Текст книги "Свет – это мы"

15

Дорогой Карл!

Мне хотелось рассказать о первом съемочном дне, наполненном событиями до отказа, но прежде, чем перейти непосредственно к этим забавным подробностям, мне необходимо поделиться с Вами одним своим недавним сном. Надеюсь, Ваш аналитический подход поможет моей Личности обрести равновесие.

К сожалению, вынужден признаться, что после трагедии я перестал обновлять дневник сновидений, который Вы велели мне вести. Забросил я его в основном потому, что предпочитал по ночам проводить время с окрыленной Дарси, а в пробужденном состоянии смотреть сны невозможно. Жена моя, к сожалению, до сих пор числится в рядах пропавших без вести, так что теперь я страдаю бессонницей по причине тревоги о ее местонахождении. Если ангел не хочет, чтобы его нашли, найти его невозможно, так что тут ничего не поделаешь, верно? Я изо всех сил стараюсь проявлять терпение и сохранять спокойствие, в уверенности, что наша с Дарси любовь превозможет любые преграды.

Но вернемся к моему сну, которым подсознание одарило меня в ночь перед началом съемок фильма ужасов, сразу после того, как я закончил предыдущее письмо к Вам.

Во сне я вернулся в третий класс школы. Идет контрольная по математике, и к моему ужасу, ответ в каждой задаче – тринадцать. Я все проверяю и проверяю вычисления, но каждый раз выходит именно тринадцать, что, конечно же, совершенно невероятно. Я начинаю подозревать, что мне дали какой-то особый, индивидуальный вариант, чтобы вывести на чистую воду тех, кто попытается у меня списывать, потому что никто из одноклассников не проявляет признаков озабоченности. Я пытаюсь подглядеть в ответы сидящих рядом. Ни у кого мне не удается увидеть ни единого числа тринадцать, и мне становится ясно, что контрольную я завалю.

– Лукас Гудгейм! – раздается голос учительницы, миссис Фаланы. – Вынь глаза из работы своих товарищей и давай сюда свой листок!

Все остальные ученики немедленно в один голос затягивают: «Фу-у-у-у-у!», как хор в древнегреческом театре, сопровождая меня, с повешенной головой и листком в руке, в путешествии к доске.

Достигнув стола миссис Фаланы, я протягиваю ей листок, исписанный числом тринадцать, а потом поднимаю глаза и вижу перед собой голый скелет. Казалось бы, это должно привести меня там, во сне, в ужас, но ничего подобного. Скелет говорит мне:

– Немедленно отправляйся в кабинет миссис Кейс.

И тут я просыпаюсь.

Вы всегда спрашиваете меня, какие чувства я связываю с каждым сном, поэтому я их перечислю здесь. Я чувствовал глубокий стыд. Я чувствовал себя в полном одиночестве. Возможно, я чувствовал, что получил нечто, чего вовсе не желал.

Чтобы поместить этот сон в контекст, мне следовало бы рассказать, что со мной в самом деле случилось в третьем классе, как я это сейчас помню.

Однажды осенью, в районе Хэллоуина, миссис Фалана отозвала меня в сторону и сказала:

– По пятницам утром ты будешь ходить в класс миссис Кейс, дальше по коридору.

Помню, что я решил тогда, что чем-то провинился, завалил какой-то экзамен, и поэтому должен теперь догонять на дополнительных занятиях.

В первую пятницу после этого события, по дороге в кабинет миссис Кейс, я вспомнил необычный экзамен, который миссис Фалана дала нам за несколько недель до того. Он был не по правописанию, или по арифметике, или по географии, или по чтению. Вместо этого в нем были только странные картинки, расположенные рядами. От нас требовалось выбрать из каждого ряда по три картинки, а потом объяснить, почему мы выбрали именно эти. До того я ни разу не встречался с таким заданием, и всем моим одноклассникам оно тоже показалось странным. Что еще более странно – это что после того, как мы очень подробно обсуждали его на переменах в тот день, этот странный экзамен совершенно исчез из моей памяти, и никто никогда его больше не упоминал.

Войдя в кабинет в дальнем конце коридора, я увидел женщину с длинными черными волосами и бледной кожей. Я не был уверен, встречал ли я ее когда-нибудь в школе до этого. Она сидела за круглым столом. У себя в голове я вижу ее одетой в темно-зеленое платье, а пальцы ее унизаны серебряными кольцами. На шее у нее – длинная серебряная цепочка, на конце которой, прямо между грудями, висит блестящий шарик, в котором можно увидеть собственное отражение, только вверх ногами.

– Заходи, Лукас, – сказала она. – И занимай подобающее место за этим столом.

– Это наказание? – спросил я.

Она засмеялась.

– Прямо наоборот.

– Зачем тогда меня сюда послали?

Миссис Кейс сказала, что меня поместили в программу для одаренных детей.

– Я никогда не получаю пятерки. Я вовсе не одаренный. Тут какая-то ошибка, – возразил я.

– Одаренность бывает разная, – сказала она, а потом разложила передо мной на столе колоду карт. Она спросила, знаю ли я, что это такое, а когда я пожал плечами, объяснила:

– Это поможет мне лучше тебя понять. Смотри.

Помню, что мне они тогда показались средневековыми, хотя такого слова я тогда, разумеется, не знал. Там были короли и дамы, башни и маги, ангелы, луна и солнце. Они немного напоминали мне обложки пластинок «Лед Зеппелин» из коллекции моего папы.

Миссис Кейс сгребла карты, тщательно их перетасовала и снова выложила на стол, но теперь уже картинками вниз.

– Выбери одну.

– Какую? – спросил я.

– Вот в этом-то и весь вопрос, да? – сказала она с улыбкой.

Помню, что я какое-то время разглядывал карты, в полном замешательстве относительно того, что от меня ожидается. Но потом я почувствовал на коже легкое покалывание, и внезапно мое внимание было обращено к карте, которая лежала рядом с моей левой рукой. Когда я перевернул ее, на меня глядел скелет, опирающийся на косу, как на трость. У его ног расположились две отрубленные головы – слева женская, а справа мужская, на которую была надета корона. Внизу была подпись: «Смерть», число тринадцать и какой-то странный символ.

– Это плохо? – спросил я.

Миссис Кейс снова улыбнулась.

– В этой колоде нет ни плохого, ни хорошего.

– А что тогда это значит?

– Это значит, что у тебя крепкие кости.

Она опять сгребла карты и уложила их в коробку.

С тех пор колода Таро ни разу больше не появлялась. Моя память сохранила картину того, как я сижу в кабинете в конце коридора и под наблюдением миссис Кейс читаю каждую пятницу с утра странные истории. Наверное, их можно назвать сказками. Мы по очереди читали их друг дружке вслух – о ведьмах и троллях, принцах, великанах и волшебниках. Потом она спрашивала, что для меня означала каждая из них, а я пытался дать честный ответ. Я не знал, правильно ли я отвечаю, но миссис Кейс говорила, что смысл тут в том, чтобы поразмыслить над историями, вобрать их глубоко внутрь себя, где они и останутся на всю жизнь и, возможно, помогут нам справиться с трудностями, с которыми нам придется встретиться.

– Как мне могут помочь сказки? – спрашивал я.

И она каждый раз отвечала:

– Увидишь. Ответ на этот вопрос будет прямо у тебя перед носом тысячи и тысячи раз.

В моем классе оказалось еще двое учеников, которые тоже каждую неделю уходили с занятий, чтобы провести какое-то время с миссис Кейс. Я спросил у них, чем они занимались с этой странной учительницей. Джейсон Бахман всегда получал высший балл на контрольных по математике, и с миссис Кейс он занимался исключительно математическими задачами. Карла Насо лучше всех знала, как пишется какое слово, и на занятиях с миссис Кейс они изучали словарь. В ответ они спросили меня, что делал я, и я ответил: «Чтение», хотя наши чтения мало напоминали контрольные по пониманию прочитанного у миссис Фаланы. Их я как правило заваливал.

– А какую карту вы выбрали? Из той колоды, которая выглядит как обложки «Лед Зеппелин»? – спросил я у Джейсона и Карлы.

Они уставились на меня, в смысле: «Ты о чем вообще?»

Я описал им колоду Таро подробнее, но они только пожали плечами и переглянулись, в смысле: «Этот Лукас Гудгейм такой ботан!»

Я так и не понял, за что меня выбрали для занятий с миссис Кейс, но мне нравилось бывать в ее кабинете, и я скоро перестал задавать вопросы.

Не помню, когда мои еженедельные встречи с миссис Кейс прекратились. С одной стороны, мне хочется сказать, что они продолжались все время, пока я был в начальной школе, но на самом деле непосредственно помню я только несколько первых раз, когда я отсутствовал на обычных уроках, и разговор с Джейсоном и Карлой – после которого до меня дошло, что их опыт разительно отличался от моего. Я вскоре понял, что больше не хочу ни с кем обсуждать миссис Кейс, и мое сознание, возможно, прекратило записывать в память что-либо, к ней относящееся.

На этой неделе я нарушил свой зарок о звонках матери только по воскресеньям и набрал ее вне очереди. Она немедленно запустила свой обычный монолог. Мне понадобилось почти полчаса, прежде чем я смог ее прервать и спросить, помнит ли она миссис Кейс. Мать засмеялась и сказала, что в начальной школе города Мажестик никогда не было никакой миссис Кейс.

– Если бы тебя каждую неделю вытаскивали с уроков и отправляли на занятия для отстающих, я бы это наверняка помнила, – сказала мама, – потому что я была бы в ужасе. Я тогда была председателем родительского комитета.

Я сказал маме, что занятия у миссис Кейс были не для отстающих. Тогда мама спросила, чему же именно меня эта так называемая миссис Кейс научила, и мне пришлось замолчать. Частично потому, что в моей памяти не удержались детали, но также и потому, что эти встречи были для меня глубоко личным переживанием – только для моих глаз и ушей. Я даже испугался, что могу потерять то, что еще помнил, если поделюсь этим с неправильным собеседником. А каждая жилка в моем теле чувствовала, что мама – определенно неправильный собеседник.

Карл, я вспоминаю, как Вы однажды сказали мне на одной из наших встреч, что карта «Смерть» обычно связывается с духовным перерождением и с зодиакальным знаком Скорпиона, под которым я и родился. Она может означать завершение, но также и новое начало, и это кажется мне подходящим к ситуации в этот момент, в начале съемок нашего фильма, к которым я вскорости и перейду.

Где-то внутри я не полностью уверен, что мои воспоминания соответствуют реальным событиям из детства, что все это мне не приснилось. Мне кажется теперь, что если бы все это со мной действительно случилось, то я рассказал бы Вам о миссис Кейс на наших психоаналитических встречах. Но в любом случае, как Вы думаете, откуда у меня сейчас взялись эти сны и воспоминания? Я знаю, что Вы изучали в том числе и Таро, и мистицизм.

Ни с кем больше мне не хотелось бы обсуждать подобные предметы. Ни с Исайей, ни с Джилл. А по отношению к Эли это было бы просто нечестно, у него хватает собственного психологического багажа, не говоря уж о том, как тяжело на нем лежит наш артистический проект, который, кстати, стремительно перекрыл наши самые смелые предположения.

Возможно, Вы это и так знали, но фильм, оказывается, не снимают в хронологическом порядке. Съемки проводятся в соответствии с занятостью актеров в каждой сцене, составляя расписание так, чтобы все нужные персонажи одновременно оказывались на площадке. А порой порядок съемки зависит от погоды, то есть сцены на воздухе снимаются тогда, когда настроение природы соответствует прописанному в сценарии, оставляя все остальное на потом, когда у нее могут быть другие планы. Эли и Тони расставили все кадры в порядке сложности логистики и старались снять самые капризные из них в первую очередь, с расчетом, что если что-то пойдет не так, то их всегда можно будет заменить более легкими, а сложные перенести на следующий день.

Я и понятия не имел ни о чем подобном, пока в первый же день не начал задавать вопросы, в основном потому, что, к моему удивлению, начали мы как раз с самых последних кадров. Эли объяснил, что собрать все силы полиции Мажестика и все их служебные машины в одном месте было нашим самым главным организационным кошмаром. Потом он показал на небо и добавил:

– Погода сегодня идеальная для автомобильной погони. В дождь ничего не получится. И надо уложится в промежуток между утренним и вечерним часом пик, потому что придется перекрывать дорогу. Да, и еще сегодня прихватим пару кадров с дронов.

– С дронов? – переспросил я.

Тогда Эли рассказал, что Марк и Тони наняли специального оператора для съемки с воздуха. Позже, в какой-нибудь дождливый день, они выставят синий экран, например, в спортзале, подвесят Эли в костюме чудища к потолку и получат таким образом его в полете.

– А где у нас сцены чудища в полете? – спросил я, и тогда Эли рассказал, что он и Тони немножко подправили сценарий, пока я разбирался со своей головой, и тут мне снова захотелось выйти вон из собственного тела, учитывая, что Эли так небрежно намекнул, что мне с головой стоило бы разобраться. Когда я вызвал в памяти предыдущие две недели, то понял, что проводил с ним меньше времени, чем раньше, а вместо этого позволил его новым коллегам себя частично заместить. Я, разумеется, мало что понимал в кинематографических тонкостях, давайте будем честными, и попытался убедить себя, что не то чтобы сошел со сцены, а скорее отошел с дороги. Марк и Тони – прекрасные люди. Мальчик выглядел счастливее, чем я его когда-либо видел. Почему же тогда я ощущал в себе некоторую тьму – словно я постепенно исчезал в тени?

К счастью, предаваться подобным мрачным мыслям у меня просто не было времени, поскольку вскорости мы уже снимали, как Бобби и его сослуживцы катались по Мажестику, всего лишь слегка превышая скорость. Тони и Эли объяснили, что при монтаже они могут сделать так, что будет казаться, будто полицейские гоняют гораздо быстрее, чем на самом деле, поскольку Бобби сказал, что превышать скорость можно только в случае срочного вызова, а это был не тот случай. Было очень интересно смотреть, как Тони и Эли расставили камеры на улицах, внутри полицейских машин и даже на крышах домов. Все утро прошло в мигалках, крутых поворотах на скорости, сиренах и переговорах по рации. Все полицейские превосходно исполнили свои роли, особенно учитывая, что Эли, разумеется, не летал на самом деле над Мажестиком, и Бобби с коллегами приходилось указывать на облака и смотреть в пустое небо таким взглядом, который обычно означает встречу со сверхъестественным. У них получалось так убедительно, что я почти поверил, будто пернатое чудище действительно где-то там вверху и стоит только задрать голову, как я его разгляжу.

Эли постоянно давал актерам указания, например:

– То, что вы сейчас видите, в природе не встречается. Летящий пернатый человек! Вы в ужасе, но в то же время вам любопытно.

Было очень приятно видеть, как уважительно все, включая случайных прохожих, относились к его инструкциям. Когда звукооператоры, нанятые Марком и Тони, заканчивали переустановку микрофонов, Эли объявлял: «Тишина на площадке» – и становилось так тихо, что я различал звук биения своего собственного сердца.

Потом мы сняли сцену, в которой мой персонаж – суррогатный отец чудища – бежит через лес, вместе с Эли в костюме.

– Лети! Улетай! – кричу я чудищу, петляя между деревьями, подгоняемый командой операторов и звуковиков.

– Мне не хватит сил нести нас обоих! – кричит чудище в ответ.

– Я уже старик. Перед тобой еще целая жизнь. В ней обязательно найдется место таким, как ты. Мир велик. Не может не найтись.

– Я никогда не брошу тебя. Никогда!

Мы достигаем ручья, который не очень похож на бурный поток, прописанный в сценарии, но Эли заверил меня, что на экране его сделают непреодолимым.

Мы поворачиваемся спиной к мирно журчащему ручью, который будет выглядеть могучей рекой, и чудище с суррогатным отцом оказываются в окружении восьми полицейских города Мажестик, которые наставляют на нас очень реалистичные бутафорские пистолеты.

Бобби говорит:

– Вот вы двое и попались. ЦРУ велело нам стрелять по людям на поражение. Но чудовище им нужно в целости для экспериментов. А потом пернатого мальчишку настрогают на кусочки во славу науки, чтобы, не дай Бог, у кого-нибудь еще не выскочили перья по всему телу. Дырки от пуль помешают сбору научных данных. Всем ясно?

– Эй, ты. Изменник рода человеческого, – говорит полицейская Бетти. – Иди сюда. Изобразим тебе самоубийство.

В точности в соответствии со сценарием персонаж Эли в этот момент кричит «Не-е-е-е-ет!» и бежит в сторону Бетти, а она инстинктивно нацеливается в чудище и стреляет из своего ненастоящего пистолета, но тут мой персонаж загораживает собой пернатого мальчика и получает пулю прямо в грудь с правой стороны. Я даже прыгнул в воздух, раскинув широко руки и ноги, что при монтаже Эли и Тони изобразят в модном замедленном движении. Сцена на этом прерывается, чтобы команда гримеров и специалистов по эффектам, которую наняли Марк и Тони, успела переодеть меня в вариант костюма с окровавленным дырками от пуль и привести меня в такой вид, будто я вот-вот умру от полученного ранения.

На читках некоторые Выжившие подняли вопрос, не станет ли огнестрельная рана в нашем фильме триггером, учитывая, что мы все пережили в кинотеатре «Мажестик». Я высказался в пользу того, чтобы оставить эту центральную сцену нетронутой.

– Как мы сможем подняться над нашей травмой, если мы не в состоянии оказаться с ней лицом к лицу даже в рамках выдумки? – сказал я в поддержку художественной свободы и целительной силы искусства. – Да, лекарство может быть горьким. Но оно излечивает!

Итак, мой персонаж истекает кровью в траве на речном берегу, а полицейские, не сводя своих ненастоящих пистолетов с чудища, медленно смыкают полукольцо.

В этот момент чудище испускает страшный вопль, позволяющий ему черпать из глубины своей сущности такие запасы силы и способностей, о которых он даже и не догадывался, и выставляет руки перед собой, раскидывая полицейских во все стороны.

Наша команда по эффектам обвязала вокруг талии каждого полицейского замаскированную веревку. В нужный момент они дернули за эти веревки, и полицейские полетели спиной вперед на заранее разложенные матрасы, присыпанные ветками и листьями.

Потом чудище поднимает меня на ноги и говорит:

– Держись, отец, мы скоро найдем подмогу.

– Но у тебя недостаточно сил, чтобы лететь, держа меня в руках, – возражает мой персонаж.

– Теперь достаточно, – отвечает чудище.

Потом мы с Эли подпрыгиваем, а весь остальной полет будет записан позже перед синим экраном.

Чудище относит моего персонажа в дом мэра Сары, а на самом деле дом Марка и Тони. Как я уже упоминал, мэра играет Джилл. Она в ужасе от того, что ЦРУ в обход закона выдает приказы городской полиции. Она быстро организует для моего персонажа медицинский уход. Он почти умирает на операционном столе, но его вытаскивает талантливый хирург, в исполнении Выжившей Джулии Уилко. Эли говорит, что при монтаже он вставит стандартные кадры операции на открытом сердце, а потом со скользких внутренностей камера как бы перепрыгнет на мое лицо с закрытыми глазами и трубочками с кислородом в ноздрях.

На следующий день мы досняли сцены в больнице, в том числе наше с Исайей эмоциональное воссоединение в палате. Он играет Вашу роль, юнгианского психоаналитика по имени Чарльз (а не Карл), и говорит мне, когда я прихожу в себя после операции: «Я думал, мы вас потеряли», а потом добавляет, что гордится мной за то, что я «сумел подружиться с чудищами, стоящими в тени нашего мира», поскольку, как говорит Юнг, «в тени сокрыто золото». Когда Вы увидите наш фильм, Вы наверняка поймаете все цитаты из Юнга, которыми я обильно пересыпал сценарий. Надеюсь, они вызовут у Вас гордую улыбку.

Та сцена, которую я уже описывал раньше, – где чудище и мой персонаж получают от мэра Сары, персонажа, которого играет Джилл, медали, – была снята на третий день, то есть уже несколько дней назад. Сегодня завершился шестой день съемок.

За заметным исключением Вас и Сандры, все Выжившие, независимо от того, заняты ли они в этот день в съемках или нет, каждый день приходят поддерживать актеров между сценами и помогать с возведением и разборкой декораций, установкой света и звука, костюмами и реквизитом. Некоторые даже используют для этого свои отпускные дни.

Забавно при этом, что хотя именно окрыленная Дарси указала мне путь, повторяя «путь вперед лежит через этого мальчика», ее-то как раз за все время съемок я ни разу в небе не видел. Я этот фильм делаю дня нее, и в самом начале на экране будет надпись: «Посвящается Дарси Гудгейм», а потом в конце будет список памяти, перечисляющий всех погибших в кинотеатре «Мажестик», включая Джейкоба Хансена. Мне пришлось выслушать немало возражений против этого, но тогда я начал говорить, что закрою весь проект, а потом снова раскричался в комнате для заседаний в городской библиотеке и даже в какой-то момент опрокинул кафедру, и в результате Выжившие уступили.

В каком-то смысле удачно, что Сандра отказалась от участия, потому что если бы у нее был голос, то мне никаким образом не удалось бы протащить в титры имя Джейкоба.

Похоже, все, что ни случается, случается не зря.

Эли в последнее время живет у Марка и Тони, потому что там находится вся монтажная аппаратура, а мальчику необходимо иметь полный контроль над процессом, и я его понимаю. Я спросил у Эли, как на нем отражается тот факт, что я не принимаю участия в этой работе и что съемки моего персонажа отнимают у меня очень много сил. Он немедленно согласился освободить меня от этой нагрузки и добавил:

– Тони – сокровище. Я столько всего узнал. Просто потрясающе.

Прежде, чем уйти в дом и заняться написанием этого письма, я провел около часа с Джилл, качаясь в любимом гамаке Дарси. Во все продолжение нашего качания мы в основном молчали, поскольку оба выложились на съемках. Но ближе к концу Джилл обратилась ко мне.

– Лукас? – сказала она.

– Да?

– Ты как, в порядке? Ты в последнее время выглядишь не очень.

Это она сказала любящим, озабоченным голосом, в смысле: «Что я могу для тебя сделать? Как тебе помочь?»

Но я не смог придумать, что Джилл могла бы сделать для меня. Она не обладает способностью разыскивать ангелов. И я сомневаюсь, что ей захотелось бы обсуждать со мной мои странные сны. Нет, она наверняка выслушала бы меня. Джилл готова слушать в любое время, что бы мне ни пришло в голову ей рассказать. Вот только не уверен, что она бы меня услышала. У нее не было возможности понять. А в мире, пожалуй, нет более болезненного переживания, чем высказаться предельно ясно и откровенно и при этом не пробиться сквозь непонимание самого близкого человека.

И поэтому вместо того, чтобы ответить ей на вопрос, я взял ее за руку и держал так, пока оранжевые полосы медленно гасли на западном горизонте.

– Ты очень убедительно выглядишь в роли отцовской фигуры для нашего чудища, – сказала Джилл. – Особенно в сцене, где тебя подстрелили.

Я в ответ сказал ей, что лучшего мэра в истории кинематографа просто не найти, несмотря на то, что некоторые из ее сцен еще только предстояло снять.

– Ты надо мной смеешься, – сказала она.

– Вовсе нет, – сказал я и немного повернулся к ней, чтобы лучше оценить выражение на ее лице.

Она слегка прикусила губу и ткнула меня пальцем в бок, и я понял, что это была просто шутка, так что я улыбнулся, немного расслабился, закинул руки за голову и стал высматривать первую звезду в закатном небе.

– Я никуда не денусь, – сказал Джилл. – Мы доведем это до конца. До самого конца. Чего бы это ни стоило.

Я был не совсем уверен, что именно она имела в виду под «чего бы ни стоило» – прозвучало это довольно мрачно, – но мне было так приятно находиться рядом с ней в гамаке, и поэтому когда она прилегла ко мне плечом, я не отстранился. Мы оставались в таком положении, пока в небе не выскочило сразу несколько звезд, одновременно подмигнув нам.

Тогда я сказал, что устал, а Джилл кивнула, и мы пошли внутрь и забрались вверх по лестнице, каждый в свою спальню. Мне стало интересно, что случилось с домом Джилл. Поскольку она переехала к нам, кто теперь там жил? То, что я не знал ответа на этот вопрос, меня немного пугало, но я отставил эту проблему в сторону и взялся за письмо к Вам, и это меня в значительной степени успокоило.

Что мне сейчас в самом деле помогло бы, так это психоаналитическая встреча.

Если Вам сейчас мешают последствия Вашего первоначального решения отстраниться от анализа анализируемых, то знайте, что я никогда в жизни не стану стыдить Вас за решение взять отпуск. Я буду только невероятно признателен за возвращение из него. Нам даже не обязательно обсуждать перерыв в занятиях – мы можем просто начать с того же места, а про случившуюся паузу никогда не упоминать.

Меня беспокоит мысль, что я использую Эли и фильм только для того, чтобы отвлечься от надвигающейся тьмы, которая стремится изгнать из меня все светлое. Мое состояние представляется мне все более пугающим.

Если совсем начистоту, то стоит мне перестать думать об Эли и о фильме, как мое горло перехватывает от ужаса, и я с трудом дышу. Вы – единственный человек, которому это известно. Я Вам доверяюсь. Я прощаю Вас за время, проведенное вдали от моих неврозов, но теперь, прошу Вас, не бросайте меня. Вы в каком-то смысле моя единственная надежда.

Заранее благодарный,

Ваш самый верный анализируемый,

Лукас