Текст книги "Изображение военных действий 1812 года"

В двенадцати верстах от Витебска, у корчмы Комары, наши драгуны, имея при себе 6 орудий, встретились с французским конным пикетом, опрокинули его, прогнали еще несколько бывших на дороге разъездов и, преследуя их до Островны, наткнулись прямо на Мюрата, стоявшего там с двумя кавалерийскими корпусами и одним пехотным полком. Наши тотчас были атакованы, разбиты совершенно и потеряли все шесть пушек – первые трофеи Наполеона в войне 1812 года.

Услышав выстрелы, граф Остерман поспешил к Островне и, не доходя ее, выстроил свой корпус поперек большой дороги. В 11-м часу утра Мюрат атаковал Остермана, но, несмотря на повторенные свои нападения, не мог сдвинуть наших войск с места. Дожидавшись так долго и нетерпеливо встречи с врагом, наши вступили в бой и поддерживали его с большим мужеством.

Вскоре Мюрат был усилен пехотою, из следовавшего за ним корпуса вице-короля Евгения, но ее прибытие не дало неприятелю перевеса, а между тем на помощь Остерману были посланы кавалерийский корпус Уварова и пехотная дивизия Коновницына. Только в 10 часов вечера прекратилось сражение. Угрожаемый обходом справа, Остерман отступил, в порядке, к опушке леса, лежащего в трех верстах от Островно.

Ожидая, что с наступлением утра французы возобновят нападение на Остермана и оттеснят его к самому Витебску, Барклай де Толли решился дать Наполеону, под этим городом, генеральное сражение. Известясь, что другая часть неприятельского войска, из Борисова и Толочина, идет к Орше, с намерением следовать оттуда на Смоленск и, заняв его совершенно, пресечь сообщение между обеими нашими армиями, – Барклай послал просить Багратиона, чтобы он, быстро и решительно действуя на Оршу, скорее занял ее.

«Я же отсель до тех пор не выйду, – писал Барклай князю, – пока не дам генерального сражения, от которого все зависит». Ночью войска графа Остермана были сменены дивизией Коновницына, которая стала у деревни Какувачина, почти на половинном расстоянии от Островны до Витебска. С рассветом, 14 числа, Мюрат и вице-король сделали нападение на нашу дивизию.

Она держалась долго, пока не прибыл Наполеон, поведший на нее общую атаку. Коновницын начал отступать, быв поддерживаем Уваровым и 1-й гренадерской дивизией, лично приведенной из 3-го корпуса Тучковым 1-м.

В шестом часу вечера дело прекратилось, и Тучков, приняв, по старшинству, начальство над всеми сражавшимися войсками, продолжал отступление, в том же примерном порядке, в каком начал его Коновницын, с 8-ю и 9-ю тысячами пехоты и 3000 конницы целый день державшийся против 12 тысяч пехоты и с лишком 7 тысяч авалерии. В донесении своем государю о сражениях 13 и 14 июля Барклай не мог довольно нахвалиться стойкостью и храбростью наших войск.

Решаясь, как мы уже говорили, принять битву, Барклай вверил авангард свой графу Палену. С рассветом 15 июля французы тронулись к Витебску и в 4-м часу утра завязали перестрелку с войсками Палена. Лейб-казаки первые пошли в атаку и, повторяя ее, налетели на одну батарею, поблизости которой стоял Наполеон.

Это нападение донцев произвело такую тревогу вокруг императора французов, что он на некоторое время прекратил свои действия, восстановив порядок и опрокинув казаков, неприятельские войска снова двинулись вперед. Граф Пален отступал медленно, сражаясь в виду всей армии, расположенной на возвышениях. Он уже был от Нея в пяти верстах, когда Наполеон прекратил свой натиск и начал готовиться к общему нападению, долженствовавшему последовать на другой день. Все предвещало близость битвы.

«Мое намерение было сразиться при Витебске, и я мог решиться на это, – писал Барклай впоследствии, уже по окончании войны. – Во-первых, неприятель не собрал еще всех своих сил, имея в своем распоряжении только 3-й корпус Нея, 4-й вице-короля Италийского, часть 1-го, находившегося около Сенно, два кавалерийские, под начальством Короля Неаполитанского (Мюрата), и гвардию.

Во-вторых, храбрость и мужество, оказанные нашей армией в сражениях 13-го и 14-го чисел, были для меня верным ручательством в приобретении победы. В-третьих, чрез сражение я достиг бы важной цели, обратив внимание неприятеля на Витебск, остановив его и облегчив тем князя Багратиона в сближении с 1-й армией».

Генералам уже были сообщены надлежащие наставления, и все были в ожидании предстоящей на другой день битвы, как вдруг, неожиданно, привезено было от князя Багратиона известие, что Даву предупредил его в занятии Могилева и что 2-я армия, не успев в покушениях своих пробиться в этот город, для соединения с 1-й армией, взяла направление вправо и намеревалась идти к Смоленску, через Мстиславль. Таким образом, прежнее известие о занятии войсками Багратионовой армии Могилева, известие, столько обрадовавшее Барклая и всех его подчиненных, известие, составлявшее цель общих желаний в России, оказалось ложным.

Намерение сразиться, принятое Барклаем единственно с целью не потерять своих сообщений со 2-й армией, которую предполагали уже при Орше, было оставлено, и главнокомандующий решился продолжать отступление. Оно началось в тот же вечер, тремя колоннами.

Граф Остерман, с левой колонной, из 2-го и 4-го пехотных корпусов, направился через Яновичи, на город Поречье, лежащий при большой дороге, между Смоленском и Велижем; Тучков 1-й, со средней колонной, из 3-го пехотного корпуса, двинулся, через Кольники, на Поречье же; Дохтурову, с правой колоннй, из гвардейского, 6-го пехотного и 1-го резервного кавалерийского корпусов, велено было следовать к тому же городу, через Лиозну; 2-й резервный кавалерийский корпус составлял арьергард Остермана, а 3-й резервный кавалерийский прикрывал отступление Дохтурова.

Графу Палену, с главным арьергардом, велено было прикрывать общее отступление. Движение всех трех колонн на Поречье было произведено с тем, чтобы всегда иметь возможность предупредить неприятеля, если бы он, направившись на Смоленск, угрожал прибыть туда прежде 2-й армии. Остается еще прибавить, что движение на Поречье, а не прямо на Смоленск, было избрано Барклаем, для прикрытия отправленных по Пореченской дороге всех тяжестей, парков и провиантских транспортов.

«Отступление было необходимо, – пишет Данилевский, – но как в виду Наполеона идти назад, среди ясного летнего вечера? Однако же, невзирая на близость неприятеля, главнокомандующий велел армии сниматься с лагеря. Наполеон, находясь в пяти верстах от нашей позиции, не мог рассмотреть истинной цели начинавшегося движения. Оно показалось ему обыкновенным переходом войск с одного места позиции на другое, и наши колонны успели отойти назад, прежде нежели неприятель мог удостовериться в отступлении их.

Решившись не принимать сражения, Барклай де Толли велел графу Палену держаться до последней крайности. Доверенность главнокомандующего оправдалась в полной мере: он несколько раз посылал благодарить графа Палена. Армия была в полном отступлении, а граф Пален все еще сражался. Под вечер он перешел на правый берег Лучесы. Туда последовали за ним, в двух местах, несколько рот французских егерей.

Наполеон, имея, таким образом, во власти своей переправу через Лучесу, приказал авангарду остановиться и начал располагать корпуса в боевой порядок, для сражения на другой день. Пока неприятель готовился к нападению, граф Пален последовал ночью за армиею. Уверенность Наполеона в близости сражения была так велика, что, когда, 16-го поутру, донесли ему с передовых постов об отступлении русских, он не хотел тому верить, и сам поехал удостовериться в истине сего известия.

Сомнение его было непродолжительно. Прибыв на позицию, накануне занятую русскими, он увидел одни опустелые биваки: тут не было ничего забытого, брошенного; никакого «признака торопливого отступления». Нашли только спавшего под кустом русского солдата.

Приведенный к Наполеону, он ничего не мог сказать, куда пошла армия: к Петербургу или к Москве. Наполеон послал авангарды по дорогам Санкт-Петербургской и Смоленской, а сам поехал в Витебск, где оставалось весьма мало жителей. Сами французы отдают справедливость искусству, с каким Барклай совершил отступление.

По словам Шамбре, наша армия, оставляя Наполеона в полном убеждении, что она готова принять битву, снялась с позиции и отступила в таком порядке и с такой быстротою, что равнина, которая еще накануне, вечером, так сказать, была наводнена нашими войсками, к утру не представляла никаких следов столь недавнего их пребывания; даже не было признаков, по которым можно было видеть, куда направилась наша армия.

Барклай имел все права гордиться отступлением, исполненным в виду сильнейшего и решительного неприятеля, в устройстве, не всегда встречаемом на обыкновенных маневрах, в мирное время.

Донося императору Александру о делах 13, 14 и 15 июля, в которых войска наши с честью подвизались под начальством Остермана, Коновницына и Палена, Барклай де Толли писал: «Войска вашего императорского величества, в течение сих трех дней, с удивительной храбростью и духом сражались противу превосходного неприятеля. Они дрались как россияне, пренебрегающие опасностями и жизнью для государя и Отечества.

Я не решу, кому: войскам ли авангарда, 4-го корпуса, или 3-й дивизии отдать преимущество. Все соревновали в мужестве и храбрости. Одни только неблагоприятствующие обстоятельства, не от 1-й армии зависящие, принудили ее к сему отступлению, которым она, в военном смысле, может вполне тщеславиться, произведя оное в виду превосходнейшего неприятеля, удерживаемого малым авангардом графа Палена.

Все офицеры отлично выполняли долг свой, и вообще войска оказывают такую ревность и усердие, что я уверен в совершенном успехе генерального сражения, если бы только обстоятельства не воспрепятствовали ныне дать оное. Но, соединившись с князем Багратионом, не может уже быть сомнение в поражении врагов, почему и спешу я совершить сие соединение (к коему я уже, с моей стороны, дал средство прибытием своим в Витебск) и предупредить движением моим прибытие неприятеля чрез Могилев в Смоленск, в чем, вероятно, ныне состоит цель его. Непоколебимая храбрость наших войск дает верную надежду к большим успехам».

Выступление нашей армии из-под Витебска началось около вечера 15 июля; 17-го левая и средняя ее колонны соединились при Поречье. Туда же, как мы видели, надлежало прибыть и Дохтурову, но, вследствие известия, что неприятель идет в больших силах на Смоленск, Барклай велел ему поспешать к этому городу и, по прибытии туда, стараться открыть сообщения с Платовым.

«Совершенное спасение Отечества, – писал он Дохтурову, – зависит теперь от ускорения занятия нами Смоленска. Вспомните Суворовские марши и идите ими». Смоленск был пунктом чрезвычайной важности. При нем предполагалось соединить обе армии, и, в случае потери его прежде этого соединения, оно отдалилось бы на неопределенное время.

Переночевав в Поречье, армия тронулась, 18 июля, на Холм и 20-го пришла к Смоленску, куда накануне прибыл Дохтуров. Неприятель преследовал Барклая до Поречья и тут остановился, увидев, что не может предупредить нашу 1-ю армию в занятии Смоленска.

«Я иду форсированным маршем из Поречья к Смоленску, – читаем мы в тогдашней переписке Барклая с Багратионом, – чтобы там непременно предупредить неприятеля и не давать ему далее распространиться внутрь нашего государства, почему я твердо решился от Смоленска ни при каких обстоятельствах не отступать дальше и дать там сражение, несмотря на соединенные силы Даву и Наполеона.

Теперь, кажется, ничто уже не может препятствовать вашему быстрому движению к Смоленску, от чего совершенно зависит участь государства, и потому полагаюсь на ваше решительное содействие, а без того трудно будет устоять против всех соединенных сил неприятельских. Первая армия тогда будет иметь разве только то утешение, что она принесла себя на жертву для защиты Отечества, быв оставленной от своих товарищей.

Именем Отечества, убедительнейше прошу вас поспешить прямейшим направлением к Смоленску. По прибытии вашем 1-я армия возьмет тотчас свое направление вправо, дабы очистить Псковскую, Витебскую и Лифляндскую губернии, которые, между тем, уже наверно заняты будут неприятелем». На другой день по отправлении этого письма, 20 числа пришло от Багратиона известие, что для армии его путь в Смоленск открыт.

«Ваше отношение, – писал Багратиону Барклай, так меня порадовало, что я не могу вам того изъяснить; с благополучным соединением для блага Отечества искренне вас и себя поздравляю». Вместе с этим он просил князя опередить 2-ю армию и приехать в Смоленск, для соглашения о будущих действиях, и, уже не сомневаясь в возможности скоро встретить врага грудью, отдал следующий приказ по войскам своей армии: «Солдаты! Я с признательностью вижу единодушное желание ваше ударить на врага нашего.

Я сам с нетерпением стремлюсь к тому. Под Витебском мы воспользовались же случаем удовлетворить сему благородному желанию: вы знаете, с какой храбростью 4-й корпус и 3-я дивизия и напоследок малый арьергард наш удерживали там превосходнейшего числом неприятеля и открыли путь 6-му корпусу соединиться с нами; мы готовы были после того дать решительный бой, но хитрый враг наш, избегая оного и обыкши нападать на части слабейшие, обратил главные силы свои к Смоленску, и нам надлежало защиту его, а с ним и самого пути в столицу, предпочесть всему.

Теперь мы летим туда и, соединясь со 2-й армией и отрядом Платова, покажем врагу нашему, сколь опасно вторгаться в землю, вами охраняемую. Последуйте примеру подвизавшихся под Витебском, и вы будете увенчаны бессмертной славой; наблюдайте только порядок и послушание – и победа ваша».

В нетерпеливом ожидании прихода 2-й армии, 1-я расположилась под Смоленском, на правом берегу Днепра, имея два авангарда: один, графа Палена, в Холме; другой, Шевича, в Рудне. Не было более сомнения в скорой, решительной битве. Смоленск, цель стремления обеих противодействующих сторон, занят был небольшим отрядом генерал-адъютанта барона Винценгероде, составленным из рекрутских батальонов и эскадронов.

Барклай де Толли назначил пехоту его на пополнение убыли в 1-й и 2-й армиях, а кавалерию отправил в Калугу, где генерал Милорадович формировал резервы из разных рекрутских депо.

На другой день после утешительного известия от Багратиона и после приведенного нами приказа, Барклай получил новую, радостную весть, что Платов прибыл на дорогу из Рудни в Смоленск и уже вошел в сообщение с 1-ю армиею. Узнав об этом, он предписал атаману донцев немедленно войти в сношения с начальниками наших авангардов, графом Паленом и Шевичем; прикрыть сильным отрядом левое крыло армии и, состоя в связи с высланным из Смоленска в Красный отрядом генерал-майора Оленина, наблюдать и прикрывать дороги: из Любовичей и Рудни к Дубровне и из Рудни в Смоленск и далее, к Холму; учредив в Холме сильный аванпост, оставаться там самому с резервами и, наконец, отрядить, под начальством Винценгероде, четыре казачьи полка на дорогу из Поречья к Духовщине, по которой были отправлены все тяжести.

Этим полкам, усиленным Казанским драгунским полком, предписывалось посылать разъезды, как можно ближе к Велижу, истреблять неприятельские партии, брать пленных, стараться узнавать от них: кто именно идет на нас и в каком числе, тревожить денно и нощно левое крыло неприятелей и не допускать их до дальнейшего распространения в нашу землю.

Таковы были распоряжения, сделанные Барклаем де Толли, тотчас по получении известия о прибытии Платова, которого движения и действия сделались с того времени нераздельными от 1-й армии, во все время начальствования ей Барклая де Толли. Отряд, порученный генерал-адъютанту Винцингероде, оставался постоянно на правом крыле нашей армии и во все дальнейшее время войны действовал отдельно.

Между тем как 1-я Западная армия подходила к Смоленску, приближался туда и Багратион, который, удовлетворяя желанию Барклая де Толли, опередил свои войска и 21 числа приехал в Смоленск. Несмотря на свое старшинство, он первый явился к Барклаю. «От свидания главнокомандующих, – читаем у Данилевского, – зависело многое, весьма многое.

Во время отступления случались недоразумения между ними касательно взаимных действий их. По великому пространству, разделявшему армии, один не мог в точности знать препятствий, какие должен был одолевать другой. Барклай де Толли винил князя Багратиона, почему не пробивается он для соединения с 1-й армией, а князь Багратион досадовал на своего товарища, зачем он не атакует французов и тем лишает его средств идти к Двине.

По мнению князя Багратиона, 1-я армия наступлением своим на Наполеона принудила бы его притянуть к себе Даву, и тем очистила путь 2-й армии. Барклай де Толли оправдывался невозможностью действовать наступательно, в чем князь Багратион сначала не был убежден, ибо не знал о силах неприятельских, находившихся против 1-й армии, равно как Барклаю де Толли неизвестны были препятствия, с коими должен был бороться князь Багратион. При свидании главнокомандующих все объяснилось: недоразумения кончились.

Несравненно важнее было решение вопроса: кому принять верховное начальство над обеими армиями, на что предварительно не было дано повеления. Князь Багратион был старше Барклая де Толли в чине, но Барклаю де Толли, как облеченному особенной доверенностью Монарха, не были сокрыты мысли его величества насчет войны, и, как военному министру, более были известны состояние и расположения резервов, запасов и всего, что было уже сделано и приготовлялось еще для обороны государства.

Князь Багратион подчинил себя Барклаю де Толли, который в прежних войнах бывал под его начальством». Первое свидание продолжалось недолго, оба главнокомандующие расстались, довольные друг другом. Вот собственные выражения их донесений Государю: «Долгом почитаю доложить, – говорил Барклай де Толли, – что мои сношения с князем Багратионом самые лучшие.

Я в нем нашел человека благороднейших свойств, исполненного возвышенных чувствований и любви к Отечеству. Мы объяснились насчет дел, и совершенно одинакового мнения в мерах, которые надлежит принять. Смею заранее уверить, что, по утверждении между нами доброго согласия, мы будем действовать единодушно».

«Порядок и связь, приличные благоустроенному войску, – писал князь Багратион, – требуют всегда единоначалия; еще более теперь, когда дело идет о спасении Отечества. Я ни в какую меру не отклонюсь от точного повиновения тому, кому благоугодно будет подчинить меня.

Я принял смелость, из особенной преданности моей к Отечеству и благотворительным ко мне милостям вашего императорского величества, удостоверить сим, что никакая личность в настоящем времени не будет стеснять меня, но польза общая, благо Отечества и слава царства Вашего будут неизменным законом к слепому повиновению». Император Александр особенными рескриптами благодарил обоих полководцев и между прочим писал Барклаю: «Я весьма обрадовался, услышав о добром согласии вашем с князем Багратионом.

Вы сами чувствуете всю важность настоящего времени и что всякая личность должна быть устранена, когда дело идет о спасении Отечества». На другой день после свидания главнокомандующих прибыла к Смоленску 2-я армия, сделав в семь недель 750 верст.

Первая армия прошла в это время 500 верст. Во власть неприятеля предоставлены были губернии: Курляндская, Виленская, Гродненская, Витебская, Могилевская, Минская, часть Смоленской и Белостокская область; уступка огромная, но зато соединенная сила наших 1-й и 2-й армий представляла собой войско бодрое, оплот надежный, чрез который враг не мог пробиться к сердцу России.

Соединение обеих армий, удовлетворявшее, наконец, общему всех желанию дать решительную битву неприятелю, соединение это, уравновешивая, некоторым образом, силы воюющих сторон на главном театре войны, тем более порадовало Россию, что уже начинали терять всякую к тому надежду. Заняв, с начала похода, центральное положение между Барклаем и Багратионом, Наполеон угрожал отделить их, если не совсем, то, по крайней мере, надолго, одного от другого.

День 22 июля представил для войск 1-й и 2-й армий тройное торжество. Это был день их соединения, день тезоименитства императрицы Марии Федоровны, и день, в который Барклай де Толли получил и повестил войскам радостное известие о победе, одержанной Тормасовым, 15 июля, при Кобрине.

Ровно в полдень, после благодарственного молебствия, пушечные выстрелы и крики «ура!» огласили русский лагерь под Смоленском, и целый день не умолкали песни и музыка. Глядя на бодрое, веселящееся войско, можно было думать, что то были люди, перешедшие обширное пространство от Немана до Днепра, не отступая, а торжествуя.

Сверх соединения с армией Багратиона, прибытие 1-й нашей армии к Смоленску замечательно еще по другому обстоятельству: по началу народной войны в России. Еще прежде прихода Барклая к этому древнему городу, дворянство тамошнее и всей губернии, видя более и более приближающегося неприятеля, несколько раз просило Барклая де Толли не скрывать от него настоящего положения дел.

Сначала главнокомандующий находил необходимым таить истину, но, приехав в Смоленск и лично убедившись, что большая часть жителей не столько поражены страхом, сколько исполнены желанием содействовать армиям в нанесении всевозможного вреда неприятелю, пригласил к вооружению все сословия жителей.

«Да присоединятся сии верные сыны России к войскам нашим, для защиты своей собственности, – писал Барклай к смоленскому губернатору. – Именем Отечества просите обывателей всех близких к неприятелю мест вооруженной рукой нападать на уединенные части неприятельских войск, где их увидят.

К сему же я пригласил особым отзывом россиян, обитающих в местах, французами занятых, дабы ни один неприятельский ратник не скрылся от мщения нашего, за причиненные Вере и Отечеству обиды, и когда армия их поражена будет нашими войсками, тогда бы бегущих неприятелей повсюду встречали погибель и смерть из рук обывательских. Восставшие для защиты Отечества граждане вспомогать будут усилиям братьев и соотечественников своих, которые на поле брани за них жертвуют жизнью.

Нашествие вероломных французов отражено будет россиянами, равно как предки их в древние времена восторжествовали над самим Мамаем, смирили гордость завоевателей, а за вероломство наказали и истребили коварных соседов. Смоляне всегда были храбры и тверды в Вере. Я надеюсь на их усердие». «Внушите жителям, – тогда же писал Барклай Платову, – что теперь дело идет об Отечестве, о Божьем Законе, о собственном имении, о спасении жен и детей».

В одно время с воззванием к cмолянам, Барклай де Толли велел построить мосты через Днепр, в тылу армии, на большой Московской дороге, у деревни Соловьевой. Работы шли день и ночь, с величайшей поспешностью, и тысячи народа, из занятого неприятелем края, переходили по мостам, ища крова и безопасности в тех губерниях, которых еще не коснулось вражеское нашествие. «Неужели и войска пойдут по этим мостам, продолжая отступать еще далее, – спрашивали жители, – неужели сдадут и Смоленск, как сдали Вильну и Витебск?» Мысль о дальнейшем отступлении страшила и народ, и войско.

Положение Барклая де Толли было в высшей степени неприятно. С одной стороны, побуждаясь необходимостью уклоняться от неравного боя, постоянным отступлением навлекал он на себя упреки армии и целой России, приписывавших ему бедствия Отечества. Даже старейшие генералы разделяли общее неудовольствие, видя, что неприятель, не встречая препятствий, с каждым днем более и более подается вперед.

С другой стороны, самое соединение обеих армий, составлявшее цель общих желаний и столько необходимое, имело для Барклая свои невыгоды: на одном пункте и в одно время явились два главнокомандующие, равные в своих правах, равно облеченные властью, равно разрешенные располагать действиями войск, им вверенных.

Пока армии находились отдельно, Барклай де Толли, уполномоченный направлять войска по обстоятельствам и своему усмотрению, в случаях особенной важности, по званию своему военного министра, объявлял князю Багратиону повеления от высочайшего имени, но, с соединением обеих армий, эта мера становилась уже неудобною.

Надлежало советоваться и иногда уступать против собственного мнения. Правда, что Багратион добровольно подчинил себя своему товарищу, но это то самое добровольное подчинение и стесняло Барклая, имевшего на своей стороне ту невыгоду, что он, занимая по своему положению первое место в армиях, нес на себе все бремя ответственности. Прибавим к этому, что общее мнение преобладало у нас в пользу князя Багратиона, стяжавшего громкую известность еще под начальством Суворова, в Италии и Швейцарии, и имевшего дар одушевлять войско одним своим появлением.

Барклай де Толли, при всех своих высоких достоинствах, не пользовался в такой же степени общим расположением, будучи вполне и по справедливости ценим едва ли не одним лицом во всей России: императором Александром, поручившим ему судьбу своей армии и государства.

В тогдашней войне, где Отечество наше видело себя более и более наводняемым полчищами чужестранцев, иностранное имя Барклая было не совсем приятно для слуха русских, с гордостью воспоминавших, что в их военной истории первые места занимают русские имена Румянцева и Суворова. Не наделенный от природы важным для полководца даром слова и не владея достаточно русским языком, Барклай был холоден и сух в обращении, что также не располагало к нему весьма многих.

Перейдем к Наполеону. Узнав, что Даву не успел преградить князю Багратиону пути к Смоленску, он остановил движение главной своей армии, и это было необходимо после утомительных переходов от Немана до Витебска. Войска нуждались в отдохновении; надобно было собрать великое множество отсталых, обождать запоздалые в пути обозы и, готовясь иметь дело уже с соединенными силами Барклая и Багратиона, распорядиться дальнейшим наступлением и обеспечением своих флангов и тыла.

Еще во время пребывания Наполеона в Вильне, более 30 тысяч человек его армии, рассеявшись по деревням для отыскания съестных припасов, производили грабежи и всякого рода бесчинства. В армии произошел сильный конский падеж, так что, за недостатком лошадей, французы принуждены были отослать в Виленский арсенал до 100 пушек и 600 зарядных ящиков.

По мере дальнейшего движения вперед, беспорядки увеличивались и громадная армия Наполеона была сильно потрясена, как в числительном, так и в нравственном отношении. В этом сознаются и сами французы, и тогдашние их союзники. Во время соединения обеих наших армий у Смоленска, войска Наполеона стояли на кантонир-квартирах.

Сам Наполеон с гвардией в Витебске и окрестностях; впереди его, почти на половинном расстоянии до Смоленска, в Лиозне и Рудне, Мюрат, с кавалерийскими корпусами Нансути и Монбрена; позади их корпус Нея; левее Витебска, в Сураже и Велиже, вице-король Италийский; правее Витебска, в Орше и Дубровне, Даву, Жюно и Груши, а еще правее, у Могилева, князь Понятовский.

Тогда же подходил к Орше от Бобруйска корпус Латур-Мобура. В таком расположении неприятельская армия обнимала пространство от Велижа, чрез Витебск, до Могилева, прикрываясь передовой цепью от Велижа, через Инково, до Ляд (между Дубровной и городом Красным).

Армии наши простояли в Смоленске трое суток, употребив это время на отдохновение, особенно необходимое для войск Багратиона, перешедших, как мы видели, в одно и то же время, еще большее пространство, нежели войска Барклая де Толли, на печение сухарей и на пополнение убыли в полках, из резервов, после чего в 1-й армии состояло 77, а во 2-й – 43, всего 120 тысяч человек, под ружьем.

Главная цель, к которой постоянно стремились оба наши главнокомандующие и против которой постоянно употреблял свои усилия Наполеон, – цель соединения 1-й и 2-й Западных армий, была вполне достигнута. Войска воспользовались отдыхом и нетерпеливо ожидали, когда поведут их для кровавой разделки с неприятелем.

Надлежало предпринять что, либо решительное, и для того Барклай и Багратион положили между собой собрать Военный совет, пригласив к нему цесаревича Константина Павловича, ездившего на время в Петербург и только что возвратившегося, начальников штабов обеих армий, Ермолова и графа Сент-Приеста (Сен-При), и генерал-квартирмейстеров Толя и Вистицкого. Соображая разобщенное, как у нас думали, расположение неприятельских войск, Толь предложил прорвать их центр и идти со всеми силами на Рудню.

Багратион первый поддержал это предложение, большинство было того же мнения, и потому решено было в ту же ночь начать наступление. Как бы благоприятным предзнаменованием успеха было полученное известие о победе, одержанной за неделю перед тем графом Витгенштейном, над Удино, при Клястицах. Следующие слова донесения Барклая де Толли императору Александру лучше всего объясняют план предпринятого им и Багратионом движения.

«Неприятель поспешно старается сосредоточить свои силы, кои еще тянутся по разным направлениям, а особенно артиллерию, которая совсем осталась позади. Если дадим ему время к совершенному сосредоточению всех войск, тогда он, превосходнейшими против нас силами, может армии наши атаковать под Смоленском, где местоположение такое, что нет вовсе позиции, в которой бы можно было поставить войска в боевой порядок и дать сражение; напротив того, по дороге к Рудне откроются нам местоположения выгодные.

Чтобы выиграть время к вооружению внутри государства новых войск, необходимо нужно стараться неприятеля в его предприятиях останавливать; сие не может иначе совершиться, как только одними наступательными действиями. Если ограничим себя только тем, чтобы обойти левый фланг неприятеля, то произвести сие можем, однако, только частью обеих армий, ибо прямую Московскую дорогу нельзя никак оставить без прикрытия, потому что неприятель найдет способ обратить все свои силы на отдельную часть армии и прорваться.

В случае удачи, война возьмет совсем другой оборот, а буде бы, против моей надежды, случилась неудача, тогда останется нам свободная ретирада через леса, в тылу у нас остающиеся, кои для сего заняты будут арьергардом… Итак, всемилостивейший государь, храбрые ваши войска, сего же числа, приготовляются к решительным действиям.

Авангарды формируются и идут вперед, чтобы тотчас опрокинуть неприятельские передовые посты и осмотреть позиции его, прежде нежели подоспеет армия. Принеся теплые молитвы Всевышнему, с помощью Его идем истребить врага, но между тем чувствуем важность сего предприятия и без нужды армии твои, государь, опасности не подвергнем».