Текст книги "Король-олень"

– Пожалуй, мне стоит съездить на север и навестить Элейну, – сказала Моргейна.

– Я уверен, что она тебе обрадуется. Ей там одиноко, – отозвался Ланселет.

Моргейна очень сомневалась, что Элейна так уж обрадуется ее появлению, но это касалось лишь их двоих. Ланселет взглянул в сторону возвышения; Гвенвифар как раз пригласила Изотту Корнуольскую сесть рядом с ней, пока Артур беседовал с герцогом Марком и его племянником.

– Ты знакома с этим молодым человеком, Друстаном? Он – прекрасный арфист; хотя, конечно, с Кевином ему не сравниться. Моргейна покачала головой.

– А Кевин будет играть на пиру?

– Я его не видел, – сказал Ланселет. – Королева не хотела, чтобы Кевин присутствовал на празднестве, – двор сделался слишком христианским для этого. Но Артур по-прежнему высоко ценит и его советы, и его музыку.

– Не сделался ли и ты христианином? – напрямик спросила его Моргейна.

– Хотел бы я им стать… – отозвался Ланселет со вздохом, идущим из самых глубин души. – Но их вера кажется мне чересчур простой – само это представление, что надо всего лишь верить, что Христос умер ради того, чтобы раз и навсегда искупить наши грехи. Я же слишком хорошо знаю правду… знаю, что мы проживаем жизнь за жизнью и что лишь мы сами в силах завершить те дела, которые некогда начали, и исправить причиненный нами вред. Здравый смысл просто не может допустить, что один человек, каким бы святым и благословенным он ни был, способен искупить грехи всех прочих людей, совершенных во всех их жизнях. Как иначе объяснить, почему одним людям дано все, а другим – очень мало? Нет, я думаю, что священники жестоко обманывают людей, когда уверяют, что могут беседовать с богом и от его имени прощать грехи. Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой! Впрочем, некоторые священники действительно добрые и праведные люди.

– Я ни разу не встречала священника, который хотя бы отчасти сравнялся ученостью и добротой с Талиесином, – сказала Моргейна.

– Талиесин был человеком великой души, – отозвался Ланселет. – Наверное, такой мудрости невозможно достичь за одну лишь жизнь, посвященную служению богам. Должно быть, он из тех людей, которые отдают этому служению сотни лет. В сравнении с ним Кевин столь же мало годится для роли мерлина, как мой малолетний сын – для того, чтобы занять трон Артура и повести войска в битву. Талиесин был так великодушен, что даже не ссорился со священниками, – он понимал, что они служат своему богу как могут и, возможно, много жизней спустя поймут, что их бог куда величественней, чем они думали. И я знаю, что он уважал их стремление сохранять целомудрие.

– Мне это кажется святотатством и отрицанием жизни, – сказала Моргейна. – И я знаю, что Вивиана тоже так считала.

« С чего вдруг я принялась спорить о религии именно с Ланселетом ?»

– Вивиана, как и Талиесин, принадлежала иному миру, иным временам, – отозвался Ланселет. – То были дни великанов, а нам теперь остается обходиться тем, что мы имеем. Ты так похожа на нее, Моргейна…

Ланселет улыбнулся, и от его печальной улыбки у Моргейны защемило сердце. Когда-то он уже говорил ей нечто подобное… «Нет, это был сон, только я уже толком его не помню…» Ланселет же тем временем продолжил:

– Я видел тебя с твоим мужем и пасынком – уверен, что он станет соратником. Я всегда желал тебе счастья, Моргейна. Ты много лет казалась такой несчастной, – и вот теперь ты стала королевой, и у тебя замечательный сын…

« Ну, конечно, – подумала Моргейна, – чего еще может пожелать женщина?..»

– А теперь я должен пойти засвидетельствовать свое почтение королеве…

– Конечно, – отозвалась Моргейна, и невольно в ее голосе проскользнули нотки горечи. – Тебе наверняка не терпится поговорить с ней.

– Моргейна! – в смятении воскликнул Ланселет. – Все мы знаем друг друга много лет и приходимся друг другу родичами – неужели мы не можем предать прошлое забвению? Неужели ты до сих пор так сильно презираешь меня и ненавидишь ее?

Моргейна покачала головой.

– Я не испытываю ненависти ни к тебе, ни к ней, – сказала она. – С чего бы вдруг мне вас ненавидеть? Но я думала, что ты теперь женатый человек – и что Гвенвифар заслужила, чтобы ее оставили в покое.

– Ты никогда не понимала ее! – с пылом произнес Ланселет. – Мне кажется, ты невзлюбила ее еще с тех пор, когда вы обе были юными девушками! Это нехорошо с твоей стороны, Моргейна! Она раскаялась в своих грехах, а я… а я, как ты уже сказала, женат – на другой. Но я не стану шарахаться от Гвенвифар, словно от прокаженной. Если она нуждается в моей дружбе – дружбе родича ее мужа, – она ее получит!

Моргейна чувствовала, что Ланселет говорит совершенно искренне; ну что ж, для нее все это уже не имеет значения. Она уже получила от Акколона то, что так долго и безуспешно пыталась получить от Ланселета… И все же, как ни странно, Моргейна ощутила боль – наподобие той, какая остается на месте выдернутого больного зуба. Она так долго любила Ланселета, что даже теперь, обретя способность смотреть на него без желания, она ощущала внутри себя ноющую пустоту.

– Извини, Ланс, – тихо произнесла Моргейна. – Я не хотела тебя сердить. Ты правильно сказал – все это осталось в прошлом.

« Очевидно, Ланселет и вправду верит в то, что они с Гвенвифар могут быть всего лишь друзьями… возможно, он действительно на это способен. А королева сделалась теперь такой благочестивой… И все-таки мне что-то не верится…»

– Ага! Ланселет, ты, как всегда, любезничаешь с самыми красивыми дамами двора! – произнес чей-то веселый голос. Ланселет обернулся и сграбастал новоприбывшего в охапку.

– Гарет! Как тебя сюда занесло из твоих северных краев? Ты ведь у нас теперь женатый человек и хозяин дома… Сколько детей тебе уже подарила твоя леди, двоих или троих? Красавчик, ты выглядишь так хорошо, что даже… даже Кэй теперь не сможет посмеяться над тобой!

– Я бы с радостью держал его у себя на кухне! – рассмеялся подошедший Кэй и хлопнул Гарета по плечу. – Четыре сына, верно? Если не ошибаюсь, леди Лионора приносит двойни, словно дикая кошка из ваших лесов? Моргейна, ты с годами все молодеешь, – добавил Кэй, целуя ей руку. Он всегда тепло относился к Моргейне.

– Но когда я вижу Гарета, превратившегося во взрослого мужчину, я чувствую себя старой, как сами холмы, – рассмеялась в ответ Моргейна. – Женщина понимает, что постарела, когда смотрит на рослого молодого мужчину и думает:» А ведь я знала его еще в те времена, когда он бегал без штанов…»

– Увы, кузина, насчет меня это чистая правда, – наклонившись, Гарет обнял Моргейну. – Я помню, как ты делала для меня деревянных рыцарей, когда я был еще совсем маленьким…

– Ты до сих пор их помнишь? – удивилась и обрадовалась Моргейна.

– Конечно, помню, – одного из них Лионора до сих пор хранит вместе с прочими моими сокровищами, – сообщил Гарет. – Он замечательно раскрашен, синей и красной краской, и мой старший сын охотно его бы заполучил, но я слишком им дорожу. А знаешь, кузен, – ведь в детстве я звал этого деревянного рыцаря Ланселетом!

Все рассмеялись, и Моргейна вдруг подумала, что никогда прежде не видела Ланселета таким беззаботным и веселым, каким он был сейчас, в кругу старых друзей.

– Твой сын – он ведь почти ровесник моему Галахаду, верно? Галахад – славный парнишка, хоть и не очень похож на мою родню. Я видел его всего несколько дней назад – в первый раз с тех пор, как он сменил длинную рубашонку на штаны. И девочки тоже хорошенькие – по крайней мере, на мой взгляд.

Гарет повернулся к Моргейне и поинтересовался:

– А как поживает мой приемный брат Гвидион, леди Моргейна?

– Я слыхала, что он теперь на Авалоне, – отрезала Моргейна. – Я его не видала.

И она отвернулась, собравшись оставить Ланселета с друзьями. Но тут подоспел Гавейн и бросился к Моргейне с почти что сыновними объятьями.

Гавейн превратился в огромного, невероятно массивного мужчину, способного, судя по ширине плеч, сбить с ног быка; лицо его было покрыто шрамами.

– Твой сын Увейн – славный парень, – сказал Гавейн. – Думаю, из него получится хороший рыцарь, а они нам могут понадобиться… Ланс, ты видел своего брата, Лионеля?

– Нет. А что, Лионель здесь? – спросил Ланселет, оглядываясь по сторонам. Его взгляд остановился на рослом, крепко сбитом мужчине, наряженном в плащ необычного покроя. – Лионель! Братец, что тебя заставило выбраться из твоего туманного заморского королевства?

Лионель подошел и поздоровался с собравшимися. Он говорил с таким сильным акцентом, что Моргейна с трудом его понимала.

– Жаль, Ланселет, что тебя там нет – у нас появились кое-какие сложности, слыхал? Ты уже знаешь, что творится у Борса? Ланселет покачал головой.

– Я ничего не слыхал о нем с тех самых пор, как он женился на дочери короля Хоуэлла, – сказал он, – не помню, как ее зовут…

– Изотта – так же, как и королеву Корнуолла, – сказал Лионель. – Но свадьба еще не состоялась. Чтоб ты знал, Хоуэлл из тех людей, которые не говорят ни да, ни нет; он способен до бесконечности размышлять, с кем же ему выгоднее заключить союз – с Малой Британией или с Корнуоллом…

– Марк не может никому передать Корнуолл, – сухо произнес Гавейн. – Корнуолл принадлежит тебе – не правда ли, леди Моргейна? Насколько я помню, Утер, взойдя на престол, отдал его леди Игрейне, так что ты по праву наследуешь его, как дочь Игрейны и Горлойса, хоть остальные земли Горлойса и отошли к Утеру. Кажется, я ничего не напутал? Это ведь произошло еще до моего рождения, да и ты тогда была ребенком.

– Герцог Марк держит Корнуолл от моего имени, – сказалаМоргейна. – Я не знала, что он претендует на эти земли, хотя слыхала, будто одно время поговаривали, что мне стоило бы выйти замуж за герцога Марка или его племянника Друстана…

– Это было бы неплохо, – заметил Лионель. – Но Марк – человек корыстолюбивый. Он взял множество сокровищ в приданое за своей ирландской леди, и я совершенно уверен, что он охотно заглотил бы и Корнуолл вместе с Тинтагелем, если бы думал, что сможет улизнуть с добычей, как лис из птичника.

– Мне куда больше нравились те дни, когда все мы были просто соратниками Артура, – сказал Ланселет. – Но теперь я правлю во владениях Пелинора, Моргейна сделалась королевой Северного Уэльса, а ты, Гавейн, если бы захотел, стал бы королем в Лонтиане…

Гавейн лишь усмехнулся.

– У меня нет ни склонности, ни способностей к королевской работе, кузен. Я – воин, и если бы мне пришлось постоянно сидеть на одном месте и жить при дворе, мне это очень скоро надоело бы до смерти! Я рад, что Агравейн взялся помогать нашей матери править. Думаю, Племена правы – женщинам надлежит сидеть дома и править, а мужчинам – шататься по миру и воевать. Мне не хочется расставаться с Артуром, но я честно сознаюсь, что жизнь при дворе мне осточертела. Впрочем, тут хоть на турнире подраться можно – и то ладно.

– Не сомневаюсь, что ты завоюешь на нем честь и славу, – сказала Моргейна кузену. – Как поживает твоя матушка, Гавейн? Я еще даже не успела с ней побеседовать. – И она добавила с легким ехидством:

– Я слыхала, она нашла себе другого помощника, помимо Агравейна, чтоб править твоим королевством.

Гавейн расхохотался.

– Да, это теперь пошла такая мода – и все из-за тебя, Ланселет! Я так подозреваю, что после того, как ты женился на дочке Пелинора, Ламорак решил, что, если рыцарь желает прославиться доблестью и учтивыми манерами, ему сперва непременно следует сделаться любо… – заметив, как помрачнел Ланселет, Гавейн осекся и быстро исправился:

– , любезным поборником прекрасной и могущественной королевы. Впрочем, я не думаю, что Ламорак притворяется. По-моему, он и вправду любит мою мать, и я не собираюсь ворчать на него за это. Ее выдали за короля Лота, когда ей еще не исполнилось пятнадцати, и я даже в детстве удивлялся, как это она умудряется уживаться с ним и всегда оставаться такой доброй и ласковой.

– Моргауза и вправду добра, – согласилась Моргейна, – и ей действительно нелегко жилось с Лотом. Да, он спрашивал ее совета во всяком деле, вплоть до самого важного, но при дворе развелось столько его бастардов, что ему даже не нужно было нанимать воинов. И он считал каждую женщину, своей законной добычей – даже меня, племянницу его жены. А поскольку Лот был королем, то все полагали, что он просто ведет себя, как истинный мужчина. Так что если кто-нибудь вздумает порицать Моргаузу, я найду, что ему сказать!

– Я всегда знал, что ты – настоящий друг моей матери, Моргейна, – сказал Гавейн. – И я знаю, что Гвенвифар ее не любит. Гвенвифар… – Он взглянул на Ланселета, пожал плечами и предпочел умолкнуть.

– Королева очень благочестива, – заметил Гарет. – И кроме того, ни одна женщина при дворе Артура никогда не страдала от подобного обращения. Возможно, Гвенвифар просто трудно понять, как это женщина может желать от жизни чего-то помимо того, что она получает от брака. Что же касается меня, мне повезло: Лионора избрала меня по доброй воле, и она всегда настолько занята – то она носит ребенка, то оправляется после родов, то кормит младших, – что просто не успевает глядеть на других мужчин, даже если бы ей того и хотелось. Впрочем, – добавил он, улыбаясь, – я искренне надеюсь, что ей и вправду не хочется, потому что если бы вдруг у нее возникло такое желание, боюсь, я не смог бы ей отказать.

Ланселет – мрачное выражение успело исчезнуть с его лица – сказал:

– Мне не верится, Гарет, чтобы даме, ставшей твоей женой, захотелось смотреть на кого-то другого.

– Ну, а тебе, кузен, придется сейчас взглянуть в другую сторону, – сообщил Гавейн. – Королева ищет тебя. Так что тебе, как ее поборнику, придется пойти и засвидетельствовать ей свое почтение.

И действительно, в этот самый момент к ним подошла одна из юных дев, прислуживавших Гвенвифар, и спросила по-детски тонким голоском:

– Не ты ли будешь сэр Ланселет? Королева просит тебя подойти и побеседовать с ней.

Ланселет поклонился Моргейне, сказал:» Гарет, Гавейн – поговорим попозже «, – и ушел.

Гарет, нахмурившись, посмотрел ему вслед и пробормотал:

– Стоит ей лишь поманить, и он готов бежать к ней.

– А ты ждал чего-то другого, братец? – обычным своим небрежным тоном поинтересовался Гавейн. – Он ведь был ее поборником с тех самых пор, как она вышла замуж за Артура. Что же касается всего прочего… Ну, вспомни, что говорила Моргейна: если мы считаем такое поведение похвальным для короля, почему мы должны порицать за него королеву? Нет, это теперь и вправду стало модным. Вы слыхали истории об этой ирландской королеве, которая вышла замуж за старого герцога Марка, и о том, как Друстан поет ей песни и всюду следует за ней… Говорят, он играет на арфе не хуже самого Кевина! Ты не слыхала его игры, Моргейна?

Моргейна покачала головой и заметила:

– Не зови Изотту королевой Корнуолла – в Корнуолле нет королев, кроме меня. Марк правит там лишь как мой наместник – и если он этого еще не понял, пора ему об этом сообщить.

– Думаю, Изотте все равно, как там себя именует Марк, – сказал Гавейн, взглянув в сторону длинного стола, за которым сидели дамы. К Гвенвифар и ирландской королеве теперь присоединилась еще и Моргауза, и туда же как раз подошел Ланселет. Гвенвифар улыбнулась ему, а Моргауза отпустила какую-то шутку, заставившую Ланселета рассмеяться, – но Изотта Корнуольская лишь смотрела перед собой невидящим взором, и ее прекрасное лицо казалось бледным и осунувшимся. – Я никогда еще не видел дамы, которая выглядела бы столь несчастной, как эта ирландская королева.

– Сомневаюсь, что я бы выглядела намного счастливее, окажись я женой старого герцога Марка, – заметила Моргейна. Гавейн обнял ее, едва не задушив при этом.

– Артур и так не слишком-то хорошо поступил, выдав тебя за этого старикана Уриенса, Моргейна. Ты тоже несчастна?

Моргейна почувствовала, как что-то сдавило ей горло, словно ей вдруг захотелось расплакаться.

– Быть может, женщины вообще не бывают счастливы в браке…

– А я бы так не сказал! – возразил Гарет. – Лионора выглядит вполне счастливой.

– Ах, но ведь Лионора замужем за тобой! – рассмеялась Моргейна. – А мне не выпало такой удачи – я всего лишь твоя старая кузина.

– И все же, – сказал Гавейн, – я не намерен порицать мою мать. Она была добра к Лоту до последних его дней, и пока он был жив, она никогда не выставляла своих любовников напоказ. А Гвенвифар… – Гавейн скривился. – Какая жалость, что Ланселет не увез ее подальше от этого королевства, пока у Артура еще было время найти себе другую жену. Впрочем, я полагаю, из юного Галахада в свое время выйдет неплохой король. Ланселет ведь происходит из королевского рода Авалона – да и его отец, Бан из Малой Британии, тоже был королем.

– И все же, – заметил Гарет, – мне кажется, что твой сын, Моргейна, стоит куда ближе к трону, чем сын Ланселета.

И Моргейна вспомнила, что он был тогда уже достаточно большим, чтобы запомнить рождение Гвидиона. Гарет же продолжал:

– А Племена будут верны сестре Артура – ведь в давние дни, в те времена, когда власть передавалась по женской линии, именно сын сестры был законным наследником.

Он нахмурился, задумался на мгновение, потом поинтересовался:

– Моргейна, это сын Ланселета?

Подобный вопрос показался Моргейне вполне естественным – ведь они дружили с детства. Но она лишь покачала головой, пытаясь перевести охватившее ее раздражение в шутку.

– Нет, Гарет. Будь это так, я бы давно тебе об этом сказала. Тебя бы это порадовало – тебе ведь нравится все, что делает Ланселет. Прошу прощения, кузены, но мне следует теперь пойти побеседовать с вашей матушкой – ведь она всегда была добра ко мне.

Моргейна развернулась и неспешно двинулась к возвышению, на котором сидели дамы. Зал тем временем заполнялся людьми: всем хотелось поприветствовать старых друзей, и гости сбивались в небольшие группки.

Моргейна всегда не любила скоплений народа, – а кроме того, в последние годы она слишком много бродила по зеленым уэльским холмам и совершенно отвыкла от запаха множества тел и дыма, которым тянуло из очага. Двинувшись вбок, она столкнулась с каким-то человеком. Хотя Моргейна весила немного, но от этого столкновения он пошатнулся и схватился за стену, чтобы удержаться на ногах – и внезапно Моргейна поняла, что оказалась лицом к лицу с мерлином.

Она не разговаривала с Кевином со дня смерти Вивианы. Моргейна холодно взглянула на него и отвернулась.

– Моргейна…

Моргейна пропустила это обращение мимо ушей. Тогда Кевин столь же холодно произнес:

– С каких это пор дочь Авалона отворачивается, когда к ней обращается мерлин?

Моргейна глубоко вздохнула и ответила:

– Если ты именем Авалона просишь выслушать тебя, то я готова слушать. Но это не подобает тебе – человеку, отдавшему тело Вивианы для христианского погребения. Я зову это деянием предателя.

– Кто ты такая, леди, чтобы говорить о предательских деяниях? Ты, ведущая жизнь королевы в Уэльсе, в то время как трон Вивианы на Авалоне пустует!

– Я попыталась однажды говорить от имени Авалона, – вспылила Моргейна, – но ты приказал мне умолкнуть! – и она опустила голову, не дожидаясь его ответа.

« А ведь он прав. Как я смею говорить о предательстве после того, как сбежала с Авалона, по молодости и глупости не поняв замыслов Вивианы? Лишь недавно я осознала, что она дала мне власть над королем; я же отказалась от нее и позволила Гвенвифар отдать короля в руки священников «.

– Говори, мерлин. Дочь Авалона слушает.

Несколько мгновений Кевин лишь молча глядел на нее, и Моргейна с грустью вспомнила те годы, когда он был ее единственным другом и союзником при этом дворе. В конце концов, он произнес:

– Твоя красота, Моргейна, как и красота Вивианы, с годами лишь делается более зрелой. По сравнению с тобой все женщины этого двора, включая и эту ирландку, не более чем раскрашенные куклы.

Моргейна слабо улыбнулась.

– Ты ведь не за тем остановил меня, грозя громами Авалона, чтоб осыпать меня льстивыми похвалами, Кевин.

– Разве? Прости, я погорячился, – но ты и вправду нужна на Авалоне, Моргейна. Та, что восседает там сейчас… – он осекся и с беспокойством спросил:

– Неужели ты так любишь своего старого мужа, что не можешь расстаться с ним?

– Нет, – отозвалась Моргейна. – Но я и там тружусь во славу Богини.

– Это я знаю, – согласился мерлин. – Я так и сказал Ниниане. И если бы Акколон мог наследовать отцу, то в тех краях вновь возродилось бы почитание Богини… Но Акколон – не наследник, а старший сын Уриенса – простак, которым помыкают священники.

– Акколон – не король, он друид, – сказала Моргейна. – А смерть Аваллоха ничего бы не решила – в Уэльсе уже утвердились римские обычаи, а у Аваллоха есть сын.» Конн, – подумала она, – который сидел у меня на коленях и звал меня бабушкой «.

Словно услышав ее невысказанную мысль, Кевин произнес:

– Жизнь детей непрочна, Моргейна. Многие так и не доживают до зрелости.

– Я не стану убивать – даже ради Авалона! – отрезала Моргейна. – Можешь так им и сказать!

– Скажи им об этом сама, – предложил Кевин. – Ниниана сообщила, что ты приедешь к ним вскоре после Пятидесятницы.

Моргейна почувствовала, как ее желудок скрутило и по спине побежали морашки.

«Так значит, им все известно? Неужто они наблюдали, как я изменяю моему доверчивому старику-мужу с Акколоном, и порицали меня?» Ей вспомнилась Элейна, дрожащая и пристыженная, какой она была, когда ее застали нагой в объятиях Ланселета. «Неужто они знали о моих планах прежде, чем я сама поняла, что буду делать?» Но она делала лишь то, для чего ее предназначила Богиня.

– Так что же ты хотел мне сказать, мерлин?

– Только то, что твое место на Авалоне по-прежнему пустует, и Ниниана это понимает не хуже меня. Я всей душой люблю тебя, Моргейна, и я – не предатель. Мне больно от того, что ты так думаешь обо мне – ведь ты так много мне дала. – Он протянул к ней скрюченные руки. – Так что же, Моргейна, – мир?

– Во имя Владычицы – мир, – отозвалась Моргейна и поцеловала Кевина в изуродованные шрамом губы. Внезапно она до боли отчетливо осознала:

« Для него Богиня тоже предстает в моем облике… Богиня – подательница жизни и зрелости… и смерти «. Их губы соприкоснулись, и мерлин отпрянул. На лице его проступил неприкрытый страх.

– Я внушаю тебе отвращение, Кевин? Клянусь своей жизнью – я не пойду на убийство. Тебе нечего бояться… – сказала Моргейна, но Кевин вскинул искалеченную руку, призывая собеседницу к молчанию.

– Не клянись, Моргейна – и тогда тебе не придется расплачиваться за клятвопреступничество. Никому не ведомо, что может потребовать от нас Богиня. Я тоже заключил Великий Брак, и в тот день я лишился права распоряжаться своей жизнью. Я живу лишь для того, чтобы исполнять волю Богини; и моя жизнь не так уж хороша, чтобы ей жаль было пожертвовать, – сказал Кевин.

Даже многие годы спустя Моргейна вспоминала эти слова Кевина, и они немного смягчали боль, причиненную горчайшим из ее деяний.

Кевин склонился перед нею – так приветствовали лишь Владычицу Авалона или верховного друида, – а затем поспешно зашагал прочь. Дрожащая Моргейна осталась стоять на месте и смотреть ему вслед. Почему он так поступил? И почему он боится ее?

Моргейна принялась медленно пробираться через толпу; когда она в конце концов добралась до возвышения, Гвенвифар одарила ее ледяной улыбкой, но Моргауза встала и с сердечной теплотой обняла племянницу.

– Милое мое дитя, ты выглядишь такой уставшей! Я знаю, ты не любишь людскую толкотню!

Она поднесла к губам Моргейны серебряный кубок. Моргейна отпила немного вина, потом покачала головой.

– Тетя, ты стала выглядеть еще моложе! Моргауза весело рассмеялась.

– Это на меня так действует общество молодежи, моя дорогая – ты уже видела Ламорака? До тех пор, пока он считает меня красавицей, я и сама буду так думать о себе и буду оставаться красивой… Вот единственное волшебство, в котором я нуждаюсь!

Она провела пальцем вдоль небольшой морщинки, залегшей под глазом Моргейны.

– Советую тебе, дорогая, последовать моему примеру – или ты сделаешься старой и злой. Неужто при дворе Уриенса вовсе нет красивых молодых мужчин, которые могли бы послужить своей королеве?

Моргейна заметила, как Гвенвифар скривилась от отвращения – хоть она и считала, несомненно, что Моргауза шутит.» По крайней мере, здесь еще не ходят слухи о моей связи с Акколоном, – подумала Моргейна, и тут же рассердилась на себя. – Во имя Владычицы – я не собираюсь стыдиться своих поступков! Я не Гвенвифар!»

Ланселет тем временем беседовал с Изоттой Корнуольской. Да, он и вправду всегда выбирал среди присутствующих дам самую красивую, и Моргейна с уверенностью могла сказать, что Гвенвифар это не нравится. Вот и теперь королева с нервной поспешностью произнесла:

– Леди Изотта, вы знакомы с сестрой моего мужа, Моргейной?

Ирландская красавица подняла на Моргейну безразличный взгляд и улыбнулась. Она была необыкновенно бледна; точеное лицо Изотты было белее молока, а голубые глаза отливали зеленью. Моргейна заметила, что, несмотря на свой высокий рост, ирландка была столь хрупкой и тонкой в кости, что напоминала ребенка, увешанного чересчур тяжелыми для него драгоценными украшениями, жемчугами и золотыми цепями. Внезапно ей стало жаль девушку, и она сдержала резкие слова, что уж готовы были сорваться с ее губ:» Так это тебя теперь величают королевой Корнуолла? Я вижу, мне придется поговорить с герцогом Марком!» Вместо этого Моргейна сказала лишь:

– Мой родич сказал мне, что ты сведуща в травах и в искусстве исцеления, леди. Если у меня выдастся свободное время до отъезда, я охотно побеседовала бы с тобой об этом.

– С превеликим удовольствием, – любезно отозвалась Изотта. Ланселет поднял голову и произнес:

– Я также рассказал ей, что ты прекрасно играешь на арфе, Моргейна. Сыграешь ли ты нам сегодня?

– Играть, когда здесь присутствует Кевин? Мое искусство того не стоит, – отозвалась Моргейна, но Гвенвифар, содрогнувшись, перебила ее:

– Очень жаль, что Артур никак не прислушается ко мне и не отошлет этого человека прочь от двора! Я не желаю видеть здесь волшебников и чародеев, а такое зловещее лицо просто-таки предвещает беду! Не понимаю, Моргейна, как ты можешь выносить его прикосновения, – по-моему, любой утонченной женщине от этого бы сразу стало дурно. Ты же обняла и поцеловала его, словно своего родича…

– Очевидно, – отозвалась Моргейна, – мне не хватает истинной утонченности чувств – и я этому только рада.

– Если внутренняя суть человека проявляется вовне, – нежным, певучим голосом произнесла Изотта Корнуольская, – то музыка Кевина свидетельствует, леди Гвенвифар, что душа его прекрасна, словно у ангела. Дурной человек никогда не смог бы играть так, как играет Кевин.

Тут к ним подошел Артур, и до него донеслись последние несколько слов.

– И все же, – заметил он, – я не хочу оскорблять мою королеву, навязывая ей общество человека, который ей неприятен, – и вместе с тем у меня не хватит дерзости заставлять такого музыканта, как Кевин, играть для людей, не способных благосклонно отнестись к нему. – В голосе его проскользнуло недовольство. – Моргейна, может быть, ты все-таки сыграешь нам?

– Моя арфа осталась в Уэльсе, – сказала Моргейна. – Может, в другой раз – если кто-нибудь одолжит мне арфу. Сейчас здесь слишком людно и шумно – музыка просто затеряется в этом гуле… А Ланселет играет не хуже меня.

Ланселет, стоявший за спиной у Артура, покачал головой.

– О, нет, кузина! Я, конечно, отличу одну струну от другой – я ведь вырос на Авалоне, и мать дала мне в руки арфу, как только я в силах был ее удержать. Но я не наделен таким музыкальным даром, как ты, Моргейна, или как племянник Марка – кстати, ты уже слышала, как он играет?

Моргейна покачала головой, и Изотта тут же сказала:

– Я попрошу его прийти и сыграть нам.

Она отправила за Друстаном пажа, и он пришел, изящный молодой мужчина, темноглазый и темноволосый; пожалуй, он и вправду чем-то напоминал Ланселета. Изотта попросила его сыграть. Друстану принесли арфу, он присел на ступеньки помоста и принялся играть бретонские напевы. Мелодии были старинными и печальными, и Моргейне подумалось о древней стране Лионесс, ныне поглощенной морем. Друстан и вправду играл куда лучше Ланселета – и, на взгляд Моргейны, лучше ее самой. Хотя до Кевина ему было далеко, но если не считать Кевина, Друстан был лучшим музыкантом, какого только ей доводилось слушать. Да и голос у него был мелодичный и приятный.

Воспользовавшись тем, что музыка заглушает слова, Артур тихо обратился к Моргейне:

– Как твои дела, сестра? Ты так давно не появлялась в Камелоте… Мы скучали по тебе.

– В самом деле? – удивилась Моргейна. – Я-то думала, что ты выдал меня замуж в Северный Уэльс именно для того, чтобы не оскорблять свою госпожу, – она иронично кивнула в сторону Гвенвифар, – видом неприятных ей людей. Ведь меня она любит ничуть не больше, чем Кевина.

– Как ты можешь так говорить?! – возмутился Артур. – Ты же знаешь, что я всем сердцем люблю тебя. Уриенс – хороший человек, и он, насколько я вижу, души в тебе не чает; он готов ловить каждое твое слово! Я хотел найти тебе доброго мужа, Моргейна, который уже имел бы сыновей и не стал бы упрекать тебя за то, что ты не в силах подарить ему детей. И сегодня для меня было истинной радостью принять твоего юного пасынка в число соратников. Чего же тебе еще нужно, сестра?

– А и вправду, – согласилась Моргейна. – Чего еще может пожелать женщина, кроме доброго мужа, годящегося ей в деды, и захолустного королевства, чтобы править им. Наверно, мне бы следовало на коленях благодарить тебя за такое благодеяние, брат мой!

Артур попытался взять ее за руку.

– Но ведь я и вправду поступил так, стараясь порадовать тебя, сестра моя. Да, Уриенс слишком стар для тебя, но ведь он не будет жить вечно. Я действительно думал, что ты будешь счастлива.

« Несомненно, – подумала Моргейна, – он говорит чистую правду – как сам ее понимает. Ну как человек может быть столь мудрым и справедливым королем и иметь столь мало воображения? Или, может, в том и заключается тайна его царствования, что Артур придерживается простых истин и не ищет большего? Уж не этим ли его привлекло христианство – своей простотой и простыми немногочисленными заповедями?

– Мне хочется, чтобы все были счастливы, – сказал Артур, и Моргейна поняла, что в этом и вправду заключалась самая суть его характера; он действительно старался сделать всех счастливыми – всех, вплоть до последнего своего подданного. Он не стал пресекать связь Гвенвифар и Ланселета, потому что знал, что его королева будет несчастна, если разлучить ее с Ланселетом; и точно так же он не мог причинить боль Гвенвифар, взяв себе другую жену или любовницу, чтобы та родила ему сына, которого не смогла родить она.