Текст книги "МЛС. Милый, любимый, свободный? Антифэнтези"

Ташкентская история

– Санёк, иди выпей с нами, – позвали мужики Саню к нехитрому столу. Пузырёк самопального самогона, банка с кильками, хлеб и несколько варёных яиц – это было настоящее пиршество. – Мужики, вы ж знаете, я не пью, – отнекался Саня, – а вот сигарку с вами посмолю за компанию, так и быть.

– Да уж, знахарь, – все привычки ты пагубные изжил, а против табачка слабоват оказался, – начал было подначивать Саню заводила «вечеринки», тощий носатый зэк по прозвищу Лопата. Но Саня не повёлся, а только глубоко затянулся самокруткой, усмехнувшись краешком рта. Вся зона называла его не иначе чем «знахарь», потому что руки у него были просто золотые и с захандрившими человеческими организмами он управлялся не хуже ювелира, налаживающего сбившийся ход сложного часового механизма. Он был костоправ от Бога; кроме того он много лет изучал китайскую медицину и знал такие точки на теле человека, умелое прикосновение к которым могло как обездвижить здорового, так и поднять лежачего.

Даже менты не брезговали обращаться к тюремному лекарю, то и дело упрашивая помочь с болячками… А вот Саня брезговал. Никогда не брался лечить человека «с гнильцой», подлого, пустого или жестокого, всегда находил уважительную причину для отказа… И хотя таких на зоне было большинство, молва о его способностях каким-то образом просочилась даже за тюремные стены…

*** Эта молва и притянула к нему событие, которое иначе как удивительным и назвать то нельзя. Только мужики опрокинули по первой, только Саня сделал затяжку, как парнишка с атаса закричал условным криком. Не успели зэки на скорую руку припрятать следы «банкета», как в барак вошёл сам хозяин с операми и конвойными. Было это более чем странно, ибо смена у хозяина давно закончилась и вечер уже клонился к ночи. За долю секунды просканировав лица присутствующих и недовольно поморщив нос от витающего в спёртом воздухе барака сивушного запаха, Хозяин повернулся к Сане и сказал: -Собирайся.

– Куда? – не сдержав удивления спросил Саня. Но хозяин не был настроен на разговоры. – Там узнаешь. Он подошёл к Лопате, принюхался, и бросил через плечо операм: «отшмонать тут всё». Конвойные окружили Саню и повели его на улицу, следом за хозяином. Уже выходя из барака он услышал хрипловатый фальцет Лопаты, которым тот убеждал оперов в том, что ничего запрещённого в бараке не имеется…

*** …Удивление и беспокойство Сани росло, потому что его привели в административное здание, обыскали, надели наручники и вывели за территорию лагеря. Происходило что-то невероятное. Его усадили в автомобиль хозяина и повезли куда-то в в сгущавшийся сумрак мартовского вечера. Хозяин, сидевший впереди, не поворачивая головы поймал его ошарашенный взгляд в зеркале и сказал: – О том, что тебя сегодня вывозили из зоны никому ни гугу. Иначе пожалеешь, что у тебя язык есть. Понял? Саня кивнул, догадываясь, что ему лучше молчать и слушать. – Сейчас приедем в гостиницу, осмотришь одного человека. Надо сделать всё, чтобы ему помочь. Поможешь – получишь поощрение. А если нет… Повисшую паузу заполнил гул мотора и хаотичное движение мыслей в Санькиной голове. Кто этот «один человек»? Почему даже сам хозяин нервничает, говоря о нём? Что с ним такое случилось, что из-за него поздно вечером выдернули с зоны безызвестного зэка-врачевателя? Ответов не было, лишь тяжело вздохнул хозяин.

Конечно, было несколько случаев, когда к Саньке «на прием» приезжали местные «шишки» или их родня. Но об этом всегда было известно заранее, и таинство врачевания обычно происходило в одной из комнат свиданий. Такого, чтобы Саньку повезли к кому-то в город, не случалось ни разу. Через несколько минут машина затормозила у ведомственной гостиницы недалеко от центра города. Саню вывели и придерживая за руки повели внутрь. В глаза ударил яркий свет богатых люстр, голова наполнилась звуками человеческих голосов и еле слышной музыки, доносящейся из ресторана, обонятельные рецепторы зафиксировали несколько вкусных запахов – от аромата дорогого парфюма до запахов еды. Хозяин коротко переговорил с какими-то военными в вестибюле и пошёл по лестнице вверх; конвоиры повели Саню за ним… Остановившись перед дверью шикарного люкса Хозяин коротко постучал, сделал знак конвоирам остаться в коридоре, а Саню кивком головы позвал за собой.

*** Дверь им открыл крепыш в военной форме, с лампасами на брюках. В большой шикарно обставленной гостиной помимо него было трое мужчин в белых халатах, ещё один военный, заплаканная молодая женщина и какой-то тип, внешность которого не поддавалась описанию. Санька про себя окрестил его «человеком без лица». Именно этот тип и заговорил с вновь прибывшими короткими отрывистыми фразами, обращаясь главным образом к хозяину. – Это и есть ваш знахарь-костоправ? Медицинское образование есть? За что сидит? Давно? От чего лечит? А это достоверные факты?

Повернувшись к Саньке, человек просверлил его взглядом и сказал: – Руки покажи. Санька взглянул на хозяина, тот разомкнул ему наручники. Как следует рассмотрев Санькины ладони, человек с неуловимой внешностью повел его в отдельную комнату. На постели лежал пожилой мужчина и тяжело дышал, рядом с постелью стояла капельница и сидела девушка в белом халате. – Что с ним? – спросил Санька шёпотом. – На него сегодня утром обрушились мостки с людьми на заводе, – так же шёпотом ответил человек. – Шок, несколько царапин, ушиб рёбер, сломана ключица. Он сделал паузу и продолжил. – Других переломов и явных повреждений нет. Но у него отказали ноги. И врачи не знают в чём причина. Может психосоматическое, а может… В общем, если можешь это исправить, давай вперёд. И без глупостей, если что – пристрелю на месте.

Человек без лица не шутил. Он достал пистолет и выразительно помахал им перед Санькиными глазами. «Ну и задачка», – подумал Санька и попытался сконцентрироваться на больном. Его лицо, желтевшее в полумраке комнаты, показалось ему смутно знакомым.

Ощупав суставы ног Санька призадумался. Причина внезапной немощи старика определилась почти сразу, каким-то внутренним чутьём, наработанным за годы «знахарской» практики. «Я могу поставить его на ноги за пару часов», – подумал он, «причина не в суставах и не в позвоночнике».

Ташкентская история

Он осмотрел шикарную обстановку, симпатичную сестричку, богато сервированный стол, заставленный бутылками с «Есентуками», коньяком и вкусно пахнущими вазочками и блюдами. Перед глазами возник недавний убогий «банкет» с килькой и варёными яйцами.

Санька незаметно сглотнул и сказал вслух:

– К завтрашнему вечеру поставлю его на ноги, гарантирую…

*** Эту ночь и весь следующий день он провёл как на курорте, вкушая деликатесы. Пациент пришел в себя и с радостью отдался общению с новым человеком, рассказывая ему анекдоты о самом себе, играя с ним в домино и хвастаясь своими охотничьими достижениями. Время от времени Санька делал старику массаж стоп, показывая хорошенькой медсестре, каким точкам следует уделять особое внимание. К обеду пострадавший уже шевелил пальцами ног, медленно сгибал и разгибал колени.

Саньку продержали в гостинице до конца следующего дня, когда его пациент наконец-то смог подняться. После этого они расстались навсегда. Саньку вернули в зону отсиживать срок, а его пациент улетел в Москву.

Прощаясь он крепко пожал Саньке руку и сказал: «Спасибо, сынок, золотые руки у тебя!» Он обнял Саньку, растрогавшись подошёл к шифоньеру, отцепил от висящего там парадного пиджака что-то блестящее и сунул Саньке в руку.

Разжав ладонь, Санька не поверил своим глазам: это была звезда Героя Советского Союза.

Звезду, конечно, у Саньки, отобрали. Но в оставшиеся до освобождения месяцы он часто вспоминал о полутора сутках, проведенных рядом с человеком, о котором нельзя было рассказывать.

Да и разве бы кто поверил, что простой зэк Санька, лекарь-самородок из ташкентской тюрьмы поднял на ноги самого Брежнева.

В поезде

На днях получил известие о судьбе мужчины, которого когда-то знал.

Звали его Андрей Петрович. Было ему под полтинник, сидел он лет 15, не меньше, за двойное убийство, точные обстоятельства которого мне неизвестны.

Знаю только, что вроде как оборонялся он, одного мужика на месте положил, а второй в больнице умер. Вот его-то влиятельные родственники и организовали потом обвинение в нападении…

У Андрея Петровича была жена и двое детишек, мальчик и девочка. Когда его посадили, им лет по 5—6 было. Жена отказалась от него ещё на суде – прямо на весь зал крикнула «ты мне больше не муж, убийца!»

Странно, конечно. Не хотела быть женой уголовника – развелась бы в тихую, зачем было кричать на публику? Впрочем, речь не об этом. Первые 3—4 года срока Андрей Петрович пытался поддерживать связь с семьёй – писал письма, ждал ответа… Ни на одно не дождался, только через полгода после суда уведомление о разводе получил.

И вот просидел он уже лет четырнадцать, а то и больше, как вдруг однажды под новый год пришло ему письмо от дочки. С фотографиями внуков – двойняшки у неё родились. И письмо она такое написала, что весь барак плакал. Писала ему «Папа, прости нас, мы думали, ты умер. Мама только недавно призналась, что ты жив и сидишь в тюрьме. Мы узнали адрес и вот пишем тебе, чтобы сообщить, что ты стал дедушкой. Как же мы рады, что ты жив!»

Ну и так далее и тому подобное. И даже вроде как жена его оттаяла и «простила» за то, что в уголовники попал, повидаться звала.

В общем, Андрей Петрович разволновался, воспрял духом, стал переписываться с детьми. Они ему даже две или три посылки прислали.

Где-то в начале следующей осени освободился он по УДО. Всем миром собирали его на волю – кто рубаху приличную дал, кто ботинки. Чтобы человеком выглядел перед детьми. Он забрал с собой только их письма и небольшой узелок с личными вещами. На волю выходил счастливым, многие за него искренне радовались.

И вот сегодня узнал, чем закончилась эта почти рождественская история.

До детей Андрей Петрович не доехал. Умер прямо в поезде. От инфаркта.

Так дети и не увидели своего отца…

Царство ему небесное, хороший человек был.

Комната свиданий

Сонечка Лисицына крутила руль и нервно поглядывала по сторонам. Навигатор вёл её в какую-то глушь. Вдоль дороги мелькали серые деревья, однобокие полуразрушенные избушки и высоковольтные столбы.

«Да уж, занесло меня сегодня», – грустно подумала Сонечка, раскуривая тонкую сигаретку. Навигатор упрямо загонял её в какую-то тьмутаракань. Впрочем, это было не удивительно, ведь Сонечка ехала в «зону». Такое вот сегодня у неё было странное задание.

Сонечка была жизнерадостной голубоглазой блондиночкой двадцати лет, достаточно смышлёной в пику всем дурацким анекдотам про блондинок. Она работала помощником преуспевающего адвоката, к которому её пристроил папа и заочно училась на юридическом. Адвокат особо работой Сонечку не нагружал, хотя периодически давал разные вычурные задания. Вот, например, в этот раз он отправил её в небольшой городишко за двести километров от Москвы, чтобы забрать какие-то бумаги у одного зэка.

Сонечка сначала попыталась отнекаться, однако адвокат был непреклонен – мол, надо и срочно, ничего не поделаешь, а послать больше некого.

Хуже всего было то, что накануне отъезда позвонила какая-то тётка, назвавшаяся сестрой этого «клиента» и попросила захватить с собой передачку. Внутренне коря себя за слабоволие и неумение сказать «нет», девушка согласилась.

В итоге, с утра заехав к тётке за баулом, и из-за этого не успев выехать из Москвы до возникновения пробок, Сонечка прибыла к месту назначения только к двум часам. «А в тюрьме сейчас макароны», – почему-то вспомнилась ей фраза из «Джентльменов удачи».

Припарковавшись рядом с чьим-то покоцанным стареньким мерседесом, Сонечка с опаской вышла из машины. Её белые брючки и оранжевый шарфик заметно оживляли окружающую её серую картинку. Прямо перед символической стоянкой она увидела неказистую пристройку, отдаленно смахивающую на здание сельсовета. За пристройкой начинался забор с колючей проволокой, и торчали крыши бараков.

С трудом вытащив из багажника баул с передачей, Соня поковыляла к пристройке. Навстречу ей шел какой-то невзрачный мужчина в милицейской форме.

– Извините, – обратилась к нему Сонечка, – а вы не могли бы мне подска…

– Передачи там!, – невежливо перебил Сонечку мужчина, профессионально обшарив взглядом её нарядную фигурку, и ткнув пальцем в неказистую металлическую дверь.

– Спасибо… – пробормотала Сонечка вслед удаляющейся спине и потащила баул в указанном направлении.

За дверью было шумно и многолюдно. Какие-то тётки шуршали пакетами, сурового вида парни распаковывали картонные ящики с печеньем, а в углу на дорожной сумке сидела молоденькая девчушка и высыпала в прозрачный пакетик сигареты из пачек. В общем, все в полутёмной тесной комнатке были заняты делом. Все, кроме Сони.

Постояв на пороге с полминуты, Сонечка кашлянула и спросила громко:

– А кто последний передачу сдавать?…

На секунду шуршание-шебуршание стихло, все бегло взглянули на Соню – впрочем, без особого любопытства – и вернулись к своим занятиям.

Соня поняла, что надо выбрать для наведения справок кого-то одного. Поставив баул в угол, и присмотревшись к окружающим, она подошла к худенькому пареньку лет двадцати пяти. Паренёк оказался вполне учтивым и объяснил Соне, что сначала надо написать заявление о приеме передачи и о предоставлении краткосрочного свидания, а потом передать его приемщице в окошечко и ждать когда вызовут. Таков порядок и поэтому очереди тут никакой вовсе и нет.

Образцы заявлений висели на стене. Сонечка начала писать на заранее приготовленных листах бумаги, и вдруг обнаружила, что в заявлении на передачу нужно указывать полный список продуктов.

Пришлось выпотрошить содержимое баула прямо на пол, слегка отодвинув в сторону одну из чужих коробок с печеньем.

– Эй, а конфетки то разворачивать надо, – вдруг сказала ей какая-то тётка.

– И чай надо высыпать в прозрачный пакетик, – заметила другая.

– Сигареты в пачках не возьмут у тебя, – добавила девчушка, высыпавшая сигареты в пакетик.

– А колбасу варёную вообще нельзя, – констатировал любезный паренёк.

И Соня поняла, что похоже влипла с этой дурацкой чужой передачкой.

…Следующие двадцать минут она разрывала пакетики и коробочки, перекладывала, сортировала, пересыпала … – в общем, шуршала пакетами, как и все остальные. Когда Соню, наконец, вызвали к окошечку, её ждал новый удар. Окошко было зарешёчено и отверстие для передачи было таким маленьким, что половина Сониных кульков туда просто не пролазила.

Закусив губу и сдвинув мешающийся шарфик в бок, шестеря про себя утреннюю тётку последними словами, Соня начала очередную пере-расфасовку. Из окошечка сурово прикрикнули, чтобы «не чухалась», от чего Сонины движения стали ещё более суетливыми и бестолковыми.

Наконец это бесконечная тягомотина закончилась и Соню повели на свидание по длинному коридору с ядовитым давящим на глаза освещением.

Перед каждой дверью тётка в униформе останавливала Соню, нажимала на какую-ту кнопку, после чего несколько секунд противно дребезжал оглушительный звонок и дверь открывалась. У Сони от этих звонков тряслись поджилки. Будучи девушкой впечатлительной и неизбалованной стрессовыми ситуациями, она вдруг представила, что её ведут внутрь навсегда и от этой идиотской фантазии к горлу подкатила тошнота…«Никогда, никогда в жизни больше ни ногой сюда!!!» – пронеслось у неё в голове…

Наконец двери закончились, и Соня оказалась в небольшой узкой комнате, похожей на прилавок Сберкассы советского образца.

Её впустили в левое отделение «сберкассы», где уже сидели три женщины и какой-то подросток, и она заняла единственное пустующее место напротив лысого крепыша лет тридцати пяти. Он снял трубку стоящего перед ним телефонного аппарата и жестом предложил ей сделать то же самое.

– Здравствуйте, это вы – Василий Пилипченко? – сказала Соня и тут же поняла, что ляпнула глупость. Разве могли ей на свидание привести кого-то другого?

– Так точно, милая барышня, – бодро ответил лысый, – Кого заказывали, того и получайте!

– Меня зовут Соня, я от Николая Андреевича, – сочла нужным пояснить Соня, – он сказал, что вы должны ему какие-то документы передать…

– Да, да, всё верно, – ответил Пилипченко, – их сейчас принесут. Поговорите со мной немножко, Соня, расскажите, что там сейчас «в миру» делается, как жизнь свободная протекает, так сказать.

Соня смутилась. Она не рассчитывала, что придётся развлекать светской беседой какого-то незнакомого зэка. Кроме того, после предшествующей возни с кулёчками и мешочками она была неимоверно раздражена и не представляла о чем можно поговорить.

«Комната свиданий».

Пилипченко как будто прочитал её мысли.

– Соня, вы только не нервничайте, место у нас тут, конечно, не особо приятное, но и не такое уж страшное. Те же люди, что и на воле, только, может, чуть менее везучие, – он усмехнулся. – Расскажите, что сейчас носят, что заказывают в ресторанах, что идет в кинотеатрах, о чем говорят на кухнях… Просто расскажите о каком-нибудь своём обычном дне – мне это безумно интересно. Ну, пожалуйста, я прошу Вас…

И Соня, вдруг как-то сразу успокоилась и начала рассказывать. Сначала неуверенно и сбивчиво, потом оживленней и подробней. Через десять минут разговора она уже весело смеялась, пересказывая сидящему напротив неё зэку забавную историю, случившуюся два дня назад в их офисе с разносчиком пиццы. Она так увлеклась беседой, что уже не замечала ни конвойных у двери, ни стекла между ними, ни треска в трубке, ни отдалённого дребезжания звонков в коридоре…

Василий слушал не перебивая.

Он смотрел на девушку, и она казалась ему глотком свежего воздуха, весточкой с воли, первым нежным подснежником среди подтаявшего грязного снега.

Разговор вычерчивался неровными штрихами, как график осциллографа. Они то смеялись, то переходили на пониженный доверительный тон, то высказывались на какие-то глобальные темы, то спрашивали друг друга о любимых книгах и фильмах…

Соня смотрела на Василия со всё возрастающим удивлением – он был начитан, остроумен, делал интересные глубокие замечания «в тему», и даже пару раз восхитил её оригинальной точкой зрения на казалось бы банальные вещи.

– Вы такой необычный человек, Василий, – говорила Соня, – я даже не ожидала, что с вами будет так интересно разговаривать…

– А чего ожидала? Увидеть головореза в ватнике, который через слово будет вставлять мат и по «фене ботать»? – отвечал Василий, – Эх, Сонечка, жизнь гораздо многогранней и удивительней, чем мы о ней думаем. Не суди опрометчиво…

Через час разговора они уже были «на ты», причем переход этот произошёл совершенно естественно и незаметно для обоих.

Ещё через час они уже перебивали друг друга, смеялись, шутили и говорили о каких-то совершенно немыслимых пустяках и глупостях.

Когда дежурный объявил, что время свиданий закончилось, и заключенным нужно идти на проверку, Соня с удивлением обнаружила, что проговорила с «каким-то незнакомым зэком» почти три часа.

– Спасибо, Соня, что поговорила со мной, – сказал он, прощаясь, – документы тебе дежурный на выходе отдаст, их принесли уже. Ты замечательная девушка, спасибо тебе ещё раз, я тебе желаю счастья, искренне. Николай Андреичу пламенный привет! И… знаешь ещё что?… Может быть, приедешь ещё?

Женщины, подросток, дежурный, другие зэки – все уже были готовы покинуть комнатку свиданий и выжидающе смотрели на Соню: кто раздраженно и нетерпеливо, кто спокойно и равнодушно…

Соня вспомнила серую безжизненную дорогу, ведущую к тюрьме, своё раздражение из-за несуразно собранной передачи, панический ужас, вызванный тюремным звонком и захлопывающимися за ней решётками и трусливую мысль, начинавшуюся со слова «никогда…»

И прежде чем положить трубку и в последний раз посмотреть Василию в глаза, сама до конца не понимая происходящего, она ответила ему: «Я приеду, Василий»…

Лихоборы

Зона стояла в верховье, чуть выше того места, где небольшая речушка неслышно впадала в русло. Ниже по течению жил своей тихой жизнью старинный русский городок, который облюбовали туристические фирмы, специализирующиеся на иностранцах. Дороги в округе были отвратительные и потому зарубежные туристы доставлялись в городок в основном водным транспортом. Каждый раз, когда вертухаи на вышках видели мерцающие на фоне водной глади огоньки, они знали – плывёт очередной теплоход с иностранцами.

Бывалые сидельцы везде любят травить байки. Местные любили рассказывать не только про лихих воров и обведенных вокруг пальца прокуроров, но и про то, в каком особенном месте стоят здешние зоновские бараки.

Место было странное, нехорошее. До зоны здесь был ГУЛАГовский лагерь, о чем свидетельствовал небольшой и практически непосещаемый музей неподалёку, хранящий свидетельства тысяч человеческих трагедий. Предшественником лагеря был острог, в котором отбывали каторгу душегубцы. А до острога, говорят, здесь казнили лиходеев – кому головы отрубали, кого четвертовали. А началось всё с одной истории, не вошедшей в учебники истории.

Дело было лет пятьсот тому назад. Странно, что слух об этом вообще дошел до наших дней; хотя, людская молва способна сохранить в своей памяти многое из того, о чем из конъюнктурных соображений умалчивают летописцы.

Я услышал эту историю от старого зэка по прозвищу Боцман, который провёл в той зоне свой первый срок. Наши судьбы пересеклись, когда я ещё только знакомился с миром под названием «тюрьма». Ему тогда было далеко за шестьдесят. Впервые его закрыли, когда ему стукнуло двадцать два. Кто-то из тогдашних старожилов рассказал ему предысторию «Лихоборов» – так сидельцы называли местную зону.

У Боцмана не было передних зубов – выбили однажды в драке где-то на золотодобыче. Во всяком случае, он так говорил. Будто намывал золото на прииске с дружками, и вдруг среди золотого песка кому-то алмаз попался, красивого розового цвета. Тут свора и началась, молотили друг друга, чем ни попадя, а Боцману черенком от лопаты по зубам попали.

Сам он про это рассказывал так. «Психанул я шибко тогда и вцепился в глотку своему кентурику так, что у него глаза повылазили. Если бы не оторвали – задушил бы насмерть. За ту драку первый раз и подсел. А алмаз липовый оказался – гиацинт это был, копейки стоил. Менты его как вещдок забрали».

На левом плече у Боцмана была татуировка в виде якоря – за нее он, собственно, и получил своё погоняло. Наколол ещё в армии, когда на флоте служил. Однажды, когда мы с ним дымили на пару, речь зашла за татуировки, и он вдруг расчувствовался.

– Наколол я себе якорь, чтобы домой вернуться, – говорит, – примета такая у моряков есть. – Мы пошли в долгий рейс, на учения. СССР тогда войска в Прагу ввел, и вся армия была приведена в боевую готовность. У нас прошёл слушок, что может и на море придется военные действия вести. Молодой я был, зелёный совсем, стрёмно мне стало, мало ли что. Свечки ставить некому было, икон Николая Чудотворца на борту не водилось – пришлось вот татуировку сделать. Ну типа оберега. А вышло так, что уж седьмой десяток пошел, а домой всё никак не доберусь. Да и где он теперь, этот дом..?

Мы неспешно курили за тыльной стороной барака, куда не добирались взгляды вертухаев и вяло переговаривались о том, о сём. Разговор плавно перешёл на зоны и СИЗО. Мне было особо не о чем рассказывать, так как до колонии я был только во Владимирском Централе, да и то недолго. А вот Боцмана жизнь потрепала, пошвыряла по разным тюрьмам, да пересылкам; и по красным и по черным. Но сильней всего в память ему врезалась «Лихоборы». Первая зона – она как первая женщина, и захочешь, не забудешь.

– Место там такое непростое… – начал свой рассказ Боцман. – Я не особо впечатлительный, но по утрам, когда туман от реки шёл, чудилось, что бараки стоят на берегу молочной реки с кисельными берегами, как в сказке какой. Только сказка эта невесёлая, с чудищами и страшилищами. И туман со сгустками и тенями, как будто в нем бродит кто-то потусторонний. Народ в зоне не из пугливых, сам знаешь, но по вечерам многим не по себе становилось. Как будто в воздухе напряжение какое-то нагнеталось. А ночами тишина мертвая, только плеск воды иногда слышится. И огоньки мерцают.

– Что за огоньки? – уточнил я, – городские?

Боцман взглянул на меня как-то странно, хмыкнул чуть слышно и продолжил.

– Нет, не городские. Скорее речные. «Лихоборы» ж как раз на излучине реки стоят, на повороте. Да ещё и на холме. Сверху многое видно. Говорят, в старину на этом месте стоял терем боярский, больше похожий на крепость. А в тереме обитал один душегубец… С него то и пошла порча на это место.

Боцман затянулся и выдохнул. Его лицо скрылось в облаке дыма как в том самом сказочном тумане над кисельными берегами, и я понял, что сейчас услышу невероятную историю. Так и вышло.

– Было это сразу после смерти царя Ивана, который по прозвищу Грозный. При царе в тереме жил один боярин средней руки с семьёй, ничем особо не примечательный. Как сейчас сказали бы, фраер.

А потом на него кто-то стуканул Ивану – оклеветали по полной программе – и тот, не разбираясь, приказал изничтожить всё семейство. Говорят, пытали страшно – и боярина, и жену, и деток, и челядь. А потом полуживых засмолили в бочки и сбросили в реку – прямо в том месте, где лагерёк теперь… Так что, Пушкин видать не с потолка взял про то, как живых людей в бочках по морю пускали.

Боцман нахмурился и замолчал, видимо вспоминая детали старинной истории, рассказанной ему много лет назад. Я присвистнул – такого «исторического» поворота от дежурной зэковской байки не ожидал. Смутная догадка о страшном происхождении речных огоньков заставила забыть все печали и невзгоды, включая собственный срок и неприглядную тюремную реальность. Однако, это было только начало странной и мрачной истории, которую минуту погодя продолжил излагать беззубый старик-уголовник.

– Терем несколько лет стоял пустой под царской печатью. А перед самой смертью царь пожаловал его своему тайному прислужнику, итальянцу по имени Яго. Тот вроде как при царе последние годы отирался, доверие у него имел. И умирая, царь ему наказал сына сберечь, Дмитрия. Ну того самого, которого потом вроде как в Угличе грохнули. Не доверял, видать, всем этим своим Годуновым-Шуйским. И не зря, судя по тому, что в Углич до сих пор иностранцы толпами валят – поглазеть на место, где царскому сынку горло перерезали…

Яго этот был смекалистый кент, потому то и придумал хитрую маклю. Выписал из Италии живописца и посадил его с царевича портрет писать. А потом взял этот портрет и стал с ним окрестные деревни объезжать, да на пацанов поглядывать. Всех похожих забирал с собой, а иногда и не похожих тоже, просто смазливых.

И что уж он там в своей крепости с ними делал, никто наверняка не знает, но говорят, регулярно в реке мертвые детские тела находили. Почище Синей Бороды итальяшка развлекался… Местные жители боялись этого Яго больше чем огня, прятали детей, семьями уезжали в Сибирь, в леса северные уходили…

Страшные дела там творились, короче. Душегубствовал по полной программе Яго, но дело своё знал – двух мальчишек, похожих на царевича как отражение в зеркале, внедрил в окружение пацана и его мамаши – в ожидании подлостей со стороны жаждущих заполучить царское кресло. И ведь в правильном направлении скумекал – случай такой быстро подвернулся. Ты ведь историю изучал в школе, слыхал про то, как мальца прямо во дворе порешили? А после, лет через десяток всякие Лжедмитрии на Русь полезли?

– Да, что-то такое слышал, только помню смутно, – откликнулся я. Школьные годы оставили в голове туман и обрывочные воспоминания, в которых исторические факты плавали как обломки палубы после кораблекрушения.

– А слыхал, что ворами в старину самозванцев называли? Так что, у воров самое что ни на есть древнее и благородное происхождение, – Боцман хмыкнул, радуясь остроумному ходу мысли.

– А вообще, не все самозванцы были ворами; самый первый Лжедмитрий так точно не был. Яго этот не дурак оказался интригу завернуть.

Донесли ему верные люди, что готовится покушение на мальца. Приехал он в Углич тёмной ночью, заперся с его мамашей в светлице, промыл ей мозги по-хорошему, да и забрал царевича с собой, в свой «терем Дракулы». Засветло выехали в закрытом экипаже, чтоб никто не видел. Вместо царевича подставной остался. И всего через несколько дней зарезали его прямо во дворе. Говорят, страшное дело было. Народ в клочья разорвал виновников.

Казалось бы, после разборки можно было и царевича предъявить – но нет, Яго был не так прост. Он был дальновидный политик, как выяснилось. Придержал царевича как шулер козырь в рукаве, до поры до времени.

Парнишка подрос, натаскал его Яго, уму-разуму научил. А когда момент сложился подходящий, он раз! И выставил нужную фигуру на шахматную доску. Шах и мат, так сказать объявил тогдашней верхушке. И мамаша Диму признала. И народ. Но…

– Что «но»? – уточнил я, лихорадочно пытаясь вспомнить историю Лжедмитрия. В голове была звенящая пустота и смутное ощущение, что всё кончилось плохо.

– Баба его сгубила, – ответил Боцман весомо, – я всегда говорю, что всё зло от баб. Хоть ты царевич, хоть блатной, хоть легавый, а всё одно – пойдёшь у бабы на поводу, потеряешь всё. В общем, как телёнка парнишку увела за собой хитрая полячка. Перестал он слушать советы Яго, увлёкся, глупости начал делать одну за другой. Ну и в общем, сдала она его. И грохнули его второй раз – уже по-настоящему. Чифирнём?

Не дожидаясь моего ответа, Боцман кликнул знакомого шныря и послал его за кипятком. Достал кругаль, насыпал в него щедрую горсть чёрного чая и задумался. То ли о судьбе канувшего в Лету Лжедмитрия, то ли о бабах, от которых всё зло.

– А что же Яго? – поинтересовался я. Таинственная фигура бывшего советника грозного царя во всей этой истории казалась самой интригующей. Я бы не удивился, если бы Боцман вдруг рассмеялся демоническим смехом и сказал бы мне, обнажив окровавленные клыки: «А я и есть Яго». Ничего такого, разумеется, не произошло.

– Яго? Доподлинно неизвестно, как он закончил свои дни, – ответил Боцман флегматично.

– Но в народе поговаривают, что под конец жизни случилась с ним страшная болезнь. Такая же, как когда-то с царем Иваном. Кости ноги начали разрастаться – и под конец уже вся нога его была в ужасных наростах, так что он совсем не мог ходить. И такая адская боль его мучила, что он на всё более страшные зверства шёл, лишь бы её заглушить. Детишек живьем ел, ванны из тёплой крови делал… Не хочется даже пересказывать, какие гадости вытворял… Говорят, во время приступов кричал так, что, казалось, сам Сатана воет.