Текст книги "Свет – это мы"

– Кроме того, – добавила Джилл, отбрасывая ногой сосновую шишку с тропы, – Мажестик – мой дом. И всегда будет моим домом.

Каждый вечер Джилл готовила для родителей восхитительные блюда. Получалось так вкусно, что даже не верилось, что все они строго вегетарианские. Мы все вместе собирали мозаику. Мы с миссис Данн также объединили силы против Джилл и ее отца в славной карточной битве у разожженной дровяной печи. Ближе к концу нашего пребывания резко похолодало, мы все вчетвером закутались потеплее и пошли смотреть на замерзшие водопады. Миссис Данн приготовила два термоса какао, приправленного кайенским перцем. Каждый раз, когда мы набредали на очередной частично обледеневший водопад в обрамлении вертикальных сосулек, мы разливали горячий острый напиток в крышечки термосов и поднимали тост во славу природы.

В ночь перед отъездом мы устроили раннее Рождество. Я был безмерно удивлен, что мистер и миссис Данн озаботились подарком для меня, и очень тронут, когда в пакете обнаружилась футболка и кепка, обе с надписью «Бревард, Северная Каролина».

– Это чтобы ты не забыл, куда возвращаться, – сказал мистер Данн.

– И поскорее, – добавила миссис Данн.

– Лукас вам тоже приготовил подарок, – сказала родителям Джилл, и я покраснел, потому что принесенные мной подарки показались мне глупыми. Но делать вид, что у меня ничего нет, было уже поздно, так что я сходил в нашу комнату и принес две небольших коробки, завернутые в бумагу.

Я протянул их родителям Джилл, и миссис Данн осведомилась у своей дочери: «Это ты заворачивала?», потому что никто никогда не может поверить, что мужчина в состоянии правильно завернуть подарок – но я могу, и Джилл так и сказала своей матери, что произвело на нее должное впечатление. Из коробок были извлечены кофейные кружки, которые я произвел на занятиях по керамике с Дэвидом Флемингом, и они показались мне невероятно неуклюжими и даже кривоватыми. Не дождавшись, пока к нам придет настоящее умение, мы с Дэвидом радостно наделали кружек для всех Выживших, а также для Марка, Тони и других близких людей. Но этот обмен подарками стал дебютом нашей торопливой работы за пределами близкого круга. Мне захотелось немедленно набрать Дэвида и запретить ему раздавать оставшийся запас на праздничных собраниях Выживших, настолько острым было охватившее меня чувство стыда.

Родители Джилл глядели на кружки, и тут Джилл сказала с гордостью в голосе:

– Лукас их сделал собственными руками.

– Правда? – спросила миссис Данн, рассматривая голубовато-зеленую глазурь.

Мистер Данн встал и вышел из комнаты, что я принял за дурной знак, но он вскоре вернулся с бутылкой того, что он назвал «нормальное пойло», и вскоре мы все, рассевшись вокруг печки, подпевали рождественским песням по радио, потягивая дорогой виски из пузатых кружек, наскоро слепленных мной для мистера и миссис Данн.

Прошло несколько часов. Джилл уснула в кресле своего отца, а сам мистер Данн давно ушел в спальню. Я помогал миссис Данн вытирать и убирать посуду. Вдруг она повернулась ко мне и посмотрела прямо мне в глаза. Я в ответ посмотрел в ее глаза, и сначала мне показалось, что они говорили мне: «Мне очень жаль», но потом я вгляделся немного глубже и понял, что на самом деле глаза миссис Данн говорили: «Я тебя люблю». Как только я это осознал, она обняла меня и притянула к себе, а потом прижала свою голову к моей груди. Я обнял пожилую женщину в ответ и держал так, пока не почувствовал, что меня начинает трясти, почти так же сильно, как когда я был в церкви Исайи и все молились, приложив ко мне руки. Миссис Данн принялась укачивать меня, словно маленького ребенка, из стороны в сторону, и повторять, что ей очень жаль, но что все будет хорошо, и что она очень счастлива, что я и Джилл теперь вместе, и тут мне уже захотелось, чтобы все происходящее скорее завершилось.

Миссис Данн наконец отстранилась от меня, отвернулась и вытерла глаза кухонным полотенцем, а потом ушла в спальню.

Я пошел обратно в гостиную, где стояла искусственная елка, украшенная белыми лампочками и игрушками, сделанными самой Джилл в бытность еще девочкой. Больше всего мне понравилась белка – сосновая шишка с двумя приклеенными глазами, к которой маленькая Джилл приладила хвост, явно принадлежавший до этого какой-то плюшевой зверюшке. Я обернулся и посмотрел на свою лучшую подругу, мирно спящую под пледом, скроенным ее матерью из обрезков старой одежды. Рождественская елка мягко освещала ее лицо, и в этом свете Джилл показалась мне очень молодой и даже немного небесной. Кажется, я просидел, глядя на то, как она спит, несколько часов.

На следующее утро мы отправились дальше, во Флориду. Мистер и миссис Данн не плакали, но было видно, что им очень грустно, и я сказал, что мы скоро вернемся и будем возвращаться часто, каковое обещание мне удалось сдержать, поскольку мы с Джилл теперь навещаем их по разу в каждое время года, то есть четырежды в году. Я теперь их очень люблю – как родителей, которых у меня никогда не было, но которых я, как мне кажется, заслуживаю.

Финеас называет это «прекрасным примером компенсации», и я думаю, что Вы с ним в этом согласитесь.

Я видел, что Джилл тоже было грустно покидать родителей, но она пыталась не показывать вида всю дорогу до Флориды.

Финеас взял с меня обещание не жить в доме матери и ее сожителя Харви.

– Подготовьте почву для успеха. Выделите место для себя и Джилл, в котором можно было бы уединиться, снять напряжение и поправиться между сеансами облучения.

Было немного странно думать о встрече с матерью в терминах «облучения», словно она представляла из себя источник радиации – нечто, потенциально вызывающее рак. Но мы последовали совету Финеаса и, к вящему ужасу моей матери, которой мы и так нанесли смертельную обиду, отказавшись поселиться в одной из ее трех «роскошных» гостевых комнат, каждая – с личной ванной, заехали в крохотный мотель, перед входом в который красовалась модель пальмы из неоновых трубок в натуральную величину. Поскольку в каждой комнате стояло по две кровати, мы решили сэкономить и взяли одну комнату, а не две.

Следующим утром мы встретились с мамой и ее Харви за завтраком на террасе кафе прямо на берегу Мексиканского залива. Погода оказалась более прохладной, чем я рассчитывал, и я немного жалел, что не взял с собой куртку. На лысеющей голове Харви красовалась панама, под его носом поселились густые усы, а одет он был в рыболовный жилет со множеством карманов. Одежду матери составляли в основном бриллианты. Они рассказали нам о своем загородном клубе. Потом о рыболовной лодке Харви, оснащенной «по последнему слову техники». Он называл ее «моя детка». Потом о сыне Харви, по имени Хантер, и его процветающем маклерском бизнесе. Они перечислили все сделки ценой выше миллиона, в которых он был посредником. Потом о своих соседях – все они без исключения оказались или слишком шумными, или же бескультурными, вследствие какового обстоятельства развесили на своих домах совершенно безвкусные рождественские украшения. Чем больше они рассказывали, тем больше мне казалось, что кроме них за столом никого нет.

Я пытался убедить себя, что они таким образом просто пытаются избежать неловкого молчания, но стоило Джилл заговорить, как мама и Харви немедленно хором перебивали ее, и вскорости я снова почувствовал, что внутри меня ворочаются острые ножи, пытающиеся прорезать мне живот.

Мама пожаловалась, что оладьи на ее тарелке расползлись из-за слишком большого количества сиропа, а Харви дважды отправил свои яйца пашот обратно на кухню, утверждая, что голландский соус «попахивает», после чего объявил официантке, что потерял аппетит. С этого момента он сидел весь надутый, а особенно ему не нравилось, когда официантка, проходя мимо нашего стала, спрашивала, все ли в порядке. Когда Джилл улыбнулась и сказала, что ее омлет с помидорами вышел замечательно, мама и Харви нахмурились.

Харви сказал, что запланировал прогулку на своей «детке» еще до того, как стало известно о нашем приезде, и покинул нас сразу после завтрака – впрочем, сперва он настоял на том, чтобы оплатить счет, который ему удалось перед этим изрядно сократить, поскольку его блюдо оказалось «несъедобным». Ни мама, ни Харви этого не заметили, но перед тем, как мы все встали и вышли на пляж, Джилл незаметно сунула официантке две двадцатки.

Мы попрощались с Харви, и Джилл предложила пройтись по кромке воды, но тут мама учинила нам допрос, кто кому что купил на Рождество.

Джилл сказала, что это пока что секрет, на что мама заявила, что «семья Харви очень серьезно относится к вопросу рождественских подарков».

Подарки должны быть «достойными», продолжала она, и потому мы обязаны немедленно отправиться по магазинам.

– Особенно если то, что вы привезли, не особенно впечатляет, – закончила она.

Я вспомнил про наши с Дэвидом кривобокие кружки и почувствовал, что все мои внутренности вот-вот вывалятся и шлепнутся на цемент.

Джилл снова предложила пройтись по пляжу, но мама сказала, что ей хотелось бы разделаться с приобретением подарков как можно скорее, и что это очень поспособствовало бы ее душевному спокойствию. Она также сказала, что заплатит за все сама, после чего радостно уточнила, что на самом деле за все заплатит Харви, а потом продела свою руку в мою и объявила:

– Лукас, мой мальчик, я точно знаю, что ты можешь приобрести для меня!

Тогда Джилл сказала:

– А вы заметили, что еще не задали своему сыну ни единого вопроса?

– Я только что попросила его пойти со мной за покупками, – ответила мама.

– Лукас привез вам прекрасный подарок, сделанный собственными руками, – сказала Джилл, сильно преувеличивая эстетические качества моей керамики.

– Нет, это никуда не годится, – сказала мама, нахмурившись.

Тогда Джилл заорала на мою мать, обзывая ее такими словами, которые я затрудняюсь повторить – а особенно в письменном виде, – и не останавливалась по меньшей мере пять минут. Мама расплакалась и заявила, что Джилл – жестокая уродина, отчего Джилл закричала еще громче, и в какой-то момент я даже начал опасаться, что она может маму ударить. Но вместо этого Джилл прокричала:

– Лукас – самое прекрасное, что вам досталось в жизни, а вы обращаетесь с ним, как будто он – воплощенное зло! Ему вас так не хватало! Пятьдесят лет ему не хватало любви! И как бы мы все вместе ни пытались вас заместить, вы продолжаете иметь над ним власть, и при этом как будто и не догадываетесь, сколько вреда вы ему непрерывно наносите!

– Ну, по крайней мере я не сплю с мужем своей лучшей подруги, – проговорила мама сквозь слезы, и тогда Джилл закрыла глаза, сделала глубокий вдох и пошла прочь.

Когда она удалилась на достаточное расстояние, мама сказала:

– Лукас. Ты обязан от нее избавиться.

Я внимательно посмотрел на заплаканное лицо своей матери и побежал догонять Джилл.

Моя мать закричала мне вслед, но я не стал оборачиваться.

Когда я поравнялся с Джилл, с нее волнами скатывалась ярость, поэтому я просто молча пошел с ней рядом, и вскорости мы непонятным образом стояли перед дверью нашей комнаты в мотеле. Когда мы вошли и дверь за нами закрылась, Джилл повернулась ко мне и сказала:

– Лукас, так дальше нельзя.

Я не ответил, и тогда она обхватила мое лицо и притянула мои губы к своим, потом мы раздевали друг друга, потом упали на кровать, а потом не успел я опомниться, как уже был внутри Джилл, только на этот раз в этом не было ничего страшного, а наоборот, все наши действия были правильными, удивительными и прекрасными – в точности подходящими к декабрьскому утру во Флориде.

Потом мы лежали на спине, касаясь руками и пытаясь успокоить дыхание.

– Я не могу больше находиться рядом с твоей матерью, – сказала Джилл. – Просто не могу. Прости, пожалуйста.

– А что, если мы залезем сейчас в пикап и поедем дальше на юг, пока нам не попадется подходящее место, где можно провести Рождество? – сказал я.

Мы повернулись друг к другу, и тут я заметил, что у Джилл седые волосы. Я понимал, что они не могли поседеть сразу и внезапно, так что по всей видимости я этого просто раньше не замечал. Она по-прежнему была красавицей, только теперь превратилась в королеву – мудрую, могучую и уверенную в своих силах.

– Лукас, я надеюсь, что для меня ты тоже сделал кружку на Рождество.

– Мне помог Дэвид Флеминг.

Она поцеловала меня в губы три раза, мы сели в машину и отправились на юг. Мы выбрали место на пляже к югу от Сарасоты, и я выключил телефон, чтобы избавить себя от маминых сообщений с попытками меня пристыдить, угрозами и прочей неприятной ерундой.

В день перед Рождеством мы построили замок из песка и написали на нем имена всех восемнадцати людей, убитых в кинотеатре «Мажестик», включая нашу Дарси. Для этого мы использовали чаячьи перья. Ваше имя я, разумеется, тоже нацарапал, рядом с именем Леандры. Потом мы с Джилл просто сидели и смотрели в океан. Прилив нежно облизывал песок тысячами невысоких волн, пытаясь унести его обратно в Мексиканский залив, и постепенно размывал ваши имена. Это продолженное действие ввело меня в состояние тихой внимательной задумчивости, которое пошло мне на пользу, особенно учитывая, что мы никак не отметили годовщину трагедии несколькими неделями раньше, когда гостили в Бреварде.

Я также помню свой разговор в Рождество с Финеасом по видеосвязи. Я рассказал ему все то, что изложил здесь, и он подтвердил, что я делаю в точности то, что нужно, и что я хорошо прислушиваюсь к Личности. То, что я покинул свою мать, являлось не регрессией и не попыткой отстранения, а было сознательным выбором сохранить из двух отношений те, которые были для меня важнее, – то есть Джилл. Поэтому остаток нашего отпуска я провел, гуляя с Джилл за руку по пляжу, иногда выходя в город, и мне казалось, что я ощущаю, как Дарси где-то в вышине улыбается, глядя на двух самых дорогих ей людей и на то, как они заботятся друг о друге в ее отсутствие.

Мы вернулись в Мажестик, Джилл переселилась в мою спальню, и мы стали спать под одним одеялом, но больше ничего не изменилось по сравнению с тем, как было заведено до нашего путешествия. Я трижды в неделю встречался с Финеасом, который медленно и методично собирал из осколков мою Личность. Джилл работала в «Кружке с ложками» и продолжала выискивать нам приятные субботние вылазки.

Так шло время.

Думаю, месяца два назад, незадолго до того, как я принялся за это последнее письмо, Ализа наконец добралась до Пенсильвании со своей дочерью, которая разделяет свое имя с нашим городом. Маленькой Маж три года. Мне кажется, что с тех пор не было ни одного вечера, когда мы или не принимали семью Исайи у себя, или не проводили время у них. Маж очень быстро подружилась с дядей Лукасом и тетей Джилл, и однажды мы даже провели вечер с ней наедине, пока Бесс и Исайя возили Ализу в Филадельфию на ужин в ресторане «215», по рекомендации Джилл. Не влюбиться в Маж невозможно – такой искренней радостью сияют ее глаза всякий раз, когда кто-нибудь улыбается ей и называет ее по имени.

Помню, что пустил побоку почти всех своих нянек и все недельное расписание, чтобы проводить больше времени с Ализой и Маж, пока Исайя и Бесс были заняты на работе. Однажды мы с Ализой пошли гулять в близлежащий лесной заказник. Я вез коляску с Маж, а Ализа вспоминала свои подростковые годы в старшей школе Мажестика, когда ее отец был свежеиспеченным директором, а я – юным воспитателем, недавно назначенным на должность «внимательного собеседника», как это тогда называлось. Мы встали в тени огромного дуба на берегу журчащего ручья, и Ализа сказала:

– Мне кажется, вы так и не поняли, какое огромное влияние оказали на меня тогда.

– Я только слушал, – возразил я. – Ничего особенного.

– Почему же вы перестали?

– Что перестал?

– Слушать.

– Я сейчас тебя внимательно слушаю.

Ализа опустила подбородок и задрала брови.

– Вы прекрасно знаете, о чем я.

Я отвернулся, потому что опасался, что речь может зайти о том, что я сделал с Джейкобом и как потом предал его брата Эли. Все мое тело снова начало зудеть.

– Мне кажется, вам снова надо заняться слушанием, мистер Гудгейм, – сказала Ализа. – И у меня есть на примете один знакомый, который может устроить вас на подходящую должность.

Я обговорил это с Финеасом, подчеркнув, что я понимал посыл Ализы и ценил ее доброту по отношению ко мне. Мне также было очень стыдно, что я продолжал высасывать деньги из сбережений Джилл и использовать Выживших в качестве развлечения. Лакшман категорически переплачивал мне за возню с бумажками по средам в своей адвокатской конторе и неоднократно предлагал взять меня на постоянную работу, но, по правде говоря, хотя мне и нравилось общаться с Лакшманом, его контора меня не очень вдохновляла. Робин Уизерс хотела нанять меня на ставку в библиотеке, но я отказывался брать с нее деньги за свою помощь по понедельникам, поскольку всем известно, насколько преступно недостаточны бюджеты общественных библиотек.

– Что говорит Личность, когда вы раздумываете о возобновлении работы в старшей школе? – не раз спрашивал меня Финеас.

Я закрывал глаза и пытался найти внутри себя равновесие, но Личность, казалось, говорила две противоположные вещи одновременно. Часть меня очень хотела заполучить обратно свою прежнюю должность, в которой я всегда находил ценность, смысл и даже радость. Когда-то мне неплохо удавалось ее исполнять. Но одновременно внутри меня поднималась кипящая волна, и другая часть меня предупреждала держаться как можно дальше от трудных подростков, напоминая мне про то, что я сделал с Джейкобом Хансеном.

И вот однажды вечером я набрался храбрости и упомянул о возможности возвращения в здание старшей школы города Мажестик в разговоре с Исайей. Он сжал мое плечо и объявил:

– Как только ты будешь готов, мы немедленно приставим тебя к занятиям с подростками. Чтобы провести твое назначение через школьную комиссию, мне понадобится ровно три секунды.

Я почувствовал себя одновременно радостным и несчастным. С одной стороны, было приятно получить настолько ободряющий ответ, а с другой – это означало, что решение зависит только от меня самого и ни от кого больше, и таким образом вся ответственность лежала на мне же.

– Когда настанет время вернуться, – говорил Финеас, – Личность это поймет. Возможно, даже появится недвусмысленный знак.

– Какой именно знак? – спросил я.

– Такой, который нельзя будет не заметить, – отвечал Финеас, после чего улыбался в своей обычной загадочной и вместе с тем дружелюбной манере.

Поскольку Вы были моим психоаналитиком меньше двух лет, и с Вами я встречался всего раз в неделю по два часа, я уже провел гораздо больше времени с Финеасом, который к тому же иногда позволяет нашим часовым занятиям растягиваться до девяноста минут, не взимая при этом с Джилл дополнительной платы. Я однажды спросил, почему он так делает, а он ответил, что так ему велит его Личность. Я доверяю Финеасу и люблю его, но мне все равно очень не хватает Вас, Карл.

Однако у Финеаса внезапно проявилась досадная черта – он начал подталкивать меня к тому, чтобы я пошел посмотреть какой-нибудь фильм в кинотеатре «Мажестик». Он заявлял, что наш местный кинотеатр – это еще один дракон, сидящий на небольшой горке украденного у меня золота. На каждой встрече он просил меня представить внутри себя, как выглядело бы мое возвращение в это здание.

– Возможно, начать стоит с того, чтобы просто войти в фойе. Или хотя бы подойти к кассе и купить билет, – настаивал он, но я только закрывал глаза и пытался сменить тему, хотя и полностью осознавал, что таким образом только оттягиваю важный этап в своем исцелении.

Мне хотелось узнать у других Выживших, каково им было снова ходить в кинотеатр «Мажестик», но всякий раз, когда я собирался задать вопрос, мое сердце начинало колотиться, а во рту немедленно пересыхало.

Тем же самым способом мое тело реагировало и на предложение Финеаса закончить написание писем, адресованных Вам. Я не мог себя заставить до самого последнего времени.

«Что же изменилось?», слышу я Ваш вопрос.

Ну как что. Разумеется, мне был явлен знак.

Марк и Тони пригласили нас с Джилл на ужин, под предлогом того, что мы уже слишком давно не собирались все вчетвером в одном и том же месте, что было правдой. Джилл спросила, что принести, и они заказали летний пирог с клубникой и ревенем, который она с удовольствием для них соорудила, хотя, формально говоря, лето еще не наступило. Мы расселись в их экстравагантной столовой, где нас обслуживал повар, специально нанятый на этот случай. Возможно, нанимать частного повара было с их стороны немного показным жестом, но я думаю, что это был подарок Джилл, которая провела большую часть вечера на кухне, обмениваясь с поваром рецептами, пока мы развлекали себя, как могли.

Помню, что в меню был холодный арбузный суп, за которым последовал салат из запеченных в соляной корке кабачков и филе карпа в кукурузной панировке.

Джилл настояла на том, чтобы повар присоединился к нам за столом на десерт, то есть на ее пирог, который был объявлен поваром «чистым наслаждением», что очень порадовало мою любимую соседку по дому.

Потом мы вышли на закрытую террасу, потягивая ликер из крохотных хрустальных бокалов. Обсуждение нашего чудесного ужина немного затянулось. Когда все мы начали повторяться, я догадался, что Марк, Тони и Джилл знают что-то, что мне еще было неизвестно.

– Что происходит? – спросил я наконец. Джилл потупилась, а Марк и Тони переглянулись.

– Эли, – сказал Марк.

– Эли? – повторил я. – С ним все в порядке?

– Он заканчивает университет через пару недель, – сказал Тони.

Я немножко потерял счет времени, но после быстрой внутренней проверки сумел подтвердить, что в самом деле прошло около четырех лет.

– Я очень за него рад, – сказал я искренне.

– Дело в том, – сказал Марк и опрокинул в себя остатки ликера из бокала, – что Эли в качестве дипломной работы нужно было снять короткометражку.

– Небольшой документальный фильм, – пояснил Тони.

– Так, – сказал я, поскольку это показалось мне вполне обычным развитием событий.

– Его фильм взял премию, – сказал Марк.

– Лучший на всем отделении, – добавил Тони с нескрываемой гордостью.

– Это же замечательно, – сказал я, все еще не понимая, почему они все так странно на меня смотрят.

Тогда Марк и Тони уставились на Джилл. Она подняла глаза на меня и сказала:

– Эли снял фильм про тебя, Лукас.

Тут Марк и Тони быстро заговорили, перебивая друг друга. Оказывается, Эли использовал кадры, которые снял в то время, когда жил у меня. Они также предоставили ему те ролики, которые были сделаны на нашей съемочной площадке. Это меня обеспокоило, потому что в то время я был очень болен. Меня затошнило, потому что я начал подозревать, что таким образом Эли хочет рассчитаться со мной за убийство брата. Что он использовал свой документальный фильм для того, чтобы опозорить меня, выставить мою больную душу, мою распавшуюся Личность, на всеобщее обозрение. Потом я разозлился, потому что никакого согласия на съемки никогда не давал. Как Эли посмел раскрывать перед чужими глубоко личные события, случившиеся в моем доме, даже не спросив разрешения, не говоря уж о том, чтобы представить мне на подпись формальный контракт!

И не успел я опомниться, как шагнул с террасы Марка и Тони в ночь, а они звали меня вернуться, выкрикивая мое имя и пытаясь меня остановить. Но я стремился вперед, и когда Джилл меня догнала, я помчался по улицам Мажестика бегом, пока не оторвался от нее, после чего перешел на быстрый шаг.

Я не осознавал, куда лежал мой путь, пока впереди не замаячили кованые ворота кладбища. Потом я обнаружил себя на траве над животом Дарси. Я извинялся перед ней за то, что явился без цветов. Я попытался пошутить про бедного Гарри, оставшегося сегодня без утешения, но шутка прозвучала плоско и пошло. Тогда я рассказал Дарси о фильме, который снял Эли, и спросил у нее, как он мог настолько жестоко обойтись со мной после всего, что я для него сделал – принял его в свой дом и помог ему воплотить в жизнь фильм ужасов. Но чем больше я пытался выставить Эли злодеем, тем больше мне становилось очевидно, что я просто приписываю ему самые худшие из своих собственных чувств в отношении меня самого – что Финеас впоследствии и подтвердил. Потом я стал просить у Дарси прощения за то, что не смог остановить кровь, вытекавшую из ее тела; за то, что не разглядел вовремя Джейкоба, вошедшего в зал с двумя пистолетами, и за то, не успел встать между ней и его двумя выстрелами; за то, что сплю теперь с Джилл в одной постели и за то, что не смог сохранить ее окрыленную сущность в своем подсознании, потому что на самом деле я был готов отдать что угодно, чтобы воскресить ее. Я говорил и говорил, пока не выдохся, потом встал и собрался уходить, и, к своему удивлению, обнаружил полицейского Бобби, опиравшегося на свою служебную машину, которую он поставил в почтительном отдалении от меня и Дарси.

– Сколько времени вы уже тут? – спросил я.

– Порядочно, – признался он.

– Вы подслушивали?

– Только что вытащил, – сказал он, протягивая мне правую руку.

На открытой ладони лежали два белых наушника.

– Филадельфия проигрывает Нью-Йорку семь-шесть.

Мы некоторое время смотрели друг на друга в тишине залитого лунным светом кладбища.

Потом он сказал:

– Джилл думает, что вас неплохо было бы подкинуть домой.

– Как же вам, наверное, надоело катать меня за все эти годы, – сказал я.

– Гораздо проще, чем бегать по лесу за подвыпившими подростками, – сказал он. – Поехали обратно, хорошо?

Я кивнул и сел в машину. Мы подъехали к дому, я вылез, поблагодарил Бобби за то, что он снова пришел мне на помощь, в соответствии с девизом «служить и защищать», в ответ на что он отдал мне честь и дождался, пока я войду внутрь, прежде чем уехать.

– Тебе стоило бы извиниться перед Марком и Тони, – сказала Джилл, когда мы уселись рядом на диване. – Они просто с ума сходили от беспокойства.

– Почему же Эли решил меня так предать, – не удержалась темная часть моей души.

Джилл посмотрела на меня вопросительно.

– Я уже видела фильм.

– Каким образом?

– У Марка и Тони есть копия.

– Почему же ты не сказала мне?

– Я должна была убедиться, что он тебя исцелит, а не разрушит.

– Он может меня разрушить? – спросил я, напоминая себе маленького испуганного ребенка.

– Ты и в самом деле думаешь, что кто-нибудь из нас смог бы это допустить, Лукас? Ну вот честно?

Я позвонил Марку и Тони и начал извиняться, но они быстро прервали мои попытки, а потом объявили, что Эли настаивал, чтобы у меня была возможность посмотреть его фильм на большом экране, и что поэтому они предлагают мне частный сеанс в Большом зале кинотеатра «Мажестик». Оказывается, они уже давно рассказали о своем плане Финеасу, который все это время исподволь готовил меня к этому испытанию.

– А сразу после того, как вы его посмотрите, Эли хотел бы набрать вас по видеосвязи, – сказал Марк.

– И мне кажется, что вам следовало бы принять этот звонок, – добавил Тони.

Все это навалилось на меня неожиданно и требовало времени на осмысление, но вместе с тем я не мог отделаться от ощущения, что это и был тот самый знак, о котором говорил Финеас. Часть меня была уверена, что я направляюсь прямиком к пропасти, в то время как другая считала, что я шагаю в сторону спасения.

– Попробуйте удержать эти противоположности одновременно, почувствовать напряжение и придать боли смысл, – неоднократно увещевал меня Финеас, и вот наконец я решил, что справлюсь с этой задачей.

Марк и Тони наконец назначили дату – день, в который я в одиночестве посмотрю снятый Эли фильм в Большом зале. Значительное количество людей вызвались сопровождать меня, но было ясно, что этого дракона мне придется одолеть самому.

– Иначе золотом придется делиться, – сказал Финеас.

В день перед просмотром полицейский Бобби, в парадной форме, и мой юнгианский психоаналитик сопровождали меня в экскурсии по зданию кинотеатра «Мажестик». Я переступил его порог впервые после того вечера, когда со мной случился нервный срыв на виду у всей собравшейся публики. Мы прошли мимо касс и достигли фойе, увешанного черно-белыми фотографиями сороковых и пятидесятых годов. Там Марк и Тони приветствовали нас и обратились ко мне с вопросом, готов ли я, в ответ на который я кивнул. Мы проследовали за ними в Большой зал, в котором стояла гробовая тишина. Финеас остановил Бобби, положив ему руку на грудь, и я пошел вперед сам по себе.

Я остановился на том самом месте, где оборвал жизнь Джейкоба Хансена. Потом я сел в переобитое кресло, в котором была убита моя жена. Потом я поднял голову и посмотрел на ангельское воинство, навсегда застывшее на потолке. Мне показалось, что я не мог оторвать взгляд от этой райской картины в течение часа. Потом я встал и направился обратно к Бобби, Финеасу, Тони и Марку, которые почтительно стояли на страже у дверей, ведущих обратно в фойе. Я снова кивнул им, и мы вышли. Никто не спросил, все ли в порядке, что я принял за добрый знак.

Тем вечером Джилл предложила мне рассказать содержание фильма Эли, а также посидеть рядом со мной во время показа – держать меня за руку и помогать мне справиться с потоком сложных эмоций, которые фильм наверняка во мне вызовет. Но она и так слишком много для меня сделала за прошедшие четыре года, и этого дракона я должен был сразить в одиночку. Рыцарь не тащит даму сердца с собой на битву; он возвращается с победой и приносит ей сокровище. Дама моего сердца более чем доказала, что достойна того золота, за которое я выхожу в бой.

Той ночью я почти не спал.

Финеас организовал для меня внеочередную встречу на следующее утро, во время которой он по большей части смотрел мне в глаза, посылая целительную энергию внутрь моей сущности. Я понимаю, что многим это может показаться странным, но лучшего подкрепления сил, когда между человеком и его юнгианским психоаналитиком установилась прочная связь, просто не найти. Когда отведенный час подошел к концу, Финеас сказал, что гордится мной, потому что я наконец собираюсь выйти навстречу самому большому из своих драконов, и тогда я сказал:

– Но с драконом кинотеатра «Мажестик» я еще так и не встретился, – возразил я.

– В этом-то и состоит прелесть сегодняшнего дня, Лукас, – сказал Финеас. – На самом деле внутри себя вы уже многократно выходили на бой с этим драконом. Тысячей разных способов. И вы тем не менее живы до сих пор и с каждым днем все ближе к исцелению.

И не успел я опомниться, как уже сидел в Большом зале кинотеатра «Мажестик», в кресле рядом с тем, в котором была убита моя Дарси. В груди у меня встрепенулся было ужас, как только погас свет, но я напомнил себе, что дверь в фойе охраняют Джилл, Бобби, Марк, Тони и Финеас, а вместе с ними Робин Уизерс, Джон Бантинг, Дешон Прист, Дэвид Флеминг, Джулия Уилко, Трейси Фэрроу, Хесус Гомес, Лакшман Ананд, Бетси Буш, Дэн Джентиле, Одри Хартлав, Эрни Баум, Крисси Уильямc и Карлтон Портер, и даже действующий губернатор штата Пенсильвания Сандра Койл. Мы все вместе собирались посмотреть потом наш фильм ужасов, который мне предстояло увидеть впервые, поскольку моя первая попытка закончилась нервным срывом в вечер премьеры, а потом я сам на себя наложил запрет на просмотр кино.