Текст книги "Влюбленная принцесса"

Пятница, 19 декабря, все еще Рождественская ярмарка

Кенни я пока так и не нашла, но надо отдать должное руководству школы: преподаватели у нас, может, и строгие, но устроить праздник они умеют! Даже Лилли под впечатлением.

Само собой, повсюду приметы корпоративизации: на каждом этаже автоматы с апельсиновым соком из «Макдоналдса» и столики с печеньем и пирожными. Но учителя стараются порадовать нас изо всех сил. На стендах от кружков и школьных клубов – игры и сувениры. В спортивном зале ребята из танцклуба показывают бальные танцы, в актовом зале – уроки фехтования от драмкружка, на первом этаже в холле – мастер-класс от чирлидеров с первого курса университета.

Кенни нигде не было видно, но я наткнулась на Лилли, дежурившую на стенде «Амнисти Интернешнл» (ее протестная группа от нашей средней школы имени Альберта Эйнештейна не успела вовремя подать заявку на организацию своего стенда, и Лилли трудилась здесь). И знаете что? Угадайте, кто получил тройку по одному экзамену?

Да. Лилли. Я не могла этому поверить.

– Миссис Спирс поставила тебе тройку по английскому? ТЕБЕ? Тройку?

Но Лилли была невозмутима.

– Мне пришлось пойти на принцип, Миа, – сказала она. – Но иногда, отстаивая свои принципы, приходится идти на жертвы.

– Это понятно, – согласилась я. – Но тройка? Родители тебя убьют.

– Не убьют, – покачала головой Лилли. – Всего лишь подвергнут психоанализу.

Да уж, это точно.

Ой, мама, вон Тина идет. Может, она забыла?

Нет. Помнит.

Мы направляемся к стенду компьютерного клуба. Не хочу идти. Я уже вижу, что там происходит. Майкл, Джудит и прочие компьютерщики сидят, тупо уставившись в цветные мониторы. Посетителей тоже сажают за монитор и предлагают сыграть в игру, разработанную клубом. Ты там идешь по школьным коридорам и встречаешь учителей в странных костюмах. Например, директора Гупту, затянутую в черную кожу и помахивающую плеткой, или мистера Джанини в длинной пижаме, который держит плюшевого мишку, ужасно похожего на него самого.

Понятное дело, когда подходили взрослые, компьютерщики меняли программу, поэтому преподаватели и администраторы не знали, что смотрят ученики, и не понимали, почему детки так заливисто хохочут.

Я не хочу на это смотреть и даже близко подходить не хочу, но Тина тащит меня за собой.

– Сейчас самое подходящее время, чтобы поговорить с Майклом, – твердит она. – Смотри, и Кенни нигде нет.

Вот так вот поделишься с подругой самым сокровенным.

Пятница, 19 декабря, все еще Рождественская ярмарка, но позже

И снова я прячусь в женском туалете. Подозреваю, что на этот раз я не выйду никогда. Буду сидеть тут, пока все не разойдутся по домам. Только после этого выйду. Какое счастье, что завтра я улетаю. Если повезет, к моему возвращению все уже забудется.

Хотя вряд ли. Не с моим везением.

Почему вся эта дрянь вечно случается именно со мной? Не, ну правда? Что я такого сделала, чем прогневала богов? Почему с Ланой Уайнбергер ничего подобного никогда не происходит? Почему со мной? Всегда именно со мной?

Короче. Я не собиралась ничего говорить Майклу. Пошла вместе с Тиной, поскольку выглядело бы странно, если бы я стала обходить компьютерный стенд за версту, тем более что Майкл много раз просил меня обязательно заглянуть к ним на стенд. Я просто не могла не пойти, но решила, что не скажу ни слова сами-знаете-о-чем. Ну а Тине пора учиться стойко переносить разочарования в этой жизни. Не бывает такого, чтобы любил человека полжизни, как я люблю Майкла, а потом такой подходишь к нему между делом на школьной ярмарке, типа: «Да, кстати, я вообще-то тебя люблю».

Ведь правда? Так не делается, и все.

Ну, мы с Тиной подошли к этому дурацкому стенду. Компьютерщики хихикали, поскольку их программа пользовалась такой бешеной популярностью, даже очередь выстроилась, чтобы поиграть. Но Майкл нас сразу заметил и крикнул:

– Идите сюда!

Типа это нормально мимо всей очереди вперед всех пройти. Мы, конечно, прошли, но народ заворчал нам вслед, да мы и сами так же ворчали бы на их месте.

Но, можно сказать, мы отделались легким испугом – думаю, благодаря пресс-конференции, на которой я всем объяснила, что согласилась принять участие в фотосессии, поскольку дизайнер собирался отдать все вырученные за платья средства «Гринпису». (На следующий день в школе я получила 243 положительных коммента и лишь один отрицательный – от Ланы, конечно.) Так что на нас поворчали немного и перестали.

И Майкл такой, сразу выдвигая кресло перед монитором:

– Миа, садись сюда.

Я уселась и стала ждать, когда включится компьютер. Все вокруг смеялись, глядя на мониторы, а в голове у меня почему-то крутилось: «Кто смел, тот и съел».

Глупость, конечно, я ведь не собиралась ничего говорить. Это во‑первых. А во‑вторых, я никого есть не собиралась, я вообще вегетерианка. Потом я услышала голос Джудит:

– Стой, ты что делаешь?

А Майкл:

– Все норм, у меня для нее отдельная программа.

Вспыхнул экран монитора. Я тяжело вздохнула и мысленно напомнила себе не забыть засмеяться, когда начнется эта чушь про учителей, чтобы компьютерщики думали, будто мне понравилось.

В общем, я сидела такая слегка расстроенная и ничего особо хорошего не ждала. Остальные были немного взволнованные, поскольку им еще предстояли танцы, но меня-то так и не пригласили на бал – никто, даже типа мой парень. Мне ждать было нечего. И на каникулы все разъезжались на разные там Багамы, а я куда? Тусоваться с представителями Ассоциации производителей оливок Дженовии? Не сомневаюсь в том, что все они милейшие люди, но мне-то что с того?

А до отъезда еще надо успеть поговорить с Кенни. Как же не хочется… Я ведь очень хорошо к нему отношусь и совсем не желаю его обидеть. Но придется. Впрочем, когда я вспоминаю о том, что он до сих пор даже не упомянул про бал, мне становится уже не так жалко его.

Завтра я улечу в Европу с папой и бабушкой, которые по-прежнему не разговаривают друг с другом (поскольку я с бабушкой тоже не разговариваю, полет будет что надо), а когда вернусь – при моем-то везении, – окажется, что Майкл и Джудит решили обручиться.

Вот о чем я размышляла, ожидая, когда вспыхнет монитор. А также о том, что мне совершенно неохота смотреть на учителей в дурацких костюмах. Но когда экран наконец осветился, я вдруг увидела замок. Прекрасный замок, в котором могли бы жить рыцари Круглого стола, или Красавица и Чудовище, или еще кто-то в том же роде.

Изображение изменилось, и мы пронеслись над крепостными стенами и опустились внутри замка, в чудесном саду, где цвели огромные пышные алые розы. С некоторых осыпались лепестки, они лежали повсюду на земле. Все это было очень красиво, и я подумала, что вообще-то ничего, круто, лучше, чем я думала.

Я как-то отключилась от того, что сижу перед компьютером на Рождественской ярмарке, а вокруг куча народу, и погрузилась в этот сад. И тут, заслоняя розы, взвилось знамя, на котором переливалась золотом надпись. Когда знамя разгладилось, я поняла, что на нем написано:

 
Лиловые фиалки,
Розы точно кровь.
Ну а ты-то знаешь
Про мою любовь?
 

Вскрикнув от неожиданности, я так резко вскочила с кресла, что оно опрокинулось. Все вокруг смеялись. Наверное, подумали, что я увидела директора Гупту в черной коже.

О том, что я увидела, знал лишь Майкл. Но он не смеялся.

А я не могла на него смотреть. И вообще ни на кого, только себе под ноги. Я не верила собственным глазам. Я не понимала, что происходит. Что это значило? Что Майкл знает, кто посылает ему открытки, и отвечает взаимностью?

Или он решил таким образом отшутиться?

Я не знала, не знала. Я только знала, что если не выберусь отсюда немедленно, то разрыдаюсь… перед всей школой.

Я схватила Тину за руку и дернула ее за собой изо всех сил. Кажется, я хотела рассказать ей о том, что увидела. Может, она поможет мне разобраться? Я сама не в состоянии.

Тина взвизгнула, я дернула ее слишком сильно. И Майкл крикнул:

– Миа!

Но я продолжала проталкиваться через толпу к двери, таща за собой Тину и думая только об одном: «В женский туалет, в женский туалет, скорее, пока не разревелась».

Внезапно кто-то схватил меня с такой же силой, с какой я держала Тину. Я решила, что это Майкл. Понимая, что разрыдаюсь как малявка от одного взгляда на него, я буркнула: «Пусти» – и попыталась выдернуть руку.

– Но, Миа, мне надо с тобой поговорить! – произнес голос Кенни.

– Не сейчас, Кенни, – попросила Тина.

Но Кенни был непоколебим.

– Сейчас.

Стало ясно, что он не уйдет без разговора. Тина закатила глаза и отошла в сторону. А я осталась стоять, мысленно умоляя Майкла, чтобы он не вздумал пойти за мной: «Пожалуйста, пожалуйста, Майкл, не ходи сюда. Пожалуйста, оставайся на месте. Только не приходи».

– Миа, – сказал Кенни. Вид у него был жутко смущенный. Я видела его смущенным много раз, он вообще стеснительный парень, но таким – впервые. – Я просто хотел… я хотел, чтобы ты знала. Ну… что я знаю.

Я уставилась на Кенни во все глаза. О чем он? Серьезно. Я и думать забыла о том, как обнимала Майкла из-за четверки по алгебре. Я твердила про себя: «Пожалуйста, пожалуйста, Майкл, не ходи сюда. Пожалуйста, оставайся на месте. Только не приходи…»

– Послушай, Кенни, – начала я, сама не зная как. Язык не желал шевелиться, и я чувствовала себя роботом, которого отключили. – Сейчас не самое подходящее время. Может быть, попозже…

– Миа, – проговорил Кенни, глядя на меня как-то странно, – я знаю. Я его видел.

И тут я вспомнила. Майкл, четверка с минусом…

– Господи, Кенни, – выдохнула я, – да ведь… да это… совершенно…

– Не бойся, – ответил он. Тут я поняла, почему его лицо кажется мне таким странным. Я никогда прежде не видела у него такого выражения. Только не у Кенни. Выражение покорности. – Я не скажу Лилли.

Лилли! Блин! Последний человек, которому я расскажу о своих чувствах к Майклу!

А вдруг еще не поздно. Я успею… но нет, сколько можно морочить человеку голову. Кажется, впервые в жизни я не знала, что соврать.

– Кенни, – сказала я, – мне очень, очень жаль.

Я поняла, что можно не спешить в женский туалет. По моему лицу уже текли слезы, и ладони, когда я провела ими по щекам, стали мокрыми. Голос отчаянно дрожал.

Ну супер. Я все-таки разревелась перед всей средней школой имени Альберта Эйнштейна.

– Кенни, – всхлипнула я, – я честно хотела тебе сказать. И ты правда мне очень нравишься. Только… я тебя не люблю.

Кенни сильно побледнел, но, в отличие от меня, плакать не стал. К счастью. Он даже попытался улыбнуться всё с тем же покорным видом и покачал головой.

– Надо же. Неужели! Когда я первый раз врубился, то не поверил себе. Не может быть, подумал я, только не Миа. Разве она может так поступить со своей лучшей подругой? Но… наверное, это многое объясняет, ну, про нас с тобой.

Я не смела поднять на Кенни глаза. Чувствовала себя червяком. Нет, хуже, потому что червяки – очень полезные существа. Я чувствовала себя как… как… Как плодовая мушка.

– Я давно подозревал, что есть кто-то еще, – продолжил Кенни. – Ты никогда не испытывала того же, что я, когда мы… ну, ты понимаешь.

Я понимала. Да. Когда мы целовались. Но как мило, что он решил упомянуть об этом именно сейчас, когда вокруг клубится толпа.

– Ты молчала, потому что не хотела сделать мне больно, – сказал Кенни. – Ты очень хорошая. Но именно поэтому я не приглашал тебя на Зимний бал. Знал, что ты откажешься, потому что тебе нравится кто-то другой. Ведь ты не стала бы обманывать меня, Миа. Ты самый честный человек из всех, кого я знаю.

ОГО! Он шутит, что ли? Это я-то честный человек? Ну ясно, про ноздри ему невдомек.

– Я понимаю, как ты мучаешься. Думаю, тебе надо скорее поговорить с Лилли, – сдержанно произнес Кенни. – Я начал подозревать в ресторане. А раз догадался я, скоро заметят и остальные. Но ты же не хочешь, чтобы она узнала об этом от других.

Я подняла руку, чтобы вытереть слезы рукавом, да так и замерла, с недоумением глядя на Кенни.

– Ресторан? Какой ресторан?

– Сама знаешь, – неловко проговорил Кенни. – Это было в тот день, когда мы все вместе ходили в китайский квартал. Вы сидели рядом и все время смеялись… сразу было понятно, что вы дружите.

Китайский квартал? Но в тот день Майкла с нами не было…

– И не только я видел, – говорил тем временем Кенни, – как он всю неделю носил тебе розы.

Я заморгала. Слезы застилали глаза.

– Ч‑чего?

– Ты сама знаешь. – Кенни наконец огляделся и прошептал: – Борис. Он носил тебе розы. Послушай, Миа, если вы хотите встречаться тайком от Лилли, это одно, но…

У меня снова зашумело в ушах. БОРИС. БОРИС ПЕЛКОВСКИ. Мой парень расстается со мной, потому что считает, что у меня роман с БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ.

БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ, у которого еда вечно застревает в брекетах.

БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ, который заправляет свитера в штаны.

БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ, парнем моей лучшей подруги.

Ну все. Моя жизнь кончена.

Я попыталась сказать Кенни правду. Начала объяснять, что вовсе не влюблена в Бориса. Что он мой Тайный Санта. Но тут ко мне подскочила Тина, схватила за руку и быстро проговорила:

– Извини, Кенни, но Мии уже надо идти.

И уволокла меня в женский туалет.

– Мне надо объяснить ему, – бормотала я на ходу как сумасшедшая, пытаясь вырвать свою руку у Тины. – Надо ему сказать. Я должна сказать ему правду.

– Ничего ты не должна, – отвечала Тина, запихивая меня в туалет. – Вы расстались. Какая разница почему? Расстались, и всё, и это самое главное.

Я, моргая, уставилась на свое зареванное отражение в зеркале над раковинами. Кошмар. Из всех людей, ни капли не похожих не принцесс, я была самая непохожая. От одного только взгляда на себя я зарыдала снова.

Естественно, Тина убеждала меня, что Майкл и не думал смеяться надо мной. И, конечно, он догадался, что это я шлю ему открытки, и таким вот способом ответил мне, что чувствует то же самое.

Но я ей не верю. Не могу поверить. Если это действительно так, почему он не остановил меня? Даже не попытался?

Тина говорит, что он пытался. Но когда я завизжала и вся в слезах вылетела из зала, он, наверное, не осмелился бежать за мной. Скорее всего, он решил, что я разозлилась на него. Кроме того, если бы Майкл за мной побежал, он увидел бы нас с Кенни. Со стороны наш разговор выглядел как очень личный – собственно говоря, так оно и было, – и Майкл наверняка не стал бы нас беспокоить.

Может быть, Тина права.

А может, и нет. Вдруг Майкл решил просто пошутить. Шутка получилась довольно жестокая, но Майкл ведь не знает, что я обожаю его всеми фибрами своей души. Он не знает, что я люблю его всю свою жизнь. Даже не догадывается, что без него мне никогда не достичь самоактуализации. Для Майкла я всего лишь лучшая подруга его младшей сестры. Он не хотел быть жестоким, он думал, что получится смешно.

И он не виноват, что жизнь моя кончена и я никогда ни за что не выйду из женского туалета.

Дождусь, когда все уйдут, а после этого выскользну потихоньку, и никто не увидит меня до начала второго школьного полугодия. К тому времени все уже забудется. А еще лучше остаться в Дженовии насовсем… Хм, а почему бы нет?

Пятница, 19 декабря, 17:00, дома

Не понимаю, почему люди не могут оставить меня в покое. Серьезно. Да, я сдала экзамены, но у меня еще куча дел. В конце концов, мне надо собираться в дорогу, разве нет? Люди разве не понимают, что человеку, который едет знакомиться со своим будущим народом, нужно собрать массу вещей?

Но нет. Они звонят, пишут письма и даже ломятся в дверь.

А я ни с кем не разговариваю. Я это ясно дала понять всем. Ни с Лилли, ни с Тиной, ни с папой, ни с мистером Джанини, ни с мамой. И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ – с Майклом, хотя он звонил уже четыре раза.

Я слишком занята, чтобы заниматься болтовней. А если еще надеть наушники, то не слышно, как они колотят в дверь. Это так клево.

Пятница, 19 декабря, 17:30, пожарная лестница

Каждый человек имеет право на личную жизнь. Если я хочу запереться в своей комнате и не выходить, значит, не мешайте мне так поступать. И незачем снимать дверь с петель, это, в конце концов, нечестно.

Но я их все равно обошла. Сижу на пожарной лестнице. Здесь холодрыга и снег идет, зато знаете что? Никто ко мне не лезет.

Очень удачно, что я недавно купила ручку с фонариком на конце, так что я могу подсвечивать себе, когда пишу. Солнце уже зашло, и я, конечно, околеваю, но здесь все равно классно. Тихо и спокойно, только снежинки падают на металлические ступени да иногда издалека доносится звук сирены или гудок автомобиля.

И знаете, что я поняла? Мне надо отдохнуть. По-настоящему. Хочется залечь где-нибудь на пляже или типа того. Кстати, в Дженовии хороший пляж. С белым песком, пальмами и всяким таким. Жалко, что у меня не будет времени там побывать, поскольку я должна спускать на воду крейсера или что-то еще такое делать.

Вот если бы я жила в Дженовии… в смысле, переехала туда насовсем… Конечно, я буду скучать по маме – я сразу об этом подумала. Она уже раз двадцать высунулась в окно, умоляя вернуться в комнату или хотя бы накинуть пальто. Мама у меня хорошая. Я буду очень сильно по ней скучать.

Но она приедет в гости. До восьми месяцев беременности можно летать самолетом. Потом, правда, будет рискованно. Ну, значит, мама прилетит после того, как родится мой братишка или сестренка. Это тоже будет здорово.

Мистер Джанини тоже хороший. Он только что выглянул в окно и спросил, не хочу ли я крутого чили, который он только что приготовил. Он не стал класть туда мясо, специально для меня.

Он такой заботливый. Пусть тоже приезжает в Дженовию.

Мне там будет хорошо. Вместе с папой. Он очень даже ничего, когда познакомишься поближе. Сейчас он тоже просит меня вернуться в комнату. Наверное, его мама вызвала. Папа говорит, что гордится мной – из-за пресс-конференции, и из-за четверки по алгебре, и вообще. Он зовет меня пойти куда-нибудь отметить. В «Дзен Пэлэйт», например. Это полностью вегетарианский ресторан. Здорово, да?

Зря только он велел Ларсу снять дверь с петель. Если бы не это, я бы, наверное, согласилась пойти.

Только что выглянула из своего окна наша соседка Ронни. Заметила меня и спросила, что я делаю на пожарной лестнице в декабре. Я объяснила, что мне нужно побыть одной и, похоже, пожарная лестница – единственное место, где можно остаться наедине с собой.

– Детка, я понимаю тебя как никто, – сочувственно откликнулась Ронни.

Потом она добавила, что без пальто я совсем задубею, и предложила дать свою норковую шубку. Я вежливо отказалась, поскольку не ношу шкуры убитых животных. Тогда Ронни одолжила мне свое электрическое одеяло, включив его в розетку у окна. Да, надо признаться, так гораздо лучше.

Ронни собирается выйти в город. Мне нравится смотреть, как она наносит макияж. Она красится, стоя у окна, и между делом болтает со мной.

Ронни спросила, может, у меня неприятности в школе и поэтому я сижу на пожарной лестнице. Я ответила, что да. Тогда она спросила, что случилось, и я ей рассказала. Сказала, что надо мной все смеются. Что я влюблена в брата своей подруги, а ему смешно. И что все считают, будто я влюблена в скрипача с вечно заложенным носом, который к тому же парень моей лучшей подруги.

Ронни встряхнула головой. Она сказала: приятно знать, что ничего не изменилось с тех времен, когда она сама училась в школе. Ронни меня хорошо понимает, над ней тоже все смеялись, поскольку она тогда была мужчиной.

Я сказала Ронни, что теперь это уже неважно, потому что я переезжаю в Дженовию. Ронни ответила: очень жаль, она будет по мне скучать. Благодаря мне в доме улучшились условия проживания, поскольку я настояла на установке контейнеров для раздельного сбора мусора.

Потом Ронни сказала, что ей уже надо бежать – у нее свидание с ее парнем, выпьют по коктейлю в «Карлайле», – но я могу и дальше сидеть в одеяле, главное, чтобы потом не забыла вернуть.

Блин, даже у соседки, которая раньше была мужчиной, есть парень. ДА ЧТО Ж СО МНОЙ НЕ ТАК?

Ой, слышу шаги в моей комнате. Кто там еще?

Пятница, 19 декабря, 19:30

Ну зашибись. Знаете, кто выбрался на пожарную лестницу и сидел со мной около получаса?

Бабушка.

Я не шучу.

Я сидела вся такая несчастная, и вдруг из окна высунулся длинный меховой рукав, потом нога в туфле на высоченном каблуке, а следом – крупная блондинистая голова. И вот уже вся бабушка целиком сидит рядом, щурясь на меня из недр шиншилловой шубы.

– Амелия, – произнесла бабушка своим самым суровым тоном, – ты что здесь делаешь? Снег идет. Живо в дом.

Я совершенно опупела. Во-первых, оттого, что бабушка вылезла через окно и уселась на пожарной лестнице (принцессам не положено так грубо выражаться, но тут все сплошь загажено голубями). А во‑вторых, оттого, что она вообще посмела со мной заговорить после всего, что натворила.

Но бабушка сразу взяла быка за рога.

– Я понимаю, что ты обижена на меня, – сказала она. – И ты имеешь на это право. Но ты должна знать, что я сделала это ради тебя.

– Ну да, конечно! – Вообще-то я поклялась никогда больше не разговаривать с ней, но не выдержала. – Бабушка, что ты говоришь! Ты же унизила меня!

– Я не думала, что так выйдет, – ответила бабушка. – Я только хотела, чтобы ты поняла: ты такая же хорошенькая, как все эти девчонки на обложках, которых ты разглядываешь и на которых мечтаешь быть похожей. Очень важно, чтобы ты понимала: ты совсем не страшная уродина, которой себя воображаешь.

– Бабушка, спасибо, и мне очень приятно, что ты так говоришь, но все равно ты не должна была это делать. Не таким способом.

– А каким? – возмущенно поинтересовалась она. – Ты отказалась фотографироваться для таких журналов, как «Вог» и «Харперс Базаар». А ты хоть понимаешь, что Себастьяно был прав, когда говорил, что у тебя тонкая кость? Ты ведь очень красива, Амелия, но тебе не хватает уверенности в себе, в своих силах. Если бы не это, мальчик, по которому ты так страдаешь, давно бросил бы эту свою навозную муху ради тебя.

– Плодовую мушку, – поправила я. – И потом, я же тебе объясняла, она нравится Майклу, потому что очень умная. У них общие интересы, компьютеры всякие. Внешность тут ни при чем.

– Ой, Миа, – сказала бабушка. – Не будь такой наивной.

Бедная бабушка. Наверное, и правда не стоило на нее обижаться. Она живет в другом мире. Там женщин оценивают по внешности. Они должны быть красавицами или в крайнем случае безупречно одеваться. Там не имеет значения, чем женщина занимается по жизни, потому что в большинстве случаев она не занимается ничем. Ну, благотворительностью, может, кто-то занимается, и все.

Откуда бабушке знать, что в наше время красота не имеет значения. Не, ну в Голливуде, конечно, имеет, или на показах высокой моды в Милане. Но современные люди понимают, что внешность зависит от наследственности. Красота не является личным достижением, это просто генетика.

Сейчас важно то, что скрыто за прекрасными голубыми, карими или зелеными глазами. В бабушкиной юности на девочек, клонирующих плодовых мушек, смотрели как на несчастных уродов – если конечно, они при этом не выглядели как модель от Диора.

Да и в наше просвещенное время на таких, как Джудит, обращают гораздо меньше внимания, чем на всяких Лан. Но это несправедливо, потому что уметь клонировать мушек гораздо важнее, чем иметь идеальные локоны.

Но самые несчастные люди – это такие, как я: и мушек не клонируют, и волосы у них ужасные. Впрочем, неважно, я уже привыкла. Это бабушка никак не поймет, что я безнадежный случай.

– Послушай, – сказала я ей, – я же тебе объясняла, что Майкл не тот человек, которого можно поразить фотографией в платье без лямок на страницах воскресного приложения «Таймс». Именно поэтому он мне и нравится. А если бы он тащился от таких приложений, я в него и не влюбилась бы.

Бабушка посмотрела на меня с сомнением.

– Что ж, – проговорила она, – не будем спорить. Пусть каждый останется при своем мнении. В любом случае, Амелия, я хочу извиниться. Я совсем не собиралась тебя расстраивать, наоборот, пыталась показать, что ты способна на многое, стоит только захотеть. – Она раскинула руки в перчатках. – И мне это удалось! Ведь ты сама, совершенно самостоятельно задумала и провела пресс-конференцию!

Тут я не выдержала и улыбнулась.

– Да, это правда.

– Теперь тебе осталось сделать совсем немного, – сказала она.

– Знаю. Я уже думала об этом, – кивнула я. – Наверное, можно будет пожить в Дженовии подольше или вообще остаться там навсегда. Как ты считаешь?

Бабушка уставилась на меня с изумлением – мне было хорошо видно ее лицо, поскольку на него падал свет из комнаты.

– Остаться в… в Дженовии?! – В кои-то веки я застала ее врасплох. – О чем ты говоришь?

– Ну, там ведь есть школы, – заметила я. – Закончу девятый класс там. А потом поступлю в какую-нибудь закрытую школу в Швейцарии, о которых ты все время рассказываешь.

– Тебе там не понравится, – проговорила бабушка, не сводя с меня удивленного взгляда.

– А может, понравится, – ответила я. – И никаких мальчиков, да? Супер. В смысле, меня уже тошнит от мальчиков.

Бабушка покачала головой.

– А твои друзья?.. Твоя мама?

– Они будут приезжать в гости, – благоразумно ответила я.

Бабушкино лицо посуровело. Она бросила на меня пронзительный взгляд из-под густо подведенных тяжелых век.

– Амелия Миньонетта Гримальди Ренальдо, – произнесла она. – Ты хочешь сбежать?

Я с невинным видом помотала головой.

– Что ты, бабушка. Конечно нет. Мне понравится жить в Дженовии. Это будет так мило.

– МИЛО? – Бабушка резко встала. Ее каблуки чуть не провалились в щели металлической площадки, но она даже не заметила. – Домой, – величественно проговорила она, указывая на мое окно.

Ее тон испугал меня настолько, что я и не подумала спорить. Поспешно выключила из сети одеяло и забралась обратно в комнату. Бабушка залезла следом.

– Ты, – сказала она, одернув юбку, – принцесса королевского дома Ренальдо. – Она распахнула дверцу шкафа и принялась перебирать висящую там одежду. – Принцесса не убегает ни от своих обязательств, ни от превратностей судьбы.

– Э‑э… бабушка… Сегодня не было превратностей судьбы. Это была последняя соломинка. Я больше не могу, бабушка. Я отказываюсь.

Бабушка вытянула из шкафа платье, сшитое Себастьяно специально для Зимнего бала. То самое, при виде которого Майкл должен был забыть, что я подружка его младшей сестры.

– Чушь, – сказала бабушка.

И все. Просто чушь.

Она уставилась на меня, постукивая носком туфли.

На меня, наверное, подействовало сидение на пожарной лестнице. А может, то, что мама, мистер Дж., папа слушали наш разговор из соседней комнаты. А как им не слушать? Двери-то нет.

– Бабушка, – сказала я, – ты не понимаешь. Я не могу туда вернуться.

– Тем более надо пойти, – ответила она.

– Нет. Да мне даже пойти не с кем. Только последние неудачницы ходят на танцы без пары.

– Ты не неудачница, Амелия, ты – принцесса. А принцессы не убегают от трудностей. Они расправляют плечи и гордо идут навстречу любой катастрофе. Не дрожа от страха и не жалуясь.

– Только не надо вспоминать про яростных вестготов, ладно? Тут целая школа уверена, что я влюблена в Бориса Пелковски.

– Именно поэтому ты должна всем показать, что тебя совершенно не волнует, что они думают.

– Я покажу им это своим отсутствием.

– Это самый трусливый вариант, – заявила бабушка. – А ты, Миа, уже успела доказать всем, что ты не трус. Одевайся.

Не знаю, почему я ее послушалась. Может быть, потому что где-то в глубине души была согласна с ней.

А может, потому что где-то еще глубже мне было любопытно, что из этого выйдет.

Но главная причина была в том, что впервые за всю мою жизнь бабушка не назвала меня Амелией.

Она сказала мне: Миа.

И я, как дурочка, расчувствовалась, и сейчас машина везет меня обратно в эту тупую сраную школу имени Альберта Эйнштейна, с которой, как мне казалось, я рассталась навсегда всего несколько часов назад.

Но нет. О нет. Я возвращаюсь в дурацком бархатном платье от Себастьяно. Одна. Пусть все посмеются над несчастным уродливым мутантом без пары.

Но я же принцесса. Я должна гордо и с достоинством принимать все насмешки и издевки, какими бы они ни были несправедливыми. И, что бы ни случилось, буду утешаться мыслью о том, что завтра я буду далеко-далеко, в тысячах километров от этого места.

Ой, приехали. Кажется, меня сейчас стошнит.