Текст книги "Дневник проказника"

Глава 9. Маленький фокусник

Никогда еще у нас в доме не было такого гама, как в эти последние дни. Может быть, я смогу сделаться наездником в цирке, но стать фокусником мне положительно не удалось. Это вовсе не так легко, как я воображал. Кажется так просто, когда смотришь, как все это делается, а когда начнешь пробовать сам, ничего не выходит.

Вечером, после того, как мы с папой были у фокусника Германа, я надеялся, что сам смогу дать представление. У нас в гостях была Лотти Сирс и еще две другие девочки. Я пошел в кладовую и выудил себе дюжину яиц. С Лотти Сирс пришел молодой человек, настоящий франт из Нью-Йорка. Яйца у меня уже были. Мне нужна была еще шляпа – такая, как у Германа, и я взял его шляпу с вешалки в передней – блестящий цилиндр самой последней моды. Я разбил в него яйца и расставил все мои вещи на столике в задней комнате, как будто я настоящий волшебник. Потом воскликнул:

– Дамы и господа, прошу вас! Здесь можно видеть знаменитого мага и фокусника Германа! Вход только двадцать пять центов!

Все засмеялись и вошли. Молодой франт дал мне двадцать пять центов за всех. Я взял шляпу, потряс ее и сказал:

– Господа, здесь перед вами волшебные яйца.

Они все заглянули в шляпу и увидели разбитые яйца. Молодой человек не знал, что это была его шляпа, и моим сестрам это тоже не пришло в голову, и все смеялись.

– Прошу смотреть внимательно.

– Хорошо, – ответили все.

– А теперь, – сказал я и потряс шляпу совсем так, как фокусник, – вуаля! – они опять целы!

Но чертовы яйца не желали склеиваться.

Так я и должен был это бросить.

Франт[22]22
  Франт – человек, любящий модно одеваться, щёголь


[Закрыть] смеялся так, что едва не задохнулся, но когда я ему сказал, что очень беспокоюсь, что так выпачкал его шляпу, и ему теперь нечего будет надеть, вдруг стал очень серьезен. Его лицо вытянулось на три фута, и он смотрел на меня так, как будто хотел проглотить.

Франты в цилиндрах

Бесс прогнала меня. Сюзанна сказала, что скажет отцу, и так всегда бывает – невинный мальчик ничего не может сделать без того, чтобы его не выгнали вон или не вытолкали.

Дорогой дневник, часто мне хотелось бы быть резиновым, а не настоящим мальчиком!

На другой день я хотел дать представление в конюшне и понизил плату до одного цента. Пришли все мальчики. Я взял мамины часы из ящика ее письменного стола – пока она сидела за обедом – и ступку с пестиком, в которой кухарка толчет орехи и миндаль. Я сказал, как Герман: «Не будет ли одна из дам так любезна одолжить мне свои золотые часы?», а Джонни, которого я впустил даром, сказал: «Я одолжу вам свои», и подал мне мамины часы, которые я заранее положил ему в карман.

Я взял их и растолок в ступке. Но их очень трудно было растолочь – только стекло легко разбилось. Пришлось взять камень. Потом я сказал: «Вы видите, господа, – часы совсем раздавлены!». Все закричали: «Да, да»! Я взял их и подержал одну минуту за своей спиной, а потом снова показал их. Я ужасно испугался, когда увидел, что они все еще разбиты и куски не хотят соединиться в такие красивые часы, какими были раньше.

Ступка и пестик. Пестик в ступке. С ними можно совершать разные поступки!

Мальчики тоже испугались, и мы спрятали часы в ясли[23]23
  Ясли – кормушка в конюшне


[Закрыть], чтобы люди подумали, что Принц – наша лошадь– взял их из ящика и разгрыз.

– Но ты еще не глотал шпаги! – закричал маленький Билли Браун.

Я сказал, что у меня нет шпаги.

– Не годится ли мой карманный ножик? – спросил Боб Смит.

Я сказал, что попробую. Тогда он открыл свой большой нож и передал мне. Я попробовал его проглотить, но стал ужасно давиться – у меня изо рта пошла кровь; тогда Боб крикнул: «Брось, хорош фокусник! И гроша не стоишь!»

Все мальчики сказали, что я их надул и должен вернуть плату за вход. Я так и сделал. Язык болел у меня ужасно и совсем распух. Я был зол, как оса, потому что они так скверно говорили про меня, и пошел домой. Мама спросила, что с моим ртом. Я сказал, что это верно от красной свеклы, которая была у нас за обедом.

После обеда мне все было нехорошо. Язык горел, как в огне, и мне было страшно за мамины часы. Когда мы сидели за чаем, и я положил бисквит в чай, чтобы он размок, потому что язык мой был весь изранен, вошел Сэм (наш кучер) – прямо в столовую, вместе с кухаркой и Бетти. Он держал в руках часы. Все посмотрели на часы, потом на меня.

Почему прямо на меня?

– Я нашел их в яслях, – сказал Сэм и подал их маме.

– Мама, – сказал я, – должно быть, это Принц взял их из ящика и разгрыз. Дай, я посмотрю, не видно ли следов от его зубов на крышке.

– О, дитя мое, дитя мое, дитя мое! – сказала мама, еще раз посмотрела на часы, заплакала и вышла из комнаты.

Реклама! Реклама! Сэр Джонн Беннет Лимитед. Часы, бриллианты, ювелирные изделия. Иллюстрированный каталог по почте бесплатно!

– Как это случилось? – спросил мой отец так строго, что я задрожал.

Загадка: Когда опасны часы на лестнице? (Ответ: Когда они спешат и бьют)

Но лучше я опущу завесу над этой умопомрачительной сценой, как говорится в книжках. Мой дневник, я не хочу смущать твои страницы тем, что произошло потом. Довольно, если я скажу, что всю следующую неделю, моей единственной мыслью было: «О, если бы я был Эдисоном[24]24
  Томас Альва Эдисон (1847–1931) – знаменитый изобретатель и коммерсант. Получил около четырех тысяч патентов на всякие изобретения в разных странах.


[Закрыть], чтобы получить патент на изготовление резиновых мальчиков!»

Когда я буду большой и у меня будут дети, я не буду их наказывать за то, чего они вовсе не хотели сделать. Такой несправедливости достаточно для того, чтобы мальчик, захватив ночную рубашку и зубную щетку, бежал к индейцам.

Почему они не пошли купить другие часы, вместо того, чтобы поднимать такой скандал?

Но в конце концов они стали думать о другом и забыли, что Жоржи такой дурной мальчик.

Глава 10. Я на свадьбе

Старая тетка Монтэгю Д. Джонса в Ирландии умерла и оставила ему в наследство пять тысяч фунтов. Я не знаю, что это за фунты, но если деньги, то это ужасно много. Теперь они с Лили поженятся. Папа говорит, он всегда находил, что Монтэгю славный молодой человек – только слишком молод, чтобы жениться.

Итак, теперь опять все в порядке. Я хочу попробовать быть умным мальчиком до самой свадьбы, потому что Лили повела меня в свою комнату, дала мне доллар и со слезами на глазах просила меня, чтобы я постарался не проказничать. Теперь все торопятся и у всех так много дел, а она желает, чтобы свадьба прошла спокойно, без всяких историй. Лили хорошая девочка. Я люблю ее больше всех. Постараюсь послушаться, чтобы потом жить с ней, когда у нее будет собственное хозяйство. Она говорит, что позволит. У нее будет для меня особая маленькая комната, и там будет пила, коробка с гвоздями и всякие инструменты.

Думаю, лучше не говорить Монтэгю, что она моет свои волосы специальным мылом, чтобы они блестели, как золото; а прежде были черны, как уголь.

* * *

Я был так занят, что ужасно давно не писал в своем дневнике. Думаю, что маленькие братья бывают иногда очень полезны, если только их вежливо о чем-нибудь попросят. Едва передвигаю ноги, когда ложусь спать, потому что целый день бегаю за катушками ниток, шелком, бумагой, иголками, узорами для вышивания, лимонами, изюмом, на почту, к мистеру Д. Джонсу с записками и т. д. Завтра великий день свадьбы. Надо скорее ложиться спать, чтобы завтра пораньше встать.

Вот все и прошло. Я встал очень рано и был весел. В одиннадцать они должны были венчаться. Кухарка и все были слишком заняты, чтобы дать мне позавтракать. Она сказала:

– Возьми себе сам хлеб и масло, мне некогда.

Я не знал, что маленькие мальчики должны есть бутерброды, когда их сестры выходят замуж. Я вошел в комнату, где они накрыли длинный стол и поставили на нем цветы, салат, пирожные и разные другие вещи. Стоя я смог съесть вдвое больше, чем если бы сидел за столом. В комнате никого не было. Я разлил кружку красного вина на скатерть. Этакое огромное пятно! Этакий запах вина!

Я поскорее убежал, чтобы они подумали, что это сделала Бетти.

Тут Бетти как раз и говорит:

– Иди одеваться!

Одела меня, дала бутоньерку, носовой платок, который высовывался у меня из бокового кармана, и лакированные башмаки.

– Садись, – говорит, – и сиди спокойно, а то опять выпачкаешься.

Я посидел с минуту, но потом улизнул к моему приятелю Джонни, чтобы немного поиграть и скоротать время. Джонни сказал: «Вот чудесная большая лужа, где могут плавать наши корабли», но при этом он так толкнул меня, что я в нее грохнулся. В этом я, конечно, не был виноват. Когда я пришел домой, всем пришлось ждать, пока меня переоденут в старый костюм, а мама плакала из-за скатерти, но сказала, что плачет из-за того, что ее дочь уходит; а папа шепнул мне, что поговорит со мной, когда все закончится.

Мы все пошли в столовую. Кажется, то место, где я разлил вино, было прикрыто салфетками. Много было свадебных тортов. Пили тост за тостом. Все были в хорошем расположении духа; один господин дал мне стакан вина и сказал: «Ну, Жоржи, выпей за здоровье своей сестры»! Я сказал: «За здоровье моей сестры, которая сегодня вышла замуж! Желаю, чтобы ее маленьких мальчиков никогда не секли, не таскали за волосы, не драли за уши и не гоняли по всяким поручениям, как ее маленького брата!»

Лили и Монтегю должны были торопиться на поезд. Все прощались с ними. Обо мне совсем забыли, вот я и воспользовался случаем и попробовал вино, которое все пили. Когда мама пришла меня искать, я лежал под столом и мне было ужасно скверно. Я спросил ее, не было ли землетрясения. Она спросила: «Почему?» Я рассказал ей, что пол подо мной перевернулся, так что я не мог стоять. Тогда она позвала Бетти и велела отнести меня наверх и положить в кровать, а сама только вздыхала и вздыхала, точно сердце ее разбивалось, и сказала:

– О, Жоржи, и что только с тобой будет!

– Я лягу в постель, мама! – сказал я.

И это ведь была правда.

Глава 11. Мистер Уилкинс едет кататься с моей сестрой

Тетя Бетси пришла на свадьбу злая, как оса. Она подарила Лил с Монтегю шелковое одеяло, которое сама вышила. Я сказал ей, что думаю, Лиль будет расстроена – я слышал, как она говорила, что ожидает получить от тетушки Бетси серебряный чайный сервиз. Нашу Бесс назвали в честь тетушки. Правда, я не знаю, в честь кого тогда назвали Бетти, нашу служанку[25]25
  Все три имени – Бесс, Бетси и Бетти – уменьшительная форма от «Элизабет»


[Закрыть]. Однажды я задумался об этом и спросил ее, но она ничего не знала. Тут моя тетя подскочила, как курица с отрезанной головой и заявила, что как ей кажется, будет достаточно, если она подарит чайный сервиз Бесс, а все свои деньги завещает сиротскому приюту. Что касается Лил, той хватит и шелкового одеяла. Тетя Бетси имела в виду, что раз она приходится Бесс крестной, то просто обязана ей что-нибудь подарить. Это очень странно, потому что, к примеру, меня назвали в честь Джорджа Вашингтона, и он никогда мне ничего не дарил[26]26
  Джордж Вашинтгон (1732–1799) – первый президент Соединенных Штатов. Его именем называли тысячи американских мальчиков. Кто знает, может, он и сделал бы подарок своему тезке Жоржи Гаккету, если бы только не умер за восемьдесят один год до 1880 г. – времени, когда Жоржи ведет свой дневник.


[Закрыть]. А Сью сказала, что я, как всегда, устроил ералаш[27]27
  Ералаш – суета, суматоха, беспорядок


[Закрыть], и теперь она не получит подарков от тетки, когда выйдет за своего доктора. И еще сказала, что я помеха. Я спросил, что это такое, и не похоже ли оно на белку или сурка; тогда она сказала, что у этой штуки две ноги и ужасно длинный язык.

К нам теперь приходит новый молодой человек. Мне кажется, он приходит ради Бесс. Я спросил Бетти и она сказала то же самое. Им бы нужно быть с ним полюбезнее, Бесс уж такая старая, что просто смешно; ей в мае минуло двадцать три. Нового молодого человека зовут мистер Уилкинс. Вчера вечером я вошел в залу, когда он и Бесс разговаривали, и стал на него пристально смотреть. Какой он смешной, вот умора! Бесс сделала мне знак, чтобы я ушел. Я знал, что ей неловко сказать это громко, и потому сделал вид, что не понял.

– Как поживаешь, малыш? – сказал мистер Уилкинс.

– Я не малыш, – ответил я, – я мальчик. Вы думаете, может быть, что я мальчик-с-пальчик или другой какой карлик?

Он засмеялся. Я спросил его:

– Что это у вас так блестит, когда вы смеетесь? Верно, золото, как то, которым зубной врач запломбировал зубы Бесс?

– Ты забавный мальчуган, – сказал он, но уже больше не смеялся, так что я не мог видеть той штуки, что так блестела у него во рту.

– Вы тоже забавный, – сказал я. – Что это у вас с глазом? Он совсем не двигается; верно, он из стекла?

– Дерзкий мальчик, – сказала Бесс. – Иди прочь, не то я скажу маме.

Я отошел, но сейчас же вернулся, потому что мне хотелось знать, почему у мистера Уилкинса не шевелится глаз; я стоял и все смотрел на него. Бесс говорила потом, что ей просто хотелось бежать из комнаты.

– Жоржи, – сказала она сладко, как торт, – скажи, пожалуйста, Бетти, чтобы она принесла пирожных и лимонаду.

Я сказал и опять вернулся, и еще пристальнее стал смотреть на него, потому что не мог понять, что такое с его глазом. Волосы у него совсем рыжие. Бесс извинилась, сказав, что выйдет на одну минуту в другую комнату, а когда вернулась, сказала: «Жоржи, тебя зовет мама». Пришлось идти, а мама сказала мне, что «ужасно невежливо так в упор смотреть на гостей».

– Но мама, – сказал я, – почему он не заводит свой глаз ключиком, чтобы он двигался, как другой?

Большие ужасно неразумны с детьми. Вместо того, чтобы объяснить, она сказала:

– Тебе пора спать, Жоржи!

* * *

Мистер Уилкинс приходит аккуратно через день, по вечерам. Доктор и Сузи сидят в одной комнате, а он с Бесс – во второй. Почему они не сидят все вместе? Мистер Уилкинс хочет завтра после обеда ехать кататься один с Бесс. Мне кажется, они могли бы спросить меня, не хочу ли и я поехать с ними? Я думаю, что поеду! Ужасно было бы потешно залезть под сиденье и подслушать, что он будет говорить – у него такой писклявый голос.

Попробую это устроить. Я взял бы с собой Джонни, но не хватит места. В четыре часа мистер Уилкинс подъехал к дому в двухколесном шарабане, на черной лошади с золоченой сбруей. Я стоял у другого угла дома и наблюдал, а когда он на минутку вошел в сени, чтобы сказать, что он приехал, я прыгнул в экипаж, залез под сиденье и опустил кожаный полог, так что меня нельзя было видеть. Мои колени были ужасно стиснуты. Я лег поудобнее и притих, как мышь, пока они садились. Он потянул вожжи, и мы поехали. Лошадь полетела, как стрела, и мы отъехали миль на восемь от города. Я ужасно жалел, что поехал с ними, потому что очень устал, стиснутый в тесном ящике. О, как все у меня болело! Когда стало прохладнее после захода солнца, лошадь шла уже не так скоро; она плелась так медленно, что я думал, вот-вот сейчас умру. У меня была с собою целая пачка ракет и несколько спичек в кармане, но я хотел сперва слышать, что он ей будет говорить, а потому еще не пускал их. Я так устал, что не мог думать даже о том, одинаковые ли у него глаза.

– Дорогая, дорогая моя Бесси! – сказал он, как будто она была шестимесячный ребенок.

Моя сестра не отвечала ни слова.

– Вы не сердитесь на меня?

Как будто было из-за чего сердиться! Верно он думал, что такой старой девице понравится, что с нею обращаются, как с маленьким ребенком. Но потом он наговорил такую кучу сладких слов, точно Бесс представляла из себя целую кондитерскую. Никогда не слышал ничего подобного. Я подумал: «Мистер Уилкинс, если бы она таскала тебя за уши так, как меня, ты бы не назвал ее голубкой или ангелом».

Эти девочки, которые угощают своих маленьких братьев пинками и дают им тумака, никогда не злятся, когда напроказят большие мальчики; это уж я заметил, но решил, что лучше не скажу ему этого, пусть он ее берет, если уж он такой дурак.

– Торговля мануфактурой идет теперь хорошо, – сказал он после того, как более двенадцати раз назвал ее ангелом, – и я думаю, мы можем сыграть свадьбу под Новый год.

Тогда Бесс сказала:

– Я никогда не одобряла долгих помолвок, Чарльз, и если вы думаете о Новом годе, то я постараюсь приготовиться к этому времени.

Потом они одну или две минуты не говорили ничего, и я услышал какое-то щебетанье. Может быть, это заскрипело колесо. Я так думаю. Колени мои так болели, что и не могу сказать. Я так прозяб и так проголодался, а мои локти были так стиснуты, что я решил испугать мистера Уилкинса, чтобы он соскочил с экипажа.

– Под сиденьем что-то есть, – сказала Бесс. – О, Чарльз, должно быть, это собака!

– Не бойтесь, – сказал он, – я собственной жизнью готов вас защ… Ай, ай, что бы это могло быть?

– О, остановите лошадь, дайте мне слезть! – закричала Бесс.

– Я сейчас посмотрю, что это такое, – сказал мистер Уилкинс.

Он пощупал под сиденьем. Его рука коснулась моих волос. Я укусил его за руку, чтобы он подумал, что это собака.

– Это собака! – закричал он. – Бешеная собака! Она укусила меня! О-о, теперь я сойду с ума!

С этими словами он выскочил с экипажа и оставил в нем сестру одну (это доказывает, как сильно он ее любил).

«Теперь как раз время для потехи, – подумал я. – Он не сядет больше в шарабан. Я испугаю лошадь, она понесется вместе со мной и с Бесс, а потом я вылезу и остановлю ее».

Я зажег спичку, поднес ее к ракете для фейерверка, которую захватил с собой, и бросил под ноги лошади: та поскакала, как черт.

Ракета была славная – пш-цш-пш-цш-кррррр – крах! Бум! Бум!

Реклама! Реклама! Фейерверки Пейна

Бесс визжала, мистер Уилкинс что-то кричал, лошадь бежала карьером – никогда еще мир не видел ничего подобного! Я сам испугался ужасно. Я вылез и схватил вожжи, но упустил их и они упали вниз, под лошадь; было уже темно, как в бочке с дегтем. Я так и ждал, что мы оба убьемся. Бум-бурум-бум! – катили мы одну милю за другой.

Мистер Уилкинс остался на дороге далеко-далеко. Бесс взвизгивала при каждом скачке лошади. Действительно, это было ужасно. Наконец, мы приехали в город, где уже были зажжены огни. Люди выбегали и хотели нас остановить. Через минуту лошадь вбежала прямо в конюшню, откуда ее взяли. Разве это была не умная лошадь? Там она стала, как вкопанная, и только дрожала.

Нам помогли выйти из экипажа. Тогда я сказал Бесс:

– Зачем ты кричала? Ведь было же не так опасно.

– Жоржи Гаккетт, это ты? Я все время думала, что там бешеная собака, которая хочет меня укусить. Отчего же был такой треск? Мне еще никогда в жизни не было так страшно! Ты негодный, гадкий мальчишка! Ты мог убить меня! Я, кажется, никогда не оправлюсь от этого вечера! О, какое чудо, что нас не разбило на десять тысяч кусков! Ах, мне дурно! Мерзкий, скверный, беспокойный мальчишка, смотри, что ты наделал! Вот папа тебе задаст!

– Я не хотел сделать ничего дурного, – сказал я, – я полез под сиденье, чтобы послушать, что скажет мистер Уилкинс. Я думаю, что если бы я назвал девочку ангелом, то не соскочил бы с шарабана и не оставил бы ее одну с бешеной собакой. Ого, а он получит водобоязнь? Он, может быть, уж заболел ею, он так сильно укушен! Может быть его глаз зашевелится, когда с ним сделаются судороги? Если он взбесится, то, надеюсь, еще до Нового года, Бесс.

Я не мог докончить, потому что она рукою закрыла мне рот. Люди ухмылялись, а я должен был идти домой, потому что Бесс меня тащила.

Когда мы вошли, все сидели за чаем. Там так хорошо пахло, а я был так страшно голоден, но у меня было тяжело на сердце – я знал, что мне опять достанется.

– Решительно неисправим! – сказал папа, когда Бесс кончила свой рассказ. – Ты пойдешь спать и подождешь, пока я не приду и не разделаюсь с тобою.

Когда я медленно поднимался по лестнице, то услышал, как Сью с доктором хохотали до упаду – не знаю, над чем. Около девяти ко мне пришла Бетти и принесла вкусный горячий ужин. Бетти просто сокровище. Она тоже терпеть не может мистера Уилкинса, еще больше, чем я. Она говорит, что просто ужасно, как часто я попадаюсь – такой невинный маленький мальчик, который хотел бы быть примерным. Она рассказывала мне, что мистер Уилкинс только что вернулся весь в грязи и с разорванными сапогами: он разорвал их, когда выскакивал из экипажа. Я спросил, не зашевелился ли его стеклянный глаз.

А она сказала, что попросит маму сказать папе, чтобы он на этот раз не наказывал меня.

Ну, до свиданья, мой дневник. Я рассказал тебе все мои надежды и опасения, как говорит Лили в своем дневнике. Милая Лили, у тебя теперь свой дом. Я навещу ее на будущей неделе, если переживу сегодняшнее наказание. Я слышу на лестнице шаги отца – прощай, мой дневник!

У меня явился план, как удрать. Я расскажу его тебе. Я спрячусь в нижний ящик письменного стола, там он не будет меня искать. Бетти оставит ящик немного приотворенным, чтобы я мог дышать. О, какая потеха провести папу! Если бы я не чихнул, он не нашел бы меня ни за что на свете. Почему это непременно чихаешь, когда вовсе не хочешь? Чиханье обошлось мне дорого. У меня еще две толстые пачки ракет – месть сладка. Не будь я Жоржи Гаккетт, если папа в эту ночь не проснется, а мама не спросит: «Что это, землетрясение?»