Текст книги "Песня орла"

Глава 9

Предрассветное небо отливало хмурым свинцом и не сулило ничего доброго, но сюрприз, ожидавший графа Годфри, вышедшего во двор замка, мгновенно выветрил из его головы подобные сентиментальные глупости.

Оседланный Гром с болтающимися поводьями стоял у опущенного подъемного моста, тяжело поводя взмыленными боками, как после дикой скачки. Густые пепельные брови норманна сдвинулись в одну ломаную линию, и он решительно шагнул к лошади, оставив на лестнице, ведущей на грязный утоптанный двор, старшего сына и сакского лорда. Беспокойство мешалось в нем с гневом на человека, осмелившегося взять его дестриера и загнать благородное животное, которое граф ценил куда выше, чем многих людей в его домене.[7]7
  Домен (лат. dominium) – часть поместья, на которой феодал вел хозяйство.


[Закрыть]

Какой дурак дерзнул вывести коня? Неужели грум настолько потерял разум, что взобрался на боевую лошадь? Но нет, Арн жался к группе челяди, которая прослышав о необыкновенном происшествии, высыпала на двор, и во все глаза глядел на Грома, не менее удивленный, чем граф. Кроме того, было видно, что парень ужасно боится наказания. Тогда Годфри подумал о своем сквайре, но тут же отмел и это предположение. Взъерошенный после попойки, молодой человек мутными глазами смотрел на оседланного коня, которого полагалось оседлать именно ему самому, и, глядя на Бивина, граф пришел к двум следующим выводам: во-первых, сквайр пил всю ночь напролет, ибо долговязый мальчишка уже прекрасно выучился искусству пития и безделья, а во-вторых, именно по этой причине он никак не мог взобраться на лошадь сеньора и немало проскакать по окрестным холмам.

Но тогда кто же? Кто? Тяжелое лицо графа сделалось совсем злым. Негодяя непременно должен был заметить часовой. Карие глаза, наливаясь негодованием, медленно поднялись от коня к поднятым решеткам перед опущенным мостом. Еще одна странность. Годфри резко обернулся и жестко посмотрел на столпившихся за его спиной людей, совершенно подавленных таинственно оседланным Громом и растущим гневом хозяина.

– Эдольфа ко мне! – Но никто не сдвинулся с места. – Да черт бы вас побрал, бесхребетные черви, сейчас же привести его сюда!

– Он исчез, милорд. – Гордо задрав подбородок и выпятив узкую грудь, из толпы вышел на шаг сэр Байзел, капитан стражи. Отвечать на подобные вопросы было его обязанностью, равно как и следить за обороной замка. С обязанностью этой сегодня он явно не справился, о чем свидетельствовали открытые ворота и пропавший часовой. Командир потерял управление своим войском, и, всячески пытаясь скрыть свой страх перед грядущим наказанием, сэр Байзел утешал себя тем, что исчезнувший Эдольф поплатится за свое исчезновение куда значительней, чем он, начальник стражи.

– Исчез? Исчез?! – От громового голоса графа вздрогнул даже его дестриер, привыкший стоять неподвижно в самом разгаре жестоких сражений.

– Клянусь, – пробормотал сэр Байзел. – Я открыл это совсем недавно и сразу же направил людей на поиски, во всяком случае тех, кто был в состоянии. Но, поскольку всем известно, что мы выступаем утром, у них не было достаточно времени для настоящего расследования, и они вернулись, так ничего и не узнав об Эдольфе.

Все это был детский лепет, и Годфри не стал даже его обсуждать, ибо час выступления пробил и откладывать его было нельзя, несмотря на измученную лошадь и пропавшего стражника. Тщательно отобранные заранее люди уже ждали его приказаний, и Годфри обязан был дать их, воплощая в жизнь столь кропотливо разработанный план. Однако необходимо было все же дать понять этим сервам, что наказание за разгильдяйство неминуемо.

– Сэр Байзел, поднимай гарнизон – окати их ледяной водой, если потребуется, – и проследи, чтобы в поисках Эдольфа приняли участие все. Никаких передышек, пока он не будет найден. И кстати, напомни ему о том наказании, которое ждет его по моем возвращении.

Капитан подобострастно закивал, но Годфри уже не смотрел на него, устремив все внимание на ожидавших команды людей.

– По коням! И не забудьте телеги.

Все это время граф ни разу не обернулся в сторону сына и ненавистного, но необходимого сакса, без которого с удовольствием обошелся бы в сегодняшней битве, где не нужны были лишние свидетели. Слишком долго и часто мешал ему этот надоедливый родственник и слишком о многом напоминал.

– Не теряйте ни минуты и подчиняйтесь всем моим командам, ибо сегодня наконец мы за все отомстим этому ненавистному уэльсцу, который всегда уходит от честного боя!

Воины оживились и бросились по местам в предвкушении хорошей драки и добычи; кто-то кормил лошадей и впрягал их в телеги в то время, как рыцари и несколько других счастливчиков следили, как седлают их боевых коней. Буквально через несколько минут двор заполнился отрядом, готовым к выступлению.

– Будьте рядом со мной для поручений, – махнул своим приближенным граф, вспрыгивая в седло. Все поспешили последовать его примеру, и окрестность огласилась громовой каденцией сотен копыт по деревянному настилу моста, и все странности этого утра исчезли из головы Годфри, сменившись пылающей ненавистью к проклятому уэльсцу, которого какой-то идиот гордо назвал Орлом.

Не успела маленькая армия графа выехать со двора, как остальные, поднятые хрипящим от волнения и злости сэром Байзелом, снова взялись за поиски исчезнувшего товарища. Они обшарили все мыслимые и немыслимые углы и закоулки, безбожно чертыхая соратника, из-за которого им пришлось поднять с подушек свинцовые после пира головы.

Поиски переполошили весь Рэдвелл, за исключением лишь одного дворянина, который остался в замке и с любопытством наблюдал теперь за всеобщей суматохой, постоянно подогреваемой разгневанным сэром Байзелом.

– В чем дело? – лукаво спросил его Алан, вглядываясь в удаляющиеся фигуры всадников, безошибочно узнаваемых по развевающемуся флагу и огромной черной лошади отца. Итак, Гром на месте, и, значит, Линет благополучно вернулась. Мальчик облегченно вздохнул.

Байзел через силу скорчил на лице улыбку, приветствуя младшего сына хозяина.

– Твой отец повел свой отряд на земли, которые требует принц, чтобы как следует отомстить ему за похищение тебя и сестры.

– Но… – Как дворянин, воспитанный в правилах точного соблюдения договоров и клятв, Алан был просто оскорблен столь явным нарушением со стороны отца недавнего соглашения, которое сам еще слишком хорошо помнил. Плечи его поникли. Никогда бы властолюбивый Уэльский принц не освободил бы их с Линет, не рассчитывай он, без всяких сомнений, на исполнение отцом своей части договора, – как же так вышло, что отец, сам всегда подчеркивавший, что более всего на свете следует хранить свою честь, нарушает священную клятву, тем более данную врагу?

Исполнительный капитан, будто услышав этот невысказанный вопрос наследника, тут же ответил на него, правда, еще сильнее задев мальчика, ибо на сей раз затронул уже и его собственное самолюбие и честь:

– Твой отец намерен отомстить за оскорбление, нанесенное роду, и, по сути, это наказание мало чем отличается от того, какое понесет проклятый Эдольф за невыполнение своих обязанностей.

Байзел ничуть не сомневался в справедливости своих слов, ибо проступок стражника, по его мнению, ничем не отличался от похищения Орлом хозяйских детей.

Алан побледнел. Он никак не рассчитывал, что его шутка повлечет за собой такие последствия. Да конечно, Эдольф вызывал у него самые неприятные чувства, но заставить его страдать по-настоящему – а тон, каким сэр Байзел сказал об этом, не позволял в этом сомневаться – мальчик совсем не хотел. И тогда, покинув начальника стражи, который этого вовсе и не заметил, так как был погружен в свои мысли, Алан проскользнул обратно в замок прямо в принадлежавшие ему маленькие покои и в отчаянии бросился на набитый соломой матрас, не обращая внимания на торчащие отовсюду колючие стебли. Надо было во что бы то ни стало исправить положение.

В это же самое время, на раннем рассвете, Линет лежала, свернувшись клубочком, в укрытии, приспособленном для нее Райсом. Оно представляло собой углубление между тремя тесно растущими деревьями, одетыми в свежую зелень и густо заросшими мягкой муравой и папоротником, но, несмотря на укромность и уют этого пристанища, холодная рука страха все сильнее сжимала сердце девушки, и она уже не могла наслаждаться ни красотой окружающей природы, ни ароматом распустившихся диких цветов. Все эти красоты блекли перед теми ужасными картинами, которые рисовало ей воображение, подхлестнутое предательством отца и страхом за жизнь возлюбленного!

Но самым страшным было то, что, вне зависимости от исхода битвы, чьи смертельные звуки уже слышались где-то на востоке, она теперь уже пропала. Линет механически обрывала молоденькие листочки с ветки неподалеку, пока не превратила ее наконец в голый прут, который и стиснула в пальцах. Неизбежная потеря и горе угрожают ей, кто бы ни оказался победителем: ее отец или ее любимый, который теперь в ее мечтах был уже не просто отвлеченным сказочным героем, а человеком из плоти и крови, человеком самого высокого благородства, какое она могла только предположить.

Неожиданно Линет решительно вскочила на ноги, отбросив в сторону все пустопорожние страхи, – она не может, не должна сидеть здесь, изнемогая от страха, но все же в безопасности, в то время как два самых дорогих ей человека сошлись в смертельном поединке! Она должна что-то предпринять! И, не желая подобно дикому зверю, загнанному в западню, ожидать от кого-то исхода своей участи, девушка решилась добраться до места сражения и своими глазами увидеть бой, от которого зависела теперь ее жизнь и судьба.

Разумеется, Линет была совершенно несведуща в военной науке, но подумала, что ее присутствие все же сможет хотя бы предотвратить ту трагедию, которой она так опасалась. Скромная невзрачная коноплянка, она, быть может, сослужит ту же службу, что и маленькая птичка из народной сказки, которая спасла целую деревню, склевав из ладони великана-людоеда все зерна разрушения.

И, погруженная в эти размышления, Линет осторожно вылезла через вывороченные с корнем кусты, которыми Райс заботливо прикрыл вход в ее убежище; невысокая гора, поднимающаяся за ним, была сплошь покрыта какой-то буйной растительностью, и потому девушке пришлось немало потрудиться, прежде чем она добралась до ее вершины. Карабкаясь по склону, Линет подбадривала себя той мыслью, что только возможность увидеть все события своими глазами спасет ее от раскаяния – да и к тому же наверняка действительность куда менее страшна, чем ужасы, которые рисует ее воспаленное воображение.

Взобравшись на вершину холма, Линет отряхнула с платья и рук налипшую влажную землю, а затем, затаив дыхание, решилась взглянуть вниз. Там у подножья раскинулась маленькая долина, превращенная когда-то в поля, стоящие теперь под паром, и там-то в пугающей близости вспыхивали теперь в жгучем свете разгоревшегося дня широкие окровавленные лезвия мечей.

Ужасное зрелище, открывшееся глазам Линет, увы, не имело ничего общего с галантными приключениями и битвами ее фантазий, когда златокудрый герой, стоя под ударами бесчисленных монстров, ухитрялся оставаться целым и невредимым. Здесь все было гораздо проще – и страшнее, но больше всего Линет поразил почему-то небольшой ручеек, протекавший по самой середине долины и ставший теперь розовым от крови, – ах, пусть мечты ее о придуманных битвах были всего лишь глупой игрой, но дай Бог, чтобы хотя бы их счастливый конец стал реальностью, и она увидела живыми и отца и Райса!

Судорожно сжимая у горла коричневый плащ, чтобы белое платье не могло привлечь внимание сражающихся, Линет осторожно принялась спускаться, по скользкому склону, не сводя тем не менее глаз с мощной фигуры в ореоле развевающихся золотых кудрей. Райс проделывал чудеса ловкости и силы, сражаясь один с двумя лучшими отцовскими воинами.

Его короткий черный плащ хищной птицей вздымался при каждом ударе стали о сталь, и Линет со злорадством подумала о тех людях, которые всегда укоряли Орла в нежелании вести открытый бой и в том, что он предпочитает быстрые вылазки из лесных чащ. Этими бреднями они убедили себя в том, что принц слаб в честной схватке, но теперь-то им придется поплатиться за эту трусливую глупость!

Продолжая горячо молиться и за отца, и за Райса, девушка все же не отводила глаз от сражения и все пристальней вглядывалась в игру сверкающих на солнце клинков и вслушивалась в будоражащую мелодию звонкой стали, заставлявшую людей по обоим берегам ручейка танцевать какой-то странный и грозный танец.

Многие из них уже получили раны, но битва упорно продолжалась, и все больше воинов, одетых в цвета ее отца, падало под безжалостными ударами уэльских мечей.

Мертвые медленно падали на черную жирную землю, им на смену вставали новые, но наконец соратники графа дрогнули и разомкнули ряды. Годфри, посылая на их головы все мыслимые и немыслимые проклятия, приказывал остановиться, но потеря такого количества бойцов за столь короткое время сделала свое дело, и норманны побежали. Они ринулись в лес, где были скрыты их неуклюжие повозки, но в них набилось слишком много народу, и они оказались не в силах соперничать в скорости с верховыми уэльсцами.

Сражаясь только с одним Марком по левую руку, Годфри вынужден был отдать приказ играть и без того уже начавшееся отступление, решив про себя, что все эти подлые трусы, бросившие его в ответственный момент, поплатятся за это карой куда более страшной, чем та, что была приготовлена Орлу. Смерть от меча быстра, безболезненна и почетна, но им придется вытерпеть кое-что похуже!

Стоя в зарослях цветущих кустов, клонящих свои ветви под тяжестью розовых бархатных бутонов, Линет увидела, как отец, настигаемый конными уэльсцами, развернув Грома, помчался под защиту леса, и колени у нее задрожали. Неужели Бог услышал ее мольбы о спасении обоих? Пусть, пусть поле полно убитыми и ранеными, но оба живы и, может быть, даже невредимы!

Однако секундой позже девушка поняла, что слишком рано стала возносить свои хвалы, ибо глазам ее открылось ужасающее зрелище. Оставленный своими соратниками, умчавшимися в погоню за скрывшимися в лесу норманнами, Райс стоял на поле один, мрачно глядя куда-то вдаль. Но вот сзади из густых зарослей крадучись вышел один из отцовских бойцов, и в руке у него зловеще блеснул длинный кинжал.

– Райс! – взвизгнула Линет. – Берегись, Райс!

Черный плащ взметнулся подобно орлиным крыльям, когда принц невольно рванулся на крик и ушел от смертельного удара. А лезвие, разорвав одежду, лишь слегка задело плоть; мгновенно развернувшись, Райс, несмотря на задетое бедро, атаковал нападавшего. Норманн тут же уткнулся лицом в грязную землю, захлебываясь собственной кровью.

Девушка, забыв обо всем, ринулась к раненому, но, не заметив прикрытую травой одну из многочисленных мышиных нор, споткнулась, упала, и земля полетела у нее из-под ног. Охнув, она заскользила прямо к подножью холма, в разорванном платье, обнажившем бедра, и с комьями грязи, прилипшими к платью и к растрепанным косам, и – уже в который раз! – почувствовала на себе полуудивленный, полунасмешливый взгляд человека, к ногам которого она так упорно стремилась упасть.

– А как же клятва оставаться там, где я тебе велел? – Как человек, привыкший к битвам и крови, Райс не обращал на свою легкую рану ни малейшего внимания.

– Я не клялась! – С гневом и болью за все, только что пережитое, выкрикнула Линет прямо в лицо спасенному ей человеку. – Ты требовал ее, но я не клялась!

– И тем не менее ты должна была оставаться там. – Неожиданный гнев девушки удивил Райса, но удивление это тут же сменилось вновь поднявшимся в нем желанием, еще более жгучим, чем прежде, тем более что сейчас оно не сдерживалось никакими его обязательствами.

– Да неужели?! – Тон Линет стал таким же едким и насмешливым, как и у него. – Но ведь если бы я тебя послушалась, ты лежал бы сейчас мертвым!

Принц, как всегда, цинично хмыкнул, но все же в глубине его глаз затеплилась благодарность, когда он нагнулся, помогая Линет подняться, морщась при этом от причиняемой раной боли.

Сгорая со стыда от собственного хвастовства, девушка, понизив голос, пробормотала что-то вроде:

"Помогающие коноплянки полезнее павлинов", и поднялась, опираясь на протянутую руку. Взгляд ее тут же упал на глубокую рану, зияющую в разрезе его холщовых штанов, распоротых кинжалом.

– Что? – Райс прекрасно расслышал слова Линет, но все же решил добиться более подробного объяснения, однако Линет, почувствовав под ногами землю, лишь тряхнула головой, как бы говоря, что все это ерунда по сравнению с его раной.

– У тебя опасная рана. Еще немного, и может начаться жар, который, разойдясь по всему телу, в конце концов погубит тебя, – убежденно сказала она, и твердость ее голоса на какое-то мгновение прервала стоны других раненых, лежащих неподалеку.

Но Райс, стремясь упрочить шаткий барьер, еще кое-как стоявший меж ними и падающий на глазах от каждого слова девушки, сказал в ответ нарочито грубо и жестко:

– Мне? Что-то угрожает? Неужели ты думаешь, что разбираешься в ранах лучше меня?

Линет тяжело вздохнула и, краснея до корней волос, приподняла белое платье, оголив тем самым ногу, и своим маленьким дамским кинжалом отрезала подол рубашки. В руках у нее оказалась длинная полоса зеленого шелка.

– Да. Сейчас думаю. – И с этими словами, высоко держа в руке зеленую ткань, развевающуюся в ее руках, как воинский вымпел, она подошла к принцу, глядевшему на эти приготовления недоверчиво прищуренными глазами, но все же покорно усевшемуся на ближайший поваленный ствол.

– Ладно, сдаюсь, – согласился он, понимая, что Линет от своего не отступится, а умчавшиеся в погоню воины скоро уже вернутся и начнут собирать раненых, дабы отвезти их к многоопытной врачевательнице Юнид. Словом, чтобы не утруждать пустяковой раной добрую женщину, которой и без него предстояло тяжелая и долгая работа, принц решился отдать себя в руки Линет, удивляясь тем не менее, как это она собралась врачевать воина в полном вооружении.

Но Линет об этом не думала. Первым делом она спустилась к ручью и намочила небольшую часть шелка. Набросив сухую часть полосы себе на шею, она вернулась к Райсу, встала перед ним на колени и низко нагнулась, чтобы как следует осмотреть рану, ибо, подобно всем леди, живущим в замках, она была достаточно сведуща в лечении боевых ран и сразу оценила справедливость замечания Райса о незначительности раны. Однако сама она тоже не ошибалась: открытая поверхность раны немедленно требовала повязки.

Нежно отогнув края разорванных штанов, девушка приложила влажную ткань прямо к ране, а затем туго забинтовала ее.

Райс тяжелым взглядом рассматривал склоненную над его бедром густую массу каштановых волос и тонкие пальцы, ловко и бережно бинтующие раненую плоть. Пальцы эти были легки и прохладны, но жгли его жарким огнем желания, и Райс невольно выпрямился, стараясь скрыть слишком живую реакцию своего тела.

Линет, стоявшая между его колен, вздрогнула от этого движения и подняла взор к золотым искрам, сыпавшимся из черных бездонных глаз. Лицо Райса застыло, и лишь бьющийся на горле пульс выдавал смятение и призыв. Ресницы Линет упали на бледные щеки, чтобы Райс не прочел в них ответную нежную страсть.

Тогда принц решительно отвел ее руки и заставил девушку встать, поднимаясь и сам.

– Битва выиграна, и пришло время уходить.

"Уходить… – насмешливо подумал он. – Уходить от развалин Абергеля и бежать от невинности, бороться с которой больше невозможно".

К вечеру небо снова затянулось тучами, и в главном зале Рэдвеллского замка собралось невиданное доселе количество народа, начиная от простых мальчишек и заканчивая благородными воинами с сакским лордом во главе. Всех их привело сюда любопытство – какую кару придумал хозяин для провинившегося часового. Высокородные стояли посередине, оттесняя сервов к холодным каменным стенам и образуя в центре зала небольшой круг. Развязка приближалась.

– Ну! – громко и глухо провозгласил Годфри, заставляя всех умолкнуть. – Извиняйся же, если осмелишься! – И, наблюдая за несчастным, граф неожиданно с гордостью подумал о дочери, у которой хватило чести и такта не присутствовать при подобном зрелище.

Эдольф со связанными за спиной руками стоял на коленях перед высоко восседавшим графом и бормотал в ответ что-то невразумительное.

– Если бы Мэг не заманила меня в ту каморку на крепостной стене, то я бы и стоял себе спокойно.

– Так вот каково твое извинение за нарушение присяги? Ты извиняешь себя призывом какой-то грязной шлюхи? – Лицо графа исказила гримаса отвращения, повторившаяся и на лицах стражников, но уже по другой причине – их оскорбило то, что этот солдат был так близок к исполнению всеобщего заветного желания.

– Приведите Мэг. – Годфри был намерен раскрыть гнусность Эдольфа до конца и перед всеми. Предатели, бросившие его сегодня, уже заточены в подвалах донжона и завтра сполна прочувствуют его гнев. Сейчас же время рассчитаться с этим ублюдком. Годфри нахмурился, ибо с наказанием простых воинов в нем поднялось желание расправиться и с Озриком, слишком хорошо, впрочем, защищенным от подобных посягательств возможностью объявить его, Годфри, публично клятвопреступником и неизбежной поддержкой принца Уэльского…

Испытывая чувство неловкости, сэр Байзел все же послал кого-то из своих подручных выполнять приказ графа, и весь замок пришел в движение. Алан, сгорающий со стыда, все это время стоял, затесавшись в последние ряды собравшейся толпы и не обращая внимания ни на раздававшийся кругом шепот, ни на стоявших у него по бокам Марка и Озрика.

– Если оправдание Эдольфа искренне, – продолжал тем временем граф, ожидая, пока его воля будет исполнена, – то Мэг, отвлекавшая часового от его обязанностей, виновата не меньше, чем он. Порочная девка увела его с поста, тем самым оставив Рэдвелл незащищенным на всю ночь, – и это простить невозможно.

Потрясенная такой жестокостью, Мэг без слов рухнула рядом с коленопреклоненным Эдольфом и приготовилась к самому худшему.

Тот посмотрел на нее с ненавистью.

– Это все ты, ты, блядь! Зато теперь и попляшешь за свои делишки!

Услышав столь дикое обвинение, Мэг неожиданно рванулась прямо к графу и взглянула ему в лицо с такой ненавистью, какая дается только невиновным:

– Я ни в чем не виновата!

– Но наш друг… – слова Годфри источали злобу и яд, – клянется, что ты прошлой ночью заманила его на свидание в каморку для хранения оружия, а затем, по его же словам, замкнула там на засов.

– На свидание? Его?! – Мэг, содрогнувшись от отвращения, быстро отодвинулась от обвиняемого. – Да я скорее соглашусь вытерпеть все наказания, чем улечься с ним в постель! Нет, господин, в таком я и подавно не виновата! Прошлой ночью у меня были игры позабавней. – Глаза Мэг сладко прищурились, и она с ног до головы окинула взглядом боязливо ежащегося сэра Байзела. – С дружком, что не теряет ни времени, ни сил на то, чтобы накачаться элем, а тратит их на кое-что послаще.

Алан стоял ни жив ни мертв, полыхая пламенем стыда за свою неумную шутку, и наконец не выдержал. Растолкав взрослых, он порывисто бросился к отцу.

– Сэр, заклинаю тебя честью, которая, как ты учил, для дворянина дороже всего, позволить мне признаться, что повинен во вчерашнем происшествии я!

Упоминание о чести в устах маленького сына несколько смутило графа, и злоба на его лице сменилась удивлением.

– Но каким же образом, мой мальчик? – Серые глаза блеснули глубоко спрятанной нежностью, перемешанной со страхом, и внимательно наблюдавший за графом Озрик с радостью понял, что Годфри безумно боится разоблачения утренних событий своим же собственным сыном – с одной стороны, и, с другой, – что пришло время посвятить и мальчишку в давно лелеемые им с Марком планы мести. Губы сакса скривились в холодной усмешке, и он весь превратился в слух.

– Это я заманил Эдольфа в каморку. – И в подтверждение сказанного Алан повторил все вчерашнее представление.

По зале прокатился ропот облегчения, а изображаемая так ловко девица и вовсе зашлась в грубом гоготе. Молчали лишь сам Эдольф, в глазах которого запылала черная ненависть, и граф Годфри. За веселым спектаклем, разыгрываемым сыном, он почувствовал нечто опасное и жуткое.

– Мэг твоим признанием, Алан, от наказания освобождается. Но только она. Ибо вне зависимости, была ли это твоя шутка или ее распущенность, результат тот же: Эдольф покинул вверенный ему пост. – Взгляд графа скользнул по склоненной голове виновного. – Тебя, сын, и так перенесшего тяготы заложничества, я от наказания избавляю, но Эдольфу за такой проступок прощения нет.

Толпа замерла в ожидании приговора жертве, у которой от страха ходили ходуном руки и ноги.

– Ценой его станет для начала двухнедельное заточение в донжоне на хлебе и воде, а затем над твоей головой будет сломан меч, и ты навеки покинешь стены Рэдвелла.

По толпе пролетел вздох, подобный тому легкому ветерку, что мчится по морю в предвестии бури, ибо, несмотря на то, что граф сохранил Эдольфу жизнь, он выбрал наказание куда более страшное. Человек, обесчещенный и высланный из замка своего лорда, никогда не найдет уже приюта ни у кого – как в своей земле, так и на чужбине; таким образом, отныне у Эдольфа уже не будет возможности зарабатывать себе на жизнь честным трудом, и, оставаясь формально свободным, он станет беспомощней и ничтожней любого серва, который, по крайней мере, имеет место жительства и пользуется покровительством своего лорда. В самом лучшем случае он сможет добраться до какого-нибудь большого города, где затеряется в толпе оборванцев и пополнит собой славную армию нищих.

– Так это твоих рук дело, ты, грязный подонок! – В последний раз собрав силы, Эдольф полоснул Алана взглядом, ранившим сильнее любого кинжала. – Так, клянусь телом Христовым, я еще увижу, как ты расплатишься за это, и ценой подороже моей! – И, несмотря на связанные руки и ноги, закаменевшие от многочасового стояния на коленях, бывший стражник рванулся к мальчику.

Это движение вывело из шока охранявших несчастного тюремщиков, и, бросившись на него, они повалили Эдольфа на каменный пол.

Задыхаясь под тяжестью четырех мужчин и от запаха гниющего тростника, который не меняли со времени похищения Линет, Эдольф все продолжал изрыгать проклятия, льющиеся зловонным потоком, как гной из воспалившейся раны.