Текст книги "Король-олень"

У Пелинора была сильно обожжена рука – да, это действительно здорово походило на ожог; драконья слизь разъела ткань туники, и когда Моргейна начала мазать руку целительным бальзамом, Пелинор взревел от боли. У Ланселета был слегка задет бок; кроме того, слизь попала ему на сапог и превратила прочную кожу в слой тонкого вещества, напоминающего желе.

– Нужно будет хорошенько вычистить меч, – сказал Ланселет. – Если это все, что осталось от сапога, то что бы осталось от моей ноги… – и он содрогнулся.

– Вот назидание всем тем, кто считал моего дракона вымыслом! – изрек Пелинор. Он поднял голову и глотнул поднесенного дочерью вина. – И благодарение Господу, что у меня хватило ума вымыть руку в озере – иначе эта слизь просто сожрала бы ее, как того несчастного пса. Ты видел его труп, Ланселет?

– Пса? Видел, – отозвался Ланселет, – и надеюсь никогда больше не увидеть подобной смерти. Но теперь ты можешь пристыдить всех, прибив голову дракона над воротами…

– Не могу, – перекрестившись, отозвался Пелинор. – В ней нет нормальных костей, совсем нет. Он весь – словно земляной червяк… и он уже сам превращается в слизь. Я попытался было отрезать ему голову, но похоже, что воздух разрушает его. Думаю, этого дракона вообще нельзя считать нормальным зверем – это какая-то адская тварь!

– И все же он мертв, – сказала Элейна, – и ты выполнил повеление короля – раз и навсегда покончил с драконом моего отца.

Она поцеловала отца и с нежностью произнесла:

– Прости меня. Я тоже считала твоего дракона обычной выдумкой…

– Дай-то Бог, чтоб так оно и было! – сказал Пелинор и снова осенил себя знаком креста. – Пусть лучше надо мной смеются отсюда и до Камелота, чем я еще раз столкнусь с подобной тварью! Хотелось бы мне быть уверенным, что здесь таких больше нету… А то Гавейн рассказывал, будто похожие чудища живут в озерах – у них там, на севере.

Он знаком велел слуге налить еще вина.

– Думаю, нам стоит сегодня вечером как следует выпить или эта зверюга еще целый месяц будет мерещиться мне в кошмарах!

« Будет ли это к лучшему?» – подумала Моргейна. Нет, если весь замок перепьется, это будет ей вовсе не на руку.

– Раз я забочусь о твоих ранах, сэр Пелинор, – сказала она, – тебе придется меня слушаться. Тебе не следует больше пить. Пусть Элейна приготовит тебе постель и положит в ноги нагретые камни. Ты потерял сегодня немало крови, и тебе нужен горячий бульон и горячее молоко с сахаром и пряностями, а не вино.

Пелинор поворчал, но подчинился. Элейна с помощью дворецкого увела отца, и Моргейна осталась наедине с Ланселетом.

– Итак, – поинтересовалась она, – как же ты отпразднуешь победу над своим первым драконом?

Ланселет приподнял кубок и отозвался:

– Помолюсь, чтобы первый дракон оказался последним. Я ведь действительно решил было, что настал мой смертный час. Лучше я выйду против целого отряда саксов с одним лишь топором в руках!

– И то, правда. Да избавит тебя Богиня от подобных встреч, – сказала Моргейна и налила Ланселету винного зелья. – Я приготовила для тебя этот настой; он смягчит боль и поможет ранам затянуться. А теперь мне нужно сходить проверить, хорошо ли Элейна укутала Пелинора.

– Но ты ведь вернешься, родственница? – спросил Ланселет, легонько придержав ее за руку. Она заметила, что вызванный вином пожар уже начинает разгораться.

« И не одним лишь вином, – подумала она. – После встречи со смертью в мужчине легко вспыхивает вожделение…»

– Да, вернусь – обещаю. А теперь отпусти меня, – сказала Моргейна и почувствовала, как ее захлестнула горечь.

« Неужто я пала настолько низко, чтобы взять его, пока он одурманен и не понимает, что творит? Но Элейна так и собирается поступить – чем я хуже? Нет, к худу или к добру, но Элейна хочет его в мужья. Я не хочу, Я – жрица, и я знаю, что огонь, снедающий меня, разожжен не Богиней, что он нечестив… Неужто я настолько опустилась, чтобы донашивать обноски Гвенвифар и подбирать за ней любовников?»

Гордость ее твердила:» Нет «, – а слабеющее тело кричало:» Да!», и Моргейне стоило огромных усилий удерживать себя в руках, пока она шла к покоям короля Пелинора.

– Как себя чувствует твой отец, Элейна? Моргейна сама поразилась тому, насколько твердо и спокойно звучит ее голос.

– Он утих – наверное, уснул. Моргейна кивнула.

– Теперь тебе следует отправиться в шатер, а ночью Ланселет придет к тебе. Не забудь надушиться духами Гвенвифар…

Элейна была бледна как мел, но глаза ее горели. Моргейна поймала девушку за руку, протянула ей флягу с винным зельем и дрогнувшим голосом произнесла:

– Сперва отпей из этой фляги, дитя мое. Элейна поднесла вино к губам и сделала глоток.

– Пахнет травами… это – любовное зелье? Моргейна улыбнулась одними лишь губами.

– Можешь так считать, если тебе так больше нравится.

– Странный вкус. Оно обжигает рот и обжигает меня изнутри. Моргейна, это не яд? Ты не… ты не ненавидишь меня за то, что я стану женой Ланселета?

Моргейна привлекла девушку к себе, обняла и поцеловала; ощущение теплого тела в объятьях странно взволновало ее, и Моргейна сама не могла понять, что это – нежность или желание.

– Ненавижу тебя? Нет-нет, сестра, я клянусь, что не вышла бы замуж за сэра Ланселета, даже если он на коленях умолял бы меня об этом… Допивай вино, милая… Теперь надушись, тут и тут… Помни – он хочет тебя. Ты можешь заставить его позабыть королеву. А теперь иди, дитя, и жди его в шатре… – И она еще раз поцеловала Элейну. – Да благословит тебя Богиня.

« Как она похожа на Гвенвифар… Думаю, Ланселет и так уже наполовину влюблен в нее, и я всего лишь завершу дело…»

Моргейна глубоко, прерывисто вздохнула, постаралась успокоиться и вернулась в зал, где сидел Ланселет. Когда она вошла, Ланселет как раз щедро плеснул себе очередную порцию винного зелья и поднял затуманенный взор на Моргейну.

– А, Моргейна… родственница… – Он усадил ее рядом с собой. – Выпей со мной…

– Нет, не сейчас. Выслушай меня, Ланселет. Я принесла тебе весть.

– Весть?

– Да, – сказала она. – Королева Гвенвифар прибыла навестить свою родственницу и сейчас спит в шатре, что стоит на опушке леса.

Она взяла Ланселета за руку и подвела к двери.

– И она прислала тебе послание; она не хочет беспокоить своих женщин, потому ты должен осторожно пробраться туда, где она спит. Ты пойдешь?

Моргейна видела, как глаза Ланселета заволакивает опьянением и страстью.

– Я не видел никакого посланца… Моргейна, я и не знал, что ты желаешь мне добра…

– Ты даже не представляешь, кузен, насколько сильно я желаю тебе добра.

« Я желаю тебе, чтобы ты удачно женился и покончил с этой безнадежной, презренной любовью к женщине, которая не принесет тебе ничего, кроме бесчестья и отчаянья…»

– Иди, – мягко произнесла она, – твоя королева ждет тебя. А на тот случай, если ты вдруг усомнишься, тебе передали вот этот знак, – – и она достала платочек. На самом деле он принадлежал Элейне, но все платочки похожи друг на друга, а этот к тому же был пропитан духами Гвенвифар.

Ланселет прижал его к губам.

– Гвенвифар, – прошептал он. – Где она, Моргейна, где?

– В шатре. Допивай вино…

– Выпьешь со мной?

– В другой раз, – с улыбкой отозвалась Моргейна. Она немного оступилась, и Ланселет поддержал ее. Даже это прикосновение, столь легкое и мимолетное, возбудило ее.» Это похоть, – яростно сказала себе Моргейна, – обычная животная похоть, а не чувство, благословленное Богиней!» Она изо всех сил пыталась удержать себя в руках. Он одурманен сейчас, словно животное, он взял бы ее, не соображая, что делает, как взял бы Гвенвифар, Элейну, любую другую женщину…

– Иди, Ланселет. Не заставляй свою королеву ждать.

Она видела, как Ланселет исчез в тени, окружающей шатер. Он осторожно войдет внутрь. Элейна, должно быть, уже лежит там, и свет лампы играет на ее волосах, таких же золотистых, как и у королевы, но он не настолько ярок, чтоб можно было разглядеть лицо, а тело и постель Элейны пахнут духами Гвенвифар… Моргейна расхаживала по холодной, пустой комнате и мучила себя, распаляя воображение: вот его сухощавое нагое тело скользнуло под одеяло, вот он обнимает Элейну и осыпает поцелуями…

« Если только у дурехи хватит соображения помалкивать, пока он не перейдет к делу…

О Богиня! Лиши меня Зрения, не позволяй мне увидеть Элейну в его объятиях!..»

Истерзанная Моргейна уже не понимала, что порождает эти мучительные видения – Зрение или ее собственное воображение. Обнаженное тело Ланселета, его прикосновения… эти воспоминания до сих пор были живы в ее памяти… Она вернулась в пустой зал, где слуги убирали со стола, и грубо велела:

– Налейте-ка мне вина!

Испуганный слуга наполнил кубок.

« Ну вот, теперь они будут считать меня не только ведьмой, но еще и пьяницей «. Впрочем, это ее не волновало. Она осушила кубок до дна и потребовала еще. Вино заглушило Зрение и избавило Моргейну от видения: Элейна в страхе и экстазе извивается под ненасытным телом Ланселета…

Моргейна безостановочно расхаживала по залу, а Зрение то появлялось, то пропадало. Решив в конце концов, что час настал, Моргейна глубоко вздохнула, собираясь с силами для следующего шага, который, как она знала, был необходим. Когда она склонилась над дворецким, спящим у порога королевской опочивальни, и встряхнула его, тот испуганно уставился на нее.

– Госпожа, нельзя беспокоить короля в столь поздний час…

– Дело касается чести его дочери.

Моргейна выхватила факел из подставки и подняла его над головой; она чувствовала, как дворецкий смотрит на нее, высокую и грозную, и ощущала, как сливается с Богиней повелевающей. Дворецкий в ужасе отшатнулся, и Моргейна с достоинством проплыла мимо него.

Пелинор беспокойно метался на своей высокой кровати – рана причиняла ему сильную боль. Проснувшись, он в удивлении уставился на бледное лицо Моргейны и высоко поднятый факел.

– Тебе следует поспешить, мой лорд, – ровным тоном произнесла Моргейна, но голос ее звенел от сдерживаемых чувств. – Твое гостеприимство предано. Я решила, что тебе следует об этом знать. Элейна…

– Элейна? Что…

– Она не ночевала в своей постели, – сказала Моргейна. – Поспеши, мой лорд.

Правильно она сделала, что не позволила Пелинору пить; если б он еще и отяжелел от вина, она бы его вовсе не разбудила. Испуганный, ничего не понимающий король наскоро натянул одежду, громко сзывая служанок дочери. Все они двинулись следом за Моргейной вниз по лестнице, и Моргейне почудилось, будто процессия эта извивается, словно туловище дракона, а головою дракона были они с Пелинором. Она откинула шелковый полог шатра, с жестоким торжеством наблюдая, как исказилось лицо Пелинора, освещенное светом факела. Элейна лежала, обвив руками шею Ланселета, и улыбка ее сияла счастьем; Ланселет, разбуженный светом факела, потрясенно огляделся и понял, что произошло. Лицо его исказилось – он осознал, что предан. Но он не произнес ни слова.

– Теперь тебе придется искупить свою вину, – выкрикнул Пелинор, – ты, бесстыдный развратник, совративший мою дочь!

Ланселет спрятал лицо в ладонях и сдавленно произнес:

– Я… я искуплю вину, лорд мой Пелинор.

Он поднял голову и взглянул в глаза Моргейне. Она встретила этот взгляд, не дрогнув, но ей показалось, будто ее пронзили мечом. До этих пор он, по крайней мере, любил ее как родственницу…

Ну что ж, пускай лучше он ее ненавидит. И она тоже попытается возненавидеть его. Но при взгляде на лицо Элейны, пристыженное – и все-таки сияющее, Моргейне захотелось разрыдаться и взмолиться о прощении.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

Ланселет женился на Элейне в праздник Преображения Господня; я плохо помню церемонию – лишь лицо Элейны, светящееся радостью. К тому времени, как Пелинор подготовил все для свадьбы, она уже знала, что носит в своем чреве сына Ланселета, а Ланселет, исхудавший и мертвенно-бледный от отчаянья, все-таки был нежен с ней и гордился ее раздавшимся телом. Еще я помню Гвенвифар, ее лицо, осунувшееся от слез, и ее взгляд, полный неизбывной ненависти.

– Можешь ли ты поклясться, что это – не твоих рук дело, Моргейна?

Я посмотрела ей прямо в глаза.

– Неужто ты недовольна тем, что теперь у твоей родственницы, как и у тебя, есть муж?

Гвенвифар, не выдержав, отвела взгляд. А я снова яростно сказала себе:» Если бы они с Ланселетом были честны по отношению к Артуру, они бежали бы и поселились где-нибудь за пределами его королевства, и тогда Артур смог бы взять себе другую жену и дать королевству наследника – и я тогда не стала бы вмешиваться в это дело!»

Но с того дня Гвенвифар возненавидела меня; и я горько об этом жалела, потому что все-таки любила ее, на свой лад. Но, кажется, ненависть Гвенвифар не распространилась на ее родственницу; она послала Элейне к рождению сына богатый подарок и серебряный кубок, и когда Элейна окрестила мальчика Галахадом, в честь отца, королева вызвалась быть ему крестной матерью и поклялась, что если она так и не подарит Артуру сына, королевство унаследует Галахад. В том же году Гвенвифар объявила, что беременна, но это так ничем и не закончилось, и я подозреваю, что никакой беременности не было, а было одно лишь ее воображение и неутоленное желание иметь ребенка.

Брак Элейны и Ланселета оказался не хуже прочих. В том году на северных границах владений Артура вспыхнула война, и Ланселет редко бывал дома. Подобно многим другим мужьям, он пропадал на войне, наведываясь домой два-три раза в год, чтоб посмотреть, как идут дела в его владениях – Пелинор отдал им замок по соседству с собственным, – получить новые плащи и рубашки, сотканные и вышитые Элейной (после женитьбы на Элейне Ланселет всегда был одет не хуже самого короля), поцеловать сына, а позднее и дочерей, разок-другой переспать с женой и снова уехать.

Элейна всегда казалась счастливой. Не знаю, действительно ли она была счастлива, обретя, подобно некоторым женщинам, истинное счастье в доме и детях, или же ей хотелось чего-то большего, но она продолжала храбро выполнять условия сделки.

Что же касается меня, я прожила при дворе еще два года. А затем на Пятидесятницу, когда Элейна понесла второго ребенка, Гвенвифар отомстила мне.

Глава 7

Всякий год в день Пятидесятницы, главного праздника Артура, Гвенвифар просыпалась с первыми лучами солнца. В этот день все соратники, сражавшиеся на стороне Артура, собирались ко двору, и в этом году Ланселет тоже должен был присутствовать…

… в прошлом году он не приехал. Пришла весть, что Ланселет в Малой Британии – что его вызвал туда его отец, король Бан, чтоб сын помог ему уладить какие-то сложности, возникшие в королевстве, – но в глубине души Гвенвифар знала: Ланселет не приехал потому, что предпочел держаться подальше от двора.

Нельзя сказать, чтобы она не могла простить ему женитьбы на Элейне. Всему виной была Моргейна, Моргейна и ее злоба. Моргейна, которая мечтала заполучить Ланселета себе, а когда не сумела, не придумала ничего лучше, кроме как разлучить его с той, кого он любит. Видно, Моргейна предпочла бы видеть его в аду или в могиле, чем в объятиях Гвенвифар.

Артур тоже искренне скучал по Ланселету – Гвенвифар это видела. Хотя он восседал на троне и вершил правосудие, разбирая дело всякого, кто к нему обращался, – Артуру нравилось это занятие, нравилось куда больше, чем любому из королей, о которых только доводилось слыхать Гвенвифар, – королева видела, что Артур не в силах выбросить из памяти дни подвигов и сражений; наверное, все мужчины в этом одинаковы. Артур до могилы будет носить на теле шрамы от ран, полученных в великих битвах. Когда они из года в год сражались, чтоб добиться мира для этой страны, Артур частенько говаривал, что самое его заветное желание – спокойно посидеть дома, в Камелоте. А теперь для него не было большей радости, чем повидаться со старыми соратниками и поговорить с ними о тех кошмарных днях, когда им со всех сторон грозили саксы, юты и дикари-норманны.

Она взглянула на спящего Артура. Да, он по-прежнему выглядел прекраснее и благороднее любого из своих соратников; иногда Гвенвифар даже казалось, что он красивее Ланселета, хотя было бы нечестно их сравнивать – ведь один из них белокож и белокур, а второй – смугл и темноволос. А кроме того, они – кузены, и в них течет одна кровь… И как только среди такой родни затесалась Моргейна? Наверно, на самом деле она даже и не человек, а подменыш, выродок злых фэйри, подброшенная к людям, чтоб творить зло… колдунья, обученная дьявольским фокусам. Артур тоже был испорчен своим нечестивым прошлым, хотя Гвенвифар и приучила его ходить к обедне и называть себя христианином. Моргейна же не делала даже этого.

Ну что ж, Гвен до последнего будет сражаться за спасение Артуровой души! Она любит его; даже если бы он был не Верховным королем, а простым рыцарем, он и тогда оставался бы лучшим из мужей, какого только может пожелать женщина. Несомненно, обуявшее ее безумие давно развеялось. А в том, что она благосклонно относится к кузену своего мужа, ничего неподобающего нет. В конце концов, это ведь воля Артура впервые привела ее в объятия Ланселета. А теперь все это минуло и быльем поросло; она исповедалась и получила отпущение грехов. Духовник сказал, что теперь греха как будто бы и не было, и теперь она должна постараться позабыть обо всем.

… и все же Гвенвифар не могла удержаться от воспоминаний – особенно в утро того дня, когда Ланселет должен был приехать ко двору с женой и сыном… да, он теперь женатый мужчина, он женат на кузине Гвенвифар. Теперь он приходится родичем не только ее мужу, но и ей самой. Она поцелует его в знак приветствия, и в том не будет греха.

Артур повернулся – словно эхо мыслей жены разбудило его, – и улыбнулся Гвенвифар.

– Сегодня – день Пятидесятницы, милая моя, – сказал он, – и сюда съедутся все наши родичи и друзья. Так дай же мне полюбоваться на твою улыбку.

Гвенвифар улыбнулась мужу. Артур привлек ее к себе и поцеловал; его рука скользнула по груди Гвенвифар.

– Ты уверена, что сегодняшний день не будет тебе неприятен? Я никому не позволю думать, будто ты стала меньше значить для меня, – обеспокоенно произнес Артур. – Ты ведь не стара, и Бог еще может одарить нас детьми, если будет на то его воля. Но подвластные мне короли требуют… жизнь – штука ненадежная, и я должен назвать имя наследника. Когда родится наш первый сын, милая, можно будет считать, будто сегодняшнего дня никогда и не было, и я уверен, что юный Галахад не станет оспаривать трон у своего кузена, а будет преданно служить ему, как Гавейн служит мне…

« Может, это даже и правда «, – подумала Гвенвифар, поддаваясь нежным ласкам мужа. О таком даже рассказывается в Библии: взять хоть мать Иоанна Крестителя, кузена Девы – Бог отворил ей чрево, когда она давным-давно вышла из детородного возраста. А ей, Гвенвифар, даже нет еще тридцати… И Ланселет как-то говорил, что мать родила его осле тридцати. Может, на этот раз, после стольких лет, она наконец-то поднимется с супружеского ложа, неся в себе сына. И теперь, когда она научилась не просто подчиняться, как надлежит послушной жене, но и получать удовольствие от его прикосновений, от заполняющего ее мужского естества, она, конечно же, стала мягче, и ей легче будет зачать и выносить ребенка…

Несомненно, это оказалось только к лучшему, что три года назад, когда она носила дитя Ланселета, что-то пошло не так… у нее трижды не пришли месячные, и она сказала кое-кому из своих дам, что ждет ребенка; но затем, три месяца спустя, когда плоду следовало начинать шевелиться, оказалось, что на самом деле ничего нет… но конечно же, теперь, с тем новым теплом, что она ощутила в себе после пробуждения, на этот раз все пойдет так, как она хочет. И Элейна не сможет больше злорадствовать и торжествовать над нею… Элейне удалось некоторое время побыть матерью наследника короля – но она, Гвенвифар, станет матерью сына короля…

Чуть позднее, когда они одевались, Гвенвифар сказала нечто в этом роде, и Артур обеспокоенно взглянул на нее.

– Неужто жена Ланселета относится к тебе с пренебрежением, Гвен? Мне казалось, что вы с ней подруги…

– О да, мы и вправду подруги, – отозвалась Гвенвифар, сморгнув слезы, – но с женщинами всегда так… женщины, имеющие сыновей, всегда считают себя лучше бесплодных женщин. Даже жена свинопаса, родив ребенка, будет с презрением и жалостью думать о королеве, не способной подарить своему лорду даже одного-единственного сына.

Артур поцеловал ее в шею.

– Не плачь, солнышко, не нужно. Ты лучше всех на свете. Ни одна женщина не сравнится с тобой, даже если родит мне дюжину сыновей.

– В самом деле? – переспросила Гвенвифар, и в голосе ее проскользнула легкая издевка. – А ведь я – всего лишь часть сделки. Мой отец дал тебе сотню конных рыцарей и меня в придачу, – и ты послушно принял меня, чтоб получить воинов – но я оказалась скверным товаром…

Артур с недоверием взглянул на нее.

– Неужто ты все эти годы не можешь мне этого простить, моя Гвен? Но ведь ты же должна знать, что с того самого мига, как я впервые взглянул на тебя, уже никто не будет мне милее, чем ты! – сказал он и обнял ее. Гвенвифар застыла, борясь со слезами, и Артур поцеловал ее в уголок глаза. – Гвен, Гвен, как ты могла так подумать! Ты – моя жена, моя возлюбленная, моя ненаглядная, и никакие силы нас не разлучат. Если бы мне нужна была племенная кобыла, способная рожать сыновей – их бы уже было предостаточно, видит Бог!

– Но ты их так и не завел, – отозвалась Гвенвифар все так же холодно и натянуто. – Я с радостью взяла бы твоего сына на воспитание и вырастила его как твоего наследника. Но ты полагаешь, что я недостойна воспитывать твоего сына… и это ты толкнул меня в объятия Ланселета…

– О, моя Гвен, – жалобно, словно наказанный мальчишка, произнес Артур. – Так ты не можешь простить мне этого давнего безумия? Я был пьян, и мне показалось, что ты неравнодушна к Ланселету… Мне подумалось, что это доставит тебе удовольствие и что если это вправду я повинен в том, что ты не можешь забеременеть, то ты родишь ребенка от человека, столь близкого мне, что я с легким сердцем смогу назвать плод той ночи своим наследником. Но по большей части это произошло из-за того, что я был пьян…

– Иногда мне кажется, – с каменным лицом произнесла Гвенвифар, – что Ланселета ты любишь больше, чем меня. Можешь ли ты чистосердечно сказать, что хотел доставить удовольствие мне, а не ему, которого любишь больше всех?..

Артур вздрогнул, словно ужаленный, разомкнул объятие и уронил руки.

– Неужто это грешно – любить своего родича и думать и об его удовольствии тоже? Это правда, я люблю вас обоих…

– В Священном Писании сказано, что за такой грех был уничтожен целый город, – сказала Гвенвифар. Артур побелел как полотно.

– В моей любви к родичу моему Ланселету нет ничего бесчестного, Гвен. Сам царь Давид говорил о родиче своем и кузене Ионафане:» Любовь твоя была для меня превыше любви женской «, – и Бог не покарал его. Она связывает товарищей по оружию. Неужто ты посмеешь назвать эту любовь грешной, Гвенвифар? Я готов признаться в ней даже перед престолом Господним…

Он умолк, не в силах больше вымолвить ни слова – у него пересохло в горле.

В голосе Гвенвифар зазвучали истеричные нотки:

– Можешь ли ты поклясться, что тогда, когда ты привел его на наше ложе… я видела, что ты прикасался к нему с такой любовью, какой никогда не выказывал к женщине, которую мой отец дал тебе в жены… когда ты ввел меня в этот грех… можешь ли ты поклясться, что это не был твой собственный грех, и что все твои красивые слова не прикрывали тот самый грех, из-за которого на Содом обрушился огонь небесный?

Смертельно бледный Артур уставился на жену.

– Ты, должно быть, обезумела, моя леди. Той ночью, о которой ты говоришь, я был пьян и не знаю, что ты тогда могла увидеть. Это был Белтайн, и во всех над была сила Богини. Боюсь, все эти молитвы и размышления о грехе сводят тебя с ума, моя Гвен.

– Христианину не подобает так говорить!

– Именно поэтому я и не могу назвать себя христианином! – крикнул Артур, наконец-то потеряв терпение. – Мне надоели все эти разговоры о грехе! Если бы я отослал тебя прочь – а ведь мне советовали это сделать, но я не послушался, потому что слишком люблю тебя! – и взял другую женщину…

– Нет! Ты скорее предпочел бы делить меня с Ланселетом, чтоб иметь и его тоже…

– Посмей только повторить это, – очень тихо произнес Артур, – и я убью тебя, Гвенвифар, и не посмотрю, что ты моя жена и я люблю тебя!

Но королева принялась истерично всхлипывать, не в силах остановиться.

– Ты сказал, что хочешь этого, чтоб получить сына – и ввел меня в непростительный грех… Пускай я согрешила, и Бог покарал меня за это бесплодием – но разве не ты ввел меня в грех? И даже теперь твой наследник не кто иной, как сын Ланселета. И ты смеешь отрицать, что любишь Ланселета больше всех? Ты сделал его сына своим наследником, хотя мог дать своего сына мне на воспитание…

– Я позову твоих женщин, Гвен, – глубоко вздохнув, сказал Артур. – Ты не в себе. Клянусь тебе, у меня нет сыновей, – или даже если я и завел ребенка где-то на войне, то я о нем не знаю, и его мать не знает, кто я такой. Ни одна женщина нашего круга не заявляла, что носит моего ребенка. Что бы там ни болтали священники, я не верю, что есть на свете женщина, которая постыдилась бы признаться, что родила сына бездетному Верховному королю. Я не взял ни одной женщины силой и не прелюбодействовал с замужними женщинами. Так что же это за безумный разговор о моем сыне, которого ты воспитала бы, как моего наследника? Говорю тебе, у меня нет сына! Я часто думал – может быть, какая-нибудь детская болезнь или какая-нибудь рана сделала меня бесплодным? У меня нет сына.

– Это ложь! – гневно выкрикнула Гвенвифар. – Моргейна велела мне не рассказывать об этом – но однажды я пришла к ней и просила у нее амулет от бесплодия. Я была в отчаянье и сказала, что готова отдаться другому мужчине, потому что ты, похоже, не можешь породить ребенка. И Моргейна поклялась, что ты можешь стать отцом, что она видела твоего сына, и он растет при дворе Лота Оркнейского, но она взяла с меня обещание, что я никому об этом не расскажу…

– Он растет при лотианском дворе… – произнес Артур и схватился за грудь, словно у него вдруг заболело сердце. – Боже милостивый… – прошептал он. – А я даже не знал…

Гвенвифар пронзил ужас.

– Нет, нет, Артур, Моргейна – лгунья! Это все ее злой умысел, это она подстроила брак Ланселета и Элейны, потому что завидовала… она солгала, чтобы помучить меня…

– Моргейна – жрица Авалона, – отстраненно произнес Артур. – Она не лжет. Думаю, Гвенвифар, нам следует поговорить об этом. Пошли за Моргейной.

– Нет, нет! – взмолилась Гвенвифар. – Прости меня за эти слова: я была не в себе и сама не ведала, что говорю. О, любезный мой господин и супруг, мой король и мой лорд, прости меня за все то, что я тут наговорила! Умоляю – прости меня!

Артур обнял жену.

– И ты меня прости, любезная моя госпожа. Теперь я вижу, что причинил тебе великий вред. Но если выпускаешь ветер на волю, приходится терпеть его порывы, даже если он сметает все на своем пути…

Он нежно поцеловал Гвенвифар в лоб.

– Пошли за Моргейной.

– Ох, мой лорд, Артур… Я обещала, что никогда не скажу тебе об этом…

– Ну что ж, ты нарушила свое обещание, – сказал Артур. – Сделанного не воротишь.

Он подошел к двери покоев и велел своему дворецкому:

– Разыщи леди Моргейну и скажи, что я и моя королева желаем ее видеть, и как можно скорее.

Когда дворецкий ушел, Артур позвал служанку Гвенвифар. Королева стояла, словно окаменев, пока служанка нарядила ее в праздничное платье и заплела ей косы. Она выпила чашу подогретого вина, разведенного водой, но что-то по-прежнему сдавливало ей горло. Ее болтливости не было прощения.

« Но если этим утром он действительно дал мне дитя… – Но странная боль пронзила все ее тело, до самого чрева. – Может ли плод укорениться и вырасти в такой горечи?»

Через некоторое время в королевские покои вошла Моргейна; она была облачена в темно-красное платье, и волосы ее были перевиты темно-красными шелковыми лентами. Она нарядилась для празднества и казалась оживленной и радостной.

« А я – всего лишь бесплодное дерево, – подумала Гвенвифар. – У Элейны есть сын от Ланселета, и даже Моргейна, не имеющая мужа и не желающая его иметь, развратничала с каким-то мужчиной и родила от него, и у Артура есть сын от какой-то неведомой женщины – и только у меня нет никого «.

Моргейна поцеловала невестку; Гвенвифар оцепенела, почувствовав прикосновение ее рук к плечам. Моргейна же повернулась к Артуру.

– Ты хотел меня видеть, брат?

– Прости, что побеспокоил тебя в столь ранний час, сестра, – сказал Артур. – Но, Гвенвифар, ты должна теперь повторить свои слова при Моргейне – я не желаю, чтобы при моем дворе множилась клевета.

Моргейна взглянула на Гвенвифар и увидела покрасневшие глаза и следы слез.

– Милый брат, – сказала она, – твоей королеве нездоровится. Уж не беременна ли она? Что же до ее слов – ну, как говорится, слово костей не ломит.

Артур холодно взглянул на Гвенвифар, и Моргейна осеклась. Здесь больше не было ее брата, которого она так хорошо знала; остался лишь суровый Верховный король, вершащий правосудие.

– Гвенвифар, – произнес он, – не только как твой муж, но и как твой король я приказываю тебе: повтори при Моргейне то, что ты сказала у нее за спиной – будто она сказала тебе, что у меня есть сын, который воспитывается сейчас при лотианском дворе…

« Это правда, – успела за долю секунды подумать Гвенвифар. – Это правда, и почему-то это задевает ее до глубины души… Но почему?»

– Моргейна, – произнес Артур. – Скажи мне – это правда? У меня есть сын?

« Что все это значит для Моргейны? Почему она так стремится скрыть это даже от Артура? Конечно, она может желать сохранить в тайне свое распутство, но зачем ей скрывать от Артура, что у него есть сын?»

И вдруг Гвенвифар осенило, и она задохнулась.

Моргейна же тем временем думала:» Жрица Авалона не лжет. Но я изгнана с Авалона, и потому, если мне не остается иного выхода, я должна солгать, и быстро…»

– Кто это был? – гневно выкрикнула Гвенвифар. – Одна из распутных жриц Авалона, которые спят с мужчинами в грехе и похоти на этих их дьявольских празднествах?

– Ты ничего не знаешь об Авалоне, – ответила Моргейна, стараясь изо всех сил, чтоб ее голос не дрогнул. – Твои слова пусты…

Артур взял ее за руку.

– Моргейна, сестра моя…

И Моргейне почудилось, что еще миг, и она разрыдается… как рыдал в ее объятиях Артур в то утро, когда впервые узнал, что Вивиана поймала в ловушку их обоих…

Во рту у Моргейны пересохло, глаза жгло огнем.