Текст книги "Небесный полководец"

Глава IV
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ

Поев, я умылся, переоделся в пижаму и забрался под одеяло.

Никогда еще мне не доводилось лежать в столь мягкой и удобной постели! Вскоре я погрузился в глубокий сон.

Проспал я остаток дня и всю ночь, а наутро почувствовал небывалый прилив сил и поэтому смог взглянуть на события последних дней с философской точки зрения. Удивительно, но, несмотря на то, что Корженевский, Гевара, Шоу и остальные анархисты по-прежнему казались фанатиками, ослепленными своими идеями, я вынужден был признать, что они не похожи на кровожадных людоедов – ведь они искренне верят, что борются за свободу «угнетенных» народов…

Давно я не чувствовал себя таким отдохнувшим – в мою душу даже закралось подозрение, не подсыпали ли нам в пищу наркотик. Однако, взглянув на Гевару, я понял, что граф за всю ночь так и не сомкнул глаз – по-прежнему в дорожном платье, он лежал на спине, закинув руки за голову, и мрачно разглядывал потолок.

– Похоже, граф, вы не очень довольны своим положением, – заметил я, направляясь в ванную.

– А чему радоваться, мистер Бастейбл? – Он раздраженно хмыкнул. – Я сижу взаперти, когда должен быть в Брунее и выполнять свой долг… Меня раздражает шутовская маска революционера, которую напялил на себя Шоу. Настоящий революционер скрытен и неприметен…

– В таком случае, роль подпольщика явно не для вас. – Я вздрогнул, потому что из крана неожиданно потек кипяток. – Газеты пестрят вашими фотографиями, и книги ваши, я слышал, широко известны.

– Я другое имел в виду. – Он посмотрел на меня красными от недосыпания глазами и прикрыл веки, словно не желая больше мириться с моим присутствием.

Меня позабавил своего рода дух соперничества, царящий между анархистами… или социалистами… или коммунистами… или как там они себя называют. Каждый из них, казалось, знал, как изменить мир к лучшему, и каждый отвергал идеи другого. Если бы они реально взглянули на вещи, думаю, их борьба стала бы во сто крат эффективнее.

Вытирая лицо полотенцем, я посмотрел в окно. Да, Шоу достиг немалого.

Вставало солнце. В розовом садике играли и смеялись дети – разного возраста, разных национальное гей. По тропинкам, непринужденно беседуя, прогуливались мужчины и женщины. Многие из них наверняка состояли в смешанных браках… Как ни странно, меня ото не удивляло. Напротив, казалось естественным. Помнится, Шоу назвал эго поселение Городом на Заре Демократии, Городом Равенства… Однако возможно ли подобное равенство в остальном мире? Не зиждется ли Город лишь на беспочвенных мечтаниях генерала Шоу? Я поделился этой мыслью с Геварой и прибавил:

– Вокруг так. мирно и спокойно… Но вам не кажется, что тот город построен на пиратстве и убийствах, точно так же, как и Лондон, до вашим словам, построен на несправедливости?

Товара приоткрыл глаза и пожал плечами.

– Мне нет до этого дела – Он помолчал. – Но, честно говоря, у меня такое впечатление, что Город-на-Заре – это начало. Фундамент грядущего. А Лондон – это финал. Последний оплот мертвой идеологии.

– В каком смысле?

– Европе больше не к чему стремиться. У нее нет будущего… Будущее рождается здесь, в Китае, который еще умеет мечтать. Рождается в Африке, в Индии, в Средней Азии, на Дальнем Востоке… наверное, и в Южной Америке… А Европа умирает. Признаться, мне жаль. Однако перед смертью она покажет обесчещенным ею народам, каких высот те могут достигнуть.

– Значит, мы катимся в пропасть?

– Этого я не говорил. Понимаете, как хотите.

Я не мог уследить за ходом его мысли и поэтому промолчал.

Вычищенная и выглаженная одежда лежала на кровати. Я оделся.

Спустя некоторое время раздался тихий стук в дверь, и к нам заглянул глубокий старик с белой как снег козлиной бородкой, подстриженной на китайский манер. Одет он был в простой хлопчатобумажный костюм. Незнакомец выглядел так, словно прожил целое столетие и повидал все на свете.

– Доб’ое ут’о, молодой человек. Доб’ое ут’о, Гева’а, – сказал он, опираясь на трость. У него был тонкий, хрипловатый голос с сильным русским акцентом.

Отбросив невеселые мысли, Гевара вскочил и приветствовал гостя:

– Дядя Владимир! Как здоровье?

– Спасибо, хо’ошо. Чувствую, п’авда, что мне недолго осталось. Старец сел в мягкое кресло, и граф представил нас друг другу:

– Мистер Бастейбл, это Владимир Ильич Ульянов. Он был революционером, когда мы с вами еще на свет не родились.

Я решил не разубеждать его и пожал руку гостю. Гевара засмеялся.

– Дядя, мистер Бастейбл – закоренелый капиталист. Он называет нас анархистами и убийцами!

Ульянов захихикал.

– Меня всегда смешит, когда людоед обвиняет свою же’тву. В двадцатые годы, до того, как я вынужден был покинуть ’оссию, подобные обвинения на меня сыпались тысячами… Тогда пост п’едседателя Думы занял Ке’енский… Он все еще у ко мила власти?

– Умер в прошлом году, дядя. Ваши соотечественники выбрали нового председателя. Сейчас им стал князь Суханов.

– И, без сомнения, лижет пятки ’омановым, как и его п’едшественник… Дума! Па’одия на демок’атию! Каким же я был идиотом, что позволил выб’ать себя на пост п’едседателя! Нет, надо было идти д’угим путем! Путем воо’уженной бо’ьбы! ’оссией все еще п’авит ца’ь – даже если власть официально п’инадлежит так называемому па’ламенту.

– Верно, дядя… – пробормотал Гевара

Мне показалось, что граф подтрунивает над ним. Хотя он, конечно, восхищался этим человеком, в свое время вершившим великие дела, а теперь превратившимся в забавного старичка.

– Ах, если бы мне п’едставился случай, – продолжал Ульянов. – Я показал бы Ке’енскому, что такое настоящая демок’атия. Я ог’аничил бы власть ца’я… или даже свет его… Да, да… Это было бы возможно, если бы восстал весь на’од. В исто’ии всегда есть такой момент…, а я упустил его. Может, я спал в это в’емя, или был в ссылке в Ге’мании, или… – он грустно улыбнулся, – или занимался любовью… Ха! Но в один п’екасный день ’оссия будет освобождена, а, ’удольфо? Мы сделаем из ’омановых честных т’ужеников, сошлем в Сиби’ь Ке’енского и его «па’ламент» – как он сослал меня, п’авда? Ско’о, ско’о п’оизойдет ’еволюция!

– Скоро, дядя.

– Дайте людям еще немного поголодать. Сделайте их т’уд еще тяжелее. Это а’хиважно. Пусть на’од лучше узнает, что такое болезни, ст’ах, сме’ть – и тогда он поднимется. Как волна, кото’ая смоет всех этих п’одажных князьков и купчишек, утопит их в собственной к’ови!

– Так и будет, дядя.

– Ах, если б я не упустил шанс! Если б Дума мне подчинилась!.. Но этот лис Ке’енский обманул, опозо’ил меня, выгнал с ’одины, из моей ’оссии…

– Когда-нибудь вы вернетесь. Ульянов хитро подмигнул Геваре.

– А я уже возв’ащался ’аза два! ’асп’ост’анил несколько памфлетов. Навестил Б’онштейна – давнего своего това’ища по па’тии… п’ипугнул, что если ох’анка схватит меня, то и его заподоз’ят в подпольной деятельности… Б’онштейн когда-то был ’еволюционе’ом, но потом отошел от бо’ьбы и тепе’ь де’житься за свое к’есло в Думе… Ев’еи! Все они одинаковы!

Гевара нахмурился.

– Евреи евреям рознь, дядя.

– Ну да, ну да. Однако Б’онштейн… Ах, что гово’ить… Ему уже девяносто семь. Он ско’о ум’ет. И я ум’у…

– Но ваши работы останутся в веках, Владимир Ильич. Они вдохновят на борьбу новое поколение революционеров – всех тех, кто сейчас учится ненавидеть несправедливость.

– Да, – кивнул Ульянов. – Будем надеяться… Вп’очем, они уже не вспомнят вот этого… – И он принялся рассказывать бородатые анекдоты.

Гевара скрывал нетерпение и не перебивал, даже когда старик стал обвинять его в том, что граф, дескать, сошел с «пути истинного ’еволюционе’а».

Тем временем я произнес волшебное слово «еда», и на бело-голубоватом овале возникло изображение юной китаянки. Я заказал завтрак на троих, взял тут же появившийся поднос, и мы с Геварой с аппетитом позавтракали. Ульянов же не собирался тратить время на еду – пока мы ели, он болтал без умолку. Чем-то он напомнил мне лам, которых я встречал в бытность мою офицером Индийской армии – речь его казалась столь же бессмысленной. И все же я уважал старого революционера – как уважал лам – за его возраст, за его веру, за то, что он не сворачивает с дороги к своей мечте. Ульянов выглядел милым, доброжелательным старичком. Совсем не таким я представлял себе закоренелого революционера.

Когда он повторял фразу: «Дайте людям еще немного поголодать, сделайте их т’уд еще тяжелее, пусть на’од лучше узнает, что такое болезни, ст’ах, сме’ть – и тогда он поднимется… Как волна…» дверь отворилась, и на пороге появился Шоу – в белом костюме, с сигаретой во рту.

– Волна, которая смоет несправедливость, да, Владимир Ильич? Старая песенка. – Он улыбнулся. – А я, как обычно, с вами не согласен.

Улыбнувшись в ответ, Ульянов погрозил ему пальцем.

– Не п’истало вам, батенька, спо’ить со ста’ым человеком. Это не в т’адициях Китая. Вы должны п’ислушиваться к моим словам.

– А вы что думаете, мистер Бастейбл? – весело поинтересовался Шоу. – Из отчаяния ли рождается революция?

– Я ничего не смыслю в революциях, – ответил я. – Хотя, согласен, кое-какие реформы не помешают. Например в России.

Ульянов рассмеялся.

– Кое-какие ’ефо ’мы! Ха-ха! Именно этого и хотел Ке’енский. Но, когда доходит до дела, о ’ефо’мах забывают. Так уж повелось. Должна ’ухнуть вся система!

– Революцию, мистер Бастейбл, породит надежда, а не отчаяние, – заметил Шоу. – Дайте людям надежду, покажите им, какой мир ждет их – и тогда они захотят построить его. Отчаяние же порождает еще большее отчаяние, и душа человеческая умирает. Вот в чем ошибка товарища Ульянова и его последователей. «Народ восстанет, когда жизнь станет невыносимой», – утверждают они. Это неверно. Он не восстанет. Он просто махнет на все рукой. Напротив, дайте людям почувствовать, что такое свобода, что такое нормальная жизнь, и тогда они потребуют: еще, еще! Вот как начнется революция. Поэтому Город-на-Заре раздает неимоверные богатства китайским кули. Мы создаем страну, которая станет примером для всех угнетенных народов планеты. Ульянов покачал головой.

– Ба! Б’онштейн вынашивал ту же идею – и посмот’ите, что с ним стало!

– Бронштейн?.. А, ваш старый враг.

– Некогда он был моим д’угом… – Внезапно погрустнев, Ульянов поднялся на ноги и вздохнул. – Тем не менее, мы все здесь това’ищи, пусть и ’асходимся во взглядах. – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Мы иногда спо’им, но не думайте, мисте’ Бастейбл, что мы ’азобщены.

Признаться, я думал именно так.

– Мы – люди, знаете ли, – продолжал Ульянов, – а людям свойственно мечтать. И все, что ни п’идумает человеческий ’азум, может стать ’еальностыо. Как доб’ое, так и злое. Доб’ое или злое!

– Или – и то, и другое, – заметил я.

– Что вы имеете в виду?

– У медали две стороны. Любая прекрасная греза о совершенном мире может обернуться кошмаром.

Улыбка тронула губы Ульянова.

– И поэтому мы не должны ст’емиться к идеалу? Ведь идеалы, ’ушась, ’аздавливают нас, не так ли?

– Идеалы – абстракция, – поморщился я. – Владимир Ильич, несправедливости в мире, гораздо больше, чем справедливости.

– Вы полагаете, что мы, мечтая об утопии, забываем о человеке?

– Ну, может быть, не вы лично…

– Мисте’ Бастейбл, это извечная п’облема иск’енних п’иве’женцев всех ’елигий. И ее ’ешения не существует.

– Насколько я могу судить, вообще не существует решения проблем, так или иначе касающихся отношений между людьми. Назовите эту философию «британский прагматизм» и примите ее как само собой разумеющееся.

– Определенно, Англия так и сделала, – усмехнулся Гевара. – Но вы, надеюсь, согласитесь со мной: в поиске альтернативы «само собой разумеющемуся» есть своя прелесть.

– Для этого ми’а должна существовать лучшая альте’натива! – с чувством произнес Ульянов, – Должна!

Шоу, как оказалось, заглянул к нам, чтобы пригласить на экскурсию но городу. И вот мы – генерал, я, граф Гевара, Юна Персон и окончательно поправившийся Корженевский (у него даже шрама на голове не осталось) – пошли вниз по широкой, залитой солнцем улице.

Город-на-Заре дал мне понять, что революционеры – это не обязательно тупоголовые нигилисты, которые убивают людей и взрывают дома, которые сами не знают, что собираются построить на обломках разрушенного ими мира. Здесь, в Городе, я увидел мечту революционеров, ставшую реальностью…

Но… реальностью ли? Я по-прежнему сомневался, что это великолепие можно распространить по всей планете.

Мир семидесятых годов поначалу казался мне утопией. Теперь мне стало ясно, что она принадлежит только избранным. А Шоу собирался основать Утопию для всех.

Затем я вспомнил кровь на капитанском мостике «Скитальца» – кровь Барри. Это убийство как-то не вязалось с тем, что я видел сейчас своими глазами.

Шоу показал нам школы, столовые, цеха, лаборатории, театры, ателье, – везде были счастливые, довольные жизнью люди различных национальностей, рас и религий. Это производило впечатление.

– Такими станут Азия и Африка, если не покорятся алчной Европе, – говорил Шоу. – Экономически мы скоро будем сильнее ее – и тогда наступит равновесие сил. Тогда вы увидите, что такое справедливость!

– Однако вы следуете европейским идеалам, – заметил я. – Если б не мы, вам…

– Верно, мистер Бастейбл, люди учатся на примерах. Но идеалы нельзя навязывать.

Мы вошли в полутемный кинозал. Шоу предложил нам сесть. Экран засветился. Я увидел смеющихся японских солдат – их длинные мечи поднимались, опускались… и китайцы – мужчины и женщины – падали, обезглавленные. Я был ошарашен.

– Деревня Шинянь в японской Маньчжурии, – очень спокойно произнес Шоу. – Жители не смогли собрать ежегодную норму риса и были наказаны. Это случилось в прошлом году.

– Но ведь это японцы… – только и смог выдавить я.

Тем временем на экране появились кули, прокладывающие железную дорогу; люди в русской военной форме подгоняли их хлыстами.

– Жестокость русских общеизвестна, – сказал я. Шоу промолчал.

Место действия опять сменилось: оборванные, изможденные простолюдины-азиаты – среди них женщины и дети – с палками и мотыгами в руках бегут к каменной стене. Раздаются выстрелы, люди падают, корчатся, кричат в агонии, истекая кровью… Стрельба продолжается до тех пор, пока не умирает последний. Из-за стены с винтовками наперевес выходят солдаты в коричневой форме и широкополых шляпах; идут между трупов, проверяя, не осталось ли кого в живых.

– Американцы!

– Именно, – бесцветным голосом подтвердил Шоу. – Не так давно в некоторых провинциях Таиланда были волнения… То, что вы видели, произошло неподалеку от Бангкока. Американские войска помогали правительству утихомирить недовольных.

На экране показался индийский городок – бесчисленные ряды каменных лачуг.

– Никого нет, – сказал я.

– Потерпите.

Камера двинулась вдоль безлюдных улиц и вывела нас за черту города. Там я увидел солдат в красных мундирах – орудуя лопатами, они сбрасывали трупы в заполненные известью ямы.

– Холера?

– Холера. А также тиф, малярия, оспа… Однако из-за этого был уничтожен целый город. Смотрите. – Камера придвинулась ближе, и я увидел, что тела буквально изрешечены пулями. – Эти люди шли в Дели, не имея на то разрешения. Не подчинились приказу остановиться. И все были расстреляны.

– Правительство наверняка ничего не знало, – возразил я. – Просто офицер запаниковал… Всякое случается.

– Русские, японцы, американцы тоже паниковали?

– Н-нет.

– Вот так поступают власти, когда им что-то угрожает, – сказал Шоу. В его глазах стояли слезы.

Я стал убеждать себя, что фильм – подделка, что на съемки были приглашены актеры, дабы сбивать с толку таких, как я… Однако… я знал, что это хроника.

Мы покинули кинозал. Меня бил озноб. Я чувствовал себя разбитым. Я плакал.

Не проронив ни слова, мы вышли к импровизированному аэропарку. Рабочие собирали фермы, которые, очевидно, станут причальными мачтами для кораблей внушительных размеров. Паутина тросов все еще притягивала «Скатальца» к земле, а «Лох-Итайва» не было видно.

– А где второй корабль? – поинтересовался Корженевский.

Шоу посмотрел на него, словно не понимая, а затем, вспомнив о своих обязанностях хозяина, улыбнулся.

– «Лох-Итайв»? Скоро вернется. Надеюсь, второе задание он выполнит столь же успешно, как и первое.

– Задания? – спроси Гевара. – Какие задания?

– Первым было расстрелять японский императорский корабль «Каназава». Мы поставили на «Лох-Итайве» кое-какое опытное вооружение… Превосходное, доложу я вам. Никакой отдачи. А большие пушки на борту воздушного корабля всегда доставляют массу хлопот, верно?

– Верно. – Корженевский принялся раскуривать трубку. – Верно.

– Вторым заданием было разбомбить участок. Транссибирской железной дороги и реквизировать некий груз с поезда, направляющегося в Москву. Мне недавно доложили, что груз уже на «Лох-Итайве»… Если эго то, что мне нужно, значит, Проект БРА будет закончен раньше срока.

– Так что же это такое – Проект БРА? – спросила Юна Персон.

Генерал Шоу указал на другую сторону аэропарка, где возвышалось похожее на заводской корпус строение.

– Он находится там. Должен признаться, Проект влетел нам в копеечку. Вот, собственно, и все, что я могу скачать. Я и сам с трудом понимаю, в чем его суть. Над ним работает большинство наших физиков из Германии и Венгрии, а также несколько американцев и англичан. Все они – политические беженцы, прекрасные, талантливые ученые… Как видите, тирания кое в чем выгодна Городу-на-Заре, и это очень беспокоит Запад.

– Этим вы только злите Великие Державы, – заявил я. Неужели Шоу не ведает, что творит? – Угнали британский корабль, чтобы уничтожить японский и разбомбить железную дорогу русских… Великие Державы объединятся и нападут на вас. Городу вскоре не поздоровится.

– Здесь заложники с «Лох-Итайва», – беспечно возразил Шоу.

– Думаете, это остановит японцев или русских?

– Нет, но возникнет серьезная дипломатическая загвоздка. А мы тем временем укрепим свою оборону.

– Все равно вы не устоите против объединенного флота Британии, Японии и России! – воскликнул я.

– Поживем – увидим, – ответил Шоу и сменил тему: – Вам понравился мой «волшебный фонарь»? Что скажете?

– Нужно внимательнее следить за колониями. В этом вы меня убедили.

– И только-то?

– Генерал, есть другие пути борьбы с несправедливостью. Не только революции и кровопролитные войны.

– Нет, раковую опухоль нужно вырезать, иного выхода не существует, – вставил капитан Корженевский. – Теперь я это понял…

– Тише! – Шоу вдруг повернулся в сторону холмов. – Фей-чи приближается…

– Что приближается?

– Летательный аппарат.

– Не вижу, – сказал Корженевский.

Я тоже не заметил никаких признаков «Лох-Итайва» – разве что отдаленный звук, похожий на писк комара, доносился до нас.

– Да вон же! – усмехнулся Шоу. – Вон там!

На горизонте появилось темное пятнышко; писк превратился в пронзительный вой.

– Вон! – Шоу возбужденно захихикал. – Я не говорил, что это корабль… Я сказал – фей-чи… маленький шершень.

Инстинктивно пригнув голову, я успел заметить нечто, напоминающее ветряную мельницу – длинные, как у птиц, крылья, вращающиеся с невообразимой скоростью. Затем оно пронеслось над нами и исчезло вдали. Лишь злобное завывание некоторое время стояло у нас в ушах.

– Господи Боже! – воскликнул Корженевский, вынимая трубку изо рта. Впервые я видел его таким изумленным. – Эта штуковина тяжелее воздуха! Я был уверен… Я всегда говорил, что… такого не может быть!

Шоу засмеялся.

– А у меня их пятьдесят, капитан. Полсотни маленьких шершней с очень острыми жалами. Городу-на-Заре не страшно любое оружие Великих Держав! Теперь понимаете?

– По-моему, они очень хрупкие, – заметил я.

– Что есть, то есть, – признался Шоу. – Но их преимущество в скорости – около пятисот миль в час. Враг и прицелиться не успеет, как фей-чи продырявит его разрывными пулями.

– Откуда у вас… Кто построил этот аппарат? – спросил Гевара.

– Ну, у одного их моих американцев родилась идея, – туманно ответил Шоу, – а кое-кто из французских инженеров воплотил ее в металле. Меньше, чем за неделю, мы построили и испытали первую машину. А через месяц довели ее до окончательного варианта.

– Я восхищаюсь смелостью пилота, – сказал Гевара, – но как ему удается выдерживать такие перегрузки?

– Разумеется, на нем специальный костюм. И, разумеется, его реакции под стать скорости – иначе бы он не справился с управлением.

– Как бы то ни было, – вздохнул Корженевский, – я по-прежнему отдаю предпочтение воздушным кораблям. Они заслуживают больше доверия, чем эти… Подумать только – аппараты тяжелее воздуха!

Шоу бросил на меня лукавый взгляд.

– Ну, мистер Бастейбл? По-прежнему ли я безумен в ваших глазах?

– Да… Но это безумие несколько иного рода, чем я предполагал. – Мой взор был устремлен в ту сторону, где исчез фей-чи. Всем сердцем я желал вернуться в свое время, где аппараты тяжелее воздуха, беспроволочный телефон, цветной и звуковой кинематограф в каждой комнате – не более, чем детские выдумки и бред умалишенных… Я вспомнил о мистере Герберте Дж. Уэллсе и перевел взгляд на корпус Проекта БРА. – А машину времени вы, часом, не изобрели?

Генерал усмехнулся.

– Увы. Но идеи уже есть. А почему вы спросили?

Я промолчал, пожав плечами.

– Хотите узнать, чем все это кончится? – Гевара хлопнул меня по плечу.

– Собираетесь отправиться в будущее и посмотреть на Утопию мистера Шоу? – Анархист-аристократ уже встал на сторону генерала.

Я отрицательно покачал головой и вздохнул:

– Устал я от этих утопий…