Текст книги "Лунные прядильщицы"

Интересно, любит ли он критскую одежду?

Глава 9

She seem'd an ancient maid, well-skill'd to cull

The snowy fleece, and wind the twisted wool

Pope: The Iliad of Homer

Она сидела прямо перед дверью внутри своего дома и пряла. За все месяцы проживания в Греции я так и не смогла привыкнуть к тому, как красива эта примитивная работа. Мягкая, пушистая белая шерсть на прялке, коричневые пальцы вытягивают ее, как массу для леденца, петля проходит перед черным платьем, образуя кружащийся шарик на веретене. Все это создает картину, которую трудно не оценить.

София не взглянула на меня. Ствол смоковницы, должно быть, скрыл от нее мое приближение. Я остановилась на минутку, чтобы понаблюдать. В глубокой тени, где сидела женщина, черты беспокойства больше не были видны. Ее лицо казалось гладким, как в юности, даже уродливые руки, плавно двигаясь, приобрели своеобразную красоту.

Я вспомнила, как рассказывала Марку о лунных прядильщицах, чтобы усыпить его и успокоиться самой, и взглянула снова на Софию, одетую в черное критянку, которая пряла в жаркий день. Враг, подозрительный, непонятный уроженец этой жаркой страны, законов которой я не знаю. Я прошла вперед и положила руку на ворота. София подняла глаза и увидела меня. Первая реакция – удовольствие, точно. На лице появилась улыбка, а темные глаза засветились. Затем, хотя она не повернула головы, у меня возникло впечатление, что она бросила быстрый взгляд в хижину. Я толкнула ворота. «Можно войти поговорить?» Я знала, что такому прямому вторжению, хотя, возможно, и не совсем деликатному, по правилам гостеприимства острова не могут чинить препятствий.

«Конечно». Но вид тревожный.

«Ваш муж ушел?»

Она наблюдала за мной нервно, хотя искусные, привычные движения помогали ей вести себя естественно. Так сигарета иногда помогает в более сложном положении. Взгляд Софии скользнул по небольшому костру из прутьев на улице, где все еще кипел горшок. «Не пришел. – Затем, сделав движение, словно хотела подняться, сказала: – Пожалуйста, садитесь».

«Спасибо, а вы продолжайте прясть. Я люблю наблюдать за этим». Я вошла в маленький дворик, повинуясь жесту хозяйки, села на скамейку под смоковницей возле дома и начала говорить комплименты. Восхищалась гладкостью шерсти, помяла меж пальцев кусок шерстяной ткани для скатерти, который она показала. Скоро она забыла застенчивость и отложила работу, чтобы принести связанные и вышитые ею вещи. Не ожидая приглашения, я оставила свое место и пошла за ней внутрь.

В доме две комнаты. Между ними не дверь, а просто продолговатое отверстие в стене. Гостиная, выходящая прямо во двор, чрезвычайно чиста и очень бедна. Пол земляной, утрамбованный как камень, наполовину закрыт ковриком из простой плотной шерстяной ткани тускло-коричневого цвета. Небольшой камин в углу в это время года не используется. Через заднюю часть комнаты проходит широкий выступ, поднимающийся на три фута от земли, который, очевидно, служит местом для сна. Он покрыт единственным одеялом, разукрашенным в красный и зеленый цвета. Стены еще не побелены, на них сохранились следы сажи от зимнего дыма. Тут и там высоко в оштукатуренных стенах ниши содержат дешевые яркие украшения, выцветшие фотографии. На самом почетном месте – фотография ребенка, мальчика, возможно, лет шести. За ней неясная фотография, намного увеличенная, молодого, красивого, лощеного и уверенного мужчины в одежде, напоминающей военную форму. Мальчик очень похож на него, но застенчив. Возможно, муж и умерший ребенок? Я поискала фамильную икону, но ничего не увидела и вспомнила, что говорил Тони.

«Мой мальчик», – сказала София. Она вышла из внутренней комнаты с охапкой одежды и не выразила ни обиды, ни удивления, что я последовала за ней в дом. Печально смотрела на фотографию и, можно поклясться, ни о чем больше не думала. «Он умер, госпожа, в семь лет. В один день все у него было хорошо, он был в школе и играл. На следующий, пфф, умер. И это Божья воля, что больше у меня не будет детей».

«Простите. А это ваш муж?»

«Да, муж. Посмотрите, эту подушку я сделала в прошлом году…»

Она начала выкладывать вещи на солнце возле двери. Я нагнулась над ними, но повернулась так, что могла заглядывать во внутреннюю комнату. Затемнена, ставни закрывают солнце. Просто маленькая продолговатая коробка, с двуспальной кроватью, деревянным стулом и столом у окна, покрытым ярко-красной скатертью с кисточками. Казалось, что каждый угол дома открыт для созерцания…

София снова начала прятать свою работу. «А сейчас, если вы здесь посидите в прохладе, я достану вам стакан мятного молока, которое готовлю сама».

Я поколебалась и почувствовала себя пристыженной. Не хотелось принимать ее скудное гостеприимство, но поняла, что, поскольку вторглась в дом, вынудила предложить мне его. Ничего не оставалось, как поблагодарить и сесть. София дотянулась до полки возле двери, где за вылинявшей занавеской все тех же красного и зеленого цветов, стоял запас (какой жалкий ограниченный запас) пищи. Сняла бутылку и стакан.

«София?» Мужской голос позвал со двора. Я слышала шаги, быстро спускающиеся с тропинки от моста, но не обратила внимания. У калитки они затихли. София быстро повернулась со стаканом в руке. Мужчина был все еще вне моего поля зрения и, должно быть, не видел меня. «Все в порядке, – кратко сказал он. – Что касается Джозефа… Что случилось? – София сделала легкое предостерегающее движение, указывающее, что она не одна. – С тобой кто-то есть?» – резко спросил он.

«Это английская дама из отеля, и…»

«Английская дама? – быстрый греческий прозвучал, как взрыв. – У тебя совсем нет ума приглашать ее домой, когда в любую минуту Джозеф…»

«В ее присутствии хорошо говорить по-гречески, – сказала София. – Она прекрасно его понимает».

Он шумно задышал, словно сжевал все слова, которые собирался сказать. Щелкнула щеколда. Я вышла вперед. Пришедший широко раскрыл ворота, и мы встретились на освещенном солнцем пороге.

Властный мужчина, приближающийся к пятидесяти, широкоплечий и смуглый, со здоровым блеском кожи. Квадратное лицо, немного полнеющее, с выдающимися скулами и неизменными усами. Типичное греческое лицо, возможно, даже то, которое я в последний раз видела под красной повязкой вокруг головы, но не думаю, что так. В любом случае, он не в критской одежде. Очевидно, работал, поэтому одел поношенные и пыльные серые брюки и рубашку цвета хаки с красным платком на шее. Коричневая хлопчатобумажная куртка свисала с плеч. Она выглядела дорогой и, скорее всего, была куплена в Англии в спортивном отделе хорошего магазина. Мой интерес сосредоточился и обострился. Должно быть, это мой хозяин, Стратос Алексиакис.

«Это мой брат», – сказала София.

Я уже выдавала ему свою самую приятную улыбку и протягивала руку. «Здравствуйте. Я знаю, не следовало отнимать время у госпожи Софии, когда ожидается, что ее муж придет домой поесть. Но я гуляла по деревне, а ваша сестра единственная, кого я знаю, поэтому я сама себя пригласила. Сейчас уйду».

«Нет, нет, в самом деле! – Он принял мою руку и повел, почти насильно, на сиденье под смоковницу. – Простите, я бы никогда так не разговаривал, если бы знал, что вы понимаете! Но муж сестры необщительный человек, и я думал, что, если он придет домой и обнаружит, что она сплетничает… – Ухмылка и пожатие плечами. – Ну, знаете, как это бывает, если мужчина голоден, а еда не готова. Нет, нет, пожалуйста, сидите! Что подумает обо мне сестра, если я прогоню ее гостью? Вы должны попробовать ее мятный напиток. Он самый лучший в деревне».

София с непроницаемым видом вручила мне стакан. Ничего не показывало, что кто-то из них почувствовал облегчение от того, как я восприняла их разговор. Я попробовала напиток, щедро похвалила его. Стратос прислонился мощным плечом к косяку двери и доброжелательно наблюдал за мной. София напряженно стояла в дверях. «Он опаздывает», – сказала она. Сообщение прозвучало, как предположение и вопрос, словно Стратос мог знать причину.

Он пожал плечами и усмехнулся. «Возможно, на этот раз он работает».

«Он не… помогал тебе в поле?»

«Нет. – Он повернулся ко мне и заговорил по-английски. – Вам хорошо в моем отеле?» Он говорил прекрасно на английском языке, и все же за двадцать лет не избавился от акцента.

«Очень, спасибо, и мне очень нравится комната. У вас тут хорошее место, мистер Алексиакис».

«Очень спокойное. Но вы сказали по телефону, что именно это вам и нужно».

«О, да. Видите ли, я живу в Афинах, а они летом очень многолюдны и шумны. Страстно хочется уехать от толп туристов…» Я продолжала болтать, объясняя снова и снова причины, по которым мы с Фрэнсис выбрали Агиос Георгиос. Сейчас я даже не старалась скрыть от себя, что хочу выставить убедительную причину для обследования гор и берега моря вокруг. Я вспомнила о кинокамере и начала говорить о фильме, о котором я ничего не знала, но считала прекрасным оправданием сверхъестественного любопытства… «И лодка, – закончила я, – подберет нас в понедельник, если все будет хорошо. Отсюда компания отправится на Родос, я присоединюсь к ним на пару дней. Затем вернусь в Афины. Они продолжат путешествие на Додеканезские острова, затем, по пути домой, кузина приедет ко мне пожить в Афинах».

«Все это звучит очень мило. – В его голове явно регистрировалась информация: компания, лодка, личное турне, деньги… – Итак, вы работаете в Афинах? Это объясняет ваш отличный греческий. Конечно, вы допускаете ошибки, но говорите очень быстро, и легко понять, что вы имеете в виду. Вы находите, что понимаете все, что слышите?»

«О нет, конечно, нет, – я поражалась, какой совместный эффект могут дать правда и тактичность. – Я имею в виду, что не могу перевести слово в слово, хотя очень хорошо схватываю сущность. Конечно, за исключением случаев, когда разговаривают очень быстро и на местном диалекте. О, спасибо, – сказала я Софии, которая взяла мой пустой стакан. – Нет, больше не хочу. Напиток был великолепен».

Стратос улыбался. «Тем не менее, вы очень преуспели в языке. Вы бы удивились, если бы узнали, что многие англичане проживают здесь долгое время и не утруждают себя выучить более чем одно-два слова. Чем вы занимаетесь в Афинах?»

«Я весьма незначительный младший секретарь в английском посольстве».

Это тоже зарегистрировалось в мозгу и определенно вызвало шок.

«Что она сказала?» – спросила София почти шепотом.

Он повернул голову и небрежно перевел: «Она работает в английском посольстве».

«О!» Воскликнула она, стакан выскользнул у нее из рук и разбился.

«Боже мой! – крикнула я. – Какой кошмар! Разрешите помочь!» Несмотря на возражения, я опустилась на колени и начала собирать осколки. К счастью, стакан был толстым и грубым, и осколки были большие.

Не двигаясь, Стратос сказал: «Не беспокойся, София, я дам тебе другой. – Затем, нетерпеливо: – Нет, нет, девочка, выбрось осколки, они не склеятся. Я пошлю Тони с новым стаканом, лучшим, чем этот хлам».

Я вручила Софии осколки и встала. «Ну, я получила большое удовольствие, но на случай, если ваш муж придет вскоре домой, госпожа, и ему не понравятся гости, думаю, я пойду. В любом случае, сейчас в любую минуту может прибыть кузина».

Я снова поблагодарила за напиток, София улыбнулась, поклонилась и неуклюже присела, производя впечатление, что едва слышит мои слова. Затем я вышла из калитки, а Стратос рядом со мной.

Он шел, глубоко засунув руки в карманы, а плечи его сгорбились под дорогой курткой. Глядя на землю, он хмурился так свирепо, что я начала с нелегким сердцем гадать, что он скажет. Его первые слова показали, довольно обезоруживающе, как он глубоко огорчен, что я увидела чрезвычайную бедность дома его сестры. «Она не хочет, чтобы я помогал ей. Я приехал домой с деньгами, достаточными, чтобы купить все, что надо, но она берет только плату за работу в отеле. За уборку. Моя сестра!»

«Люди иногда бывают горды».

«Гордость! Да, полагаю, так. В конце концов все, что она заимела за двадцать лет, это гордость. Не поверите, когда мы были детьми, у отца был свой каяк, и когда умер его дядя, мы получили в наследство землю наверху на плоскогорье, там нет ветра, это лучшая земля в Агиос Георгиос! Затем умерла мать, у отца было плохое здоровье, и вся земля досталась в приданое сестре. Я уехал в Англию и там работал. О, да, я вкалывал! – Он улыбнулся. – Но могу показать результат, в то время как она… каждую драхму, которая у нее есть… она сама зарабатывает. Ну, даже поля… – Он внезапно замолчал и выпрямил плечи. – Простите, не следовало посвящать вас в заботы моей семьи подобным образом! Возможно, мне просто понадобилось европейское ухо, чтобы излить в него все. Знаете, что многие греки считают, что живут на западе Европы?»

«Нелепо так думать, когда знаешь, чем Европа обязана им».

«Полагаю. – Он засмеялся. – Возможно, мне понадобилось городское и цивилизованное ухо. Мы далеко от Лондона, правда… даже от Афин? Послушайте, примитивная жизнь трудна, особенно для женщин. Я это забыл, пока отсутствовал. Забываешь, что эти женщины относятся к ней благосклонно. И если одна из них достаточно глупа и выходит замуж за мусульманина, который использует религию как оправдание… – Он пожал плечами и снова засмеялся. – Ну, мисс Феррис, итак, вы собираетесь охотиться за цветами и снимать кино, пока вы здесь?»

«Фрэнсис будет, а я, осмелюсь сказать, буду за ней тащиться. „Эрос“ принадлежит вам, мистер Алексиакис?»

«„Эрос“? Вы его заметили? А как вы угадали?»

«На нем работал мальчик, которого я видела в отеле. Не то, чтобы это что-то значило, но я заинтересовалась. Я только хотела спросить…» Я колебалась.

«Вам бы хотелось покататься, это вы имели в виду?»

«Да, хотела бы. Я всегда мечтала увидеть побережье с моря. Какие-то дети говорили, что можно повидать дельфинов. Они сказали, что недалеко на западе есть залив, где глубоко выступают скалы, и иногда дельфины даже плавают рядом с пловцами».

Он засмеялся сердечно, даже чересчур. «Знаю это место. Итак, старинная легенда все еще живет. Здесь не видели ни одного дельфина еще со времен Плиния! Я знал бы, в этих местах я очень часто рыбачу. Не то чтобы я хорошо обращался с каяком, это дело Алкиса. Я не привык к такой тяжелой работе. Но каяк продавался дешево, и я купил его. Люблю все готовить заранее, и когда-нибудь, когда дела пойдут хорошо, заработаю на пассажирах. А пока добываю дешевую рыбу и вскоре, думаю, мы сможем сами привозить запасы из Хании. – Мы дошли до отеля. Алексиакис остановился. – Конечно, вы можете в любое время выйти в море с Алкисом. Лучше на восток, там интереснее берег, немного в стороне находятся руины старой гавани и, если недалеко пройти пешком, там есть старая церковь, если такие вещи вас интересуют».

«О, да. Да, конечно, интересуют».

«Тогда завтра?»

«Я… ну, нет, то есть, возможно, у кузины появятся какие-то идеи… В конце концов, она в круизе, и может захотеть провести на берегу день или два. Позднее, я… я бы хотела. Вы… вы сказали, сами не пользуетесь каяком?»

«Не часто. Мало времени. Я занимаюсь спортивной рыбалкой, и для этого у меня есть маленькая лодка».

«О да, эта маленькая лодка у отеля? Оранжевая? Вы имеете в виду, что ходите ловить рыбу на свет с большими лампами?»

«Правильно, с острогой. – Снова эта улыбка, дружеская, не оскорбительная, но намекающая, что мы знаем кое-что, неизвестное жителям деревни. – Красиво и примитивно, э? Но великолепный спорт, как и все примитивные развлечения. Я очень был хорош в этом деле, когда был молодым человеком, но не практиковался двадцать лет».

«Я наблюдала однажды за ловлей рыбы на свет в заливе у Пароса. Это было очень интересно, но с берега плохо видно. Качаются огни, человек лежит с биноклем и вглядывается вниз, и иногда даже видно, как человек с острогой наносит удар».

«Хотите пойти со мной в море?»

«С восторгом!» Слова выскочили искренне, необдуманно, прежде чем я опомнилась и меня осенило, что… пока я не узнаю намного больше о нем… я совершенно определенно не готова провести ночь со Стратосом Алексиакисом в маленькой лодке или где-нибудь еще.

«Ну…» – начал он, в то время как мои мысли бесполезно вертелись, как граммофон со сломанной пружиной, по ступенькам нам навстречу быстро сбежал Тони. Ну типичная балерина.

«Вот где вы, мои дорогие, встретились. Стратос, этот мерзкий выходец из Хании хочет двенадцать драхм за каждую бутылку. Он говорит, что больше не будет присылать. Дорого, не так ли? Совершенно взбесился, можешь с ним справиться? Хорошо погуляли, дорогая? Нашли почту? Великолепно, правда? Но вы, должно быть, падаете от усталости. Разрешите принести лимонного сока, а? Гарантирую, что он приготовлен из плодов нашего собственного дерева. О, смотрите, не каяк ли это только что причалил? И кто-то выходит из гавани, а Георгий несет чемодан. Как этот ребенок умудряется всегда заработать пару драхм… Как наш Стратос, потрясающе везуч. Это ваша кузина? Ну, разве не милочка? К тому времени, как мисс Скорби распакует вещи, как раз будет время пить чай».

Глава 10

And, swiftlyas a bright Phoeban dart

Strike for the Cretanisle:and here thou art!

Keats: Lamia

Ну, – сказала Фрэнсис, – здесь очень приятно. И чай великолепен. Полагаю, маленький Лорд Фаунтлерой готовит его сам?"

«Ради Бога, помолчи, он услышит! Он говорит, что, если хочешь его видеть, только нужно крикнуть, он всегда поблизости. И более того, он довольно мил. Я в него влюблена».

«Я еще не встречала мужчины, в которого бы ты не влюбилась. Я бы подумала, что ты заболела, если бы ты не была в кого-то влюблена. Я даже научилась узнавать периоды. Да, это очень приятно, правда?»

Мы сидели в «саду» отеля, в тени винограда. Поблизости никого. Сзади – открытый проем двери в пустой холл. Тони вернулся в бар. За углом у столиков уличного кафе тихо беседовали завсегдатаи. Солнце быстро катилось на запад. На бледном серебре моря появилась зыбь, ветер сорвал сонный аромат с красных гвоздик в кувшинах для вина. На солнцепеке стоял большой горшок с лилиями.

Фрэнсис протянула перед собой длинные ноги и потянулась за сигаретой. «Да, это была твоя о-о-о-чень хорошая идея. Афины на Пасху, конечно, это немного чересчур. Это ясно. Я забыла, пока ты не написала, что греческая Пасха позднее нашей. Она у нас была в конце прошлой недели, когда мы находились в Риме. Я представляю, что греческая сельская Пасха будет некоторым контрастом, и с нетерпением жду ее. О, спасибо, с удовольствием выпью еще чашку. Ну, а теперь, как давно я тебя не видела? Боже мой, почти восемнадцать месяцев! Расскажи о себе все».

Я с любовью рассматривала ее. Фрэнсис, хотя и двоюродная сестра, намного старше меня. В это время ей было уже за сорок, и хотя я знаю, что только малолетки считают это огромным возрастом, так казалось и мне. С самых ранних лет она рядом. Когда я была маленькой, я называла ее «тетя Фрэнсис», но три года назад она положила этому конец. Это произошло после смерти моей мамы, когда я переехала к ней жить. Я знаю, что некоторые считают ее слишком важной. Высокая, смуглая, довольно угловатая, решительные голос и манеры. Свое очарование она презирает и редко утруждает себя его проявлением. Работа на открытом воздухе дала ей цвет лица, который называют здоровым. Сильна, как лошадь, и очень деловая. Хорошо одевается, если не сказать строго. Но ее значительная внешность обманчива, ибо это самый терпимый человек, которого я знаю. Иногда она доводит принцип «живи и давай жить другим» почти до абсурда. Единственное, чего она не выносит – грубости и претенциозности. Я ее обожаю.

Именно поэтому я послушно выполнила ее команду – погрузилась в неорганизованное и, в основном, правдивое описание работы и афинских друзей. Я не подвергала свою жизнь цензуре, хотя и знала, что некоторые факты покажутся немного странными в степенном беркширском доме Фрэнсис. Она слушала в забавной тишине, пила третью чашку чая и стряхивала пепел в ближайшую пепельницу. «Ну, кажется, ты весело живешь, и в конце концов за этим сюда и приехала. А как Джон? Ты не упомянула о нем».

«Джон?»

«Или это Дэвид? Я забываю имена, хотя Бог знает почему. Твои письма пестрят ими, как смородинный пирог, когда у тебя полный разгар. Разве это не Джон, репортер из Афинских новостей'?»

«А, он… Но это было очень давно. Никак не позже Рождества».

«Вот как. Если задуматься, твои два последних письма были удивительно бессодержательны. В сердце пустота?»

«Совершенно». Я вытащила за качающийся стебелек ближайшую гвоздику и понюхала ее.

«Значит, что-то изменилось, – мягко сказала Фрэнсис. – Конечно, очень хорошо, когда у тебя сердце, как теплая замазка, но когда-нибудь твои порывы ввергнут тебя во что-то, из чего ты легко не выберешься. Ну, а теперь над чем ты смеешься?»

«Ни над чем. Паоло собирается звонить нам в понедельник?»

«Да, если все будет в порядке. Поедешь с нами на Родос? Хорошо. Хотя в данный момент я чувствую себя так, что никогда бы отсюда не уехала. Это то, что путеводители называют простым местом, но оно очень красивое и спокойное… Послушай».

Пчела в лилии, нежный шепот моря по гальке, приглушенные голоса греков…

«Я сказала Тони, что хорошо бы они так все и оставили. Все это просто верх блаженства».

«М-м-м. И ты, моя любовь, права. Цветы, которые я пока видела, даже вдоль дороги, вполне могут заставить женщину запить».

«Но ведь ты приплыла на лодке!»

«О да, но мы застряли в Патрасе, втроем наняли машину и поехали осматривать местность. Не было времени уехать далеко до темноты, но я так часто заставляла водителя останавливаться и бросалась в поле, что он подумал, что я ненормальная или у меня хроническая болезнь мочевого пузыря. Но как только до него дошло, что я просто смотрю на цветы, отгадай, что он сделал?»

Я засмеялась. «Собрал для тебя букет?»

«Да! Я вернулась к машине, и он был там, рост шесть футов два дюйма, которые ты бы посчитала признаком величественной греческой мужественности. Он ждал меня с букетом орхидей и анемонов и какими-то фиалками, которые подняли у меня температуру на несколько градусов. Разве они не милые?»

«Ну, я не знаю, какие фиалки ты имеешь в виду…»

«Не фиалки, ослица, греков. – Она с наслаждением потянулась. – Боже мой, как я рада, что приехала! Собираюсь наслаждаться каждой минутой, уже предвкушаю. Почему, о почему мы живем в Англии, когда могли бы жить здесь? Между прочим, почему Тони живет здесь, когда мог бы жить в Англии?»

«Он сказал, что здесь можно будет заработать деньги, когда они откроют новое крыло, то есть, мягко говоря, когда они построят настоящий отель. Я подумала, что он и свои деньги сюда вложил. Еще говорит, что у него слабая грудь».

«Гмм. Он выглядит слишком городским, чтобы жить здесь даже короткое время… Если только причина этому – не прекрасные глаза хозяина. Он приехал с ним из Лондона, да? Как он выглядит?»

«Стратос Алексиакис? Как ты… о, конечно, я описывала тебе обстановку, я забыла. Он кажется очень симпатичным. Послушай, Фрэнсис».

«М-м-м».

«Не хотела бы ты пройтись по берегу? Здесь очень рано темнеет. Я… я бы хотела сама побродить». Это было неправдой, но что мне оставалось говорить под окнами, где подслушивают?

«Хорошо, – сказала она дружелюбно, – когда закончу эту чашку чая. Что ты сама делала в Хании, если ты именно так произносишь это название?»

«Не „ч“, как у нас. Нужно говорить вроде „к“ с придыханием… Кхания».

«Ну и как он выглядел?»

«О… это… это очень интересно. Там есть турецкие мечети».

Есть еще одна черта у Фрэнсис, которую следовало упомянуть. Ее нельзя обмануть. По крайней мере, я не могу. Полагаю, у нее слишком много опыта в том, чтобы выявлять малейшую мою ложь с самого детства. Она взглянула на меня, вынимая из пачки другую сигарету. «Правда? Ну и где ты останавливалась?»

«О, в самом большом отеле в центре города, забыла название. Ты без конца куришь, у тебя будет рак».

«Несомненно. – Ее голос заглушил окутывающий ее дым сигареты. Она посмотрела на меня, затем поднялась. – Тогда пойдем. А почему именно берег моря?»

«Потому что там пустынно». Она обошлась без комментариев. Мы пробрались сквозь яркие кустики ледяных маргариток и нашли грубую тропинку вдоль низких, сухих скал, которые граничили с вытоптанным каменистым полем. Дальше по твердому песку мы могли идти рядом. Я сказала: «Есть кое-что, о чем я хочу поговорить».

«О пребывании прошлой ночью в Хании?»

«Остроумно, не так ли? Да, более или менее».

«Вот почему ты засмеялась, когда я сказала, что твои увлечения когда-нибудь ввергнут тебя в неприятности? – Так как я молчала, она лукаво взглянула в мою сторону. – Я не судья, но, кажется, Хания – довольно странное место, чтобы дурно себя вести».

«Вчера ночью я даже и не была в Хании! И я не… – взорвалась я и вдруг хихикнула. – В действительности, я действительно провела ночь с мужчиной, а теперь случайно подумала об этом. Забыла».

Фрэнсис спокойно сказала: «Кажется, он произвел на тебя сильное впечатление. Ну, продолжай».

«О, Фрэнсис, дорогая, как я тебя люблю! Нет, это не грязная любовная неразбериха… разве я?.. Это… я попала в беду… это не моя беда, а кого-то еще, и я хотела сказать тебе и спросить, есть ли что-нибудь в мире, что бы я могла сделать».

«Если это не твоя беда, нужно ли тебе что-нибудь делать?»

«Да».

«Сердце, как теплая замазка, – сказала покорно Фрэнсис, – да к тому же и соответствующие мозги. Хорошо, как его зовут?»

«А откуда ты знаешь, что это лицо мужского пола?»

«Всегда так. Кроме того, я допускаю, это тот мужчина, с которым ты провела ночь».

«О. Да».

«Кто он?»

«Гражданский инженер. Его зовут Марк Лэнгли».

«А…»

«Это совсем не „а“… По существу, – очень отчетливо сказала я, – я питаю к нему отвращение».

«О Боже, – сказала Фрэнсис. – Я знала, что когда-нибудь это случится. Нет, не смотри так свирепо. Я дразнюсь. Ну, продолжай. Ты провела ночь с инженером, который вызывает у тебя отвращение, по имени Марк. Это поразительное начало. Рассказывай все».

Ее совет, когда я наконец обо всем рассказала, был предельно кратким: «Он сказал уйти и не появляться, и у него есть Лэмбис, чтобы за ним смотреть. Они кажутся способной на многое парой, и сейчас твой Марк, возможно, уже очень хорошо себя чувствует. Они оба вернулись в лодку, можешь быть уверена, и у них все под контролем. Я бы не вмешивалась».

«Д-д-да. Полагаю».

«Кроме того, что ты можешь сделать?»

«Ну, очевидно, могу рассказать ему, что обнаружила. Я имею в виду, что я абсолютно уверена, что это Тони, Стратос Алексиакис и София».

«Вполне возможно. Согласимся, что твой Марк помнит точно, что видел и слышал, и что на месте убийства действительно был англичанин вместе с мужчиной в одежде критянина, еще один грек и женщина… – Она минуту помолчала. – Да, раз ты допускаешь, что замешан Тони, другие неизбежно тоже замешаны. Это замкнутый круг. Тони, Стратос, София, Джозеф и незнакомец, либо англичанин, либо грек, которого определенно знал Тони и с которым разговаривал».

Я остановилась и смотрела на нее, разинув рот. «Он? Но как? Он там не был. Там был только грек и критянин, и…»

«Дорогая, – нежно сказала она, – ты так увлеклась точкой зрения Марка, что забыла, как все началось».

«А как все началось?»

«Был убитый», – сказала она.

Молчание нарушал только шорох гальки на берегу моря. Я нагнулась, подняла плоский голыш и запустила по поверхности воды. Он сразу пошел ко дну. Я выпрямилась и отряхнула руки. «Я глупа», – сказала я покорно.

«Ты была в самой гуще событий, дорогая, и напугана. Мне же, подключившись на половине, легко спокойно разобраться. Отчетливо все вижу. Кроме того, я не замешана тут с моими чувствами».

«А кто сказал, что я?»

«А разве нет?»

Я все еще смотрела на то место, где мой голыш ударился о воду. «Фрэнсис, Колину Лэнгли только пятнадцать».

Она нежно сказала: «Дорогая, вот в этом вся суть. Вот почему я советую держаться в стороне, пока точно не узнаешь, что с ним случилось. Иначе ты, возможно, только навредишь. Послушай, не думаешь ли ты, что лучше сейчас вернуться? Солнце почти село, и прогулка становится ужасно неудобной». Чистая правда. Пока я рассказывала мою историю, мы прошли вокруг залива до подножия больших скал на дальнем конце. То, что издали казалось полосой гальки, оказалось узкой отмелью из больших валунов, нагроможденных ветром и морем. Над ними, между самыми верхними валунами и скалой, пробегала узкая тропинка, крутая и неудобная. Она огибала мыс, затем круто ныряла вниз к полукруглому берегу маленького песчаного залива. «Здесь все выглядит очень мило, – сказала Фрэнсис. – Интересно, это твой залив Дельфинов?»

«Думаю, он дальше, здесь у края очень мелко, а Георгий говорил, что вдоль скал можно добраться до глубокой воды и нырять. Посмотри, это, должно быть, за следующим мысом, по-моему, видно нагромождение камней. Солнце за ними садится, и они выглядят как тени».

Мы молча постояли несколько минут, прикрывая глаза от мерцания алмазного моря. Затем Фрэнсис отвернулась. «Пойдем, ты устала. Судя по твоему виду, перед обедом тебе надо выпить что-нибудь покрепче».

«Это идея». Но голос мой звучал печально, даже я сама это заметила. Я повернулась и пошла за Фрэнсис обратно к отелю.

«Не подумай, что я не понимаю твоих чувств. – Ее тон был сухим и забавно успокаивающим. – Предлагаю держаться в стороне от Марка не только потому, что хочу оградить тебя от беды. Могу объяснить причины. Если ты пойдешь бродить здесь и искать его, тебя, возможно, увидят, последуют за тобой и тому подобное, и ты можешь привести их к нему. Или, если ты дашь повод подозревать, то можешь, и это важно, напугать их, а они убьют Колина… это если он еще жив».

«О, Боже, полагаю, ты права. Я… не подумала как следует. – Приложила руку к голове. – Если бы ты только видела Софию. Вот что меня действительно напугало… когда Джозеф не пришел домой. Если бы ты видела ее лицо».

Я была очень непоследовательна, но она поняла меня. «Ты думаешь, что она не волнуется о том, что он там в горах сломает шею, но волнуется о том, что он может там делать?»

«Да. И есть только две вещи, которые он может делать».

Она не волновалась. «Ты имеешь в виду, что если Джозеф – это убийца в одежде критянина, а я готова сама спорить на эту тему, он либо все еще охотится в горах за Марком, чтобы убить его, либо где-нибудь охраняет Колина?»

«И она напугана. Если он с Колином, она это знает, и боится того, что он может сделать… Ну, вот в чем дело». Мой голос жалко возвысился. Фрэнсис не ответила, и несколько минут мы тащились молча. Солнце уже село, мягко нырнув в море, и тень скал упала на нас. Ветер стих. На другой стороне залива в отеле зажегся свет. Он казался очень далеким. Наконец я сказала: «Ты права, конечно. Марк велел держаться в стороне, и именно это он и имел в виду. Если только я действительно найду Колина…»