландец Джозеф Томсон.

– Томсон стал вашим третьим несчастьем? – хмурясь, спросил я.

– Не столько сам Томсон, сколько белый человек, который отнял наши земли и попытался растоптать нашу культуру. – Мандака вздохнул. – Все, что предсказал Мбатьян, сбылось, но мы выдержали и остались величайшими воинами Восточной Африки. Ни один юноша не становился elmoran, взрослым, не убив льва своим копьем. – Он нахмурился. – Но англичане отняли наши копья и запретили нам даже носить щиты. Мы не имели права убить льва, напавшего на наши стада. Из воинов они превратили нас в беззащитных пастухов. – Тут он внезапно хохотнул. – Мы никогда не ладили с англичанами. Вы знаете, масаи – единственное племя, не участвовавшее в первой мировой войне. Англичане потребовали, чтобы все африканцы, годные к строевой службе, явились на призывные пункты, а мы им сказали! «Нет, нет, мы не воины, у нас нет оружия, которым мы могли бы сражаться. Мы теперь пастухи и останемся с нашими коровами и козами».

– Извините за любопытство, но какое отношение имеет все это к бивням?

– Самое непосредственное. – Голос его переполняла горечь. – И вот что меня особенно злит: бивни не одно столетие находились в Кении, но мы не отняли их у кикуйю. Насколько мне известно, даже не пытались отнять. – Он задумался. – Именно тогда, до того, как бивни перешли в частные руки, нам следовало завладеть ими.

– Я удивлен, что государство с ними рассталось, – заметил я – После накала страстей, сопровождавших борьбу Кимати и Тику, они должны были превратиться в национальную святыню.

– Они и превратились.

– Тогда почему государство отдало их?

– Какой-нибудь чиновник из кикуйю или луо получил хорошую взятку, – пренебрежительно бросил Мандака.

– Разве подробности вам не известны? – удивился я.

– Нет. Я знаю лишь, что в первом тысячелетии Галактической эры бивни попали в частные руки. Их история всегда волновала меня куда меньше, чем их нынешнее местонахождение.

– Значит, вам все равно, как это произошло? – разочарованно спросил я.

– Зато вам, я вижу, небезынтересно. Сколько нужно времени, чтобы узнать об этом?

– Я уверен, что передача бивней проходила официально, с подписанием соответствующих документов. Если так, то моему компьютеру в «Брэкстоне» потребуется три или четыре минуты, чтобы найти интересующую нас информацию. Если хотите, я могу спросить его об этом прямо сейчас.

Он согласно кивнул, и через несколько минут компьютер начал знакомить нас с тем, что ему удалось выяснить.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

КУРАТОР(16 г. Г.Э.)

Мои годы тяжелым грузом лежали на теле, когда я взбирался по склону Рифтовой долины, по-прежнему держа курс на юг. Однажды, пока я спал, муравьи забрались мне в хобот, и боль едва не свела меня с ума, прежде чем я сумел добраться до воды и утопить их. Я видел других слонов, которые умирали от физических мучений, или от голода, или от клыков хищников, которые нападали на тех, кто слишком ослабел и не мог защищаться, но я знал, что мне такая смерть не грозит.

Время давило на меня, жгло мои внутренности, как солнце жгло спину, заставляло убыстрить шаг. Львица, поедающая водяного козла, зарычала на меня, не желая уступать дорогу. Я поднял хобот, воинственно протрубил, и она попятилась, даже не решаясь оскалить зубы. Крокодил напал на мою ногу, когда я переходил узкую, мелкую протоку. Я поднял его хоботом и переломил пополам. Стадо импал попалось мне на пути. Я бросился на них, утверждая свое право идти там, где мне того хочется, и они унеслись в ужасе.

Характер мой портился на глазах, болела душа, но я гнал и гнал вперед свое древнее тело. Яне желал страдать молча, я оглашал африканские просторы пронзительными, истошными воплями, предупреждая людей и животных уйти с моей тропы, по которой я шел навстречу судьбе.

Музей африканских древностей гордился своей прекрасной экспозицией, пусть и не соответствующей названию. Во-первых, она охватывала короткий трехсотлетний период, с 1780 до 2080 года Нашей эры. Во-вторых, экспонаты представляли не всю Африку, даже не Восточную Африку, а одну лишь Кению. И прежде чем перебраться в прекрасное здание из стекла и мрамора на колонизированной Новой Кении, музей располагался в Найроби.

На заре Галактической эры, в тридцатом столетии после Рождества Христова, Республика передала изобильную Новую Кению с богатой животной жизнью, сотнями речушек, плодородной почвой перенаселенной Кении. Сентиментальные кенийцы хотели назвать столицу Нью-Найроби, но она получила другое название – Кениата-Сити, в честь Mzee, Мудрого Старика, который освободил Кению от англичан и провел страну через первые, самые трудные годы независимости Теперь в Кениата-Сити проживало полмиллиона человек. Еще миллион составляло население Нью-Момбасы, Литтл-Наиваша, Ньерере-Сити и Керичо-Тауна, а оставшиеся двести тысяч жили и работали на фермах в экваториальной зоне планеты.

К поверхностной трансформации прибегать практически не пришлось, население Новой Кении прирастало достаточно равномерно, политические метания отсутствовали, так что планета достаточно легко вписалась в Республику. На новые бактериологические заболевания нашлись новые медикаменты, для новых почв создавались новые злаки, выполнение новых обязанностей члена галактического сообщества взяли на себя новые правительственные департаменты, для покрытия новых долгов взимались новые налоги.

А когда налоги достигли предела, переступить который правительство не решалось, приходила пора затягивания поясов и сокращения расходов. Под такое сокращение и попал текущий бюджет Музея африканских древностей.

– Подведем итог, – возвестил Джошуа Киджано, главный куратор музея, собрав руководителей отделов. – Для посетителей музей будет открыт четыре дня в неделю, по три часа. Отделы обслуживания и обеспечения безопасности сокращаются вдвое. Жалованье всех сотрудников музея уменьшается на пятнадцать процентов. Новая зарплата замораживается и в обозримом будущем не будет автоматически увеличиваться в соответствии с инфляцией. Если кто-то из вас не желает работать на таких условиях, я никого не буду осуждать. Все желающие получат рекомендательные письма с самой лестной характеристикой. – Он оглядел шестерых начальников отделов, тяжело вздохнул. – Мы давно ждали этого. Однако я уверен, что сложившуюся ситуацию вам надо обдумать. Жду вас у себя сегодня и завтра, в первой половине дня. – Он посмотрел на полную, седовласую женщину. – Эстер, буду тебе очень признателен, если ты задержишься на несколько минут.

Остальные потянулись за дверь, полушепотом разговаривая между собой. Эстер осталась в кабинете куратора, на удивление просторном, лишенном предметов старины, занимающих все свободное место.

– Пожалуйста, присядь, Эстер. – Он обошел свой стол, сел сам.

– Неужели все так плохо, Джошуа? – Эстер опустилась на стул.

– Ужасно, – подтвердил он. – Сколько лет мы с тобой отдали этому музею? Семьдесят пять? Восемьдесят?

– Восемьдесят три, – ответила она. – И теперь они хотят погубить музей, не так ли?

– Не весь.

– Основные коллекции!

– Они все основные, – возразил куратор.

– Значит, те коллекции, над которыми ты и я работали всю жизнь. Он кивнул.

– Ты, разумеется, знаешь, что к нам поступило предложение о покупке коллекции бабочек.

– На Земле эта коллекция собиралась пятьсот лет. Для них это что-то да значит?

– Похоже, что нет. Музей национальной истории далекого Лондона предложил за нее очень приличную сумму.

– Оценить коллекцию бабочек невозможно. Это самая полная из всех коллекций.

– О цене нас не спрашивали, – с горечью заметил он. – Они оценили ее сами. И, к сожалению, вышли со своим предложением прямо на правительство.

– Они не дураки, – покивала она. – Они знали, что мы им откажем.

– Они также знали, что какой-нибудь бюрократ увидит в музее новый источник доходов. – Киджано пристально посмотрел на Эстер. – С этим я и боролся последние две недели.

– Я думала, ты боролся за наш бюджет.

Он покачал головой.

– Это я говорил остальным. Ту битву я проиграл в первые двадцать минут. Я боролся за спасение музея.

– И?

– Мы достигли компромисса.

– Бабочки?

– Бабочки – только начало. – Его голос переполняла горечь.

– Что еще? – спросила она, предчувствуя беду.

– Они согласились, что все отделы, напрямую связанные с культурным наследием Новой Кении, останутся нетронутыми. Но я должен сразу предупредить тебя, прежде чем ты решишь, оставаться ли тебе на посту начальника отдела животного мира, что мне не удалось защитить твои экспозиции.

– Это я уже поняла.

– В знак протеста я подал прошение об отставке, вступающее в силу через две недели. Почему бы тебе не последовать моему примеру, Эстер? В Республике много музеев, которые с радостью примут на работу специалистов с таким опытом.

– И позволить какому-нибудь бюрократу, не отличающему млекопитающее от рептилии, разрушить то, что мы с тобой строили всю жизнь? – спросила она. – Животный мир – такая же часть нашего наследия, как произведения искусства или племенные костюмы, Джошуа. Наши отношения с природой позволили нам стать такими, какие мы есть!

Киджано глубоко вздохнул.

– Ты это знаешь, и я знаю, но я не смог убедить правительство в нашей правоте. – Он положил руки на стол, нервно переплел пальцы. – Их позиция такова: другие отделы показывают историческое и культурное наследие людей, живущих на Новой Кении, в то время как экспозиции отдела животного мира более уместны в Музее естественной истории Земли.

– Это же нелепо!

– Я знаю. Но они настроились что-то продать, и тут я бессилен.

– Разве они не понимают, что заменить эти экспонаты нечем? – с жаром воскликнула Эстер Камау. – Если мы продадим бабочек и морские раковины, такой коллекции нам больше не собрать!

– Разумеется, понимают, – кивнул Киджано. – Но одно дело – понимать, и совсем другое – осознавать, что это твое. Они политики. Сейчас их беспокоит лишь двадцатидевятипроцентная инфляция и падение шиллинга относительно республиканской кредитки.

– Экономика придет в норму и без продажи бесценных коллекций, которые собирались более чем тысячу лет.

– Их не волнует состояние экономики через пять или десять лет, – терпеливо объяснил он. – Их заботят выборы в следующем году или годом позже.

– Наша коллекция бабочек не решит их проблем, – стояла она на своем.

– Они замахнулись не только на коллекцию бабочек.

– После их аукционов хоть что-то останется, Джошуа?

– Надеюсь. Они согласились оставить нам главные экспонаты бонго и окапи, Ахмеда из Марзабита, окуня рекордных размеров, выловленного в Ниле, последнюю импалу, последнего гепарда.

– В нашей экспозиции шесть тысяч экземпляров. Сохранение шести ты называешь компромиссом?

– Нет. Компромисс состоит в том, что пять других отделов остаются нетронутыми.

– По-моему, от твоего компромисса дурно пахнет.

– Согласен с тобой, но альтернатива и того хуже. Она задумалась:

– Не можем мы привлечь на нашу сторону прессу?

– Я уже пытался. Всепланетным информационным структурам наши проблемы до лампочки, а те, кто хотел бы что-то сделать, составляют лишь два процента населения. Которые и так на нашей стороне.

– Ты сделал не все, что мог, – упрекнула она куратора.

– Ты несправедлива, Эстер. Тебя заботит судьба твоего отдела, я же борюсь за выживание всего музея.

– Извини. – Голос ее смягчился. – Я знаю, ты старался. Но этого оказалось недостаточно. Надо что-то придумать. Мы не вправе позволить этим эгоистичным, невежественным, аморальным политикам разбазарить коллекцию, которая собиралась полторы тысячи лет!

– Тут мы бессильны. – Он беспомощно развел руками.

– Всегда можно найти выход.

– Я не могу одобрить действия, которые нанесут урон музею.

Она долго смотрела на него.

– Ты хороший человек, Джошуа, но уж больно наивный. Неужели ты не понимаешь, что одним отделом дело не кончится? Покончив с ним, они примутся за остальные. Одни только драгоценные камни стоят многие миллионы шиллингов. И как долго ты удержишь их после того, как они распродадут ракушки и чучела львов?

– Они заверили меня…

Эстер пренебрежительно фыркнула.

– После того как они разбазарят отдел животного мира, их заверения не будут стоить и выеденного яйца.

– Возможно, ты права. Поэтому я и подал прошение об отставке. Я слишком много вложил в этот музей, чтобы смотреть, как его растаскивают по частям. – Он посмотрел на Эстер. – А ты не хочешь подать в отставку?

Она покачала головой.

– Мы не можем удрать в кусты. Кто-то должен с ними бороться. Их надо остановить, Джошуа.

– Они – правительство. Их не остановишь, – вздохнул куратор.

– Я попытаюсь. – Она гордо вскинула голову.

Совет директоров музея, многие из которых занимали важные государственные посты, отказался принять отставку Джошуа Киджано, настояв, что тот должен отработать оговоренный контрактом срок и проследить за распродажей коллекций отдела животного мира. Он оспорил их решение в суде, проиграл дело и с неохотой согласился доработать оставшиеся четырнадцать месяцев.

Коллекция бабочек стала первой ласточкой. Тут Эстер Камау оказалась бессильна на соглашении уже стояли подписи высоких договаривающихся сторон.

Но за остальные экспонаты она сражалась отчаянно, в надежде на улучшение экономической ситуации.

Музей на Биндере Х захотел приобрести коллекцию животных саванны. Она связалась со своим коллегой на Биндере, объяснила ситуацию и спасла буйвола и хищников, пожертвовав антилопами и газелями.

Университет на Сириусе V заинтересовался окаменелостями, найденными на озере Туркана. Она подделала инвентаризационную опись, сохранив девятнадцать наилучших образцов, и отправила оставшиеся 236 лишь тогда, когда ее прижали к стенке.

Коллекция ракушек в восемнадцать тысяч экземпляров. Ее пожелали приобрести музеи с Гринвельдта и Роллукса IV. В совете директоров Гринвельдтовского музея нашелся ее хороший знакомый. В итоге ракушки отбыли на Гринвельдт, но двести самых редких, по договоренности со знакомым, остались на Новой Кении.

А потом Грегори Руссо, губернатор Дедала II, наживший состояние на продаже флоту боевых кораблей, большой поклонник охоты на Внутренних мирах, заявил, что хочет приобрести для своей частной коллекции бивни знаменитого Слона Килиманджаро.

Она выждала две недели, затем сообщила губернатору, что бивни не числятся в списке экспонатов, выставленных музеем на продажу.

Он ей не ответил, и Эстер решила, что вопрос закрыт, но месяц спустя ее вызвали в кабинет Джошуа Киджано.

Он подождал, пока она сядет, потом протянул ей личное письмо губернатора Руссо. Она прочитала письмо, вздохнула, положила на стол.

– Ты сказала губернатору Руссо, что бивни Слона Килиманджаро не продаются?

– Да, – кивнула Эстер.

– У тебя есть список экспонатов, которые сняты с распродажи, Эстер. Бивни в нем не значатся.

– Это особый случай. Бивни Слона Килиманджаро – не просто охотничий трофей, они представляют собой огромную историческую ценность.

– Какую же?

– В две тысячи пятьдесят седьмом году Нашей эры они едва не решили судьбу избирательной кампании в Кении.

– Правда? – удивился Джошуа Киджано. – Я об этом ничего не знаю.

– Тогда позволь рекомендовать тебе некоторые исторические книги и диски. Бивни – самый важный экспонат нашего музея.

– Я бы хотел прочитать эти книги. Если все так, как ты говоришь, я обращусь в правительство и постараюсь убедить их, что бивни надо сохранить. – Внезапно глаза его, только горевшие энтузиазмом, потухли.

– В чем дело, Джошуа?

– Они не согласятся. Губернатор Руссо предлагает за бивни триста тысяч кредиток. Больше двух миллионов новокенийских шиллингов!

– Но я думала, речь идет о продаже наших коллекций другим музеям, чтобы люди всегда могли на них посмотреть. Этот человек даже не кениец, Джошуа, и бивни нужны для его частной коллекции.

– Правительство смотрит на все это иначе. Главное для них – триста тысяч кредиток, так что они ухватятся за его предложение.

– За такие деньги мы можем продать ему одного из двух наших носорогов.

– Не нужен ему носорог. Он хочет купить бивни. О чем и пишет.

– Если ему нужны бивни, пусть утроит сумму, и мы продадим ему Ахмеда. Но бивни Слона Килиманджаро должны остаться здесь.

– Ахмед из Марзабита – самый знаменитый слон в нашей истории, – напомнил Джошуа, – единственное животное, охраняемое специальным указом президента. Не просто президента, а самого Mzee. Правительство уже согласилось оставить Ахмеда в музее.

– Бивни Слона Килиманджаро гораздо важнее, – настаивала Эстер.

– Но их нет в списке.

– Плевать я хотела на этот список! – взорвалась Эстер. – Я – куратор отдела животного мира, и я говорю, что эти бивни – самый значительный экспонат музея.

Он долго смотрел на нее, тяжело вздохнул.

– Эстер, если я откажу ему, он прямиком направится в правительство. И там его предложение примут. А мой отказ лишь отсрочит неизбежное.

– Отсрочка нам не повредит. Что они могут тебе сделать, уволить? Ты уже хотел уйти, но они не приняли твоей отставки.

Он улыбнулся:

– Ты права. – Улыбка увяла. – Получив мой отказ, он обратится в правительство. Все-таки он губернатор целой планеты. У него есть высокопоставленные друзья.

– Я знаю, что обратится. Мы с тобой не армия, Джошуа. Силы наш ограниченны. Но мы должны хвататься за каждую соломинку.

Три недели спустя представитель Руссо обратился к правительству Новой Кении. Правительство получило деньги, представитель – разрешение на вывоз бивней, а Эстер Камау начала готовиться к последней битве.

Через семнадцать дней зажужжал компьютер. Эстер Камау оторвалась от бумаг.

– Да?

– Это Джошуа. Он здесь.

– Кто?

– Губернатор Руссо. – Киджано запнулся. – Если для тебя это слишком болезненно, я сам отдам ему бивни.

– Нет. – Она поднялась. – Встретимся у стенда с бивнями.

Она прошла несколько длинных залов, мимо пустых выставочных стендов и пьедесталов, свернула в маленькую комнату, где в большом стеклянном шкафу хранились два бивня.

Несколько минут спустя появился Киджано в сопровождении высокого, загорелого, мускулистого мужчины средних лет с копной седых волос.

За ними на почтительном расстоянии следовала четверка молодых людей.

– Эстер, это Грегори Руссо, губернатор Дедала II.

– Я знаю. – Протянутая рука губернатора повисла в воздухе, а Эстер пронзила его взглядом.

– Что-то не так? – спросил Руссо.

– Просто хочу получше рассмотреть человека, который покупает трофеи другого охотника.

– Я не просто охотник, – поправил ее Руссо. – Я и коллекционер. – Он помолчал. – Как я понимаю, вам очень не хочется продавать эти бивни. Позвольте заверить вас, что теперь они будут находиться под охраной самой совершенной системы сигнализации.

– В этом я не сомневаюсь. Как и в том, что никто не увидит их, кроме вас и ваших друзей.

– Время от времени я открываю мое загородное поместье для широкой публики.

– Наш музей открыт каждый день.

– Но ваших посетителей больше заботит национальный долг, а не национальные сокровища, – улыбнулся Руссо. – Поверьте мне, это взаимовыгодное соглашение.

– Я вам не верю, губернатор Руссо. Он хотел ей ответить, передумал, пожал плечами, вопросительно посмотрел на Киджано.

– Губернатор привел людей, которые переправят бивни на его корабль, – сообщил ей Киджано.

– Я все обдумала и решила, что не разрешу вам этого сделать, – твердо заявила Эстер.

– Что? – вскинулся Руссо.

– Экономический кризис – явление временное. А бивни Слона Килиманджаро принадлежат вечности. Мне жаль, что вам в этой истории отведена роль злодея, но я положила всю жизнь на сохранение древностей. Заменить или вернуть их невозможно, и я не могу допустить, чтобы политики лишали нас нашей истории.