Текст книги "Жизнь и смерть Кришнамурти"

«Идеалы – вещь жестокая»

В ту зиму К. поехал в Индию с Мери Зимбалист и Аленом Ноде, посетив вместе с ними и индийскими друзьями все обычные места проведения бесед и дискуссий. В декабре 1965 года, находясь в Индии, К. получил неожиданное приглашение от Раджагопала (которое принял) выступить в Охай в октябре 1966 года. Премьер-министр Индии Лал Бахадур Шастри скончался 11 января 1966 года, и его пост заняла Индира Ганди, близкий друг Пупул Джаякар.

Весной 1966 года, в Англии, я познакомилась с Мери Зимбалист. Как-то днем они совершенно неожиданно подъехали с К. и Аленом к порогу нашего деревенского дома. После пикника К. пригласил всех к нам. Когда они трое в конце концов уехали, я подумала, какое удивительно счастливое и дружеское трио они представляли, сколько пользы принесла их дружба здоровью К., его состоянию души. Мы смеялись до упаду. Моя дружба с этими новыми друзьями К. быстро росла. С того времени К. хотел останавливаться с ними, где бы ни был. Они были с ним тем летом в Гштааде, хотя останавливались в другом шале; в Нью-Йорке К. остановился с ними на квартире брата Мери, а затем в Калифорнии – красивом доме Мери в Малибу, расположенном на возвышающейся над морем скале. 28 октября все трое переехали в Охай, а на следующий день состоялась первая из шести бесед в Дубовой Роще, где К. не выступал с 1960 года. После третьей беседы явились телевизионщики и впервые засняли беседу К. на видеопленку. В беседе речь шла о том, чему в основе своей посвящались все беседы, – о радикальном преобразовании человеческого ума. Без подобного преобразования невозможно реальное изменение общества, подлинная радость, мир во всем мире. К. повторял то, что несколько раз говорил ранее – его слова подобны зеркалу, в котором люди могут видеть, что же на самом деле происходит в них самих.

К сожалению, примирение между К. и Раджагопалом, на которое возлагались надежды, не состоялось, хотя они встречались наедине несколько раз. К. продолжал настаивать на восстановлении членства в Корпорации; Раджагопал отрицал, что К. несет какую-либо ответственность за организацию. К. переговорил с Вице-президентом и одним из членов Совета, их обоих он давно знал, но они не могли или не хотели помочь. Ревность к двум новым друзьям К. не благоприятствовала развитию ситуации.

В декабре К. вылетел один в Дели. (Ален Ноде вернулся в Преторию, чтобы повидаться с родителями). Беседы К. того года в Индии были последними, опубликованными Корпорацией. Мери и Ален присоединились к К. в Риме в марте 1967 года, отправившись вместе с ним в Париж, где Мери сняла дом. К. больше не останавливался у Сваресов; он вычеркнул их из жизни после размолвки с Леоном де Видасом в отношении приготовлений к парижским беседам. После Парижа К., Мери и Ален поехали в Голландию, где К. выступал в Амстердаме впервые за последние 11 лет. Они остановились в долине фермера в Хьюцене, городе, где была община Веджвуда, но К. забыл об этом. Мы с мужем, оказавшись в тот момент в Голландии, приехали их навестить. Когда мы уезжали, К. спросил ни с того, ни с сего, напишу ли я для него книгу. Я изумилась, услышав свои собственные слова: «Да. Какого рода книгу?» Он ответил: «Что-нибудь, основанное на беседах, на твое усмотрение». Мне кажется, что предложение внес Ален. Я никогда не разговаривала с К. о моей писательской деятельности; не думаю, что ему было известно, пока его не проинформировал Ален, что я зарабатываю писательским трудом. Но они оба не поверили бы, узнав, что с 1928 года я не читала ни слова, написанного К. Конец лета был омрачен для меня огромностью предпринимаемого дела, однако я никогда даже не подумывала об отступлении. Я знала, что это громадный вызов. Вернувшись в Лондон, я спросила Дорис Пратт, которую я знала со времен лагерей в Оммене, какие беседы за последние два года она считает лучшими. Она порекомендовала беседы 1963–1964 гг., переслав четыре томика в мягкой обложке с подлинной записью бесед тех лет в Индии и Европе.

Я прочитала тома в большом возбуждении. Будто я жила в комнате с большим количеством окон, занавешенных жалюзи; пока я читала, они приподнимались. Такие высказывания, как «Идеалы – вещь жестокая» или «Я попытаюсь» – самое ужасное заявление, которое можно сделать», перевернули мое мышление. В каждой беседе К. обращался к тем же предметам и потому было много повторений, хотя никогда в тех же самых словах, поэтому я рассортировала темы под сотней названий – Осознание, Обусловленность, Сознание, Смерть, Страх, Свобода, Любовь, Медитация, Бог и пр., отобрав те абзацы, в которых он выразил себя более ясно и красиво, вплетя их в ткань книги объемом в 124 страницы. Я не изменила ни одного слова К., ничего не добавила от себя; тем не менее, эта книга – не антология. Скорее она – учебник Кришнамурти для начинающих. Мне не приходилось сталкиваться со столь тяжелым, требующим сосредоточения, захватывающим заданием. Мне запомнилось наизусть одно предложение: «Быть свободным от авторитета, как вашего, так и чужого, означает умереть для всего вчерашнего, так чтобы ум был всегда свеж, всегда молод, невинен, полон жизни и страсти». Эта маленькая книжка под названием «Свобода от известного», выбранным самим К., опубликована в 1969 году.

Для меня самая трогательная и прекрасная глава в ней – о любви. Многие находили учение Кришнамурти отрицающим, поскольку иногда он открывал нечто путем перечисления того, чем оно не являлось. Любовь – первая иллюстрация тому. Любовь – не ревность, любовь – не обладание, любовь не требует ответной любви, любовь – не страх, любовь – не сексуальное наслаждение; зависимость от другого – не любовь, любовь – не порождение мысли, любовь – не красота, любовь – не чувство жалости к самому себе. (Становится ясным последующее высказывание К: «Нет такого понятия как несчастная любовь»). «Разве вы не знаете, что значит по-настоящему любить?» – спрашивал К., – «любить без ненависти, любить без ревности, любить без гнева, любить, не вмешиваясь в мысли и дела другого, без порицания, без сравнения – знаете, что это значит? Когда вы любите другого всем сердцем, всем разумом, всем телом, всем существом своим, есть ли сравнение?»

Понятие, которое я находила наиболее трудным, звучало как «наблюдатель есть наблюдаемое». В конце концов я пришла к такому толкованию: субъект смотрит на свои внутренние состояния предвзятым умом; и, следовательно, он видит только отражения себя. Что мы есть, это то, что мы видим. Понятие высшего Я, которое могло бы направлять другие субъекты, – иллюзия, поскольку есть только субъект. Когда в других беседах К. говорил: «Переживание – это переживающий», а «Думающий – мысль», – он просто пользовался разными словами для выражения одной и той же мысли.

В начале июня 1967 года Мери Зимбалист отвезла К. и Алена Ноде в Гштаад, где они вместе остановились на другой вилле, пока не приехала Ванда открыть сезон в Таннегге для К. За несколько дней до переезда в Таннегг у К. был жар, приковавший его к постели. Мери писала в дневнике, что ей казалось, он в бреду, когда он взглянул на нее, не узнавая, сказав детским голосом: «Кришна ушел». Он спросил ее, спрашивала ли она Кришну и добавил: «Он не любит, когда ему задают вопросы. После всех этих лет я не привык к нему». Очевидно, Мери не было известно о «процессе». Хотя теперь она проведет с ним больше времени, чем кто бы то ни было, до его смерти, именно тогда она единственный раз увидела проявления «процесса». Он, однако, предупреждал ее, что может потерять сознание даже в машине; она не должна обращать внимания, а только сбросить скорость. Это случалось несколько раз. Он падал к ней на колени или плечо в обмороке, но скоро приходил в себя и ничего плохого об этом не думал.

В то лето в Гштаде много говорили о школе, которую бы К. хотел открыть в Европе. Старый друг предложил ему 50 000 фунтов для постройки дома для К., когда тот уйдет на отдых. Не собираясь уходить на покой, он спросил, может ли использовать деньги на школу; просьбу тут же удовлетворили. Он недавно встретил идеально подходящего человека для поста директора – Дороти Симмонс, которая вместе мужем Монтегю только что вышла на пенсию, поруководив 18 лет государственной школой. Вскоре было решено, что школу создадут в Англии, поскольку миссис Симмонс не сможет осуществлять эффективно руководство на иностранном языке. В конце концов, Броквуд Парк, большой дом в грегорианском стиле в Гемпшире с 36 акрами парка и сада, был приобретен за 42 000 фунтов, и Симмонсы, Дорис Пратт и один ученик переехали туда в конце 1968 года.

К. решил открыть школу вопреки совету своего финансового консультанта Джерарда Блитца, основателя средиземноморского клуба, который считал, что невозможно приступить к этому, не собрав дополнительных денежных средств для благоустройства школы. Однако К. всегда считал, что надо делать то, что считаешь правильным, а деньги так или иначе появятся. И они обычно приходили.

Незадолго до этого произошел полный разрыв с Раджагопалом, и К. основал новый совет для распространения по миру своего учения, закрепив в документе невозможность повторения ситуации, аналогичной с Раджагопалом. На встрече в Саанене в 1968 году он объявил:

«Кришнамурти сообщает вам о полном отделении от Корпорации трудов Кришнамурти в Охай, штат Калифорния. Он надеется, что в результате настоящего публичного заявления все желающие связать себя с делом и учением Кришнамурти поддержат новый Международный Фонд Кришнамурти в Лондоне, Англия, в ведение которого включена также школа. Документ, подтверждающий образование Фонда, обеспечивает права Кришнамурти».

Дорис Пратт, выйдя на пенсию после 40 лет преданной добровольной службы, уехала в Броквуд Парк; секретарем нового Фонда стала замужняя женщина, имевшая дочь, по имени Мери Кадоган (она помогала с 1958 года Дорис Пратт). До замужества Мери Кадоган работала на Би-би-си и считалась высококвалифицированным специалистом. (Она по-прежнему оставалась секретарем Фонда, и с тех пор она одну за другой опубликовала 5 книг).

Настало трудное время пока не стали поступать пожертвования на счет нового фонда. Активы Корпорации трудов Кришнамурти были заморожены, но, к счастью, Дорис Пратт и Мери Кадоган сколотили небольшой фонд, который дал возможность новому Фонду продолжить дело. Одновременно К. сформировал комитет по публикации во главе с Джорджем Вингфилд-Дигби, в то время хранителем по текстилю в музее Виктории и Альберта, специалистом по восточному фарфору и автору книги о жизни Уильяма Блейка. В будущем комитет уполномочивался нести ответственность за публикации бесед К., подготавливая их к печати и выпуская бюллетень. Подлинные записи бесед стали публиковать в Голландии, а не в Индии.

В 1969 году образовался Американский Фонд Кришнамурти, а в 1970 – Индийский. Неизбежная тяжба между KWINC и американским фондом продолжалась, затянувшись до 1974 года, когда она была завершена в суде. Главными условиями урегулирования были: KWINC следует распустить, а другая организация, фонд K&R, где Раджагопал имел право руководства, имела бы все авторские права на работы Кришнамурти до 1 июля 1968 года; 150 акров земли в западной части долины Охай, включая Дубовую рощу, а также 11 акров в верхней части, где находились Сосновый Коттедж и Арья Вихара, должны быть переданы Фонду Кришнамурти в Америке (KFA); наличные активы KWINC переводятся на KFA за вычетом определенных сумм для уплаты пенсий и судебных издержек Раджагопалу, и что Раджагопал будет иметь пожизненное право пользования своим домом.

Пока продолжалось слушание дела, К. продолжал разъезжать. Разница заключалась в том, что теперь он останавливался в Англии в Броквуд Парке, а в Калифорнии – вместе с Мери Зимбалист в Малибу, не заезжая в Охай, ведя беседы в Санта Монике, а не в Дубовой Роще. Осенью 1969 года Ален Ноде прекратил работу на К., поселившись в Сан-Франциско, где давал уроки музыки. Он иногда приезжал в Малибу, а К. виделся с ним, когда ездил в Сан-Франциско. Он много сделал, чтобы ввести К. в молодежную американскую аудиторию, организуя для него беседы в ряде университетов, включая Гарвард и Беркли. «Вполне естественно, – писал Ален, – хоть немного и удивительно, что Кришнамурти вдруг стал героем и другом студентов, поскольку задолго до встречи с ним темы его бесед были для них так же жизненно необходимы, как есть и дышать. Им страшно нравится то, что он говорит, они испытывают к нему обычную привязанность без благоговейного страха».

В то время как К. находился в Броквуде весной 1970 года, он попросил меня написать отчет о ранних годах его жизни. Сначала он попросил об этом старого друга Шиву Рао, но после того, как были собраны многочисленные материалы из теософских архивов в Адьяре, Шива Рао серьезно заболел; состояние его здоровья не позволяло закончить книгу. (Он умер в следующем году). Шива Рао, однако, предложил мне воспользоваться собранным материалом. Я знала его с 1923 года, когда мы впервые встретились в Индии, и с тех пор оставались близкими друзьями. К. сказал, что привезет с собой бумаги, когда в начале следующего года вернется из Индии. Конечно, я пришла в восторг от просьбы написать отчет, но сделала оговорку, что меня не будут просить показать текст. Согласившись, К. дал письменное разрешение цитировать его письма и отчеты о его опыте в Охай в 1922 году, ранее не опубликованные. Хотя я не намеревалась начинать книгу до того, как получу материалы от Шивы Рао, в июне я отправилась в Броквуд на мою первую беседу о ней с К. Он казался весьма заинтересованным в «мальчике», как предпочитал называть себя, и удивлялся почему Ледбитер выбрал его. Какими же качествами обладал ум мальчика? Что его защищало все годы? Почему мальчик, которого окружали лестью, не испортился в таких условиях? Он мог бы стать «отвратительным». Это любопытство в отношении мальчика, хотя и сильное, не носило личного характера. Как будто он надеялся, что письменно зафиксированная подлинная история могла дать объяснение феномену человека, личного интереса к которому он не питал. К. старался как мог, чтобы помочь, но, увы, почти ничего не помнил о молодости за исключением того, о чем ему рассказывали Шива Рао и другие.

Книга К. «Немедленно измениться» была опубликована в 1970 году; она состоит из поставленных Аленом Ноде в Малибу вопросов и ответов К. Ален записывал обычным способом как вопросы, так и ответы, диктовал их на пленку, затем снова прочитывал их по вечерам К., чтобы внести исправления. Книга эта, таким образом, превосходит отредактированные записи бесед, которые К. не только не просматривал, но и вообще не смотрел. В книге есть абзац на одну из наиболее повторяющихся К. тем, – одной из самых трудных для понимания, – конец мысли:

«Вопрос: Интересно, что вы действительно понимаете под концом мысли? Я говорил об этом с другом, он сказал, что это какая-то восточная чепуха. Для него мысль – высшая форма разума и действия, которые неразрывны. Она создала цивилизацию и все взаимоотношения основаны на ней. Все признают это… Когда мы не думаем, мы спим, прозябаем, ничего не делаем; мы опустошены, скучны, бесполезны; мы пробуждаемся, когда думаем, занимаемся делом, живем, ссоримся: вот известные нам два состояния. Вы говорите, быть за пределами обоих – за мыслью и за пустой бездеятельностью. Что вы подразумеваете?

Кришнамурти: Попросту говоря, мысль – есть отклик памяти из прошлого. Когда работает мысль, прошлое выступает как память, опыт, знание, возможность. Действующая мысль есть прошлое, поэтому нет нового образа жизни; прошлое живет в настоящем, изменяя себя и настоящее. Поэтому ничего нового в жизни нет, и когда что-то новое должно случиться, необходимо отсутствие прошлого, ум не должен быть забит мыслью, страхом, удовольствием и пр. Только когда ум не наполнен всем этим, новое может проявиться. И по этой причине мы говорим, что мысль должна быть неподвижна, действуя только по необходимости – объективно и эффективно. Все, имеющее последовательность, есть мысль; когда есть последовательность, не рождается ничего нового. Видите, как это важно? Ведь это вопрос жизни. Либо вы живете прошлым, либо живете совсем иначе, вот в чем дело».

В «Записных книжках» К. писал: «Есть священное – не от мысли, не от чувства, воскрешающего мысль. Это неуловимо мыслью и не может быть ею использовано. Мысль не дает этому формулировки. Но есть священное, незатронутое ни символом, ни словом, – это непередаваемо». Вот в чем трудность такого понятия как «конец мысли», – его невозможно передать иначе кроме как через мысль.

Позже К. скажет: «Мысль отравляет» и «Мысль извращает». Эти прямые заявления без объяснения непонятны. Мысль извращает, потому что она «разбита», «фрагментирована». Безусловно, К. имел в виду психологическую мысль. Мысль необходима для практических целей, как и память.

В «Немедленно измениться» К. высказал свое отношение к сексу, отвечая на вопрос: «Возможен ли секс без этого желания мысли?»:

«Следует выяснить самим. Секс играет исключительную роль в жизни, поскольку это, возможно, – единственный глубокий, из первых рук имеющийся у нас опыт. Интеллектуально и эмоционально можно имитировать, следовать, соглашаться. В наших отношениях есть боль и борьба, а в сексе этого нет. И будучи таким иным и прекрасным, секс привязывает нас, и он становится цепью. Он связывает нас тем, что требует продолжения – опять происходит действие разделения. Человек так связан – интеллектуально, в семье, в обществе, социальной моралью, религиозными санкциями – так связан, что только в сексе остается свобода и насыщенность. Поэтому ему придают такое значение. Если бы повсюду была свобода, не было бы тогда такого страстного желания, такой проблемы. Мы создаем проблему, поскольку не можем получить его в достаточном количестве, или чувствуя вину, когда он есть, или потому, что, занимаясь сексом, можем нарушить установленные обществом законы. Старое общество называет новое обществом вседозволенности, поскольку для нового общества секс – часть жизни. Когда ум освобождается от бремени подражания, авторитета, конформизма и религиозных предписаний, секс занимает свое место, но он не должен быть всепоглощающим. Отсюда следует, что для любви существенна свобода – не свобода мятежа, не свобода делать что хочется, не потворство страстным желаниям, открытое или тайное, а свобода, которая приходит с пониманием всей структуры и природы секса. Тогда эта свобода – любовь».

Зимой 1971 года К. отменил поездку в Индию, не из-за опасности войны между Индией и Пакистаном, а потому что, как говорил он Мери Зимбалист, тело его «до костей устало», требуя догнать ум, бурлящий от энергии». В течение нескольких недель, таким образом, с 20 ноября, он находился на полном отдыхе в доме Мери в Малибу, ходя в кино, гуляя по пляжу, смотря телевизор и читая детективы. Но всегда, когда он спокойно отдыхал, у него болела голова; часто он часами бодрствовал ночью из-за силы медитации и по нескольку раз он снова пробуждался с чувством «особенного удовольствия», с чувством того, что комната наполнена «возвышенными святыми существами». Очевидно, «процесс» шел в легкой форме без «уходов». Он чувствовал, что мозг его будто расширяется, поскольку «исключительный свет горел в уме». В то же время он заявлял, что никогда так хорошо не отдыхал со времен войны. Его тело обрело такую чувствительность, что как-то вечером, смотря телевизор, «он ушел далеко» и был так потрясен, когда Мери заговорила с ним, он начал трястись, и его продолжало трясти всю ночь[30]30
  Цитируется по дневнику Мери.


[Закрыть].

Подобные медитации имели такую силу, что заставляли его бодрствовать часами, продолжаясь вплоть до того, как он отправился проводить беседы в Нью-Йорк в мае 1972 года.

В тот год в издательстве «Восточный Лонгман» вышла первая книга Кришнамурти в Индии «Традиция и революция», редакторами которой были Пупул Джаякар и Сунанда Патмардан. Она составлена из 30 диалогов, которые в 1970–1971 гг. велись в Нью-Дели, Мадрасе, Долине Риши и Бомбее с маленькой группой людей – художниками, политиками, саньясинами и учеными индусами – всеми теми, с кем встречался К., возвратившись в Индию в 1947 году. Хотя в этих дискуссиях не было сказано ничего нового, подход был иным, освежающим из-за словаря индийских слов. Особенно памятен такой абзац: «Есть один путь встретиться с печалью. Бегство, знакомое нам всем, путь, позволяющий уйти от величия печали. Единственный путь избежать печали – не сопротивляться, не делать движения в сторону от нее, вовне или внутри, полностью остаться с печалью, не стремясь выйти за ее пределы».

Индийским последователям К. всегда хотелось считать его индусом, поскольку он был рожден в индийском теле, хотя сам К. не причислял себя к какой-нибудь расе или национальности, равно как и религии. Индийский паспорт затруднял получение виз в Европу и Америку, поэтому он обрадовался, когда в 1977 году получил так называемую «грин-кард», обеспечивающую безвизовый въезд в Америку.

К. остановился на несколько дней в феврале 1973 года в Броквуде по пути из Бомбея в Лос-Анджелес. Написание моей книги о нем, которую я планировала в качестве первого тома трехтомной биографии, шло полным ходом, но в меня закрались опасения о целесообразности ее опубликования, история получалась и безумной, и святой; вот почему я приехала в Броквуд на один день, чтобы переговорить с К. Оставшись с ним наедине после ланча в большой гостиной Западного крыла, части дома, где он жил в Англии (он сидел на твердом стуле, как любил, придвинувшись к дивану, на котором сидела я), я поделилась с ним своими сомнениями. Он ответил сразу же: «А вы не чувствуете этого в комнате? Вот и ответ». Я человек отнюдь не мнительный, но в тот момент я почувствовала в комнате легкую пульсацию, которая могла легко быть плодом моего воображения. Он явно чувствовал ее в присутствующем и констатировал это. «Что это?» – спросила я. «Эта сила? Которая за тобой? Я знаю, ты всегда была защищена, но кто или что защищает тебя? Она там, будто за занавесью, – ответил он, протянув позади себя руку, будто желая дотронуться до невидимого занавеса, – я мог бы поднять это, но чувствую, что не должен».

Когда я ушла днем, К. пошел в свою комнату отдохнуть. Моя дочь, которая привезла меня на машине из Лондона, нетерпеливо ждала снаружи в машине. Попрощавшись с обитателями школы, я вынуждена была вернуться в Западное крыло, чтобы взять из раздевалки пальто. Когда я проходила мимо открытой двери гостиной, с одной лишь мыслью поторопиться, на меня обрушилась какая-то волна, ужасная по силе. Была ли она враждебна ко мне? Единственное, что я знаю, так это то, что она не выдумана и не плод самовнушения. Я пришла к выводу, что она не враждебна лично мне. Будто бы меня засосало пропеллером. Была ли то сила, энергия, часто проходившая сквозь К.? Тогда я не знала, что год назад, в Охай К. спросили на ту же тему – о силе, которая за ним – члены попечительского совета американского фонда, из которых наиболее известными были Эрна Лиллифелт и ее муж Теодор, проживавшие в Охай; вряд ли можно было бы начать Фонд без Эрны.

К. ответил на вопрос, говоря о себе в третьем лице: «Во-первых, мы спрашиваем о том, о чем К. сам себя никогда не спрашивал. Он никогда не спрашивал: «Кто я?» Я чувствую, что мы вторгаемся туда, где здравый ум теряет способность понять, что совсем не означает будто я что-то скрываю. Что-то есть. Слишком огромное, чтобы облечь в слова. Был и есть громадный резервуар, который, если бы человеческий разум мог прикоснуться, раскрыл бы нечто, что не способны открыть ни интеллектуальная мифология, ни изобретение, ни догма. Я не делаю из этого тайны, это был бы глупый детский прием, подлая вещь, потому что тогда эксплуатировались бы люди. Либо создается загадка, где ее нет, либо есть что-то, к чему нужно приближаться с огромной точностью и осторожностью. Здравому уму такого не дано. Это есть, это здесь, но к нему нельзя подойти, нельзя пригласить его. Это не достижение. Это нечто, недосягаемое для ума».

К. больше всего рассердило то, что на той встрече выразили мнение, что он, возможно, медиум. «Конечно же нет; это очевидно. Такое объяснение слишком детское, незрелое». Беспокоит ли его, спросили К., то, что его используют? «Нет. Ведь бензоколонкой пользуются многие». В свою очередь он сам поставил вопрос: «Разве что-нибудь происходит в мозгу, что для меня нежелательно, – опыт, подобный Охай и другим местам? Например, я проснулся в 3.30 с ощущением огромного чувства энергии, взрывающейся энергии, великой красоты, когда происходили разные вещи. Такое продолжается все время, когда тело не слишком устало». Более подробно пробуждение ночью К. описала Мери Зимбалист.

Она сделала запись и переслала мне письмом: «Я проснулся в 3 часа с чувством необычной силы, света, горящего в уме. Не было наблюдателя. Опыт шел снаружи, но наблюдатель не был проявлен. Было только то и ничего более. Сила проникала во все существо. Я сел в постели; так продолжалось 3 часа». Он говорил Мери, что часто просыпался с удивительным чувством новой и огромной энергии. Несколько лет спустя он попросил ее записать еще один свой опыт, о чем я получила письменное сообщение: «Прежде, чем начать асаны[31]31
  Поза в Йоге. Впервые йоге К. обучил Б. К. С. Йенгар; с 1965 года я течение многих лет с ним занимался племянник Йенгара Т.К.Б. Аесикачар в Висанта Вихор и Шале Таннегг. Он занимался йогой только как видом физических упражнений.


[Закрыть], К. обычно сидит спокойно, ни о чем не думая. Но этим утром произошло нечто странное, неожиданное и незваное – такое, впрочем, не зовут. Оно появилось внезапно, как будто в самом центре мозга, в голове, прямо в середине появилось огромное пространство с невообразимой энергией. Оно было там, но ничего не зарегистрировалось, потому что при регистрации энергия теряется. Если это так можно назвать, то была чистая энергия в безграничном состоянии, пространство, имевшее лишь безбрежность. Неизвестно сколько так продолжалось, но оно было все утро, и в момент, когда я пишу, слово оформляется и отвердевает. На самом деле, слова бессильны описать это».

Описание энергии, которое дал К., нужно внимательно читать в связи с тем заявлением, которое было записано на магнитофон непосредственно перед его смертью.