Текст книги "Дневник проказника"

Глава 12. Праздник

Доктор Мур позволяет мне иногда приходить к нему поиграть, но он не хочет оставлять меня там одного, потому что кругом стоит масса ядовитых лекарств. Вчера его вдруг вызвали, – с каким-то человеком сделался припадок, – и он сказал мне: «Жоржи, ты будешь сидеть в этом кресле, пока я не вернусь!»

Кабинетная фотография доктора Мура: доктор в студенческие годы

Я сидел тихо, но скоро начал зевать до того, что голова у меня чуть не отвалилась, потом пришла старая мисс Бакстер, пристально посмотрела на меня сквозь очки и спросила, где доктор.

– Там с одним человеком сделался припадок. Могу я быть вам чем нибудь полезен, мисс? – спросил я очень вежливо.

– Ты, Жоржи Гаккетт? – сказала она презрительно пискливым голосом. – Да ты бы отравил меня, если бы я была так глупа позволить тебе это. Все, что мне нужно – немножко лекарства. И доктор не взял бы с меня и доллара!

При этом она посмотрела вокруг на все банки и предметы – говорят, она завидущая, настоящая скупердяйка – и, увидев банку с зейдлицкими порошками[28]28
  Зейдлицкие порошки – сильное слабительное; порошки для приема – обычно два или три, разного цвета. Для того, чтобы от лекарства не было неприятностей, следует хорошо смешать их в стакане


[Закрыть], быстро подошла к ней, взяла один синий и один белый и положила на стол пять центов.

Реклама! Реклама! Настоящие зейдлицкие порошки. Безопасное и приятное слабительное. Строго следуйте инструкции на странице 327

На столе стояло несколько стаканов, графин воды со льдом и чашка с сахаром. Я спросил мисс Бакстер, не смешать ли ей порошки. Ей пришло на ум, что она может получить сахар даром, поэтому она сказала «да». Я приготовил очень сладкой воды в двух стаканах и сказал ей, чтобы она выпила сначала синий порошок, а потом белый; она так и сделала.

Через минуту с ней сделался припадок, ужасный припадок! Я не могу себе представить, отчего – порошки были верные. Она опрокинулась назад, лицо ее так почернело, точно она выпила чернил, и она едва не задохлась.

Я побежал на улицу за доктором, но не нашел его. Я сказал нескольким прохожим, что мисс Бакстер умирает; они прибежали, подняли ее и положили на диван; очки ее разбились, платье было разорвано, слезы текли у нее из глаз, как на похоронах. Они спросили ее, что случилось; она сказала, что не так приняла порошки, взрыв произошел у нее в желудке, вместо того, чтобы произойти в стакане; мне кажется, она была права. Она заплатила за порошки пять центов, но новые очки стоили ей, наверное, центов пятьдесят – она, значит, не так много выиграла, как надеялась. Она погрозила мне своим зеленым зонтиком, когда уходила, как будто я был виноват. Ну, а зачем она хотела обмануть доктора?

Было уже так поздно, я был так голоден, что не мог больше ждать, пока придет доктор. Но я боялся, что заберутся воры и обкрадут дом, если я уйду; поэтому я взял скелет, посадил его в кресло и сунул ему в руку медицинский нож. Потом я взял из пузырька немножко фосфору, нарисовал им на бумаге глаза и сунул в череп. Страшно было смотреть, каждый разбойник испугался бы; оттого я и не побоялся оставить дом под охраной скелета и пошел домой обедать. Теперь доктор говорит, чтобы я не смел больше приходить к нему, потому что старая мисс Бакстер зла ужасно, а у Эммелины Эльдер воспаление мозга, потому что она побежала к доктору, чтобы взять немножко хлороформу[29]29
  Хлороформ – бесцветная наркотическая жидкость с резким запахом; до изобретения новокаина в 1905 г. был основным обезболивающим средством.


[Закрыть] от зубной боли, и, увидев мертвого человека со светящимися глазами, так как было уже темно, громко закричала и упала в обморок. Когда она опять пришла в себя, то увидела, что она одна со скелетом; она опять закричала и потеряла сознание. Потом пришел доктор и привел ее в чувство, но теперь у нее бред и она все время кричит.

Осторожно, яд! Хлороформ. Яд, будьте осторожны! Хлороформ (яд)

Но ведь это не причина, чтобы бранить меня; я посадил скелет для разбойников, а не для девочек и поступил правильно.

Когда вернулся доктор, Эммелина лежала без сознания, а рядом лежала разбитая склянка с хлороформом. Мне жаль, что склянка разбилась, она стоила три доллара, а Эммелина чуть не умерла. Надеюсь, что зуб у нее больше не болит.

Доктор говорит, что должно быть вор все-таки забрался, потому что недостает коробки с ячменным сахаром. Но Джонни и я хорошо знаем, где она – за сараем.

* * *

Завтра праздник, но я целый день не получу ни кусочка пирога, потому что нюхательный табак Джонниной бабушки сделал из нашего пирога такую ужасную дрянь, что мы должны были его выбросить. Там еще много яблочных тортов и пирожных, но я все-таки ничего не получу. Мне кажется, это гнусно.

Бабушка Джонни в молодости

Я особенно люблю торты. Моя сестра Бесс так гордится тем, что отказала мистеру Вилькинсу, который не был у нас с тех пор, как ускакала лошадь, и тем, что вместо него заполучила мистера Дженнингса, что с нею почти слова нельзя сказать. Наша милая Лили приехала вчера, чтобы быть завтра с нами. Она спросила, все ли я еще такой шалун, каким был раньше, потому что ей хотелось бы взять меня к себе на недельку. Мне бы очень, очень хотелось к ней.

Зачем они все говорят, что я негодный мальчишка? У всех нас есть свои недостатки. И у меня они есть. Разве можно сказать, что я плохой мальчик, потому что не знал, что нюхательный табак испортит паштет, или что мисс Бакстер зашипит, как колесо в фейерверке, потому что не смешает своих порошков, прежде чем их проглотить? Каждому человеку приходится о многих вещах узнать только по собственному горькому опыту.

Лили говорит, что я поеду с нею, если даже разобью все безделушки, которые она привезла с собою; она всегда была добрым малым, она знает, что у маленьких мальчиков тоже бывают неудачные дни, как у больших.

Милый дневник, на твоих страницах я торжественно обещаю вести себя завтра как можно лучше, чтобы ехать к Лили. Один день должен пройти для меня спокойно и мирно. Я не запачкаю своего платья и буду так приличен, как только можно.

Тетя Бетси тоже здесь. Папа написал ей письмо, просил ее не сердиться больше и приехать – вот она и приехала. Мистер Дженнингс тоже приедет обедать из города – он теперь принадлежит к нашей семье. Лили привезла мне забавную игрушку; она китайская и вложена в маленький кусочек сукна, и если выдернуть штифтик, то оттуда выскакивает что-то черное, длиною с половину комнаты, вроде змеи.

Я уже испугал этим кухарку и других, они даже закричали, потому что оно так быстро выскакивает. Монтэгю привез мне целую кучу сластей, и завтра я, кажется, не в состоянии буду обедать. Я его тоже очень люблю; он хочет, чтобы я поехал с ними.

* * *

Праздник уже прошел. Я не поеду к моей замужней сестре. Ты должен простить меня, милый дневник, я пишу криво, потому что слезы мешают мне. Я встал рано и очень старался быть молодцом, вроде тех хороших детей, про которых написано в книжках.

После завтрака я отнес несколько конфет Джонни и пошел в город, чтобы купить себе что нибудь, но все лавки были закрыты, и я купил у Пата Финегана молодого бульдога за два доллара, но остался ему должен один.

Когда я пришел домой, я запер свою собаку в конюшне и пошел с Лили, которая была такая хорошенькая и такая нарядная, что я просто гордился ею. Она взяла меня в церковь на праздничную проповедь. Мистер Слокум читал свою проповедь, но она была такая длинная, так что мне захотелось спать и есть. Я жалею, что взял с собою китайскую игрушку; мне стало так скучно, что я положил ее на пюпитр, что бы посмотреть, не сломалась ли она, но штифтик вдруг нечаянно выскочил, и не успел я опомниться, как черная штука, похожая на змею, полетела и ударила по носу мистера Слокума, а потом свалилась и задвигалась, как живая.

Я думал, что провалюсь сквозь землю, потому что все смотрели на меня, как будто знали, кто это сделал. Я уронил свою шапку и, когда я нагнулся, чтобы поднять ее, из кармана у меня выпал пистолет, который одолжил мне Пат Финеган, чтобы я мог его посмотреть, и, если захочу, купить.

Вот так выстрел!

Папа схватил меня за плечо, повел вниз и сказал:

– Жоржи, ты позор семьи. Ума не приложу, что мне с тобой делать!

Он ходил взад и вперед и стонал, как будто ему жали ботинки. Я тоже не знал, что ему делать со мною; я был в отчаянии. Наконец, я сказал:

– Мне жаль, что я не убежал с цирком, который был здесь, но теперь уже поздно. Я бы хотел, чтобы у меня сделалась корь и чтобы я умер, если я не стою того, чтобы жить. Я бы хотел, чтобы меня заперли в темницу или крепко привязали, чтобы не случались больше такие вещи, которые заставляют тебя так стонать.

– Вот это верно, – воскликнул папа с облегчением. – Я привяжу тебя, голубчик!

И он пошел со мною домой, и привязал меня в деревянном сарае к балке. Я слышал, как стучали тарелки и как пахло обедом, когда все пришли домой; никогда еще время не тянулось для меня так долго.

Я ужасно обрадовался, когда услышал на дворе свист Джонни. Я тихо позвал его, он распилил веревку и освободил мне руки.

– Не проболтайся моим, Джонни, – сказал я. – Я возьму свою белку и своего бульдога и пойду куда-нибудь, где люди еще не знают, какой я скверный.

Глава 13. Я становлюсь разбойником

– Мое почтение! – сказал кто-то с самым спокойным видом на свете. – Куда это молодой человек так торопится?

Это был бродяга. Он сидел под деревом у дороги и ел пирог с говядиной.

Бродяги идут!

Я бежал уже часа два. Моя белочка была у меня в кармане, но собаки со мной не было, потому что она сбежала, когда Пат Финеган ей свистнул, – точно я не заплатил доллара за маленького мошенника – этакая бесчестная собака!

– И вам тоже! – сказал я.

– Садись, отдохни и съешь кусок моего пирога, – сказал он.

– Благодарю, – сказал я, – с удовольствием.

Я был страшно голоден и боялся, что ноги не понесут меня ни на шаг дальше.

– Куда ты идешь? – спросил он, когда я поел.

Я знал, что бродяги сами не очень-то хороший народ, и решил сказать ему всю правду.

– Я убежал из дому, потому что я такой скверный, что они стыдятся меня.

– Ага, – сказал он, – скверный мальчик! Так, так, – и засмеялся. – Что же ты сделал, голубчик? Убил кого-нибудь или ограбил лавку?

– Нет, господин бродяга, – сказал я, – но я постоянно что-нибудь натворю, точно я самый скверный мальчик на свете. Если бы у меня была обезьяна и шарманка, я мог бы питать себя сам, и моим родителям не пришлось бы сердиться на меня.

– У меня есть и то, и другое, – сказал он быстро, – там в лесу, где собралось несколько наших парней. Ты получишь обезьяну и шарманку, если захочешь остаться с нами. Мы ведем чудесную жизнь, срываем яблоки и орехи с деревьев и варим себе обед в котле на большом огне.

– Хорошо, – сказал я, – посмотрим, как это мне понравится.

В лесу было пятеро других бандитов страшного вида. Мне было досадно, что я попал к ним; но они смеялись, трепали меня по голове и говорили: «Какой ты молодчина!» Там не было ни огня, ни котла, ни обезьяны, но была шарманка, и они дали мне хлеба с сыром, а когда стемнело, мы все улеглись спать. Мне было так холодно, что я заплакал, потому что здесь не было Бетти, чтобы закутать меня потеплее, но я не дал им заметить, что плачу. Скоро я заснул, но они разбудили меня и сказали:

– Вставай, нам нужно теперь в дорогу; если ты хороший мальчик и сделаешь в эту ночь все, что мы тебе скажем, то тебе будет хорошо житься. Если же ты не исполнишь в точности того, что тебе прикажут, то уж не увидишь завтра восхода солнца.

Никакой язык не опишет того, что я почувствовал, когда услышал эти ужасные слова. Мы шли, пока я не устал до того, что едва передвигал ноги.

Двое из них отстали от нас, а мы пришли к месту, где по обе стороны стояли дома. Было ужасно темно, пошел снег, и мы вошли в какой-то двор. Бродяги шепнули мне, что если только я заговорю или наделаю шуму, то они задушат меня. Они решили просунуть меня в маленькое окно, а я должен был тихо проползти к кухонной двери, открыть ее и впустить их. В доме, куда они хотели забраться, была куча денег. Они открыли задвижку маленького оконца, подняли меня и протиснули внутрь.

– Вот несколько спичек, – шептали они, – Зажги их и сыщи дорогу к двери. Если ты издашь только звук, они схватят тебя, как вора.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Что сказала бы моя дорогая мама, если бы знала, что ее маленький сын сделался разбойником! Я убежал, чтобы сделаться хорошим мальчиком, а теперь я был еще в тысячу раз хуже прежнего.

– Ну, вперед, ты там! – заворчал суровый голос через окно. Я зажег спичку. Она потухла. Я зажег другую и посмотрел вокруг.

* * *

Гм! Этот скверный мальчик Жоржи Гаккетт был сегодня львом города! Все радуются, что эти ужасные люди пойманы и брошены в тюрьму. Они ограбили в разных местах, по крайней мере, двадцать домов. Все вещи и серебро нашли в дупле дерева, где, как я указал, закусывали эти мошенники. Я все объясню тебе, дорогой дневник.

Когда я зажег спичку и осмотрелся, то увидел нашу собственную кладовую, фартук нашей кухарки на гвозде и остатки сливочного пирожного на тарелке. Мое сердце сильно забилось, я ощупью пополз по лестнице, не видать было ни зги, но я знал дорогу.

– Папа, – кричал я, – встань и застрели их, пожалуйста, чтобы они не могли задушить Жоржи!

Вот была сцена! Сначала они меня не поняли. Потом Монтэгю и папа выскочили, у них было два пистолета и ружье, когда они бросились на врагов. Сперва они не могли их найти, но потом разбудили шерифа и достали несколько лошадей. Уже рассветало, и меня взяли с собой для указания дороги. Поймали всех пятерых, и теперь я думаю, что не пойду больше к разбойникам, а останусь дома и буду вести себя хорошо.

* * *

Вот уже неделя, как я не пишу в дневнике. Через два дня после праздника я поехал к Лили, чтобы погостить у нее недельку. У них нет своей квартиры, они живут в гостинице.

– Веди себя, как можно приличнее, – сказала мне Лили. – Здесь в доме много разных людей. Я не желала бы стыдиться моего маленького брата.

– Разве они знают, что я дурной мальчик? – спросил я ее.

– Нет, и не узнают, если ты сам себя не выдашь!

Обед был готов, когда мы приехали, великолепный обед, масса блюд и под конец мороженое, а лакеи, которые прислуживали у стола, были со мной так же вежливы, как с другими взрослыми людьми. Против нас за столом сидела маленькая девочка – очень хорошенькая девочка. Я пристально глядел на нее, а она также часто взглядывала на меня. Монтэгю сказал мне, что дети будут танцевать в зале, и если я хочу танцевать, то он поведет меня туда.

Маленькую девочку звали Мод. Я отлично с ней разговорился. Она была очень любезна со мной и я несколько раз с нею танцевал. Я думаю, что не женюсь на Бетти, хотя она очень добра ко мне. Я сказал Мод, что, вероятно, никогда не женюсь на Бетти. Она смотрела вниз на свои башмаки, но ничего не сказала. Я на этот раз решительно ничего не выкинул, только раз вдруг вытянул ногу, так что один мальчик упал, но это была шутка.

Я спал на диване в комнате Лили, потому что гостиница была переполнена. Когда я проснулся, было еще очень рано; я тихо встал, оделся и проскользнул вниз, чтобы осмотреть город. Это был большой город, гораздо больше нашего. Я увидел корабли и воду и спросил о них одного человека. Он сказал, что это река Гудзон. Потом я пошел вниз, чтобы посмотреть, что там делается. У самого берега стоял пароход и пускал дым. Множество народа шло на пароход, пошел и я, просто, чтобы посмотреть и спросить о чем-нибудь человека, который стоял у колеса.

Нью-стрит в Нью-Йорке

– Когда он отходит? – спросил я его.

– Отошел сию минуту, – сказал он.

В самом деле! Колесо брызгало, как водопад. Трап сняли.

Река Гудзон

– Будьте любезны, мне хочется сойти!

Он засмеялся и сказал:

– Тебе придется немножко подождать!

– Не могу ли я телеграфировать моей сестре? Она подумает, что я пропал.

Это был совсем необразованный человек. Он только и ответил:

– Нету здесь! – и потом прыснул, точно его пощекотали.

Я почувствовал, что слезы навертываются у меня на глаза, но не хотел показать ему, что мне хочется плакать. Я начал свистеть. Мне было холодно. Я не завтракал. У меня не было денег на проезд, и мне хотелось домой.

Должно быть, я совсем посинел, потому что он скоро предложил мне пойти в каюту. Я пошел. Там было много мужчин и женщин. Сначала они меня не заметили, но потом стали спрашивать, чей я. Я сказал, что попал сюда по ошибке; они стали беспокоиться за меня и так много расспрашивали меня о том, как меня зовут и где я живу, что я под конец рассказал им про свой дневник и про то, какой я скверный мальчик, как я постоянно попадаю в беду, когда я вовсе этого не хочу, и что Лили теперь будет думать, что я совсем бессовестный мальчик, потому что я убежал, а я хотел только посмотреть на воду и узнать, почему колеса постоянно так вертятся.

Одна женщина приказала слуге принести для меня что-нибудь позавтракать. Потом один пассажир сказал, что если я хочу послать телеграмму, то он сам отправит ее, когда мы приедем в город. Они дали мне бумагу и карандаш, и я написал:

«Милая Лиль, я не хотел этого сделать. Виноват пароход. Не беспокойтесь. Маленький Жоржи весел. Я вернусь с вечерним пароходом. Пожалуйста, распорядись, чтобы они подождали с обедом до моего приезда».

Этот же пассажир дал слуге доллар, чтобы он присмотрел за мною, и сказал мне, чтобы я целый день оставался в каюте, тогда я буду в безопасности. Они пожали мне руку на прощание, когда уходили с парохода. Такого множества кораблей я еще не видал. Был полдень. Пароход должен был идти обратно в три часа. Было очень скучно, потому что пароход стоял. Я съел несколько яблок, которые дали мне перед тем, как идти обедать. Вдруг я вспомнил о мистере Дженнингсе – женихе Бесс. Он как раз был из Нью-Йорка.

– Кажется я успею зайти к нему до отхода парохода, – сказал я себе и потихоньку улизнул, не сказав ни слова слуге из боязни, что он меня не пустит.

Когда я вышел из этого деревянного ящика на улицу, я подумал, что где-нибудь горит, – такая была страшная толкотня. Я перешел через улицу и стал искать на вывесках имя мистера Дженнингса, но я не нашел его и спросил одного прохожего, не будет ли он так добр сказать мне, где живет мистер Дженнингс?

– Не знаю, мальчик, – был ответ.

Я пошел немного далее, увидел булочную, вошел в нее и потребовал несколько пряников.

– Сколько? – спросила меня продавщица.

– Пожалуй, девять, – сказал я. Потом я поблагодарил ее очень вежливо и хотел уйти, а она стала так кричать, что и медведь бы испугался.

– А деньги где? Где деньги? Ах ты, маленький плут!

Тогда я рассказал ей, что я заблудился, положил пряники назад и печально вышел вон.

Я спрашивал каждого, кого только мог остановить, где пароход и где живет мистер Дженнингс. Никогда я еще не встречал таких необразованных людей. Никто ничего не знал. Я увидел на башенных часах, что уже четыре часа, и начал плакать, потому что ноги у меня страшно болели. Высокий и толстый человек в голубом сюртуке схватил меня за плечо.

– Что случилось, молодой человек?

– Сэр, – сказал я, – мне жаль, что я сел на пароход, и мне жаль, что я ушел с парохода, и мне хотелось бы, чтобы люди в этом городе не были так глупы. Они не могут даже сказать бедному, заблудившемуся мальчику, где живет мистер Дженнингс. Я маленький Жоржи Гаккетт, который всегда попадает в беду, но я в этом не виноват. Если б пароход не ушел прежде, чем я об этом узнал, я бы никогда не потерялся. Я, право, этого не хотел.

– Хорошо, Жоржи, – сказал он, – если ты потерялся, то надо попробовать тебя опять найти.

Он был очень добр ко мне, только хотел все выведать. Он так много расспрашивал меня, что едва мог пообедать. Эту ночь я крепко заснул на койке – смешной постели вроде ящика. Кто-то разбудил меня таким плачем, как будто сердце у него разрывалось. Я сел и протер глаза.

– О, ты, мой негодный, скверный, милый мальчик! – кричала Лиль.

Она была совсем бледная, а глаза ее были красны. С нею был Монтэгю. Они приехали по железной дороге, когда пароход вернулся без меня. Я спросил, не беспокоилась ли Мод, когда узнала, что я потерялся? Ждали ли они с обедом? Почему она плачет? Она сказала, что плачет потому, что, наконец, нашла меня. Я сказал ей, что она милая дурочка: она могла бы плакать, если бы не нашла меня, а теперь все опять хорошо, и она не должна дома рассказывать о том, что я опять набедокурил – я сделал это не нарочно. Я сказал Лили (по секрету), что мистер Дженнингс, должно быть, вовсе не такой уж значительный человек, как думает Бесс, иначе в Нью-Йорке знали бы о нем больше.

Глава 14. Последняя капля

Я люблю все времена года. Но особенно Новый год. Это так весело!

Кухарка злится, потому что ей приходится печь пряники и фруктовый торт или фаршировать дичь, так что бедный мальчик не может взять даже горсти изюму и куска корицы без того, чтобы она не зашипела на него, как фейерверк. Она не позволяет мне играть в шарики мускатными орехами или облизать ложку, которой она месит тесто, или тереть мел на ее железной терке и вообще пошалить немного на кухне.

Все это время я должен оставаться на дворе, а там так хорошо пахнет; такая обида для мальчика! Бесс и Сью хотят на Новый год принимать гостей. Они говорят, что ужасно неудобно принимать гостей каждый день, готовить кофе, холодного цыпленка и пирожное и постоянно надевать новые платья.

С Новым Годом!

Я думаю, мне следует попросить некоторых знакомых передать другим, чтобы они не приходили, раз мои сестры говорят, что это их так беспокоит. Уже больше недели у меня в голове одна мысль. Вот какая. Я был в верхнем этаже и внизу. Вчера я попробовал влезть на крышу и заглянуть в трубу, но было так скользко, что я чуть не скатился и не разбился, так что я должен был это бросить. Я исследовал камин в маминой комнате. Никак не пойму, как этот старик трубочист может пролезть через такую тесную дыру. Если бы он там застрял – это было бы ужасное несчастье.

Сердечные пожелания всего самого лучшего к Рождеству и Новому Году

Я спросил папу, не позовет ли он печников, чтобы сделать трубу пошире, но он покачал головой. Я посмотрел в нашу трубу и подумал, что если вынуть несколько кирпичей, то трубочисту было бы удобнее работать.

Было около девяти часов. Лиль и Монтэгю, мистер Дженнингс и все остальные были в зале. Мы ели орехи, яблоки и пирожные, и мама сказала, что мне бы лучше идти спать. Вот я и стал подниматься по лестнице, но так медленно, как черепаха, потому что мне хотелось спать ничуть не больше, чем мистеру Дженнингсу. Пять минут спустя после того, как я дошел до последней ступеньки, послышался вдруг такой треск, точно рухнул весь мир, и что-то ударило меня по голове. Страшно больно – говорят, я около шести часов лежал без сознания.

Реклама! Реклама! Красный кирпич компании Ф.О. Пирса и Ко.

Оказалось, что камин в маминой комнате рассыпался на тысячу кусков и меня ударило кирпичом по голове сбоку – каким-то чудом меня не убило, потому что разрушение было полное. Все оконные стекла разбились, зеркала разбились вдребезги, потолок обвалился, а ковер промок насквозь, потому что водопровод лопнул. Нигде нельзя было развести огонь, кроме кухни. Мама от испуга заболела. Папа говорит, что это чудо, что не взорвало весь дом.

Когда я пришел в себя, они все удивлялись, как это случилось. Я сказал, что, может быть, у трубочиста было несколько ракет в мешке и их взорвало. Доктор Мур заметил:

– Да, вероятно так оно и было.

Тогда папа сказал:

– Жоржи, зачем ты насыпал в камин пороху?

Я вскричал:

– Папа! Я не хотел этого сделать, право же не хотел! Я насыпал туда только одну чайную чашку, ровно столько, сколько нужно, чтобы выбросить три-четыре кирпича, чтобы проход был свободнее. Разве это было дурно, папа?

– Нет, Жоржи, – сказал он насмешливо, – нет, нисколько. Починка обойдется мне не дороже трехсот долларов, и тебе, вероятно, все равно, что мама больна и что ты не получишь новогодних подарков.

Я очень печален с тех пор, как он сказал это. Я ввожу мое семейство в ужасные расходы. Неприятно в такую холодную погоду заставлять людей работать в доме. А самое скверное то, что я не получу подарков, которых жду уже несколько недель.

* * *

Из замечаний некоторых людей я вижу, что им было бы приятнее, если бы я сам взлетел на воздух вместо всего прочего. Сестры очень заботятся о том, чтобы дом был исправлен еще до Нового года. Я думаю, им незачем беспокоиться, потому, что я еще до взрыва сказал молодым людям на почте, чтобы они лучше не приходили к нам – слишком много хлопот. Если смогу, я охотно избавлю моих сестер от беспокойства.

Шишка на моей голове понемногу проходит. Доктор Мур говорит, что завтра я уже смогу выйти. Теперь прекрасная погода, чтобы ездить на санках, снегу на фут глубины, все мальчики и девочки развлекаются и колокольчики звенят.

* * *

Дорогой дневник, прощай, я должен ехать. Мой чемодан уложен, Бетти и мама плакали так, что глаза у них покраснели. Я должен ехать в школу, быть может, за сто миль отсюда! В письме сказано:

«Здоровый приют в деревне для мальчиков. Умеренные условия, хорошая пища, добросовестное преподавание».

Я жалею тех, к кому еду, потому что я такое чудовище, что мои сестры взбешены. Отец говорит, что я вредный человек, такой вредный, какого еще не бывало, но Бетти говорит, что это просто стыд и срам посылать одинокого мальчика в пансион.

Вот из-за чего весь сыр-бор загорелся.

Наступил Новый год. Но гости не приходили, девочки были уже вне себя от ожиданья. Много молодых людей проходило мимо, некоторые подходили к нашим воротам, но не входили, потому что к ручке звонка я привесил корзину для визитных карточек[30]30
  Корзинка для визитных карточек означает, что хозяев нет дома или что в доме не принимают. Гость оставляет карточку в корзинке, чтобы сообщить, что он заходил


[Закрыть], чтобы избавить сестер от хлопот.

Вечером Бесс схватила меня за плечо и сказала:

– Жоржи Гаккетт, ты опять что-нибудь напроказил? Посмотри мне прямо в глаза и скажи. Что ты сделал?

Я посмотрел ей прямо в глаза.

– Я ничего не сделал, только избавил вас от беспокойства принимать гостей.

– Что ты наделал? – повторила она и стала меня трясти – все сильнее и сильнее.

– Я только написал несколько слов и отнес в редакцию газеты, как это делают другие люди, когда хотят объявить о чем нибудь.

Бесс схватила вчерашнюю газету, быстро пробежала ее глазами и дошла, наконец, до отдела объявлений, где было напечатано:

«Всем, кого это касается. Девицы Гаккет в день Нового года не будут дома, потому что здоровье их очень слабо, у них постоянно болит бок, когда они надевают новые платья; устраивать тонкие завтраки очень неудобно, все очень дорого, расходы не окупаются, потому что молодые люди вообще очень мелко плавают[31]31
  Мелко плавать – иметь ничтожные доходы или вообще не достигать больших успехов.


[Закрыть]. Сюзи Гаккетт, Бесс Гаккетт.»

Сюзи смотрела Бесс через плечо: обе были красны, как огонь, потом побледнели, как мел, и сели разом, как по команде. Было так тихо, как ночью.

На улице радостно звенели колокольчики, и молодые люди весело проходили мимо нашего дома.

– Жоржи, с этой минуты я отрекаюсь от тебя! – проговорила, наконец, Сюзи. – Это уж слишком, это уж слишком! Я никогда не осмелюсь поднять голову! Это – последняя капля!

Насколько я мог судить, нигде ничего не капало. Почему они не понимают, что я просто хотел избавить моих сестер от скучных визитов? Девочки очень неблагодарны, они не заслуживают, чтобы их маленький братец их любил и свои собственные двадцать восемь центов истратил на объявление в газете. Я думал, что если молодые люди не придут, то я получу кучу пирожных, конфет и все, что они съели бы, если бы пришли, достанется мне. Вместо того меня прогнали и велели оставаться наверху.

Новый год был самым длинным днем в моей жизни; если бы не вошла в мою комнату кошка, я бы, кажется, с ума сошел. Кошки не твердят мальчикам постоянно, что они нестерпимы, и я подозреваю, что мисс Бесс будет очень удивлена, когда раскроет шляпную картонку, чтобы надеть свою новую шляпу, а оттуда вдруг выскочит кошка – я вчера посадил ее туда. Итак, еще раз прости. Я постараюсь хорошо вести себя в школе. Я обещал маме не делать ей сраму, если смогу. Я сунул в карман свою белку – никто не знает, что я беру ее с собой. Хотел бы я знать, будут ли мальчики смеяться, если я посажу ее на стол в первый же раз, как приду завтракать.

* * *

Ах, каким одиноким я себя чувствую! Старик пассажир рядом со мной спит крепко. Интересно бы знать, вскочит ли он, если я уколю его иголкой, и упадут ли у него очки?