Текст книги "Свет – это мы"

11

Дорогой Карл!

Должен признаться, что я поначалу не верил в новообретенный энтузиазм Джилл. После встречи в библиотеке я проворочался в постели всю ночь. Окрыленная Дарси смотрела на меня с осуждением, упершись локтем в подушку и подперев щеку кулаком. «Что вы боязливы, маловерные», читал я в ее взгляде, но даже это меня не вдохновило, и качество моего сна весьма пострадало в результате. Но следующим же утром, пока я убирал посуду после завтрака, в дверь постучались.

– А вот и они, – сказал Эли. Он-то никогда не сомневался в гениальности нашего начинания, хотя и угодил из-за него в неотложку.

– Кто – они? – спросил я, отскребая от нашей с Джилл сковородки остатки бекона и раздумывая, сколько жира оставить в качестве смазки.

– Те, кого вы вчера убедили! – сказал он и помчался выяснять, кто же это был.

Эли открыл дверь, и за ней обнаружились Марк и Тони, скромно стоящие на крыльце. Они были облачены в рубашки пастельных тонов, шорты цвета хаки, кожаные туфли и легкие свитера, изящно наброшенные на плечи наподобие плащей.

Эли посмотрел на меня в смысле: «А что я говорил», пригласил гостей входить и усадил их на диване в гостиной, что они и сделали с видимой осторожностью. Должно быть, это Марк убедил Тони нанести нам визит этим утром, подумал я, потому что всякий раз, когда Тони направлял на Марка вопросительный взгляд, Марк энергично кивал в смысле: «Мы уже это обсуждали. Мы договорились», или клал руку ему на колено.

Эли плюхнулся в кресло, а я подтянул стул из столовой и сел напротив гостей. Тут я заметил, что притопываю левой ногой, заставил себя прекратить, а вместо этого разгладил морщины на своих льняных штанах. Дарси купила их для меня перед поездкой на Гавайи, которая случилось до того, как она обрела свои крыла. Они такие удобные, что начиная со времени трагедии я сплю в них каждую ночь, так что они выглядят весьма помято.

– Ну вы и устроили вчера вечером, – сказал Марк, но при этом он улыбался, искренне и по-доброму. Он над нами вовсе не потешался. Потом он сказал, что, когда я, Эли и Джилл уехали в больницу, они с Тони остались помогать Выжившим затирать кровь и дезинфицировать комнату для заседаний. Когда с этим было покончено, Выжившие устроили заседание своей группы с целью обсудить достоинства и недостатки нашего предложения.

– Сандра Койл толкнула речь, – сказал Марк, нахмурившись, – и честно попыталась выдвинуть возражения. «Наши эмоциональные и финансовые ресурсы можно потратить более экономно! Распределить более разумно!», орала она.

– Но, – сказал Тони с напором, – получилось довольно бесчувственно.

– Особенно учитывая, что в этот момент Эли находился в машине скорой помощи, – добавил Марк.

– Я в порядке, – сказал Эли.

Наступила неловкое молчание.

– Мы оба закончили отделение кино, – прервал его Тони, возвращаясь к делу. – А потом много лет работали в этом бизнесе, в основном в качестве директоров, пока не накопили достаточно денег, чтобы вернуть кинотеатру «Мажестик» его первоначальное великолепие.

– Мы профессионалы в области реставрации. Здания, личности. Похоже, следующим будет целый город, – добавил Марк.

– У меня есть цифровая камера, – сказал Тони доверительно, – которую я использовал для съемок короткометражных роликов. Монтажное оборудование у меня тоже есть. И еще у нас имеются друзья в Нью-Йорке и Филадельфии.

– Главные роли за нами, – сказал Эли, наклоняясь вперед в кресле. Глаза его горели собственническим огнем. – Также я и мистер Гудгейм будем делить режиссерские обязанности. Мы настаиваем на полном творческом контроле над сценарием.

– Премьера фильма состоится в кинотеатре «Мажестик». Это не обсуждается, – вмешался я.

– Разумеется, – сказал Марк.

– Об этом и речь, – сказал Тони. – Поэтому мы и сидим тут с вами в это утро.

– Мы собираемся… Как вы вчера выразились?

– Освятить место? – сказал я.

Марк и Тони оба кивнули.

Но спавшая было напряженность вернулась, когда они потребовали прочесть сценарий, прежде чем дать окончательное согласие. Осознавая, что на весах лежит наша судьба, мы с Эли открыли файл на моем старом компьютере и покинули комнату.

Выйдя во двор, мы принялись перебрасываться летающей тарелкой между палаткой и задней стеной дома.

Мальчик был слегка накачан, как выражаются юнгианцы, вниманием и лестью, исходящими от Марка и Тони. Я судил об этом по его попыткам ловить тарелку с вывертом – одной рукой за спиной или между ног. Удавалось это ему процентах в сорока из всех попыток, но каждая удача становилась для него источником дополнительной энергии, радости и даже дерзости.

– Все в порядке, мистер Гудгейм. Им обязательно понравится. А как иначе?

– Хорошо, но дойдет ли до них?

– Они же сказали, что учились на отделении кино! Они купили кинотеатр «Мажестик»! Если не они, то кто? – сказал Эли. Он перечислил целый набор фактов о Марке и Тони, призванный доказать мне, что они были истинными ценителями кинематографа, то есть ровней нам в области сценарного искусства, а стало быть, мы прекрасно сработаемся.

Однако тут Эли нахмурился и сказал:

– Но не сочтут ли они наш сценарий вторичным? Все фильмы ужасов в каком-то смысле имеют схожую канву, и это не плагиат, а, скорее, уважение к наследию и традиционным приемам. Да?

Он еще какое-то время распространялся на предмет жанра вообще, перечисляя сцены, повороты сюжета и общие темы как фильмов, о которых я слышал и некоторые из которых даже видел – «Дракула», «Тварь из Черной Лагуны», «Человек-волк», «Франкенштейн», «Кинг-Конг», – так и тех, о которых я не имел понятия: «Годзилла», «Люди-кошки», «Человек-леопард», «Чудовище с глубины 20000 саженей». Когда Эли заводит лекцию о фильмах ужасов, это всегда интересно, и читает он их с непередаваемой страстью, но я все сильнее и сильнее волновался, что Тони и Марк не поймут подтекста нашего сценария – тех деталей, которые не выпрыгивают со страницы на читателя, но тем не менее предоставляют меру жизнетворной уверенности с периферии.

Для того, чтобы исчерпывающе охватить все, что мы совершили, потребуется не одно чтение и не два – к тексту необходимо будет возвращаться неделями. Возможно ли было, к примеру, осознать, спешно проглядев сценарий, что в центре фильма вовсе не чудище, а чуткий разбор переживаний раненой души вполне конкретного мальчика? Мальчика, ощущающего себя чудищем? Поймут ли они тонкости положения персонажа, представляющего суррогат отца – который любит мальчика-чудище несмотря на все его недостатки? А что именно эта неожиданная платоническая любовь и показывает всему городу, как снова стать людьми? Что трагедия, погрузившая весь город во тьму, не имеет никакого отношения к вышеупомянутому мальчику-чудищу, но он все равно назначен средоточием зла, и на него направлены вся ненависть, весь стыд, вся беспомощность жителей? Наконец, оценят ли Марк и Тони то колоссальное усилие, которое потребуется приложить мне, чтобы исполнить миссию, возложенную на мои плечи окрыленной Дарси, – ту, которая заставляет мое тело трепетать в сладостной гармонии?

Я знал, что для меня явится смертельным ударом, если Марк и Тони по окончании чтения выйдут к нам со смешанными чувствами, вооруженные замечаниями о том, что в сценарий необходимо добавить автомобильную погоню или страстную любовную сцену, начнут говорить о размещении скрытой рекламы или намекнут, что неплохо было бы поднять уровень актерского опыта и мастерства, учитывая, что это будет первая роль как для меня, так и для Эли. Но в самом деле, если даже в фильме «Умница Уилл Хантинг», с его миллионным бюджетом, возможно было занять совершенно неизвестных на тот момент Бена Аффлека и Мэтта Деймона, то уж с нашей скромной постановкой «Чудесного чудовища» мы как-нибудь справимся. Марк и Тони больше не работали в Голливуде, и не было никакого способа заставить меня запродать творческую целостность нашего фильма парочке местных проходимцев, заявившихся на порог. Нет! Они не пройдут! Я встану на пути, исполненный непоколебимого достоинства, превосходящего любые обещания славы, денег и одобрения местного кинематографического полусвета!

Я сам себя неплохо накрутил во дворе, пока мы перебрасывались тарелкой и ожидали решения судьбы нашего сценария.

Тут Эли указал в сторону дома. Я обернулся и увидел четыре поднятых больших пальца Марка и Тони. Дальше мы пожимали другу руки и обсуждали, как воплотить наш фильм в реальность – обговаривали всю соответствующую логистику, о существовании которой я до той поры даже не подозревал, не говоря уж о том, чтобы о ней заботиться.

– Роли прежде всего будут предложены Выжившим, – повторил я. – Это не обсуждается.

– Ну естественно, – подтвердил Марк, улыбаясь, как счастливый отец. – Но это важное дело для всего города.

– Невероятно возвышенное, – вмешался Тони. – Искусство побеждает все.

Не успел я оглянуться, как мы уже входили в «Кружку с ложками», чтобы поделиться доброй вестью с Джилл, которая немедленно вынесла нам по сэндвичу с беконом и по порции томатного супа – «летнего», то есть на льду. Мы вчетвером жевали, запивали, улыбались, болтали о будущем фильме, и только к середине разговора до меня дошло, что я забыл оглядеть зал и заметить всех посетителей, которые косо смотрят на меня или Эли. А наблюдая за Эли, я понял, что и он тоже забыл свою стеснительность, несмотря на то, что затылок у него был чисто выбрит и на лысом пятне красовался огромный пластырь. Вообразите, что у кого-то из брюк высовывается лента туалетной бумаги – эффект получится схожий.

Я догадался, что Джилл очень рада за будущее нашего фильма, потому что она отказалась брать с нас деньги, и тогда Марк и Тони объявили, что рассчитывают на нее в качестве поставщика продовольствия на съемочную площадку, назвав это «профессиональными услугами». Марк добавил:

– Мы хорошо заплатим!

– Ну, по крайней мере по профсоюзным расценкам, – уточнил Тони.

Эли рассказал им, что мы разработали бюджет, заложив туда его собственные четыреста долларов и деньги, которые Джилл выбила из страховой после того, как Дарси якобы погибла. Марк поморгал немного, а потом сказал:

– То есть вы и в самом деле понятия не имеете, как все это работает?

Мы с Эли обменялись взглядами, признающими нашу наивность в этом вопросе. Тони сказал:

– Ребята. Вы – творческие кадры. Мы – продюсеры. Это означает, что наша работа – добыть достаточно денег и заплатить всем участникам.

– Нам еще и заплатят? – сказал Эли.

– Ну, в общем нет, – сказал Марк. – Но ни цента своих денег от вас тоже не ожидается.

– В обмен на что? – спросил я, опасаясь за целостность художественного решения.

Тони потянулся через стол, похлопал меня по руке и сказал:

– На то, что ваш фильм будет в точности таким, как написано в сценарии. Так нужно для Выживших. Мы – только помощники.

– Феи-крестные, – сказал Марк и захохотал, отчего Тони покачал головой и закатил глаза.

– На самом деле, – продолжил Марк уже серьезно, – нам действительно необходимо вместе смотреть кино. Нам нужно смеяться и плакать рядом в одном помещении, и перед нами отличный способ отвоевать снова наше священное место, как вы и отметили в своей вчерашней вдохновенной речи. Нам нужно исцеление.

– И еще как, – отозвался Тони.

– И когда мы начинаем съемки? – сказал наконец Эли, прервав неожиданную паузу в нашем оживленном разговоре, после чего мы принялись обсуждать дальнейшие шаги.

Мы с Эли разошлем бумажные копии сценария – каждый со своим водяным знаком, разумеется, указывающим имя получателя, чтобы никто не смог разгласить нашу интеллектуальную собственность безнаказанно. Тони и Марк сказали, что у них есть знакомые, которые немедленно займутся костюмами, и прежде всего безопасным охлаждаемым облачением чудища, которое, как они обещали, снаружи будет выглядеть точь-в-точь как наше творение – его мы с Эли согласились временно вверить их попечению. Другой знакомый начнет поиски реквизита, а также обеспечит поддержку со стороны полиции, потому что в нашем сценарии были прописаны многочисленные машины с мигалками и толпы людей в полицейской форме. Тут я посоветовал нашим продюсерам связаться с полицейским Бобби, объяснив, что он когда-то был моим воспитанником и почти наверняка отнесется к просьбе с пониманием. Они записали его имя в телефон Марка и пообещали, что так и сделают.

– А мы что будем делать? – спросил Эли, на что они ответили, что после рассылки сценариев мы должны заняться своими репликами, выучить их и начать вживаться в роль, что показалось нам несложным заданием, поскольку реплики мы придумали сами, а роли чудища и персонажа, случайно оказывающегося заменой отцовского авторитета, основаны на нас самих.

– Превосходно, – подытожил Марк, завершая встречу, и потом мы снова пожали друг другу руки.

По дороге домой мы с Эли практически парили над землей. Нам просто не верилось в такую удачу, особенно после катастрофы, обрушившейся на нас предыдущей ночью. Мы повернули на мою улицу, и тут услышали ужасно громкий женский крик. Сразу стало ясно, что нашему везению пришел конец.

– Прячемся! – крикнул Эли и потянул меня в кусты, а потом во двор Андервудов, откуда мы, пригибаясь, пробрались к моему дому по дворам, перемахивая через заборы.

Когда мы достигли моего двора, я заметил, что оранжевая палатка обрушена. Я быстро отомкнул ключом заднюю дверь, мы с Эли скользнули внутрь, я запер за собой замок, а потом мы по-пластунски перебрались в гостиную и оттуда слушали вопли какой-то безумной женщины, которая колотила по парадной двери мясистыми кулаками и выкрикивала: «Ты украл у меня одного сына, но двух тебе не украсть!», и: «Каким же надо быть извращенцем, чтобы держать в доме подростка, если он тебе не родственник!», и: «Я всю жизнь на это положу, но я с тобой рассчитаюсь!».

– Кто это там? – спросил я у Эли.

Он посмотрел на меня недоумевающе.

Потом он сказал, что это его мать. У меня похолодело в животе. Чувство было такое, словно кто-то снова пытался вытащить мою душу наружу через пупок, и мне захотелось оказаться на кухне, где я смог бы наблюдать за большой стрелкой часов. Она неуклонно приближалась бы к той точке, в которой я просто повесил бы трубку и таким образом высвободился из липкой паутины, которую вы, юнгианцы, называете «темной богиней», на неделю вперед.

– Наверное, ей позвонили из больницы, из-за страхового полиса, – пояснил Эли. Мне это показалось разумным, хотя было не совсем понятно, почему ей понадобилось целых полдня, чтобы добраться до нашего дома, особенно если она знала, что ее сын получил серьезное ранение.

– А до тех пор она думала, что ты где был? – спросил я.

Эли пожал плечами. Потом он сказал, что у его мамы не все в порядке с головой. Вероятно, кто-то из моих соседей позвонил в полицию, потому что внезапно снаружи раздался гулкий голос Бобби. Он говорил миссис Хансен, что ей стоило бы успокоиться и отойти от двери, потому что ему не хочется применять силу, особенно учитывая, что ей пришлось пережить – в ответ на что женщина продолжала орать, что она его не боится, и не станет же он в нее стрелять, и что вот именно поэтому все теперь ненавидят полицию.

– Вы и правда не знали, что это моя мама? – спросил Эли.

Я посмотрел на него, но скорее сквозь него, потому что мои глаза никак не могли сойтись на его лице. Мы лежали рядом на ковре в гостиной, и тут раздался звонок в дверь, и полицейский Бобби сказал:

– Мистер Гудгейм, вы дома?

Мы лежали очень тихо. Через некоторое время у меня зазвонил телефон.

На экране отпечаталось: «Полицейский Бобби».

У него сохранился мой номер, поскольку он неоднократно подбирал меня в полицейской машине, а может быть, в результате дознания, которое полиция провела сразу же после трагедии в кинотеатре «Мажестик». Я пропустил звонок на автоответчик, и Бобби оставил длинное сообщение, которое я позже удалил не слушая.

Мы с мальчиком отдыхали на ковре еще с полчаса, просто глядя в потолок, а потом Эли прервал долгое молчание.

– Мистер Гудгейм, можно, я вас попрошу об одолжении?

Я сказал: «Конечно», и тогда он сказал:

– Никогда не рассказывайте мне, что на самом деле случилось в ту ночь, когда умер мой брат. Ладно?

У меня заколотилось сердце, а в горле перехватило, как будто там сжался кулак. Даже если бы я захотел, я не смог бы ничего ответить.

– Я не хочу знать. То есть никогда, – закончил Эли, встал и вышел в заднюю дверь.

Чтобы восстановить дыхание и привести в порядок пульс, мне понадобилось около двадцати минут.

Потом я вышел в кухню и выглянул поверх мойки в окно, и увидел, что палатка Эли восстановлена в своей первоначальной форме. Было понятно, что Эли там, внутри, отходит от нападения матери на созданное нами убежище. Также, поскольку я и сам часто нахожу утешение в хорошей порции одиночества, я знал, что лучше его сейчас оставить в покое.

Лучше для Эли.

Лучше для меня.

Лучше для нашего фильма.

Бобби, похоже, уехал в «Кружку», поскольку скоро вернулся вместе с Джилл. Она впустила его в дом, а потом велела мне сесть напротив него за стол в столовой. Он задал мне много вопросов о том, как так вышло, что Эли теперь живет со мной и Джилл. Поначалу Джилл пыталась отвечать за меня, но Бобби сказал, что ему важно услышать мою сторону, из чего я заключил, что свою сторону Джилл ему уже рассказала. Когда мне удалось наконец заговорить, я ничего от него не утаил, выложив всю историю, которую уже развернул перед Вами в этих письмах. Когда я закончил, он сказал:

– Парню уже восемнадцать, так что по закону он взрослый. Но мне нужно с ним переговорить. Наедине.

Мы выпустили Бобби через заднюю дверь, а сами удалились обратно в кухню и стали смотреть в окно поверх мойки. Наш любимый полицейский пересек двор и подошел к палатке, все это время призывая Эли по имени. Эли не ответил, и тогда Бобби наклонился и медленно расстегнул молнию на пологе. Минуту он просидел на корточках, а потом залез под купол оранжевой материи.

Джилл принялась торопливо строить догадки о том, что Эли может сейчас говорить Бобби, а также успокаивать меня, что ни я, ни она ни в чем не виноваты.

– Наоборот! – заявила она, распаляясь. – После того, что случилось с Дарси, тебе орден надо дать за то, что ты его приютил!

Она продолжала в том же духе, лицо ее все больше краснело, а голос становился все громче и настойчивее, и я даже начал беспокоиться, не собиралась ли она выйти к палатке и силой выдворить Бобби из границ нашей частной собственности, и тогда я напомнил Джилл, что помог Бобби, когда он был примерно в том же возрасте, в котором Эли сейчас. Потом я добавил: «Он из хороших», имея в виду, что Бобби всерьез принимал девиз полицейских: «Служить и защищать». Это видно по глазам, когда он с кем-то разговаривает, будучи на службе. Как будто он старается донести до собеседника мысль: «Да, я в форме и при оружии, но я использую их только в благих целях, и никогда не позволю себе принизить человека с их помощью».

Бобби покинул палатку минут через двадцать после того, как вошел, и вернулся к нам.

– О чем вы там беседовали? – спросила Джилл, и в ее голосе проскользнули холодные нотки. Я знал, что она таким образом защищает меня, но мне стало немного неловко.

– Хотел удостовериться, что Эли находится здесь по своей собственной воле, – ответил Бобби. Это распалило Джилл еще сильнее, и она начала говорить другие обидные слова, вроде «безобразие», «вторжение» и «унизительно».

Бобби спокойно выслушал ее тираду, кивая и не прерывая визуального контакта, пока Джилл не выдохлась. Это вышло у него естественно и легко, так, что позавидовал бы любой психолог. Даже Вы, Карл, непременно оценили бы его способности в области того, что называется «объективным эго».

Джилл наконец закончила излагать Бобби свой взгляд на происходящее, и тогда он сказал:

– Мальчик говорит, что вы двое буквально спасли ему жизнь.

Тут он снял фуражку и продолжил:

– Мне положено расследовать любой звонок и любое обвинение, от кого бы они ни исходили. Очевидно, что миссис Хансен скорбит доступным ей образом, и ей не становится легче от того, что ее единственный оставшийся сын отказывается иметь с ней дело. Я надеюсь на ваше понимание.

Эта речь совершенно сбила с Джилл воинственный настрой. Она сразу же переключилась и спросила Бобби, не хочет ли он стакан холодного чаю, который он и принял с благодарностью.

Мы расселись за кухонным столиком, и Бобби сказал:

– А что это за слухи о съемках фильма ужасов? В которых может потребоваться участие полиции?

Я понял, что наши продюсеры не теряли времени. Бобби подтвердил, что Тони и Марк оставили ему сообщение. Оказалось, что Бобби уже пообещал Эли помощь во время разговора в палатке.

Я ухмылялся, как ребенок с полными руками конфет.

Тогда Бобби сказал, что любой полицейский в городе ухватится сейчас за любую возможность получить хорошее освещение в прессе – учитывая, что общество довольно сурово настроено по отношению к полиции, – поскольку Эли заверил его, что мужчины и женщины в форме заслужат уважение и восхищение, если все увидят на первых в истории съемках полнометражного фильма в городе Мажестик, что они не относятся к себе слишком серьезно.

Бобби выразил беспокойство по поводу возможного нелестного изображения местной полиции. Я удивился, что Эли, похоже, довольно подробно описал ему сюжет, но почувствовал необходимость разуверить его, поскольку он так чутко ко мне отнесся.

– В нашем фильме нет хороших и плохих, – сказал я, и подчеркнул, что даже в отношении чудовища верно было бы говорить не «или-или», а «и то, и другое». Мне показалось важным донести до Бобби, что в нашем кинематографическом мире нет разделения на черное и белое. Мы честно показываем людей целиком, как светлую, так и теневую сторону каждого. Он кивнул, и я добавил, что вся история уходит корнями глубоко в юнгианскую психологию и является в какой-то мере посвящением Вам, Карл. По крайней мере, моей попыткой посвящения.

Бобби вежливо улыбнулся и поблагодарил меня за то, что я держусь подальше от Вашего дома, поскольку он в последнее время не замечал меня ходящим взад-вперед мимо него. Потом мы минуту посидели, потягивая ледяной чай из запотевших стаканов, и Бобби сказал, что ему пора снова исполнять свои обязанности на улицах Мажестика. Он надел фуражку и принес свои извинения.

Джилл пошла обратно в «Кружку», а я вышел к палатке, но не стал расспрашивать Эли, о чем они говорили с Бобби. Я также не упомянул, что заручился согласием всей полиции города Мажестик на участие в нашем фильме. Вместо этого я улегся с ним рядом и сказал:

– Хочешь, поговорим о твоей матери?

Он не ответил, и тогда я стал рассказывать ему о своей матери, упомянув многое как из того, что мы разбирали на наших встречах, так и из того, что я изложил в этих письмах. Я нарочно не смотрел на него, потому что боялся, что в противном случае не смогу продолжать, но я чувствовал, что он внимательно слушает, впитывает в себя мои слова. И что-то в глубине моей души подсказывало мне, что таким образом я проявляю о мальчике заботу, предоставляя ему в точности то, в чем он в этот момент нуждался, развеивая его одиночество.

Когда я выговорился, Эли сказал:

– Почему они нас не любят? В смысле, наши мамы.

– Невозможно давать то, чего у тебя нет, – ответил я. Мы немного полежали, ощущая на себе тяжесть этой истины.

Потом Эли сказал:

– Но ведь у других есть любящие мамы. У большинства людей, которых я знаю, мамы по крайней мере сносные. Нам что, просто не повезло?

Я не совсем понимал, как на это можно ответить, поэтому промолчал.

– Мама заставляла Джейкоба красить губы и надевать платье, когда мы были маленькие. В качестве наказания, – сказал Эли, снова давая мне понять, что его мать, разумеется, и с ним обращалась похожим образом.

Потом он добавил:

– Я не такой, как Джейкоб.

В промежутках между словами этого утверждения таился невысказанный вопрос. Я ответил на него вот как:

– Нет, ты полная противоположность. Его тень.

Я догадывался, что Эли не полностью осознавал, что я имел в виду под «тенью», поскольку он не встречался с Вами по два часа каждую пятницу на протяжении четырнадцати месяцев. Но он не попросил меня объясниться, так что я и не стал.

Через какое-то время мы перебрались к Дарси в кабинет и принялись за изготовление сценария с водяными знаками, что заняло у нас удивительно много времени, потому что каждую копию необходимо было готовить отдельно, и мой старенький компьютер начал сбоить. Зато весь этот процесс отвлек нас от мрачных мыслей о темных матерях и братьях-убийцах.

Не успели мы оглянуться, как Джилл вернулась со смены и принесла макарон в соусе песто. Тогда мы расселись за столом в столовой и принялись за еду.

После ужина стало понятно, что у нас недостаточно бумаги, и работу пришлось отложить до утра. Потом кончились чернила. Потом оказалось, что нужны большие плотные конверты. Пару дней мы, казалось, только тем и занимались, что бегали между домом и писчебумажным магазином. Наконец каждому Выжившему был подготовлен отдельный конверт, на котором мы надписали имя и вложили внутрь копию сценария с правильным водяным знаком.

Вы наверняка уже получили свою копию сценария, помеченную Вашим полным именем.

Не подумайте, что я не доверяю Вам хранить нашу интеллектуальную собственность – я, конечно же, доверяю, особенно учитывая, сколько всего я Вам уже рассказал, – но кинематографический мир лежит полностью снаружи от нашего психоаналитического ящика, и в нем я не имею права выказывать предпочтения. Могу Вас заверить, что в кумовстве меня никто обвинить не сможет. Поскольку Вы все еще не ответили, я сделаю предположение, что сценарий Вы пока не прочли, в противном случае он непременно побудил бы Вас наконец вступить в контакт. Музы вдохновили меня на то, чтобы один из персонажей в точности подходил Вам. Уверен, Вы сразу же поймете, какой именно, как только откроете сценарий (намекну: это юнгианский психоаналитик). Мы хотели бы распределить роли как можно скорее, чтобы показать премьеру до конца лета – хотя бы для того, чтобы не задерживать излишне процесс исцеления, столь необходимого нашему городу.

Надеюсь также, что не обидел Вас тем, что доставил конверт лично, просунув его в щель для писем и газет на Вашей двери. Я не заглядывал при этом в окна, и обещаю, что никогда больше не загляну. Клянусь. Мы с Эли просто не хотели рисковать, что наш труд окажется в чужих руках или вовсе потеряется на почте. Мы лично разнесли все остальные помеченные копии, так что Вам не было оказано предпочтение и в этом вопросе, и я не пытался использовать это обстоятельство, чтобы подглядывать за Вами.

Так что если это Вы вызвали Бобби, то в этом не было никакой необходимости.

Впрочем, не беспокойтесь. Я все выдержу.

Лучшая часть моей души по-прежнему любит лучшую часть Вашей души.

Личность продолжает говорить мне: «Достучись до Карла. Включи его в действие. Освободи его».

Исцели его.

Психоаналитики – тоже люди.

Приходите к нам.

Ваш самый верный анализируемый,

Лукас