Текст книги "Свет – это мы"

На первых занятиях групповой терапии некоторые предположили, что Джейкобу Хансену хотелось заставить страдать оставшихся в живых сильнее, чем ему хотелось убить наших близких. В обсуждениях с различными специалистами по душевному здоровью мы также узнали, что крайняя жестокость в сочетании с темнотой одних посетителей кинотеатра приковала к месту, а других заставила рвануться к аварийному выходу, который Джейкоб за несколько минут до того заблокировал снаружи своей машиной. Расстреливать неподвижно сидящих в креслах было просто. Целиться в сплошную массу спин у застрявшей двери было еще проще.

Я не могу быть полностью уверен, но мне кажется, что Дарси стала первой жертвой Джейкоба. Я не помню выстрелов и криков до того момента, как Джейкоб оборвал жизнь моей жены. Как и многие другие, Дарси любила сидеть в первом ряду второй от сцены секции кресел, чтобы иметь возможность вытянуть ноги в проход. В тот вечер мы немного запоздали, и поэтому единственные места в проходе остались только с самого края, сразу за дверью в фойе, через которую Джейкоб и вошел в зал.

И как раз в ту секунду, как мое сознание распадалось на части – в то же время, как душа Дарси покидала ее тело, – сильная и уверенная версия меня поднялась и отстранила меня от управления. Я вскочил и побежал по направлению к вспышкам и хлопкам. Потом мои ноги оторвались от земли, и я всей тяжестью своего тела обрушился на позвоночник юного убийцы. Мы оба упали на пол, я сгреб в кулаке пригоршню его волос и принялся вбивать его лицо в бетон – раз за разом, раз за разом, чувствуя, как кости его черепа подаются, размягчаются с каждым движением моей правой руки. Я в это время находился снаружи от самого себя, наблюдая за сущностью, в которую вселился демон – Иной Лукас не мог остановиться и продолжал до тех пор, пока полицейский Бобби, спустя минут десять или около того, не оттащил меня от обмякшего окровавленного тела.

И каким-то образом в тот вечер, когда должна была состояться премьера фильма ужасов, находясь на сцене, в одиночестве, в смокинге, на коленях, осыпая себя ударами и переживая заново свою травму на виду у полного зала, я одновременно стоял перед Вашим домом, Карл, заглядывая в окна первого этажа.

До Рождества остается три дня или около того. Все похороны прошли. Думаю, это вечер того дня, когда состоялись последние из них. Я вижу Ваше тело, словно парящее в воздухе. Стол в столовой отодвинут в сторону. Одинокий стул прямо под Вами опрокинут. Мои глаза путешествуют вверх, и я вижу оранжевый шнур удлинителя, обмотанный несколько раз вокруг Вашей шеи и закрепленный на крюке люстры. Потом я вышибаю плечом Вашу заднюю дверь, соседи звонят в полицию, я пытаюсь Вас снять, но это невозможно сделать в одиночку, и все, что мне удается, – это поддерживать Ваше окоченевшее тело так, чтобы Ваше горло больше не было сдавлено. Я удерживал Ваш вес на своей спине, пока ноги подо мной не подкосились. Я кричал, пока не охрип. Я в самом деле пытался спасти Вас, Карл, потому что любил Вас – сильнее, чем Вы догадывались.

Финеас говорит, что любить своего психоаналитика – это нормальное чувство, и даже, возможно, знак, что алхимический процесс переназначения родителей происходит успешно. Я понимаю, что Вы сделали то, что сделали, не с целью меня наказать, а скорее всего потому, что не могли представить себе жизнь без Леандры или были не в состоянии справиться с последствиями произошедшего с нами всеми в тот вечер в кинотеатре «Мажестик» несчастья. Как человек, переживший крайне болезненную и в значительной степени непроизвольную реакцию на трагедию, я отлично понимаю, как сознание может не выдержать. Я не стану Вас осуждать. Все, что мне хотелось бы, – это вернуться в тот день и заглянуть в Ваши окна чуть раньше. Кто знает, возможно, я смог бы упредить Ваше намерение.

В своих мечтах я всегда застаю Вас в решительный момент, обычно когда Вы прикрепляете шнур к крюку люстры. Я врываюсь в Вашу столовую, и Вы виновато падаете в мои объятия. Я похлопываю Вас по спине и повторяю, что все будет в порядке и что мы найдем для Вас помощь.

Даже Финеас, наверное, смог бы провести Вас через самый черный период. Кто знает?

После моего весьма публичного нервного срыва на премьере фельдшеры отвезли меня в заведение для душевнобольных, где – не спросив моего согласия – меня накачали таким количеством успокоительного, что я заснул как убитый. Но прежде, чем потерять сознание, я успел понять, что тот шум, тот ветер в голых кронах, исходящий из глубины, был криком души. Последнее, что я запомнил перед тем, как наступила тьма, – это невероятная, окончательная уверенность: никогда больше я не хотел слышать этот звук, звук истекающей из меня жизни под вопли моей собственной души.

По этой причине я послушно принимал все таблетки, предлагаемые мне врачами. Лекарства держали меня в состоянии отупения, я пускал слюни и засыпал сидя перед телевизором, по которому как раз начали крутить первые рекламные ролики кампании Сандры Койл. Теперь-то она губернатор штата, так что я привык видеть ее говорящую голову в телевизоре и молчащее лицо на плакатах, но тогда мне казалось, что я провалился в параллельную вселенную. Помню, меня занимал вопрос, каким же образом Сандре удалось переплавить крик своей души в политический золотой запас, в то время как мне досталась пластиковая кушетка в отделении для буйных, с которой у меня даже не было сил встать.

Вместе со мной в отделении было довольно много народа, но ни с кем из них я не смог установить контакт. С другой стороны, никому из них также не удалось установить контакт со мной. Тем, кто вели себя сравнительно нормально, полагались дополнительные привилегии – они могли проводить время на открытом пятачке газона, примыкающего к общему залу и огороженного с четырех сторон стеклянными панелями, которые удерживали менее вменяемых от выхода на лужайку без разрешения. Нормальные, выходившие туда, казались мне тогда божествами, озаренными небесным светом, – еще немного, и они воспарят к небесам. Если бы только мне позволено было вступить в пределы этого сияющего куба, думал я тогда, все мои страдания закончились бы. Но лекарства мешали мне даже встать с места, не говоря уж о том, чтобы переместиться выше в цепочке созданной в больнице экосистемы психического здоровья.

Уверен, что Джилл и Исайя не оставляли попыток высвободить меня или хотя бы повидаться со мной, но мне было сказано, что свидания будут позволены не раньше, чем через пять дней, а номера их телефонов у меня в памяти не сохранились, потому что все они были внесены в адресную книгу на моем собственном телефоне, который у меня отобрали по прибытии. Так что древний телефон-автомат на стене был для меня совершенно бесполезен.

Меня постоянно вызывали в кабинеты психологов и социальных работников и задавали там бессмысленные вопросы: «В чем я вижу цели своего лечения?», или «Каким образом я собираюсь финансово поддерживать себя в будущем?», или «Есть ли у меня доступ к стабильной социальной группе?», или «Завершил ли я должным образом период траура по своей жене?» Только когда я попал под замок, мне открылась истинная тяжесть Вашего отсутствия, Карл.

«Мне необходим юнгианский психоаналитик», повторял я им. Я даже обещал не быть слишком разборчивым. Я не собирался требовать диплома института Юнга в Цюрихе. Но я наотрез отказывался от наблюдения не-юнгианцем, что, как мне кажется, невероятно оскорбило весь лечащий персонал этого заведения. Одна из социальных работников, девушка, с виду не сильно старше, чем Эли, даже закатила глаза, когда в очередной раз это услышала. Но по большей части я сидел на кушетке перед телевизором в общей комнате, постоянно засыпая и пуская слюни, а говорящая голова Сандры Койл все время выскакивала на экран и принималась вещать об опасностях беспорядочного владения огнестрельным оружием. Я убеждал себя, что спать – это не стыдно, что я эмоционально и душевно истощен и что налаживание контакта с окружающими может подождать до завтра, когда я буду более отдохнувшим.

А потом появились Исайя и Джилл и сказали, что мне пора уезжать, на что я ответил, что тут какая-то ошибка, потому что прошел всего день с моего прибытия – два, самое большое. Но они настаивали, что я здесь уже три недели, во что мне было очень сложно поверить. Когда мы вышли из здания и пошли к машине Исайи, я помню, что заметил пожелтевшие листья на деревьях, и меня это испугало – передо мной было вещественное доказательство, что я где-то утратил значительное количество времени. Джилл села рядом со мной на заднее сиденье, а Исайя вел машину, и тут я осознал, что никогда уже не смогу вступить в пределы волшебного куба, пронизанного солнцем, и вознестись оттуда к небесам, и это заставило меня почувствовать такую глубокую грусть, что я с трудом мог ее выносить – хотя, без всякого сомнения, гораздо предпочтительнее в моей ситуации было оказаться спасенным своими друзьями.

Дальше я помню, что пришел в себя на заднем сиденье. Мое тело было свернуто калачиком, а голова лежала у Джилл на коленях. Джилл поглаживала мои волосы. Они с Исайей переговаривались шепотом, из чего я заключил, что они считали меня все еще спящим, и потому закрыл глаза и притворился, что сплю.

– Не знаю, правильно ли мы все делаем, – сказал сидящий за рулем мой лучший друг мужского пола.

– Ну, не оставлять же его в этом ужасном месте, – сказала Джилл.

– Ты его не удержишь, если с ним снова случится срыв.

– Не случится.

– Откуда ты знаешь?

Тут я, кажется, и в самом деле заснул, потому что больше ничего из нашей поездки у меня в памяти не сохранилось.

Потом Джилл и Исайя помогли мне выбраться из машины, а когда я огляделся, то обнаружил, что мой двор полностью покрыт плакатами, цветами и плюшевыми игрушками. На передней стене, как огромная улыбка, висела растяжка, белая с золотыми буквами, и это зародило во мне подозрение, что смастерил ее Хесус Гомес, поскольку она очень напоминала те майки, которые он нам всем раздал. Она гласила: «Мажестик с тобой, Лукас!»

Две недели спустя, перед началом ставшего с тех пор традиционным воскресного футбольного матча – большую часть прошедших четырех лет я стоял на воротах в основном составе, – Хеcyc торжественно вручил мне новенькую пару белых с золотом вратарских перчаток. Я поблагодарил его, а он сказал, что это самое меньшее, чем он может выразить свою благодарность мне.

– Но я сделаю больше, мой уважаемый друг, – добавил он, улыбаясь во весь рот. Потом он легонько выбил кулаками дробь у меня на правой стороне груди, словно я был боксерской грушей. – Твоя цель очень простая. Мяч не должен угодить в сетку. Но не беспокойся, если сегодня противник закатит тебе парочку. Знаешь почему? Потому что мы будем здесь в следующее воскресенье, и в следующее, и так всегда, и поэтому у нас с тобой, Лукас Гудгейм, будет время научиться. Понятно?

Я кивнул, и тогда он использовал в качестве боксерской груши левую сторону моей груди. Когда он закончил с этим занятием, он поднял к небу обе руки, сжатые в кулаки, и прокричал:

– Да здравствует воскресное утро!

После чего побежал к центру поля, разыгрывать мяч. Хесус – наш центральный нападающий, а также лучший бомбардир чемпионата.

Но вернемся в мой двор в тот день, когда меня отпустили из больницы для душевнобольных. Мне хотелось прочитать каждое слово. Когда я как следует огляделся, мне стало не по себе, потому что я прикинул количество благодарственных карточек, которые мне придется написать, и я начал беспокоиться, сколько марок мне придется купить и где я буду доставать правильные обратные адреса, и тут Джилл сказала:

– Это любовь, Лукас. От нее улыбаются, а не хмурятся.

Я послушно задрал уголки губ кверху, и мы вошли в дом.

Дом сиял чистотой. Окна были вымыты. На коврах все еще виднелись следы от пылесоса. Запах был одновременно как от свежевыглаженного белья и от сосновой смолы. В холодильнике и морозилке теснились десятки готовых блюд, каждое в собственной пластиковой коробке с подписанной маркером фамилией – все разные. Я опознал всех Выживших, но кроме них были и другие, незнакомые мне.

– От еды пришлось начать отказываться, – сказала Джилл, и я кивнул, потому что в холодильнике буквально не осталось больше места.

Внезапно силы оставили меня, я поднялся в нашу с Дарси спальню и рухнул на кровать, где немедленно заснул. Мне не снилось ничего.

Когда Джилл меня разбудила, было уже темно. Она сказала, что Исайя хотел бы со мной поговорить. Я подумал, что он собирается мне позвонить, и поэтому удивился, когда Джилл протянула мне планшет, на экране которого сияли лица Исайи и Бесс.

– Ализа родила, – сказала Бесс, и из ее левого глаза на щеку пролился небольшой поток.

– Девочка, – сказал Исайя. – Назвали Мажеста. Сокращенно Маж. Представляешь?

– Семь фунтов и две унции чистого счастья. Совершенно здоровая.

– Я хотел, чтобы мой самый близкий друг во всем свете был первым, кто узнает.

– Мы тебя снова наберем, когда доберемся до Калифорнии.

Кажется, я оказался в состоянии поздравить их и сказать, что я их всех люблю, но уверенным быть сложно, поскольку я все еще чувствовал себя совершенно выжатым. Потом я снова закрыл глаза и проспал еще четырнадцать часов подряд. Мне это известно потому, что Джилл, готовя мне обед на следующий день, повторяла: «Ты проспал четырнадцать часов подряд!»

Потом высокий человек с бородкой клинышком и седеющей шевелюрой до плеч присел рядом со мной на диван, представился Финеасом, а потом сказал:

– Не хотели бы вы заняться со мной алхимическим процессом?

Из этого я заключил, что передо мной юнгианский психоаналитик, а следовательно, я снова в надежных руках.

Финеас произнес небольшую речь, сказав, что мы доберемся до первопричины моего расстройства, а не будем лечить только симптомы, и я понял, что наконец получу лекарство, которое меня в самом деле исцелит, а не просто усыпит. Но я не удержался и спросил, не боится ли он меня, учитывая, что Джилл наверняка рассказала ему, на что я способен в отношении как себя самого, так и окружающих.

Он в ответ спросил, случалось ли мне нападать на людей, которые не пытались в этот момент убить моих друзей и близких.

Конечно же нет, ответил я.

Тогда он спросил, сколько случаев нанесения телесных повреждений самому себе я могу вспомнить за три года, предшествовавших трагедии в кинотеатре «Мажестик».

– Ни одного, – честно ответил я.

Тогда он утвердительно кивнул и спросил, не могло ли мое саморазрушительное поведение перед премьерой быть частью абстинентного синдрома, поскольку мой психоанализ был внезапно прекращен и никакого плана дальнейшей работы по восстановлению моего душевного здоровья не существовало.

Я признал, что мое обращение к насилию и в самом деле было вызвано чрезвычайными обстоятельствами и что я понимал, к чему он клонит, но все же сказал:

– Вне зависимости от обстоятельств, или от намерений, или от мотивации, или от того факта, что своими действиями я спас людские жизни, – я убийца, Финеас. По самому определению этого слова. Я лишил человека жизни.

– В каждом из нас живет убийца, – сказал Финеас небрежно, как будто его вовсе не волновало то, что я сделал. Он даже не прервал визуальный контакт. – Во мне безусловно живет убийца. Как и в Джилл, и в Исайе, и в каждом человеке, с которым вы когда-либо встречались. Эти наши внутренние убийцы заботятся о нашей безопасности уже многие тысячи лет. Они нас кормили. Они позволяли выжить нашим семьям. Они защищали наши страны, когда психопатические диктаторы пытались нас себе подчинить.

Я понял, о чем он говорит, но внезапно ощутил, что больше не могу поддерживать с ним визуальный контакт.

Тогда он сказал, что более точным – и менее осуждающим – способом говорить об этой силе, живущей внутри меня, было бы назвать ее «воином». Храбрым и благородным воином. Он сказал, что именно таким меня и видел весь Мажестик. И что настало время пожать этому внутреннему воину руку. И возможно, даже поблагодарить за его героические действия. За все, чем он пожертвовал, чтобы спасти людские жизни.

Когда он закончил все это объяснять, я едва дышал. А в конце нашего знакомства Финеас объявил, что нам необходимо встречаться трижды в неделю, и это вынудило меня признаться, что я, по всей вероятности, не смогу себе позволить платить по его расценкам в таких количествах.

– Все уже улажено, – сказал Финеас и направился к двери. – Увидимся завтра. И начинайте вести дневник сновидений, какими бы незначительными они вам ни казались. Мне нужно знать, что говорит подсознание.

Он вышел, я обернулся и увидел, что Джилл спускается вниз по лестнице. Она спросила, как прошло знакомство.

– Кто будет платить за мой психоанализ?

– У тебя все еще осталась медицинская страховка через школу. Как тебе понравился Финеас? Мне кажется, он замечательный. И очень тебе подходит.

– Школьный полис не покрывает психоанализ, тем более трижды в неделю, – сказал я.

Джилл обогнула балясину в основании лестницы и попыталась ускользнуть на кухню, бросив на ходу:

– Что ты будешь на обед?

– Кто платит за мой психоанализ? – повторил я и понял, что почти кричу. Меня это удивило.

Джилл повернулась и посмотрела на меня.

– Я.

– Но у тебя нет такого количества свободных…

– Я продала дом, – сказала она и закусила нижнюю губу с левой стороны. – Надеюсь, ты не против, что я теперь поселилась здесь. Так что ты хочешь есть?

Джилл открыла холодильник и начала выкликать названия тех из блюд, которые уже оттаяли, но я не мог сосредоточиться на том, что она говорила, в основном потому, что пытался осознать тот факт, что мы с ней теперь живем вместе на постоянной основе. Нет, само по себе меня это ничуть не беспокоило. Но я знал, сколько времени и усилий необходимо, чтобы выплатить значительную часть закладной за дом, особенно если для этого приходится кормить завтраком и обедом жителей города Мажестик в штате Пенсильвания. Я также знал, сколько стоит сеанс психоанализа и с какой скоростью эти расходы поглотят сбережения Джилл. Но вместе с тем я признавал, что психоанализ мне был совершенно необходим. Эти мысли гонялись друг за дружкой у меня в голове, спутавшись в гордиев узел.

В конце концов я решил, что стану вести подробный счет всем средствам, которые тратятся на мои встречи с Финеасом, а потом возмещу Джилл все убытки, как только смогу снова выйти на работу – поскольку вовсе не был уверен, что с началом нового учебного года моя должность не была заполнена кем-то более нормальным, чем я, и что таким образом моя зарплата, превратившаяся в длительные отпускные, не прекратит поступать на мой счет.

Я спросил, как поживает Эли, и Джилл сказала, что Марку и Тони действительно удалось устроить его в виде исключения в какой-то калифорнийский университет на отделение кинематографии начиная с осеннего семестра, и он даже получил стипендию на стажировку при киностудии. Мальчик уже улетел в Калифорнию, а билет ему взяла за свои авиационные бонусы Выжившая Трейси Фэрроу. Так же, как и Ализа, Эли впоследствии обосновался в Калифорнии, а в летние каникулы занимался тем, что подрабатывал на съемочных площадках фильмов независимых режиссеров. Время от времени новости о нем достигали меня через Марка и Тони, но сам Эли никогда не связывался со мной напрямую. Я догадался, что теперь-то он наверняка узнал о моем непосредственном участии в судьбе его брата, и потому я больше не услышу от него ни единого слова. Его внезапное отсутствие в моей жизни причиняло мне боль, но я ни в коем случае его не винил и желал ему только добра.

Иногда, заметив, что я грущу, Джилл пыталась меня подбодрить и говорила:

– Эли обязательно выйдет на связь, как только будет готов. Не торопи его.

Я кивал ей в ответ, но ни разу не позволил себе обманываться надеждой. Каждая жилка в моем теле убеждала меня, что я потерял его навсегда – что, в дополнение к убийству его брата, я также предал его в самый ответственный момент, испортив ему премьеру и лишив весь город шанса на объединение и исцеление.

Прошло несколько недель, и Джилл решила, что может перестать непрерывно наблюдать за мной и снова выйти на смену в «Кружку с ложками». Вместо этого она привлекла к работе моей нянькой всю группу Выживших. Как я уже упомянул, Хесусу Гомесу и его футбольной команде досталось воскресное утро. Кроме того, мы почти каждый раз после утренних матчей остаемся на тренировки. Думаю, что Хесус – единственный, чью заботу я не перерасту даже после того, как моей душе станет легче. Под его неусыпным наблюдением я чудесным образом оказался лучшим вратарем в чемпионате среди команд «пятьдесят и старше». Наша защита – четверо проворных двоюродных братьев Хесуса – заслуживает львиную долю похвалы, но я и в самом деле наловчился удерживать мяч от попадания в сетку. Если Вам еще не очевидно, то скажу явным образом, что это запоздало открывшееся умение наполняет меня гордостью.

Все понедельники я посвящал работе в библиотеке, расставляя книги по полкам под внимательным взором Робин Уизерс. Утро вторника было отдано настольным играм с Бетси Буш, Одри Хартлав и Крисси Уильямс. Бетси – королева «Уно». Одри предпочитает покер по маленькой. Крисси обожает «Эрудит». По вторникам после обеда я перекидывался баскетбольным мячом с Бобби и его друзьями-полицейскими. В среду наступало время помогать Лакшману Ананду с бумажками в его адвокатской конторе, а потом идти в спортзал – качаться и играть в ракетбол. По четвергам мы с Карлтоном Портером ездили в Филадельфию, в приют для бездомных, где в основном готовили и раздавали еду – или разбирали и стирали принесенную в дар одежду. В пятницу по утрам – пробежка с Дэном Джентиле, а потом занятие керамикой у Дэвида Флеминга. И наконец в субботу Джилл отдавала «Кружку» в ведение Рэнди, мы с ней залезали в пикап и отправлялись в путешествие. У нее в голове всегда было какая-нибудь интересная идея, а в коробке – собранный перекус. Иногда мы ехали на берег океана, иногда ходили в небольшие походы. Мы могли оказаться в ботаническом саду на выставке цветов, или на празднике урожая, или на горнолыжном склоне – десятки разнообразных событий, которые Джилл находила в сети.

Так шли годы, и, к счастью, за все это время со мной больше не случалось нервных срывов. Ни единого.

Ах да, совсем забыл. Малышка Ализы, прекрасная и совершенная во всех отношениях. Бесс засняла своего мужа, как он держит новорожденную Маж, целует ее в лоб и дует ей в животик, и должен сказать, что никогда раньше не видел своего лучшего друга настолько гордым и счастливым. Мое сердце переполнялось изумлением и восхищением.

– Лукас! Ты только посмотри! Я теперь дед!

Однажды поздним вечером, во время первого из многочисленных визитов Исайи в Калифорнию, Ализа позвонила мне по видеосвязи. Я уже очень давно ее не видел. Я был потрясен, когда с экрана на меня посмотрела прекрасная женщина за тридцать, вместо девушки, которую я ожидал там увидеть.

– Вы были правы, – сказала она во время нашего разговора.

– В чем?

– Что все наладится. Что я могу быть собой, и папа в конце концов поймет. Что он меня простит и примет такой, какая я есть.

– Твой отец – добрый человек, – сказал я.

– Это вы добрый человек, мистер Гудгейм, – сказала она, уставив в меня палец.

И хотя я видел, что она в самом деле так считает, я не позволил себе в это поверить. Так что я отвел глаза и начал расспрашивать ее про малышку Маж, чем и спас положение, поскольку Ализа просияла и говорила без умолку следующие сорок пять минут. Она только что стала матерью, и все, что касалось ее дочери, было для нее новым, свежим, чудесным и исполненным надежды.

Начиная с какого-то момента в тот первый год – думаю, примерно за месяц до годовщины – мы с Джилл стали ходить на могилу Дарси. Вскоре это стало еженедельной традицией, которую мы поддерживаем и по сей день. До того, как я оказался там с Джилл, я этого не замечал, но оказывается, на ее камне изображены широко распахнутые ангельские крыла – так широко, что видно каждое искусно выполненное перышко. Джилл утверждает, что на этом настоял я, и понятно, что они недешево обошлись, потому что скульптору пришлось немало потрудиться, но в моей памяти не сохранилось даже то, как я выбирал сам камень.

Мы с Джилл обычно приносим одеяло и расстилаем его на траве прямо поверх живота Дарси, а потом садимся и по очереди рассказываем моей покойной жене о событиях прошедшей недели – кулинарные перипетии Джилл в «Кружке», мои успехи с моими няньками, наши субботние приключения. Прошло уже три года, но Джилл так и не может сдержать слезы в конце каждого нашего посещения, когда она говорит Дарси, как скучает по ней и как старается заботиться обо мне. Я подношу пальцы к своим губам, а потом касаюсь ими холодной поверхности камня, перенося таким образом поцелуй.

Мы неизменно оставляем свежий букет цветов, который неизменно исчезает ко времени нашего следующего визита. По дороге домой с кладбища – вероятно, чтобы разрядить обстановку, – мы с Джилл придумываем истории о том, что случается с нашими букетами. Наша любимая из них – бесконечный сериал о могильщике по имени Гарри, жена которого, Гертруда, требует от него цветов, в огромных количествах, прежде чем соглашается допустить его в свою постель. Получает он гроши, и потому вместо того, чтобы покупать цветы, вынужден их красть всякий раз, когда чувствует в себе прилив желания, – то есть всегда. Часто случается, что мы с Джилл увлекаемся, и сюжет становится весьма запутанным. Случалось даже, что очередной эпизод заставлял нас сидеть в машине около дома, выключив мотор, пока мы не приводили историю к завершению.

«Горе бедному распаленному затюканному Гарри, которому приходится красть цветы, чтобы завоевать любовь и расположение!»

Так заканчивается каждая глава.

Мы посвятили Дарси в нашу игру, рассказав ей, что жители Мажестика принялись покупать цветы специально для Гертруды, вместо того, чтобы оставлять их на могилах близких – чтобы облегчить страдания несчастного Гарри. Дарси долго смеялась. По крайней мере, в нашем воображении.

В то Рождество Исайя и Бесс отправились в Калифорнию, чтобы проводить время с внучкой. Как я уже упоминал, от Эли ничего не было слышно, но говорили, что он переселился в тот же штат постоянно. Марк и Тони возобновили традицию показывать «Эта замечательная жизнь», и на сеанс было не пробиться – так что городской полиции пришлось присутствовать в полном составе. Я, впрочем, решил, что больше не переступлю порог кинотеатра – никакого, а тем более этого, несмотря на то, что Марк и Тони выдали всем Выжившим бессрочный пропуск. Большинство первоначальных членов нашей группы возобновили походы в кино. Финеас говорит, что это форма терапии погружения.

Я спросил его, не стоит ли и мне заставить себя пойти в кино, но он сказал: «Когда будете готовы».

И несмотря на то, что мы с Джилл получили приглашения на праздник от всех Выживших, мы решили покинуть Мажестик на весь декабрь и отправиться в машине на юг, рассчитывая провести Рождество во Флориде с моей матерью и ее сожителем. Куда угодно, лишь бы подальше от кинотеатра «Мажестик». Финеас сказал, что оказаться лицом к лицу со своим самым большим страхом (мамой) будет для меня полезно. «Этот дракон украл ваше золото!», сказал он – имея в виду, что если мне удастся метафорически победить метафорического дракона, являвшегося на самом деле моей матерью, то я смогу вернуть себе то, что она у меня украла. Я не совсем точно понимал, что же именно это было, но встреча с ней показалась мне значительным событием. Так что Джилл наделила Рэнди необходимыми полномочиями, коснувшись сначала одного, а потом другого его плеча своей любимой лопаточкой, после чего протянула ему ключи от кафе. И вскорости после окончания этой церемонии мы залезли в пикап и отправились на поиски психологического золота.

К началу декабря наш родной город уже был расцвечен гирляндами, пластиковыми снеговиками, оленями и огромными снежинками, которые нагоняли на меня тоску. Когда мы вывернули на шоссе и официально оставили разукрашенный Мажестик позади, я почувствовал облегчение. Меня беспокоило, как я справлюсь в отсутствие Финеаса, хотя мы и договорились разговаривать каждую неделю по видеосвязи. Но это беспокойство уступало по силе желанию отдалиться от кинотеатра «Мажестик» на максимально возможное расстояние в преддверии годовщины убийства моей жены.

Когда мы добрались до домика родителей Джилл в лесу неподалеку от города Бревард в штате Северная Каролина, была уже ночь, и поэтому мы сразу прошли в гостиную, не потревожив мистера и миссис Данн. Джилл спала на обширной кровати, а я уместился на кушетке в углу, но все равно это был первый раз с той поездки на маяк в Мэриленде, о которой я Вам рассказывал, когда мы с ней провели целую ночь в одной и той же спальне. Я очень устал, но все равно никак не мог уснуть. По всей видимости, Джилл тоже не спалось, потому что посреди ночи она прошептала: «Лукас? Ты не спишь?» Когда я подтвердил ее предположение, она сказала, что я мог бы спать рядом с ней на кровати, если мне так будет удобнее. Кушетка была такая короткая, что я не мог толком распрямить ноги, но я решил, что залезать в постель к Джилл мне все же не стоит, по причине секса при пробуждении. Самые прекрасные любовные игры в моей жизни случались каждый раз, когда я начинал их с Дарси, не проснувшись как следует. Мы оба просыпались, разумеется, когда все уже шло полным ходом, но при этом совершенно не помнили, с чего оно началось. Так вот, я беспокоился, что и с Джилл у нас может случиться такой секс, но прямо сказать об этом не мог, а поэтому промолчал и так и пролежал остаток ночи, уставившись в темноту, пока несколькими часами позже восходящее солнце не осветило косыми лучами стены гостиной, покрашенные в салатовый цвет.

В прошлый раз я видел маму и приемного отца Джилл в тот день, когда она выходила замуж за Дерека. Они оказались похожими на ту версию себя, только немного более усохшими и сморщенными – и это несмотря на то, что оба много ходили и были вегетарианцами. Мы вместе сели за завтрак – бананы, арахисовое масло и хлеб с изюмом, – и мне бросилось в глаза, насколько свободно себя чувствует Джилл в присутствии родителей. Они оба улыбались, внимательно слушали свою дочь, часто касались ее, обнимали и целовали. Я никак не мог отделаться от мысли, что если бы мне достались вполовину такие чуткие родители, я ни за что не стал бы жить от них так далеко.

Позже, когда мы с Джилл отправились гулять по заповеднику, я спросил, почему она позволила такому значительному расстоянию отделять ее от родителей. Она ответила, что для того, чтобы жить ближе ко мне и Дарси. Я снова задал свой вопрос, на этот раз более настойчиво. Она снова сказала, что Дарси была ей лучшим другом и что она не могла с ней расстаться. Потом она добавила, что Дарс помогла ей пробиться через довольно мрачный период в жизни, связанный с ее биологическим отцом, когда она была еще в старшей школе. Она произнесла это таким голосом, что я понял, что продолжать задавать вопросы не стоит, и я не стал их задавать. Дарси однажды рассказала мне, что именно биологический отец Джилл с ней делал и как это побудило ее выйти замуж за Дерека, потому что она была запрограммирована на оправдание насилия. И что нынешний приемный отец Джилл помог им с матерью сбежать от ее отца, и поэтому Джилл считает его своим настоящим отцом, и даже взяла его фамилию и носит ее по сей день. Мне кажется, Джилл поняла, что мне все это уже известно. Я так почувствовал, и поэтому промолчал.